Метаморфоза. Декалогия «Гравитация жизни»

После непоступления я так злилась на институт, что целых восемь месяцев к учебникам даже не притрагивалась. Навёрстывать упущенное начала в феврале, взяв интенсивный курс у репетитора по математике. Занятия проходили дважды в неделю на другом конце города, но каждый раз Алексей ждал меня на скамейке у подъезда с розой в руках, по цвету которой я даже научилась угадывать его настроение и наши планы на вечер. Больше всего мне нравилось, когда он приносил розовые, белые или нежно-коралловые, предвещавшие вкусный ужин и романтический вечер.

В ЛККЗ парня с розой уже тоже знали, и меня нередко отпускали минут на двадцать раньше. Мы отправлялись в любимый ботанический сад, который располагался на высоких холмах всего в нескольких троллейбусных остановках от моей лаборатории. Обнесённый по периметру старым ржавым забором, сад занимал площадь сто тридцать гектаров, был разбит на несколько географических зон с соответствующей каждой растительностью: «Дальний Восток», «Алтай» и «Западная Сибирь», «Кавказ», «Крым», «Украинские Карпаты». Больше всего я любила хвойные леса, особенно сосны. Мы садились на скамейку, и я, положив голову на колени Алексея, могла бесконечно долго смотреть сквозь пушистые ветки в бездонную синюю высь, растирая в зубах ароматную хвоинку. Сосновая страсть жила во мне, казалось, с самого рождения, словно в прошлой жизни я была если не сосновиком-лесовиком, то уж лесничим точно. В детстве мы с мамой нередко выбирались за грибами, преимущественно маслятами, которые, как и я, любили светлые сосновые леса на песчаных почвах вдоль Днепра. Собирать грибы я никогда не умела, точнее, не различала их маленьких коричневых шляпок на фоне опавшей хвои, но от смолянистого запаха соснового леса каждый раз словно пьянела. Увидев на стволе прозрачную смолу, я тут же опускала в неё пальцы, после чего размазывала по рукам до локтей. Она склеивала мои ладошки, скатывалась шариками, выдёргивала волоски на коже, но главное – она пахла. Даже годы спустя этот терпкий, с нотками свежести и чистоты запах отзывался во мне звенящей радостью детства, мысленно возвращая в сосновый лес с шуршащими чешуйками янтарной коры на бесконечных стволах, подпирающих тёмно-зелёной кроной синее небо. В отличие от сосен, с елями я никогда не дружила. Старые тёмные ельники ассоциировались у меня исключительно с Бабой Ягой и всякой сказочной нечистью, обитающей на гиблых болотах, в мрачных еловых лесах с поваленными буреломом стволами. Даже в ботаническом саду еловые посадки я старалась обходить стороной, приближаясь к ним только затем, чтобы спрятаться под разлапистыми ветками, свисающими до самой земли, зная, что Алексей непременно найдёт и поцелует. После каждой такой прогулки я приносила домой несколько новых шишек, которыми были заставлены сервант в моей комнате и длинный подоконник на веранде. Больше всего я радовалась толстым кедровым, с семенами внутри и липкой смолой у основания. Весной на клумбах ботанического сада первыми в городе вспыхивали тюльпаны, следом за которыми аллеи погружались в дурманящий сиреневый туман. Способность тонко чувствовать ароматы передалась мне от тата, который ещё мальчишкой, возвращаясь из школы за несколько километров от села, мог по запаху отличить, в каком дворе что готовили на обед. По просьбе тата мама никогда не пользовалась косметикой и духами, а о том, что далеко в посадках зацвели акация или липа, он узнавал раньше пчёл.

Приближались майские праздники, а с ними – длинные выходные. Последняя неделя выдалась довольно жаркой, но до настоящего летнего тепла было ещё далеко. Мы с Алексеем решили на несколько дней сходить в поход. Как всегда после занятий, он ждал меня на скамейке у дома репетитора, но на этот раз вместо розы у него был огромный рюкзак с привязанным сверху спальником и казанком снизу. Как говорил Алексей, в походах он бывал не раз, какие вещи требуются, знал лучше меня, поэтому всю подготовку взял на себя. В моей же сумочке лежали тетрадка, ручка и расчёска с косметичкой.

Пригородная электричка отправлялась с минуты на минуту. Пробившись сквозь плотную стену увешанных рюкзаками дачников, мы оказались в числе первых в стремительно заполняющемся вагоне. Заняв свободное место у окна, мы тут же открыли форточку, но от вязкой духоты внутри металлической жаровни это не спасало. Когда поезд набрал скорость, стало немного прохладней, и мы задремали.

Через несколько часов, растолкав сидящих на вёдрах и рюкзаках прямо в проходе разморенных пассажиров, мы сошли на какой-то безлюдной станции и по слабозаметной тропе направились в сторону деревни. Учуяв чужаков, собаки устроили хоровое пение, а высунутые из перекошенных калиток головы старушек разглядывали нас, словно инопланетян. С десяток подтопленных паводком изб островками чернели из воды, и казалось, что прямо сейчас на лодке появится старый Мазай[8] – спасать своих зайцев.

Единственная улица вскоре вывела нас в поле, за которым темнел лес. Издали он казался неприветливо-неприступным, но Алексей, уже бывавший в этих местах с отцом, неплохо ориентировался. Нам предстояло пробраться в самую глушь – именно там, окружённая глубоким рвом и тяжёлым ельником, скрывалась лесная поляна, на которой в давние времена располагалось языческое капище. Самого капища, как и язычников в округе, уже давно не было, но деревянный идол всё ещё стоял, и как раз его Алексей собирался мне показать. К тому же именно в таких таинственных местах энергетическое поле земли проявляется намного сильнее, и даже поговаривали о якобы существующих на месте древних капищ порталах в иные миры. Так это или нет, мы не знали, но непременно хотели проверить. Всё эзотерическое, в том числе магическое и паранормальное, нас с Алексеем, как и многих молодых людей того времени, невероятно увлекало, позволяя заполнить глубокую душевную пустоту от разлетающейся на осколки действительности. Привычный мир рушился, могучая когда-то советская страна сотрясалась, и, стремясь укрыться от пугающей неизвестности, мы уходили в придуманную реальность, в которой посох волшебника и зелье колдуна могли то, на что уже было не способно правительство: обеспечить чувство защищённости.

В лесу оказалось сыро и прохладно. Тропинок никаких не наблюдалось, поэтому пришлось пробираться через поваленные деревья, по самые щиколотки проваливаясь в тягучую жижу. Спустившись в низину, мы неожиданно упёрлись в разлившийся ручей, который в другое время можно было перешагнуть, не заметив, но в период паводка стремительно мчащаяся под уклоном мутная вода перекатывала даже камни. Промеряя глубину и прощупывая палкой дно, Алексей перенёс на другой берег вещи и вернулся за мной. С лёгкостью подхватив меня на руки, он осторожно шагнул в воду, но тут же едва не упал. Пришлось поворачивать обратно. И хотя уровень воды не доходил до колен, удержаться на илистом дне в стремительном ледяном потоке с пятьюдесятью килограммами на руках оказалось непросто. Пересадив меня на спину, он взял палку и, перераспределяя центр тяжести, согнувшись, медленно перебрался. Спрыгнув на землю, я радостно захлопала в ладоши и удовлетворённо поцеловала своего мужчину. Выбрав площадку посуше, мы решили разбить лагерь. Сырые ветки и шишки гореть не хотели, кора едко дымилась, и каждый раз огонь словно захлёбывался. В лесу темнеет быстро. В какой-то момент мне даже показалось, что ещё чуть-чуть – и нас проглотят липкие сумерки. Истратив почти весь коробок спичек, Алексей наконец раздул костёр. Отжав мокрые брюки и кроссовки, он повесил их на длинные палки под углом к огню, и мы принялись готовить ужин. Неожиданно выяснилось, что собирать на стол особо нечего – провиант был рассчитан только на одного. Тушёнки в жестяной банке хватило ровно на два бутерброда, четыре сырые картофелины и десяток кислых яблок мы честно разделили между ужином и завтраком, а с неуёмным голодом пришлось договариваться за казанком чая с чабрецом и мятой, заваренного на глинистой воде из знакомого уже ручья.

После еды стало немного веселее, однако по-прежнему донимала сырость, особенно полураздетого Алексея, мокрые вещи которого безнадёжно коптились над костром. Стемнело. Языки пламени недобро прыгали на фоне ночного леса, а обострившийся слух улавливал малейший треск и шорох. Разговаривать ни о чём особо не хотелось, и, подбросив в костёр толстое бревно, мы забрались в палатку. Втиснуться вдвоём в одинарный спальник у нас не получилось, спать поочерёдно тоже не хотелось, к тому же мне было страшно оставаться одной возле костра. Выбравшись наружу, Алексей настрогал еловых лап и сделал в палатке настил. Прижавшись спинами, мы укрылись спальником и попытались уснуть. Жёсткие ветки давили рёбра, ледяной холод от земли вытягивал из тела последние капли тепла, а спальник куда-то постоянно уползал. Промучившись час, я вылезла из палатки. Глаза слипались, тело тряслось от холода, крохи еды давно рассосались, и живот напомнил о себе неприятными резями. От собственной глупости хотелось выть. Присев на корточки, я протянула к костру дрожащие руки. Толстое бревно всё ещё бодро горело, выбрасывая в тёмное небо снопы живых искр. Этой страшной ночью огонь оставался моим единственным спасением. Подставив теплу промёрзшую спину, я с наслаждением закрыла глаза. В следующее мгновение нос уловил запах тлеющей ткани, и, вскрикнув от страха, я тут же упала спиной на мокрую хвою. Убедившись, что всё в порядке, села на корягу и безучастно уставилась на огонь. Тепло медленно расходилось по телу, наполняя глаза слезами жалости к себе. Сколько я так просидела – не знаю. Неожиданно порыв ветра стремительно пронёсся по верхушкам, крона зашелестела, где-то совсем рядом заскрипел старый ствол и, вторя ему, громко прокричала птица. Словно очнувшись, я вытерла слёзы и, подбросив дров, принялась обдумывать ситуацию. Знакомиться с идолом расхотелось, ни о каком длительном походе речи уже быть не могло. «Дотянуть бы до утра, а там – сразу домой», – глубоко вздохнув, подумала я. Но вот где этот самый дом и где мы вообще находились, я абсолютно не понимала. Доверившись Алексею, я утратила контроль над ситуацией. Очень-очень хотелось верить, что он знает, как нам отсюда выбраться, потому что я в лесу абсолютно не ориентировалась. Отбивая атаки тревожных мыслей, я залезла на вывернутое с корнем дерево, легла на живот и, упёршись ступнями в землю, обхватила его толстый ствол руками. Постепенно я задремала. Сквозь сон слышала, как из палатки выбрался Алексей и, сходив по своим делам за дерево, примостился за мной.

Открыв утром глаза, я поняла, что не могу обнаружить ни одну из своих конечностей. Я не понимала, где мои руки и ноги и как ими управлять. Живот и грудь «впечатались» в ствол, мышцы шеи свело, а растянутая промежность нестерпимо болела. Сзади, прижавшись щекой к моей спине, в такой же позе спал Алексей, а на вершине этого слоёного пирога возлежал украшенный шишками и обильно присыпанный хвоей спальник. Я попыталась подняться. Ноги дрогнули, и, вскрикнув от боли, я упала на землю. Миллионы тонких иголочек пронзали моё онемевшее тело. Алексей бросился на помощь, но его застывшие без кроссовок ступни тоже не повиновались. Разминаясь, мы громко хохотали, изображая ритмично болтающиеся руки скелетов из клипов Майкла Джексона.

Две сморщенные картофелины и кислые яблоки с чаем аппетит только усилили, и, посмотрев в мои голодные глаза, Алексей вдруг сказал, что пойдёт на охоту. Он достал маленький складной нож, вытащил из земли палку, на которой сушились его брюки, и заточил её в виде копья. Сперва я подумала, что он шутит, но потом резко испугалась. Мысль о том, что я могу остаться одна посреди дикого леса, где на километры нет ни одной живой души, электрическим разрядом ударила в голову, пронеслась вдоль позвоночника и через ноги заземлилась, заземлив заодно и меня. С ночи я уже злилась на весь этот поход, на свою доверчивость, на детскую беспомощность своего мужчины, но выяснять отношения посреди леса и на голодный желудок было бессмысленно и к тому же опасно – с самого утра Алексей выглядел каким-то неестественно оживлённым. Осторожно подбирая слова, я предложила свернуть наш лагерь и выдвинуться в сторону деревни, аргументируя тем, что в следующий раз он непременно добудет для меня и курицу, и рыбу, и даже дикую утку с зайцем. Его глаза недобро блеснули, он тут же попытался настоять на продолжении похода. К счастью, голод и холод перевесили его намерение поиграть в первобытного охотника, к тому же кроссовки были всё ещё мокрые, а лапти из коры и веток, которые он привязал шнурками к ногам, оказались не очень практичными и развалились через несколько шагов.

По компасу мы вышли к ручью, но где-то совсем в другом месте. Русло здесь было не шире полутора метров, и мы решили попробовать его перепрыгнуть. Алексей поочерёдно перебросил наши вещи и, разогнавшись, с силой полетел вперёд. Мягко, по-кошачьи, он ловко приземлился на землю, резко сбалансировав руками. «Как пантера!» – изумилась я, хотя и раньше наблюдала у него повадки этого грациозного хищника семейства кошачьих: такой же пристальный взгляд чёрных глаз, плавные движения и способность появляться из ниоткуда. Мне предстояло проделать то же самое. Прыгать в длину я не умела. В школе на уроках физкультуры я никак не могла правильно выставить шаг и вовремя совершить толчок от планки, поэтому, когда мои ноги устремлялись вперед, попа всё ещё болталась сзади, так и норовя приземлиться на полпути к цели. Только сейчас вместо ямы с песком подо мной был ледяной ручей, перспектива искупаться в котором абсолютно не радовала. Отойдя на пару метров назад, я с испугом посмотрела на воду, но, получив одобрение Алексея, помчалась вперёд. Всё закончилось бы как всегда, если бы он каким-то чудом не поймал мою руку, выписывающую странный кульбит в прыжке. С силой дёрнув меня к себе, он не удержался на скользкой глине, и мы с криком упали на землю. Кроме царапины на моей ладони, никаких других повреждений не было, и, отмывшись от грязи, мы двинулись дальше. После переправы настроение улучшилось, а показавшаяся вдали деревня придала мне смелости.

– И как ты собирался охотиться? – поинтересовалась я игриво.

– Добрался бы до деревни и поймал там курицу, – серьёзно ответил он.

– А дальше что с ней делать? Как бы ты её убил? – удивилась я.

– Ударил бы головой о землю, затем выпотрошил, обмазал толстым слоем глины и закопал в угли под костром, – произнёс он настолько невозмутимо, словно проделывал это сто раз в жизни. Я была просто уверена в том, что подобного опыта у него не было, даже если и видел эту самую курицу не только по телевизору, но и прогуливающейся по двору. Чтобы лишить живое существо жизни, даже ради еды, его надо уважать, в противном случае это окажется обычным убийством. Я вспомнила, как рассказывал тато, что прежде, чем заколоть свинью в селе, он мысленно благодарил её; видела, как бабушка Галя, перед тем как зарезать курицу, успокаивала её, поглаживая по спине и бокам, а сам удар наносила максимально точно, чтобы не вызвать агонии и мучений. Для подобного отношения к животному надо иметь внутреннюю зрелость, и число прожитых человеком лет в данном случае не имеет никакого значения.

– А как же перья? – не унималась я.

– Через пять-шесть часов курица приготовится, перья впекутся в глину и снимутся вместе с ней, – уверенно ответил Алексей.

– Наверное, если голоден, то можно и так, – сказала я, мысленно похвалив своего мужчину.

В полдень я уже была дома. Поинтересовавшись, как прошёл мой поход, тётя Женя ушла в гости к приятельнице, а я побежала к холодильнику в поисках еды. Питаться обособленно мы договорились изначально, поэтому я готовила самостоятельно. Иногда тётя Женя угощала меня горячими чебуреками или сладкими сырниками со сметаной, и в моей полуголодной жизни это становилось настоящим праздником. Зарабатывала я достаточно, к тому же помогали родители, но оставшиеся после оплаты репетитора деньги предпочитала тратить на дорогую одежду и красивые вещи, оставляя на продукты крохи. Выделенный мне персональный холодильник на веранде был всегда пустым, и постепенно тётя Женя заполнила его своими лотками и банками. Экономя на продуктах, я обманывала себя, утверждая, что слежу за фигурой, но на самом деле не имела ни малейшего представления о культуре питания. Устоять перед шоколадкой или банкой сгущёнки не могла никогда, зато супы, каши, мясо, творог и другие важные для организма продукты игнорировала. По пути с работы я заходила в ближайший к дому магазин и, купив варёную колбасу, хлеб, сыр, пакет кефира и непременно халву с конфетами, обеспечивала себе завтрак и ужин на несколько дней. В ЛККЗ столовой тоже не было, поэтому даже в обед приходилось обходиться бутербродом и бананом с кефиром. В присутствии посторонних я делала вид, что ем словно птичка, но стоило тёте Жене поставить передо мной кастрюлю беляшей и уйти в соседнюю комнату – треть горки мгновенно «испарялась». Из-за плохого питания у меня возникали болезненные рези в животе, и чем дальше, тем они становились настойчивей, да и состояние волос и ногтей кричало об этом же, но все сигналы организма я просто игнорировала. Я жила взрослой жизнью и была уверена в том, что лучше знаю, что для меня хорошо.

Заглянув в свой холодильник, я обнаружила лишь старый кефир, лук, картофель, морковь и растительное масло. Разболевшийся как никогда живот требовал немедленно еду, и я побежала на кухню. Прямо на плите стояла огромная кастрюля и нестерпимо пахла. Я открыла крышку. Аромат свежего борща вызвал сильный спазм – я не устояла. Зачерпнув половником овощей, я заметила, что уровень борща в кастрюле понизился.

Позволить тёте Жене заподозрить меня в поедании её борща я не могла, поэтому, пересилив себя, вылила всё обратно, оставив на тарелке лишь маленький кусочек мяса. Через секунду второй, а за ним и третий кусочки отправились утешать мой не на шутку разбушевавшийся живот. Пересилив себя, я остановилась и, убрав все улики, пошла в душ – смывать походную грязь. Вскоре вернулась тётя Женя и предложила вместе с ней пообедать. Конечно же, я очень хотела есть, но, совладав с собой, зачем-то ответила своей стандартной колкой фразой «Спасибо. Я не голодна» и закрылась в своей комнате.

Закончив хлопотать на кухне, тётя Женя постучала в мою дверь:

– Игорь случайно не заходил, пока меня не было? – поинтересовалась она.

– Нет, а что? – предчувствуя разоблачение, нарочито безразлично спросила я.

– Да вот что-то странное, – ответила она, – я положила в борщ несколько кусочков мяса, а когда ела, не нашла ни одного, и подумала: может, Игорь заходил на обед.

Стараясь спрятать нахлынувшее смущение, я отвела глаза. Руки теребили халат, лицо и шея предательски пылали огнём, навернулись слёзы. Сделав вид, что меня всё это не касается, я отвернулась и продолжила сушить вентилятором завитые на бигуди волосы. Мне было стыдно, невероятно стыдно, но признаться я не решилась.

Слухи среди родственников расползаются быстро. О таинственной истории с исчезновением мяса вскоре знали и Игорь с Таней, и Аза Степановна с мужем, и, конечно, Алексей. О том, кто это сделал, все догадывались, но мне ничего не сказали, да и зачем, когда в их глазах я теперь была и воровкой, и лгуньей одновременно.

Приближались вступительные экзамены. Я использовала ещё один шанс, но на этот раз не взяла даже планку прошлого года: твёрдые двенадцать балов по трём предметам. Оказавшись второй раз в схожей ситуации, я реагировала на неё совсем иначе. Теперь у меня были Алексей, жильё, хорошая работа, и самое главное, надо мной не висел ужас неизбежности возвращения домой: тётя Женя разрешила пожить у неё ещё один год. Чем была вызвана такая забота, я не знаю, но отношения Игоря и Танечки двигались в сторону свадьбы, родство двух семейств становилось неизбежным, а я всё же была девушкой члена семьи с той стороны.

Я продолжала работать в ЛККЗ, не теряя надежды получить высшее образование. С каждым годом школьные знания ослабевали, вероятность поступления в институт уменьшалась, но чем дальше, тем отчётливей я понимала, что экономика – не моё призвание. За школьные годы и занятия с репетитором я вобрала в себя столько математики, что от задач и уравнений меня уже подташнивало, и связывать свою жизнь с цифрами я больше не хотела. Во мне всё ещё болело покалеченное машиной красного кирпича самолюбие, но теперь я всё чаще опиралась на собственное мнение и прислушивалась к своим желаниям. Елена Григорьевна рекомендовала мне для начала окончить техникум, после которого шансы попасть в институт были намного выше, и даже предложила помочь поступить в геологический, но я отказалась. Я больше не стремилась поступить куда-нибудь и получить какую угодно специальность. Впервые в жизни я захотела понять себя.

Летом я взяла свой первый отпуск, и мы с Алексеем отправились на несколько дней отдохнуть в палатке на берегу Днепра. В то время Днепр являлся важнейшей транспортной артерией Украины, соединяющей север и юг страны, и сотни кораблей ежедневно отплывали и причаливали к его берегам, преодолевая тысячи километров пути и каскад плотин, объединённых в единую гидросеть Украины. Первой и самой знаменитой гидроэлектростанцией (ГЭС) на Днепре стала Днепровская гидроэлектростанция имени В. И. Ленина (Днепрогэс) – главный объект Государственного плана электрификации страны, построенный в годы первой советской пятилетки. Каневская ГЭС являлась второй после Киевской ступенью каскада и была запущена через год после моего рождения, так что мы с ней являлись почти ровесницами. Во время строительства плотины было затоплено множество плодородных земель вдоль Днепра, население переселено на другие земли, а Каневское водохранилище стало одним из шести крупнейших на Днепре. Шлюз выравнивал разницу уровней воды в водохранилище и нижней части реки, круглосуточно пропуская вереницу гружённых песком, лесом и даже арбузами барж, в сторону Тарасовой горы проходили многопалубные белоснежные лайнеры с туристами, а между городами бегали пассажирские «Метеоры» и «Ракеты».

Путешествие с освежающими брызгами на открытой палубе «Метеора» вдоль живописных берегов Днепра наполнило сердце предчувствием чего-то романтического и прекрасного. Через четыре часа мы сошли на маленькой левобережной речной станции недалеко от Канева. С крутого песчаного склона открывался дивный вид на простор широкой равнинной реки, спокойно переносившей свои воды с севера на юг Украины с незапамятных времён. Я любила Днепр. Любила так сильно, как может любить человек, родившийся на его берегах и с первых дней впитавший его спокойный и сильный характер. Он являлся для меня такой же неотъемлемой частью жизни, как солнце, дождь и древние холмы вдоль его берегов. Он был на этой земле до меня, был со мной и останется после. Моя жизнь – всего лишь миг в его сине-седой биографии.

Среди светлых сосен крутого песчаного берега Алексей установил палатку и развёл костёр, а я тем временем нарвала для чая листьев земляники, малины и ароматных веточек чабреца. Россыпью алели бусинки земляники, а на колючих кустах висела тёмно-красная дикая малина. Закончив с обустройством лагеря, Алексей повесил на толстую ветку над огнём казанок с водой и решил отправиться на рыбалку. Привязав крючок к леске, он при помощи сосновой ветки соорудил что-то наподобие удочки, под ближайшим кустом складным ножиком выкопал в песке ямку и начал высматривать червей. Похоже, что стать ужином для рыбы в планы червей не входило (во всяком случае, не в этот раз). Провозившись часа два, Алексей вытащил половину случайного скитальца, да и то такого тощего, что пришлось выбросить. Не отчаиваясь, он прицепил на крючок мякиш хлеба и забросил удочку в воду. Сверкающее в закатных лучах зеркало реки дышало покоем. Умиротворённая рыба становиться нашим ужином тоже не хотела (во всяком случае, не в этот раз). Порой мне казалось, что первобытный дух охотника периодически просыпается в Алексее, побуждая совершать городского домашнего мальчика странные поступки. Конечно, он очень стремился поймать эту рыбу, и не столько для ухи, столько для того, чтобы в моих глазах выглядеть настоящим мужчиной, и я тоже этого хотела, но ещё и потому, что нуждалась в подтверждении правильности своего выбора.

В закатных сумерках активизировались дремавшие в жару комары. Пискляво жужжащие чёрные полчища роились над нами, беспощадно жаля сквозь брюки и рубашку. Они забирались в волосы, лезли в уши и в нос, а я даже умудрилась прожевать парочку. Ночью в лесу оказалось раздражительно, и даже элементарный поход к ближайшим кустам в туалет превращался для моей оголённой попы в настоящую пытку. В попытке защититься от назойливых кровососущих мы бросили в костёр несколько веток с сырой хвоей, надеясь укрыться в дымовой завесе, но вскоре у меня начались рези в глазах и полились слёзы. Прокоптев, словно днепровские лещи, мы не выдержали и забрались в палатку, но даже там нас преследовал высокочастотный писк, а двукрылые твари так и норовили добраться до моих рук и лица. Как мы ни старались укрыться – было уже не до романтики: оказавшиеся под днищем палатки шишки постоянно вдавливались в спину и бока, а от земли тянуло холодом даже через сложенный вдвое спальник.