Дракула

«В Перфлите, в одном из переулков, я наткнулся на место, которое, кажется, подходит по всем требованиям. Кроме того, там же висела покосившаяся табличка с надписью „Продается“. Дом окружен высокой стеной старой постройки, каменная кладка очень давно не обновлялась и требует серьезного ремонта. Ворота старые, дубовые, с железной отделкой, повсюду ржавчина.

Усадьба называется Карфакс. Название, несомненно, происходит от старого Quatre Face. Дом четырехугольный, выстроен в соответствии с направлениями сторон света. Усадьба расположена на двенадцати акрах земли, окруженных вышеупомянутой стеной. Парк запущен, отчего местами выглядит мрачновато; имеется также глубокий пруд или небольшое озеро с темной водой, очевидно, подпитывающееся источниками, поскольку вода чистая и вытекает оттуда достаточно стремительным потоком. Сам дом очень просторный и старый, на мой взгляд, постройки времен средневековья. Стены толстые, на фасаде мало окон, да и те расположены очень высоко и закрыты коваными решетками. Сооружение, точнее его главная башня, похоже на старую часовню или церковь. Войти туда я не смог, поскольку с собой не было ключей, но „Кодаком“ я сделал несколько снимков со всех сторон. Жилые покои напоминают военные укрепления и очень обширны. По соседству почти не живут, а в самом ближнем доме расположился частный пансион для душевнобольных, который, впрочем, со двора не виден».

Закончив чтение, я услышал:

– Очень хорошо, что дом такой большой и старый. Я потомок древнего рода, поэтому переселиться в современное здание для меня равносильно самоубийству. Скорее всего, быстро обжить его не удастся – где день, там и два; где два, там и год. Радует меня также и то, что в доме есть старая церковь. Для нас, трансильванской знати, очень важно быть уверенным в том, что кости наши в конце концов не станут лежать подле тел простых смертных. Мне не нужно ни роскоши, ни суеты, ни веселья. Свет солнца и искрящиеся воды радуют молодых, а я стар. Сердце мое, износившееся в годах скорби по ушедшим, не расположено к шумным забавам. Кроме того, стены моего замка разрушены; здесь много теней, а ветер веет холодом через разбитые бойницы и щели. Мне нравятся тени: в их укрытии легче предаваться раздумьям.

Слушая его речь, я никак не мог отделаться от впечатления, будто слова у него расходятся с истинными чувствами, поскольку откровения графа были преисполнены печали, в то время как на губах играла злая и кровожадная улыбка.

Извинившись, Дракула покинул меня, попросив при этом сложить все бумаги вместе. В отсутствие хозяина я принялся рассматривать книги. Одной из них был атлас с закладкой, естественно, на Англии, как будто картой этой часто пользовались. На ней некоторые места оказались обозначенными маленькими кружочками: одни возле Лондона, на востоке, точно там, где располагалась его новая усадьба; два других отмечали Экзетер и Уитби на йоркширском побережье.

Вернувшись, граф принес с собой некоторое оживление.

– Ага! Все еще сидите над книгами? Хорошо! Однако следует делать перерывы в работе. Пойдемте; мне сказали, ваш ужин уже готов.

Он взял меня под руку, и мы прошли в соседнюю комнату, где на столе дымились потрясающие блюда. Хозяин от закусок отказался, с извинениями сославшись на то, что во время поездки уже успел отобедать. Тем не менее он уселся на место, где провел предыдущую ночь, и занимал меня разговорами, пока я ел. Как и вечером накануне, я выкурил предложенную сигару; разговор наш все продолжался, вопросы сменялись вопросами, а час шел за часом. Понимая, что уже достаточно поздно, я все же молчал, ни в коей мере не желая выказать неблагодарность в ответ на гостеприимство и радушие. Спать не хотелось – сказывался долгий сон накануне, но, подобно остальным смертным, меня охватывала тревога в этот поздний час, приходящая к каждому так же неминуемо, как отлив неумолимо сменяется приливом. Говорят, что почти все смертельно больные умирают перед рассветом либо во время прилива. Многим доподлинно понятна и известна справедливость моих слов. Совершено неожиданно тишину ночи разорвал пронзительный крик петуха, громко прозвучавший в холодном предутреннем воздухе. Граф, вскочив на ноги, воскликнул:

– Смотрите-ка, уже утро! Как мне, право, неловко, что я продержал вас с собой всю ночь. В следующий раз вам придется рассказывать о столь дорогой мне Англии менее занимательно, чтобы я не забывал следить за ходом времени.

Любезно поклонившись, Дракула удалился.

Вернувшись к себе в спальню, я отдернул занавески, однако это мало что дало: мое окно выходило во двор, поэтому все, что я мог различить, было лишь быстро светлеющее небо. Задернув их обратно, я сел за описание прошедшего дня.

8 мая. – Просматривая свою тетрадь, я обнаружил, что с каждой страницей становлюсь все многословнее. Однако, детальное описание событий очень полезно, поскольку что-то необъяснимо таинственное окутывает этот замок, заставляя меня томиться и не находить себе места. Мне страстно хотелось бы вовсе не приезжать сюда и жить в своем понятном и безопасном мире. Возможно, мои нервы до некоторой степени расшатало нынешнее ночное существование, но ведь не это главная причина! Встретить бы мне хоть какого-нибудь крестьянина, с которым можно поговорить, – так ведь здесь никого нет, кроме хозяина! Граф, и только граф является единственным моим собеседником! Иногда я с ужасом думаю, что я единственная живая душа в этой мрачной юдоли. Похоже, мне все же следует быть прозаичней: факты, только факты помогут мне совладать с разыгравшимся воображением. Если этого не случится, я пропал. Попробую начать все с начала.

Заснув, я очень скоро очнулся, чувствуя себя вполне бодрым, поэтому сразу же встал. Повесив свое зеркальце у окна, я начал бриться, как неожиданно почувствовал чью-то руку на своем плече и услышал голос графа, говорящего: «Доброе утро». От неожиданного приближения хозяина дома я вздрогнул: странно, ведь в отражении была видна вся комната, и все же он сумел подойти незамеченным. Очевидно, в этот момент рука моя дрогнула, и я слегка порезался, впрочем, сам того не заметив. Ответив на приветствие графа, я повернул зеркало так, чтобы убедиться в своей ошибке и невнимательности. Теперь старик стоял рядом со мной, прямо у меня за плечами, но зеркало его не отражало! Я мог видеть перед собой всю комнату, но она была совершенно пуста, не считая, конечно, меня самого. Это открытие сильно потрясло меня, став еще одним звеном в целой цепи странных событий, происходящих вокруг в последнее время. Скованность, которую я обычно испытывал в присутствии графа, теперь охватила все мое существо. В этот момент я заметил, что порезался и капелька крови стекает по подбородку. Положив лезвие на место, я обернулся в поисках пластыря. Как только Дракула заметил кровь на моем лице, глаза его сверкнули каким-то яростным демоническим пламенем, и он неожиданно схватил меня за горло. Импульсивно я отпрянул назад, и рука его скользнула вниз, затронув кожаный шнурок подаренного мне распятия. Это его мгновенно охладило, а ярость столь быстро улетучилась, что через минуту я уже сомневался, не почудилось ли мне все это.

– Осторожней, – сказал он. – Будьте осторожней, когда бреетесь. В этой стране порезы опасней, чем вы можете себе представить.

Подняв зеркальце, он продолжил:

– Все несчастья из-за этого осколка никчемного стекла – потехи для тщеславных. Прочь его! – воскликнул граф, легким движением своей страшной руки открыв тяжеловесное окно и вышвырнув зеркало, далеко внизу разлетевшееся на тысячи мелких осколков.

Не произнеся больше ни слова, он удалился. Это совершенно ужасно – бриться без зеркала, пользуясь лишь крышкой от часов или несессером, которые, к счастью, металлические.

Когда я вошел в столовую, то увидел там поданный завтрак; графа не было видно. Есть пришлось в одиночестве. Как это ни странно, я ни разу еще не видел его за едой или питьем. Что за непонятный человек! После завтрака я устроил маленькую экскурсию по замку. Дойдя до лестницы, я обнаружил какую-то комнату, выходившую на север. Вид из ее окна открывался чарующий. Замок выстроили на самом краю головокружительного обрыва; камень, брошенный из моего окна, мог пролететь тысячу футов и не наткнуться ни на одно препятствие! Всюду, насколько хватало глаз, простирался зеленый океан, местами голубоватый, а иногда почти черный, где деревья росли по кромке глубоких расщелин. То здесь, то там неожиданно холодным серебром поблескивали тонкие нити – реки, пробивающие себе путь в горных теснинах.

Однако к воспеванию красот я сейчас не расположен, поэтому, изучив окрестности, я продолжил свои исследования: двери, двери, снова двери, они повсюду, все закрыты на огромные железные засовы. Из дома нет выхода, не считая окон. Этот замок являлся настоящей тюрьмой, а я – ее пленником!

Глава 3

Путевой журнал Джонатана Харкера (продолжение)

Убедившись в том, что, сам того не ведая, я попал в положение заключенного, я не мог и не желал подавить в себе приступ бешенства. Я бегал вверх и вниз по лестницам, толкая каждую дверь и выглядывая во все окна; спустя некоторое время на меня обрушилось чувство одиночества и беспомощности. Оглядываясь на эти события через несколько часов, я понимаю, что тогда, должно быть, мой рассудок помрачился, поскольку я носился по замку, точно крыса в ловушке. Утвердившись в том, что пока от меня ничего не зависит, я спокойно – настолько спокойно, насколько мог в создавшемся положении, – сел и начал обдумывать, что теперь следует предпринять. Я в раздумьях до сих пор не пришел к какому-либо решению. Не вызывает сомнений только одно: что бы я не придумал, не стоит посвящать в это графа. Ему прекрасно известно, в какой роли я нынче оказался. Он сам ее мне уготовил, и, надо полагать, на то у него есть свои причины. Выложи я ему все факты напрямую – и он обманет меня. Насколько я понимаю, сейчас мне остается только одно: хранить все свои страхи при себе, а глаза держать широко открытыми. Сейчас напрашиваются два вывода: либо я, подобно ребенку, попал во власть нелепых опасений, либо я действительно стал игрушкой в чьих-то злых руках; если справедливо последнее, то мне потребуется хитрость и весь мой ум, чтобы бежать отсюда.

Не успел я все это обдумать, как тяжелая входная дверь внизу гулко хлопнула, закрывшись за возвратившимся графом. Он не сразу поднялся в библиотеку, поэтому я потихоньку прошел в свою спальню, где и застал аристократа, застилавшего мою постель. Это выглядело более чем странно, но лишь подтверждало мои подозрения: слуг в доме не держали. Когда позже я сквозь щель в двери подглядывал за тем, как тот накрывает стол, я лишний раз убедился в собственной правоте; коль скоро ему приходится заниматься столь прозаичными делами, здесь нет больше никого, кто мог бы это сделать. Я вновь почувствовал страх. Если в замке не держат прислуги, то, наверняка, сам граф исполнял роль кучера, доставившего меня сюда. Ужасная догадка поразила меня: тогда именно Дракула так легко управился с волками, лишь молча протянув вперед руки. Неужели страхи людей в Бистрице и жалось ко мне моих попутчиков имели под собой основания? Что тогда означали распятие, чеснок, цветы шиповника, рябина? Господи, благослови ту безгрешную добрую женщину, что повесила мне на шею крестик! Стоит мне до него дотронуться, как меня тут же наполняют уверенность и покой. Как странно, что вещь, в которой с раннего детства меня учили видеть идолопоклонство, в минуты несчастья и одиночества дает мне столько сил! Что заключено в этой безделушке? Быть может, она и есть тот проводник, что сообщает нам утешение и благодать? Как-нибудь на досуге стоит об этом поразмыслить. А пока мне следует как можно больше разузнать о графе Дракуле. Кто знает, а вдруг тогда я сумею ясно понять, в какую передрягу попал. Сегодня вечером надо повернуть разговор так, чтобы он рассказал о себе. Но нельзя забывать об осторожности – не приведи Господь тому что-либо заподозрить.

В полночь. – Беседа с графом была длинной. Я задал ему пару вопросов об истории Трансильвании, и тот с радостью пустился в рассказ. Его повесть о людях, событиях и особенно о сражениях звучала так ярко, что складывалось впечатление, будто он сам принимал в них участие. Позже он объяснил, что у бояра честь его рода и дома принадлежит только ему, в то время как величие побед и промысел судьбы достается в равной степени всем соплеменникам. Стоило графу начать рассказ о собственном доме, как он, подобно королю, заговорил о себе во множественном числе. Как жаль, что я не могу предельно точно передать его речь, поскольку она более чем примечательна. В ней уместилась вся история страны. По мере рассказа он распалялся все больше, беспокойно измеряя комнату широкими шагами; его белые усы развевались, а рука, стоило ей на что-нибудь опуститься, тут же сжимала предмет, словно ее переполняло яростное желание крушить. И все же одну часть его рассказа я постараюсь передать почти дословно; в ней он говорит об истории своего народа.

«Нам, секлерам, есть чем гордиться, поскольку в жилах наших течет кровь многих отважных племен, подобно львам, бесстрашно сражавшихся за господство. Сюда, в водоворот европейской расы, угорский народ принес из Исландии воинственный дух, доставшийся ему от древних богов Тора и Одина, и берсеркеры пустились на покорение побережья нашего континента, да и не только его, но и Азии, и Африки; и многие тогда поверили, что сами оборотни пришли на их землю. Ворвавшись в эти горы, они встретили на своем пути гуннов, чье свирепство в бою выжигало под ними землю; оно жило в них, корнями уходя в род ведьм, изгнанных однажды из скифских степей и сошедшихся в пустыне с демонами. Глупцы, глупцы! Какие ведьмы и какие демоны сравнятся в своем величии с Аттилой, чья кровь и поныне питает наши вены? Стоит ли удивляться, что мы орда завоевателей; что мы горды; что, когда мадьяры, ломбарды, авары, булгары и турки черными тучами обступали наши границы, мы легко гнали их прочь? Неужели странно, что, когда легионы Арпада смерчем прошлись по родине древних венгров, у самой границы они нашли наше племя, и здесь завершился Гонфоглалас? И что, когда венгерский поток хлынул дальше к востоку, секлеров признали наследниками победоносных мадьяр, и им навеки доверили охрану рубежей от османских полчищ? Ведь и сейчас турки говорят о нас: „Скорее заснет вода, чем враг“. Кто из Четырех Наций охотнее нас добивался „кровавого меча“ и по первому же зову вставал под знамена короля? Кто смоет великий позор с моего народа, позор Кассовы, покорно сложившего флаги валахов и мадьяр перед крестом? Но кто, как не мой соплеменник Воевода, переплыл Дунай и разбил турок на их собственных землях! Он тоже был Дракула. Кто, как не его недостойный брат, проиграв битву, продал своих людей туркам, наложив тем самым позор рабства на свой народ! Но ведь его же потомок снова и снова пересекал со своим войском великую реку, мстя иноверцам за поруганную честь, до тех пор, пока однажды не вернулся с полей, оставшись последним, единственным победителем! Говорят, он думал только о себе. И что ж! Что может стадо крестьян без вожака? Чем кончится война, если у войска нет ни ума, ни сердца? Позже, когда в битве при Могаке мы скинули венгерское иго, Дракулы посылали людей вперед, желая свободы себе и своему племени. Да, молодой человек, Дракулы – кровь, мозг и меч секлеров – могут гордиться своей историей в большей степени, чем всякие Габсбурги и Романовы, повылазившие, словно грибы после дождя. Эра боев и побед уже позади. В наши дни бесчестного мира кровь – самая большая ценность. Вот мой рассказ о великих расах и былой славе».

Уже светало, и мы разошлись спать (дневник мой ужасно напоминает начало «Тысячи и одной ночи», поскольку на самом интересном месте звучит крик петуха… Или он как повесть отца Гамлета?).

12 мая. – Начну с фактов – чистых, сухих фактов, подтвержденных книгами и лицами, не вызывающими сомнений. Здесь не будет ничего, что вытекало бы из моих собственных наблюдений и умозаключений. Прошлым вечером, когда пришел граф, он начал задавать вопросы относительно юридической стороны нашего дела и о прочих скучных вещах. Целый день я трудился над справочниками и, чисто для того чтобы чем-нибудь себя занять, углубился в изучение поднятых мною ранее вопросов. Несомненно, в расспросах графа кроется определенный замысел, поэтому надо постараться воспроизвести их в точной последовательности. Возможно, когда-нибудь мне это пригодится.

Прежде всего он поинтересовался, может ли британский подданный иметь сразу двух, а то и больше адвокатов. Я сообщил ему, что при желании их можно нанять даже дюжину, однако, по моему мнению, задействовать в одной сделке несколько стряпчих неразумно, поскольку это будет препятствовать соблюдению его интересов. Заявив, что это ему понятно, граф продолжил, спросив, не возникнет ли практических препятствий, если поручить одному человеку, скажем, работу с банковскими счетами, другому – отгрузку и так далее. Я попросил пояснений, чтобы избежать недопонимания, и тогда тот продолжил:

– Приведу вам пример. Наш общий друг, мистер Хокинс, в своем прекрасном кабинете в Экзетере, находящемся далеко от Лондона, с вашей помощью совершает для меня купчую на недвижимость в столице. Хорошо! Теперь позвольте мне быть откровенным, чтобы не осталось двусмысленности в том, что я прибегаю к услугам человека, живущего так далеко от интересующего меня места: я полагаю, что только незаинтересованная персона сможет руководствоваться исключительно моими желаниями; поскольку житель Лондона, возможно, будет иметь на уме собственную выгоду, я предпочел в провинции найти агента, который будет действовать лишь мне на благо. Теперь мне, занятому множеством дел, предстоит отправить груз, к примеру, в Ньюкасл, Дарем, Харидж или Дувр; не проще ли будет поискать помощника в одном из этих городов?

Я ответил безусловным согласием, коль скоро существует сеть агентств, по цепочке передающих работу друг другу, чтобы локальное задание выполнялось в определенном месте, в то время как клиент, просто поручив себя заботам одного человека, впоследствии не утруждается общением с массой других людей и уверен в том, что дело оформят в полном соответствии с его желанием.

– Но смогу ли я тогда по собственному желанию управлять ходом событий?

– Разумеется; именно так часто поступают бизнесмены, не желающие предавать огласке свою деятельность.

– Отлично! – довольно воскликнул тот и углубился в подробности консигнационной отправки грузов и выписки накладных, а также в обсуждение всяческих осложнений, которых при тщательном анализе можно избежать.

С предельным усердием я растолковал ему все эти аспекты, и он, несомненно, закончил беседу, уверенный, что из него получился бы замечательный адвокат – ведь не осталось ни одного вопроса, о котором бы он не подумал и не позаботился. Для человека, никогда не бывавшего в моей стране, не слишком утомлявшего себя скучными делами и не имевшего соответствующего образования, познания его, надо признаться, действительно поражали. Получив удовлетворение по полной программе, он встал и неожиданно спросил:

– Скажите, не писали ли вы писем, не считая первого, нашему другу Питеру Хокинсу или кому еще?

Не без горечи в сердце пришлось мне ответить, что не писал, поскольку до сих пор не имел возможности сделать отправление.

– Тогда, мой юный друг, сделайте это сейчас, – произнес он, положив свою тяжелую руку мне на плечо. – Напишите нашему другу и вообще кому сочтете нужным, что останетесь здесь на месяц, если, конечно, не возражаете.

– Вы хотите, чтобы я пробыл здесь так долго? – удивился я, и сердце мое похолодело от этого предложения.

– Да, я настаиваю на своем приглашении и отказа не приму. Когда ваш хозяин, или начальник – как угодно, – прислал вас вместо себя, очевидно, тем самым имелось в виду ваше полное содействие моим желаниям. В свою очередь и я не поскупился, не так ли?

Что оставалось мне делать, как не кивнуть в знак согласия? Здесь вмешивались интересы мистера Хокинса, а посему я вынужден был забыть о собственных чувствах. Кроме того, в голосе графа, в его взгляде сейчас явно чувствовалась угроза, живо напомнившая мне, что я здесь по сути на правах заключенного и что выбора у меня нет. В моем кивке Дракула ощутил поражение, а по несчастному выражению лица он ясно понял, кто здесь хозяин положения, тут же использовав мою вынужденную покорность самым безжалостным образом:

– Умоляю, мой добрый друг, в своих письмах не уклоняться от деловой линии. Разумеется, вашим приятелям будет интересно узнать, что вы в полном здравии и с нетерпением ждете встречи с ними; но не более того, договорились?

Дав эти инструкции, он протянул три листа бумаги и три конверта. Все письменные принадлежности были выполнены из тонкой заграничной бумаги. Глядя то на них, то на графа, в улыбке обнажившего свои острые тонкие зубы, выглянувшие из-под алых губ, я отлично понимал, что значит нынешняя его усмешка: даже не произнося ни слова, он ясно давал понять, что мне следует писать предельно разумные и взвешенные вещи, ведь так или иначе, но письма мои он прочтет. Таким образом, я вознамерился отделаться формальными записками, но позже втайне выложить все свои соображения мистеру Хокинсу и Мине, ведь ей я мог писать стенографией, которая, несомненно, озадачит графа, даже если он ее и обнаружит. Написав два письма, я тихо сел с книгой в руках, в то время как граф сам делал какие-то записи. Закончив, он взял оба моих конверта, сложил их вместе со своими и, оставив стопку возле чернильницы, куда-то вышел. Как только дверь за ним захлопнулась, я тут же наклонился вперед и стал перебирать конверты, лежавшие адресами вниз. Поступая столь бесчестно, я все же не колебался ни минуты, поскольку в сложившихся обстоятельствах каждая возможность протеста представлялась удобной и приемлемой.

Первое письмо адресовалось Сэмюелю Ф. Биллингтону, 7, Кресцент, Уитби; второе – господину Лейтнеру, Варна; третье – Коуттсу и К°, Лондон; а четвертое – господам Клопстоку и Биллреуту, банкирам, Будапешт. Второе и четвертое письма оказались незапечатанными. Я уже потянулся за ними, как вдруг увидел, что дверная ручка поворачивается. Наскоро придав стопке первоначальный вид, я прыгнул обратно в кресло и схватил в руки книгу. В то же мгновение в комнату вошел граф, державший в руке еще одно письмо. Придвинув к себе остальные конверты, он аккуратно их запечатал, потом обернулся ко мне и заметил:

– Надеюсь, вы простите меня, но сегодня мне необходимо сделать несколько важных вещей, поэтому не смею вас более задерживать. Полагаю также, что в мое отсутствие вы найдете себе все, что необходимо, чтобы не скучать.

Уже в дверях он помедлил, обернулся и после минутного колебания добавил:

– Дорогой друг, позвольте старику дать вам один совет – нет, предупредить вас со всею серьезностью: случись вам оставить ваши комнаты и устроиться на ночь где-нибудь еще, и тогда распрощайтесь со спокойными снами. Этот замок очень стар, в нем живут воспоминания, а дурные сны подстерегают тех, кто бежит от своей постели и поступает наперекор благоразумию. Помните об этом! Как только почувствуете приближение сна, поспешите в свои покои, и тогда ваш отдых ничто не омрачит. Но если вы все же не проявите должной осторожности, то…

Его речь оборвалась на отвратительнейшей ноте, и граф сделал жест, будто умывает руки. Дальнейших объяснений не потребовалось. Единственное, в чем я сомневался, было: неужели самый жуткий кошмар может сравниться с ужасающей чередой сверхъестественных, мрачных тайн, проходящих мимо меня?

Позже. – Я отвечаю за каждое написанное слово, и теперь сомнений не испытываю. Мне не страшно заснуть в любом месте, где нет его. Я укрепил распятие в изголовье кровати; мне кажется, так мои сны станут еще спокойней. Пусть оно там и останется.

Когда хозяин ушел, я вернулся в свою комнату. Немного погодя я внимательно прислушался и, не услыхав ни единого звука, тихо вышел на каменную лестницу, чтобы оттуда начать исследование южного крыла. В воздухе разливалась какая-то необъяснимая свобода, от которой, впрочем, мне – пленнику мрачного чертога – было мало прока. Вглядываясь в темный двор, я действительно чувствовал себя узником; казалось, я задыхаюсь в этой ночи. Мой нынешний образ жизни, несомненно, дает о себе знать, разрушая нервную систему. Я уже вздрагиваю при виде собственной тени, повсюду меня одолевают кошмарные видения. Бог его знает, есть ли реальные основания под моими страхами, взлелеянными этим зловещим местом! Яркая луна янтарным светом заливала окрестные леса, и я вглядывался в сумерки, насколько хватало сил. Рассеянная дымка смазывала дальние хребты, а тени в долине и ущельях окрашивала бархатным черным цветом. Казалось, будто сама красота питает меня, наполняя душу миром и покоем с каждым новым вздохом. Склонившись у окна, я внезапно заметил какое-то скользящее пятнышко бесконечно далеко внизу. В ту же минуту краем глаза я уловил моментальное движение слева, там, где по моим предположениям располагались покои графа. Окно, в нише которого я стоял, было высоким, с каменным наличником, и, несмотря на явную изношенность кладки, все еще целым. Спрятавшись за его выступом, я осторожно огляделся.