Черный ход

Джош знает: ад и черти выглядят иначе. А может, все-таки есть другой ад? Тот, которым стращает прихожан преподобный Элайджа?!

Грязные с головы до ног люди пытаются совладать с огнем. Швыряют лопатами землю, поливают водой из жестяных и брезентовых ведер. Ненасытное чудище ворочается, ревет, не сдается. Усилия нефтяников тщетны. Слабые духом отступают, бросают лопаты, в бессилии опускают руки…

Огонь. Бессилие. Обреченность.

Да, Джош помнит.

2

Джошуа Редман по прозвищу Малыш

(четырнадцать лет назад)

Тринадцать лет – прекрасный возраст, чтобы умереть.

Джошуа Редман повторял эту в высшей степени ободряющую мысль все время, пока бежал прочь от горящего поселка. Идея смерти в тринадцать лет принадлежала не ему. Ее всякий раз провозглашал толстяк Хемиш, вожак шайки сверстников Джоша, издеваясь над своей жертвой. Возраст каждый год менялся – до тринадцати Хемиш дополз не сразу, начав с десяти лет. Толстяк смеялся, а Джошу было не до смеха – и раньше, и сейчас.

Слабым утешением беглецу служил тот факт, что Хемиш больше не смеется. Он не засмеется никогда, сэр! Почему? Его труп лежит возле загона для свиней. Полагаю, сэр, что мертвецам не до смеха.

Сегодня Джош видел слишком много трупов. Вид толстого Хемиша с простреленной головой, уткнувшегося лицом в свиное дерьмо, мало что мог к ним прибавить: ни жалости, ни запоздалого злорадства. Пожар, с жадным ревом и треском уничтожающий поселок, бушевал не только снаружи, но и внутри Джоша. Вернее, там, внутри, он свое отбушевал.

Остался лишь пепел безысходности, под которым едва тлели угольки страха.

Сам Господь Бог, похоже, ополчился на Джошуа Редмана.

Мать умерла, когда Джошу исполнилось десять. Сгорела за пару месяцев от скоротечной чахотки. В самом начале мама каким-то чудом ухитрялась скрывать свой кровавый кашель. В эти дни она была красива неземной, ангельской красотой. Хрупкая, прозрачная; вся уже там, не здесь. Из нее исходил свет, проступал румянцем на щеках и блеском в глазах. Потом, когда болезнь было уже не скрыть, свет угас, и стало поздно.

«С самого начала было поздно, – утешил доктор Чемберс, выпивоха и циник. – Я бы все равно ничем не помог, даже обратись она ко мне раньше. Горный воздух? Хорошее питание? Редманы, у вас есть деньги на воздух и питание? Монет в ваших карманах хватит лишь на бутылку дрянного виски.»

– Молись! – приказал Джошу отец. – Ее спасет только чудо.

– А ты?

– Я – старый грешник. Меня Господь не услышит. Ты – другое дело. Ты – чистая душа, глядишь, и достучишься до небес. Молись, как никогда не молился!

По щекам отца текли слезы. В тот день он, следуя заветам доктора Чемберса, впервые попытался утопить горе на дне бутылки. К полуночи это ему удалось. Отец провалился в мутное беспамятство, к которому стремился, и остался в нем надолго. Джош менял матери простыни, делал теплое питье, варил кашу – и молился, молился без конца. Случалось, отец выныривал из пьяного забытья. Тогда он принимался рьяно помогать сыну, но день, другой, и Редман-старший снова уходил в запой.

На похоронах он едва мог стоять. Джошу приходилось следить, чтобы отец не упал в могилу, выкопанную для матери.

Когда пришла пора собирать урожай, отец с трудом сумел взять себя в руки. Впервые Джош порадовался, что кукурузное поле у них самое маленькое в окру́ге. Иначе они бы не управились, а нанимать помощников им было не по карману. В мальчике затеплилась робкая надежда: вдруг отец станет прежним?

Почитай, неделю не пьет, работает…

Продав урожай, отец запил по новой. В одну стылую ноябрьскую ночь, когда ветер завывал в трубе, а залпы снежной картечи лупили в узкое окошко, он не вернулся домой. Назавтра, ближе к полудню, его привезли на телеге: синего, закоченевшего. Возвращался из салуна, сказали Джошу, свалился в канаву.

Заснул и замерз насмерть.

Неделю спустя заявился дядя Филип, брат отца. Дядю Джош до того видел два раза в жизни. В домотканом сером пальто до пят, в широкополой черной шляпе, с окладистой бородой, дядя Филип был сама строгость и благочиние. Он с семьей жил в общине амишей[9] на территории Небраска, полусотней миль севернее.

– Как вы узнали, сэр? – спросил у него Джош.

– О чем?

– О том, что мой отец умер?

– Искра. Моя божественная искра! – Филип Редман воздел палец к небу. Левую руку он приложил к сердцу. – Она подсказала мне, что с моим непутевым братом приключилось несчастье. И я поспешил сюда, ведомый перстом Господним!

Насчет искры дядя соврал, ничего она ему не подсказывала. Умение ускорять рост ногтя на правом мизинце – какие тут подсказки? Искрой послужил дядин сосед: ездил в город продавать сметану и масло, услышал о смерти брата Филипа – и раззвонил на весь поселок.

К дядиному приезду отца Джоша уже похоронили. Вернувшись с кладбища, Филип хозяйским взглядом оглядел ферму покойного брата.

– Ферму продадим. Ты поедешь со мной. Наша община станет тебе новой семьей.

Дядя не говорил – вещал, как пастор на воскресной проповеди. Тон его не предполагал возражений.

– Стервятник! – прошипел Джош сквозь зубы.

Дядя сделал вид, что оглох на оба уха.

Стервятник или нет, но на три года Джош получил пищу и кров над головой. И да, сэр – новую семью. А теперь…

Он остановился на вершине пригорка, тяжело переводя дух. Медленно, словно немощный старик, обернулся. Поселок догорал. Багровые языки пламени лизали черные остовы домов, рвались к равнодушным небесам, где уже зажглись первые звезды. Люди, которые всецело уповали на милость Господа и грядущий рай, нашли подлую гибель и обрели ад на земле.

Среди руин что-то шевельнулось. Бандит задержался, копаясь в чужом сундуке? Догоняет своих?! Джош уже готов был пуститься наутек, да ноги приросли к месту. Нет, это не убийца. Из пламени выбиралась зыбкая фигурка. Вглядываясь до рези под веками, Джош все не мог толком рассмотреть ее в карусели сполохов. Чудилось, что пальцы огня хватают незнакомца и никак не могут схватить, будто он – призрак, пустое место.

Ерунда! Глаза слезятся, вот и мерещится всякое.

Выбравшись из развалин, человек неуверенно заковылял в сторону Джоша. Джош хотел кинуться навстречу, но силы внезапно кончились. Все, что осталось бедняге – стоять на вершине пригорка, поджидая собрата по несчастью.

Тринадцать лет, невпопад подумал Джош и содрогнулся. Прекрасный возраст, чтобы умереть. Тьфу ты пропасть, что в голову лезет!

Еще вчера Джошуа Редман не мог дождаться, когда ему стукнет шестнадцать. О, славное время румспринга – выбора дальнейшего жизненного пути! В своем выборе Джош не сомневался: он покинет общину без сожаления и никогда не вернется сюда, хоть ты режь его ножами! Наймется работником на ферму; а если повезет – его возьмут в пастухи-ковбои.

Купит шляпу, револьвер…

Как же ему осточертели занудные святоши! Корчат из себя строгих, богобоязненных, а церкви-то у них нет! И в городскую церковь никто не ездит. Это уже вообще ни в какие ворота! Долгие воскресные молитвы амиши читали прямо в жилищах, собираясь всей общиной то в одном, то в другом доме. Даже не каждое воскресенье, а через одно, сэр.

Еще их дурацкий язык!

Немецкий, пояснил дядя Филип. Язык наших предков-основателей. Язык пресвятого Якоба Аммана[10]!

Дядя был такой же немец, как и его покойный брат. В смысле, никакой. Но, вступив в общину, Филип рьяно учил немецкий и всерьез считал предками амишей Старого Света. Больной, понял Джош. Червяки в башке. Мама говорила, с сумасшедшими грех спорить.

К работе от зари до зари Джошу было не привыкать. Бесконечные молитвы? Ладно, язык не отсохнет. Ходить босиком с ранней весны до первых заморозков? Первый год как-то пережил, потом и вовсе привык. Но почему простой ручной пресс для сена – «не от Бога»? От кого же тогда? Дьявола здесь старались не поминать, за произнесенное вслух имя нечистого били по губам, за ругательства – секли розгами. И керосиновая лампа – «не от Бога», и водяной насос. А уж любое оружие – и подавно. Почему нельзя купить в городе нормальную фабричную одежду? Все домотканое, самодельное. Ну, кроме шляп с широкими полями: их носили все мужчины, как женщины – головные платки.

То нельзя, это нельзя. Город – рассадник пороков, нечего там делать. На праздниках и свадьбах – тягучие гимны без музыки. Молись и жди Второго Пришествия! Оно не за горами, в Старом Свете ад уже кипмя кипит. Недолго осталось нам ждать Спасителя! Веруйте и воздастся!

Воздалось.

3

Джошуа Редман по прозвищу Малыш

– Что так долго?!

Под копыта лошадям кидается Макс Сазерленд, старший из девяти братьев. Это их семейка заправляет здешним нефтяным промыслом – ямами с черной дурно пахнущей жижей и скрипящим насосом.

– Где вы носите ваши тощие задницы?!

Добровольцы-пожарники спешат натянуть поводья, боясь затоптать безумного Макса.

– Где надо, там и носим!

– Как узнали, сразу примчались!

– Не нравится? Сам справляйся!

Макс скрипит зубами. Свозь копоть, испятнавшую его широкое, обрамленное курчавой бородой лицо, пробивается яростный багрянец. Кажется, сейчас Макс набросится на всадников с кулаками – револьвера у него, к счастью, при себе нет.

– Водовозка где?!

– Едет. Скоро будет.

– Давайте уже, за дело! Или вы вроде этих придурков?!

Он машет рукой, указывает на другую сторону котлована, на дне которого полыхает пожар. Дым и гудящее пламя мешают рассмотреть, что там происходит. Джош трогает повод, умница-Красотка смещается влево. Ага, теперь видно. На краю склона трое людей отложили лопаты. Двое направляются к лошадям, беспокойно пританцовывающим на месте. Собрались уезжать? Третий задерживается: топчет сапогами тлеющую траву.

Край склона желтеет отвалами свежей земли.

Перекопали. Чтоб огонь по прерии не пошел. Правильно сделали, молодцы. Нам только пожара на пол-Осмаки не хватало, сэр! Третий заканчивает свое дело, оборачивается. Джош изумленно свистит: мисс Шиммер?!

Вот уж кого не ожидал увидеть!

Женщина тоже замечает Джоша. Махнет рукой? Пошлет воздушный поцелуй? Как же, дождешься от нее! Отвернулась, идет к лошадям вслед за мужчинами. А вон и четвертый – все это время он оставался в седле. Приезжий саквояжник[11]? Рут Шиммер, вы нашли своего отчима? И куда же вы направляетесь?

На индейскую территорию, не иначе.

– Ворон ловишь? – рявкает Макс Сазерленд. – Заснул, болван?!

⁂

Жар волнами опаляет лицо, руки. Накатывает, отступает, накатывает снова. Нет, это не жар, это сам Джош. Он двигается, как в драке с трехсотфунтовым громилой. Отступает под натиском противника – и вновь бросается в атаку. Оружие – лопата. Заряды – пласты желтой рассыпчатой земли. Лопата подцепляет их, швыряет во врага. Черенок скользит в потных ладонях. Пот заливает глаза. Спина взмокла. Платок на лице – чепуха, дышать все равно нечем.

Кашель рвет глотку.

Где эта чертова водовозка?!

Словно в ответ Джоша с головы до ног окатывает тугая струя воды. Джош отскакивает, встряхивается мокрым псом, а струя все не кончается. Теперь она бьет прямо в пламя. Зверь-огонь шипит, фырчит, плюется. Ага, не нравится?! Двое на пожарной телеге работают как заведенные, качая помпу. Джош снова хватает лопату, швыряет землю. Со стороны может показаться, что он обезумел. Вода насквозь промочила одежду и платок на лице. Дышать стало легче.

И жар опаляет меньше.

Пламя уже не рвется в небеса. Стелется по земле, норовит спрятаться, укрыться от беспощадной воды и груд земли.

– Давай! Поднажми!

Брандспойт фыркает, извергает сноп сверкающих брызг. Струя иссякает.

– Проклятье!

Воспряв, пламя вздымается выше. Гудит, издевается. У Джоша темнеет в глазах. Он роняет лопату: все зря! Кажется, что упала не лопата – гора. От громового удара вздрагивает земля. Над головой нависает свинцовая туча. Высверк молнии, снова гром.

Стеной падает ливень.

– Да! Да!

– Господь с нами!

– …услышал! Наши молитвы!

Сазерленды истово молятся, упав на колени. Джош вспоминает старика Кэббиджа. Суставы не подвели зеленщика: «Завтра будет дождь, помяни мое слово…»

Надо будет угостить Кэббиджа пивом. Заслужил.

Кто-то черный, пропахший гарью, с хохотом заключает Джоша в могучие объятья. Дождь щедро поливает обоих. Под ногами хлюпает, чавкает.

– Эй, брат! Да ты черней меня! Нравится?

Сэм, кто же еще?

– Отпусти, медведь! Спину сломаешь!

⁂

Дождь льет с четверть часа. Потом верховой ветер утаскивает громыхающую тучу на юго-восток, в сторону Элмер-Крик. К счастью, ливня хватило, чтобы загасить огонь. Осторожно, боясь запачкаться, выглядывает солнце. От влажной земли поднимается пар. Мешается с дымом, что еще курится над пожарищем.

– У кого-нибудь сухой табак есть?

Запас Джоша промок насквозь.

4

Джошуа Редман по прозвищу Малыш

(четырнадцать лет назад)

Выживший приближался.

Сквозь него, как сквозь утренний туман, явственно просвечивали догорающие руины. Джош моргнул: раз, другой. Ничего не изменилось. Призрак! Неупокоенная душа мертвеца-амиша решила дождаться Второго Пришествия здесь, на земле. Душа толстого Хемиша? По старой привычке желает сорвать злобу на любимой жертве?! Нет, призрак тощий, можно сказать, изможденный. Вряд ли Хэмиш сумел так отощать с минуты своей смерти, даже самым дьявольским ухищрением.

Джош истерически хихикнул. С опозданием он понял, что нисколько не боится. Все беды, которые он видел в этом мире, исходили от живых. Мертвые не делали Джошуа Редману ничего плохого.

Почему сейчас должно быть иначе, сэр?

Интерес. Вот что он ощущал: слабый интерес. До сих пор он ни разу не видел призраков. Оказывается, он еще способен чем-то интересоваться. Удивительное дело! А ведь был уверен: в сердце не осталось ничего, кроме горькой пустоты.

Конный отряд Джош заметил, когда всадники – человек тридцать, не меньше! – только подъезжали к поселку. Не колеблясь ни мгновения, он плюнул на вскапывание огорода, отшвырнул тяпку и сиганул через невысокий забор. Всякий новый человек в поселке – событие. А тут целый отряд! Вот бы удалось к ним прибиться! Умотал бы отсюда к чертовой матери, не дожидаясь шестнадцатилетия…

На такую удачу практичный Джош не слишком надеялся. Поглазеть на приезжих, может, новости услышать – и то за счастье! Потом, конечно, высекут: «От работы отлыниваешь, греховодник!» Так в первый раз, что ли?

Еще издалека он увидел, что приезжие, спросив что-то у Хромого Яна, направляются к дому Йохана Химмельштосса – полного служителя и главы здешней конгрегации[12].

Задами Джошуа рванул туда же.

– Мы не продаем Господню Благодать! – услышал он, заглянув в щель забора.

Йохан Химмельштосс стоял на крыльце. Хмурил брови, решительно выставив вперед седую, жесткую, как метла из ореховых прутьев, бороду.

– Добром предлагаем, старик. Прикажи своей пастве, составим договор честь по чести. Вам – деньги, нам – искры. И расстанемся мирно, возлюбив друг друга. Никто не пострадает, даю слово. Пяти долларов тебе мало? Ладно, я дам десять. Это отличная цена!

Загорелый мужчина в расшитом серебром жилете поверх бордовой рубахи натянул поводья, придержав заплясавшего под ним жеребца.

– Дар Господень не продается! Всевышний дал, Он и заберет, если будет на то Его воля!

– Считай меня Его полномочным представителем!

Всадники, сгрудившиеся во дворе и за оградой, расхохотались.

– Отойди от меня, нечестивый! Не смей искушать слуг Господних!

В дверях дома объявился Тедди, зять Химмельштосса. Следом выглянула его любопытная жена – вторая дочь главы конгрегации.

– Я могу принести вам мир, старик. А могу и меч. Так или иначе, сделка состоится.

– Наша вера крепка!

– Сам напросился, дурак. Эй, Фрэнк, тащи-ка его сюда!

Рукояткой плети загорелый указал на Тедди, так некстати выглянувшего из дома. Ни зять, ни тесть ничего не успели сделать. Они и сообразить-то ничего не успели! Здоровяк Фрэнк слетел с коня, метнулся мимо опешившего старика и сдернул Тедди с крыльца.

– Смотри, святоша. И не говори, что тебя не предупреждали! Теперь это на твоей совести. Фрэнк, разъясни им условия!

– Все по закону! – ухмыльнулся Фрэнк.

Кулак врезался в лицо Тедди: дважды, прежде чем несчастный хлопнулся на спину, подняв облако пыли. Тэдди захрипел, зашелся кашлем. Этого было, считай, не слышно из-за отчаянного визга его жены.

– Подпись или побои? В последний раз спрашиваю…

На лице старика отразилось смятение. Кажется, он впервые заколебался. Но сделку сорвал Тедди: брызжа кровью из сломанного носа, зять Химмельштосса превратился в затравленного зверя. Вместо того, чтобы получив по левой щеке, подставить правую, он схватил вилы, стоявшие у стены, и бросился на обидчика.

– Фрэнк!

Выстрел и вилы ударили разом. Фрэнк рухнул с распоротым животом, Тедди – с простреленной головой. Ствол револьвера в руке загорелого уставился в лоб Йохану Химмельштоссу.

– Что ты наделал, старик?!

Лицо Химмельштосса побагровело.

– Это не сойдет вам с рук, дети греха! Кара Господня настигнет вас, как и кара людская! Думаешь, я стану молчать?! Завтра же федеральные маршалы[13] узна́ют…

Грохнул второй выстрел. Мозги Йохана Химмельштосса густо забрызгали входную дверь его собственного дома.

– Берите все, что найдете ценного. Всех убить, поселок сжечь. И глядите, чтобы никто не ушел! Нам не нужны свидетели.

Главарь развернул коня – и ад последовал за ним.

Задыхаясь, прячась от рыщущих кругом бандитов, Джош несся задами к жилищу Филипа Редмана. Мэри, жена дяди, была добра к нему, безуспешно пытаясь заменить Джошу мать. У нее три дочки – мал-мала меньше! Да и дядя Филип на самом деле не так уж плох…

Он опоздал. Дом Редманов горел. На пороге лежали в обнимку Филип и Мэри. По спине дяди расплывалось кровавое пятно. В последний момент он пытался закрыть жену собой. Пламя гудело сердитым пчелиным роем. Из него доносился детский плач, но вокруг гарцевали убийцы на лошадях, паля в любую тень. И все же, несмотря на безнадежность, Джош едва не бросился к дому. Если забраться через заднее окно…

С грохотом рухнула крыша. Взметнулись снопы искр. Плач прекратился.

Джош кинулся наутек.

Он прятался в кустах и канавах. Ползком перебирался с места на место, натыкаясь на трупы. Когда начало темнеть, выбрался за околицу.

И вот…

«Привет,» – прошуршала осенняя листва.

Кажется, слово было другим, незнакомым. Но Джош услышал его именно так: «Привет». Мальчишка стоял в трех шагах. Щуплый, растерянный. Трясется от страха. Младше Джоша на пару лет. Сквозь него просвечивал догорающий поселок. Призрак, без сомнения! Но призрак не принадлежал никому из знакомых Джошу людей. Никому из погибших сегодня.

– Ты кто?

«Тахтон.»

– Тахтон? Странное имя.

«Кто ты?»

– Я? Джошуа Редман.

«Странное имя. Что ты тут делаешь, Джошуа Редман?»

– Бегу. Спасаюсь.

«Спасаюсь…»

– Они всех убили. Я один выжил. А ты откуда взялся?

«Издалека.»

– Что ты тут делаешь?

«Спасаюсь. Бегу.»

– Как я?!

«Наверное.»

– Ты… ты и взаправду призрак?

«Я тахтон.»

– У тебя же тела нет!

Мальчишка с очень серьезным видом оглядел себя:

«У меня нет тела.»

– Скажешь, ты всегда таким был?!

«Я не всегда… есть? был? буду таким?»

Шорох листвы усилился:

«Нет. Не всегда.»

– Значит, ты призрак!

«Я тахтон.»

Тахтон? Название какого-нибудь народа, о котором Джош не слышал? Индейского племени? На индейца мальчишка не походил. Скорее он был похож на самого Джоша. Так бы мог выглядеть его младший двоюродный брат.

– Как ты здесь оказался?

«Там тоже всех убили.»

– Где – там?!

«Там, внизу. Я…»

– Тебя тоже убили?!

«Да. Не совсем. Иначе меня бы не было.»

– Тут не поспоришь, – хмыкнул Джош.

Безумный разговор с призраком не давал ему провалиться в бездну отчаяния. Он цеплялся за каждое слово, как утопающий за соломинку.

«Где мы, Джошуа Редман?»

– Просто Джош.

«Где мы, просто Джош?»

– Джош, без «просто», – тупость призрака показалась Джошу забавной. Оказывается, что-то еще могло забавлять его. – Мы на севере территории Небраска.

Призрак молчал. Думал, морщил лоб.

– Соединенные Штаты Америки, – уточнил Джош.

«Что ты собираешься делать, Джош?»

– Идти отсюда. Найду какую-нибудь ферму или ранчо. Может, меня пустят переночевать. Может, дадут что-нибудь поесть. Может, не пустят и не дадут.

«Я с тобой. Хорошо?»

Столько надежды прозвучало в вопросе призрака, что у Джоша на глаза навернулись слезы. Совсем малец, подумал он. Пропадет ведь…

– Пошли.

Приобнять тахтона за плечи не получилось. Рука беспрепятственно прошла сквозь нового приятеля.

– Извини…

«Не нужно извиняться. Ты не сделал мне ничего плохого.»

Двое одиноких, потерянных мальчишек зашагали прочь. Живой и мертвый. Ну да, не совсем мертвый. Так ведь и Джош не вполне живой – надолго ли его хватит? Призрак, стучало в голове у Джошуа Редмана. И что с того? Мертвые не делали мне ничего плохого. Только живые.

Вдвоем по-любому веселее.

5

Джошуа Редман по прозвищу Малыш

– Может, тебе еще и спичек? – ухмыляется Нед Хэтчер. – Раньше бы прикуривал, пока полыхало.

– С какой стати оно вообще загорелось?

Сэм проверяет свои сигарки, ругается. Тоже промокли.

– Это Хью окурок бросил! – Эйб Сазерленд, третий из братьев, зло сплевывает на землю. – Точно вам говорю! Швыряет где ни попадя!

Рябой верзила Хью до глубины души возмущен таким обвинением:

– Я? А ты сам, а?

– Что я сам?!

– Ты куда окурки бросаешь?!

– Тебе в штаны!

– Когда оно полыхнуло? Нет, ты скажи, когда?!

– Ночью. Еще по темноте, ближе к утру.

– Вот! Под утро!

– Что – вот?

– Я в своей хибаре дрых, понял?

Заскорузлый, черный от сажи палец тычет в груду мокрых головешек – останков времянок, дававших кров нефтяникам.

– Какого дьявола мне по ночам бродить?!

– Откуда я знаю? Приспичило, вот и вылез…

– Спал я! Меня Джек разбудил…

– Точно, – кивает Джек. – Я его разбудил.

Или не Джек. Все так перемазались в грязи и копоти, что узнать кого-либо в сонмище чумазых чертей проблематично.

– Кто тревогу поднял?

Джош смотрит на обгорелый, местами оплавленный насосный механизм. Механизм похож на гигантского палочника. Очертания его колеблются, текут знойным маревом, начинают мерцать.

Между Джошем и насосом возникает силуэт тахтона.

– Явился, не запылился! Ладно, после потолкуем.

Губы Джошуа Редмана неподвижны. Лицо не меняется. Но беззвучные слова – о, в них он вкладывает все, что думает о поведении ангела-хранителя. Гнев вспыхивает и гаснет. Два ада, думает Джош. Нет, не тот, который я вижу в снах снаружи. Тот я зову адом только для красного словца. Две настоящих геенны, полных огня – нынешний пожар на нефтяном промысле и горящий поселок, доверху набитый трупами; ад, откуда сбежал проворный, испуганный насмерть сирота. Четырнадцать лет прошло, надо же! Я хорошо помню себя: мальчишку, дрожащего от страха. Я помню и тебя, призрак ты или кто там: мальчишка, такой же несчастный, как и я. Мы ушли оттуда вместе, выбрались из преисподней. С тех пор мы не расставались…

Крик и эхо. Тогда и сейчас.

Нет, тахтон. Пожалуй, я не стану выговаривать тебе за ночное самовольство. Мелкая шалость не стоит взбучки.

– Тревогу? – многочисленные Сазерленды чешут в затылках. – Кажись, Джек поднял. Вышел отлить, глядь: пожар, мать его! Стал орать, будить.

– Никого поблизости не видел?

– Да вроде, нет…

– Краснокожие, – произносит Эйб. – Точно вам говорю!

– Что – краснокожие?

Многие оглядываются по сторонам. Нет, никого.

– Если эти не захотят, – Эйб опять плюет себе под ноги. С ожесточением растирает плевок сапогом, – ты их днем с огнем не увидишь. Все слыхали? Днем с огнем. А уж ночью и подавно.

– Зачем им нас поджигать?

– У нас с шошонами мир.

– Мир миром, – вмешивается Джош, – а нефть вы добываете на их территории.

– Это наш промысел!

Спорить с Сазерлендами себе дороже: чуть что, глотку перегрызут! Семейная собственность – дело святое. Джош машет рукой:

– Остыньте, парни. Никто вашу нефть не отбирает.

– Это наш промысел!!!

«Расскажите это шошонам, сэр, – думает Джош. – Они-то уверены, это их земля.» Он прикусывает язык, боясь произнести опасные слова вслух. Сазерленды и так на взводе. Одна искра – и полыхнут вдвое жарче их драгоценного промысла.