Путь в «Сатурн»

Будницкий молчал.

– Вы слышали, что я сказал? – строго спросил Марков.

– Слышал, товарищ подполковник, – скучным голосом ответил Будницкий. – А только сегодня половина моих бойцов тропы зубрит. – Увидев на лице Маркова недоумение, комендант пояснил: – Они с проводником заучивают все подходы к острову. Между прочим, мои бойцы все спрашивают, когда на операции пойдем.

– Придет срок – пойдете, – сухо ответил Марков, сердясь на себя за то, что не может найти правильный тон разговора с комендантом.

– Нам ведь теперь вроде и делать нечего, а кругом – война, – продолжал Будницкий.

– Всем дела хватит, комендант, еще чуру запросите. А пока все же отдыхайте, комендант, – засмеялся Марков и пошел к землянке…

Глава 5

Начали действовать бойцы Будницкого. Нагрузившись взрывчаткой, они группами уходили с базы на несколько дней, а иногда и на целую неделю. Цель этих рейдов – дальняя разведка местности и диверсии, отвлекающие и дезориентирующие противника. В группу входили два-три подрывника, остальные бойцы прикрывали их во время диверсий. Уход с базы и возвращение планировались так, чтобы гитлеровцам абсолютно не было понятно, откуда эти люди появляются и куда исчезают. За этой особенностью операций Будницкий следил с беспощадной требовательностью и каждый раз придумывал хитрейшие схемы передвижения своих групп. Он с самого начала показал себя незаурядным, врожденным, что ли, тактиком борьбы в тылу врага. У него невесть откуда появилась толстая бухгалтерская книга, в которую записывались все боевые дела: взорванные мосты, пущенные под откос эшелоны, уничтоженные гитлеровцы. И особо: как был проведен уход с базы и возвращение. Возвращавшихся после операции бойцов, несмотря на то, что это происходило, как правило, ночью, встречало все население острова. Расспросам и рассказам не было конца. И конечно же в рассказах бойцов частенько факты приукрашивались воображением. Но Будницкий этому не мешал. Он считал, что на первых порах такие, как он говорил, «вольные рапорты» даже полезны: слушая их, люди убеждались, что враг не так страшен, как сначала казалось. Однако, дав своим бойцам высказаться, Будницкий звал к себе старшего по группе и, раскрыв перед ним свой гроссбух, говорил:

– Теперь запиши точно и без всякого трёпа…

Начали разведку обстановки и люди из группы Маркова.

Первым в такую разведку отправился Савушкин. Вместе с тремя бойцами Будницкого он покинул базу перед вечером. За ночь они сделали почти тридцать километров и к утру вышли к железной дороге. По ту сторону дороги виднелся большой поселок, тянувшийся вдоль берега реки. Бойцы остались у дороги, а Савушкин направился в поселок. Он шел в открытую, хотя в кармане у него был документ не очень-то надежный, – это была рукописная справка, свидетельствовавшая, что обладатель ее работает санитаром при немецком госпитале в Барановичах и отпущен на десять дней для розыска семьи.

Савушкин шел не торопясь, успевая заметить все: и одинокую фигуру женщины, рывшейся в земле на картофельном поле, и ребятишек, бегавших возле разрушенной церкви, и сутулого мужчину, перешедшего от дома к дому на окраине поселка, и даже жаворонка, висевшего над нескошенным лугом.

На окраине поселка Савушкин пучком травы обстоятельно обтер сапоги, выколотил о колено пыль из кепки и только тогда вошел на пустынную улицу. Мужчина, несколько раньше перешедший от дома к дому, стоял в тени дерева и смотрел на Савушкина. Поравнявшись с ним, Савушкин пошел прямо к нему.

– Здорово, земляк! – приветливо сказал он.

– Здравствуйте, – осторожно ответил мужчина, смотря на Савушкина.

– Не скажешь ли мне, часом, много у вас тут осело народу из тех, что от войны бежали?

– Не считал, – угрюмо ответил мужчина.

– Мне не счет нужен, – печально и укоризненно сказал Савушкин. – Я свою родню разыскиваю.

– А другой заботы, как искать ветра в поле, у тебя нет?

– Жена пропала, двое ребятишек… понимать надо, – тоскливо сказал Савушкин. – В начале войны они снялись из-под Минска, по моему разумению, дальше этих мест они уйти не могли.

– Жена пропала… – повторил мужчина. – У людей все пропало, и то не ищут.

Они молчали.

– Немцы-то в поселке есть? – небрежно спросил Савушкин.

– Чистых немцев нет, а холуев ихних сколько хочешь. Вон легок на помине. – Мужчина показал на высокого усатого богатыря, вышедшего на крыльцо соседнего дома. – Наш старший полицай господин Ферапонтов.

– Он-то небось знает всех, кто у вас осел? – спросил Савушкин.

– Этот все знает, – усмехнулся мужчина.

Савушкин направился к полицаю, продолжавшему стоять на высоком крыльце. Но вот он повернулся и перевел взгляд на приближавшегося к нему Савушкина.

– Здравствуйте! – еще издали громко и подобострастно произнес Савушкин.

– Ну, ну, а что дальше? – спросил Ферапонтов и положил руку на кобуру нагана.

Савушкин рассказал, что привело его в поселок.

– Бумага у тебя есть? – низким, басовитым голосом спросил Ферапонтов.

– А как же, вот! – Савушкин протянул ему свою справку.

Ферапонтов внимательно ее прочитал, сложил и отдал.

– Зайди в хату, – сказал он и, посторонясь, пропустил Савушкина мимо себя.

Они сели к столу. Больше никого в просторной светлой хате не было. Очевидно, вечером здесь происходила попойка: на полу и на лавках валялись пустые бутылки, на столе на смятой немецкой газете – остатки еды. От Ферапонтова несло кислым перегаром.

– Тэк-с… – сказал он, положив на стол узловатые руки с черными ногтями. – Так ты, значит, прешь от самых Барановичей?

– Ну да! Где пешком, где подвезут. – Савушкин помолчал и добавил со вздохом: – Ребятишек жалко.

Ферапонтов хмыкнул.

– Жалость теперь не в моде. А только с двумя ребятишками у нас никого нет. Это я тебе официально говорю, я тут каждую собаку знаю, а собаки знают меня, – Ферапонтов рассмеялся, и Савушкин понял, что он пьяный: или с ночи не протрезвился, или опохмелился недавно. – А у тебя ряшка гладкая, при госпитале, видать, жить можно, – продолжал Ферапонтов добродушно.

– На харчи жаловаться нельзя. Потому я и семью стал разыскивать. Мог бы легко ее прокормить, а это теперь самое главное.

– А деньги платят?

– Какие деньги? Да и на кой они мне, что на них купишь? – жалостно сказал Савушкин, а Ферапонтов продолжал басовито:

– Как поглядишь – прижимистый народ эти фрицы, копейки человеку зря не заплатят. Нам, полицаям, положили жалованье – смех один. И прямо объяснили: у вас, мол, есть много возможностей для заработка. Понял, куда указуют? Ну, мы, конечно, и не теряемся. Я вот домину себе отхватил. Тут, брат, жил сам председатель исполкома. Пожил, и хватит, дай другим пожить… – Он снова рассмеялся. – Hу а как в ваших краях, спокойно?

– А какое же может быть беспокойство? Немцев набито там, как сельдей в бочке. Одних госпиталей в Барановичах четыре штуки, потом штабы всякие, канцелярии. Каждый день в саду музыка играет, кино крутят.

– Вон как! – удивленно сказал Ферапонтов и доверительно наклонился к Савушкину. – А у нас тут начинают кино крутить партизаны, понял?

– У нас не слышно, – в тон ему сказал Савушкин.

– А у нас, брат, и слышно и видно. – Он еще ближе придвинулся к Савушкину и обдал его таким ядреным перегаром, что противно стало дышать. А полицай, как видно, находился в том состоянии опьянения, когда ему требовался слушатель для его пьяных разглагольствований. Ну что ж, лучшего слушателя, чем Савушкин, ему не найти. Ферапонтов положил свою тяжелую лапу на плечо Савушкина и продолжал: – Да… Третьего дня мост на шоссе начисто снесли. Давеча эшелон с бензоцистернами опрокинули и зажгли. Во кино было! За десять верст видно. Ну и народ сразу, точно его подменили. Вчера вечером у одной вдовицы телка забирали, так она такие угрозы начала орать, что пришлось ее приложить к земле-матушке. Или вот сосед мой, Малахов, ты к нему, я видел, подходил. Он же спит и во сне на меня зубами щелкает. Мы у него и мотоцикл забрали и мебелишку вытряхнули. А главное, он тут при славе состоял, вкалывал по-стахановски на дороге. А теперь нуль с палочкой. Оттого у него и злость. Ну, ничего, ничего, или он смирится, или фрицы до него доберутся.

– В этом роде у нас работа почище, – шепотом, тоже доверительно сказал ему Савушкин. – В госпитале добра своим не делаешь, но и зла им тоже не творишь.

– Какие они мне свои? – вдруг вскипел Ферапонтов. – Я через этих своих два раза небо через решетку разглядывал. Что мне, за это добром им платить, что ли? – выкрикнул он и сразу сник, запустил руку куда-то под лавку и, как фокусник, вытащил оттуда бутылку водки. – Не хочешь?

– Как не хотеть… – улыбнулся Савушкин, разглядывая бутылку. – Смотри, московская! С начала войны не видел.

– Ее не глядеть надо, – сказал Ферапонтов, наливая водку в захватанный руками граненый стакан. – Пей, я уже опохмелился.

Савушкин выпил, закусил огрызком сала и подумал, что он первый раз в жизни выдул сразу почти целый стакан водки. По телу разливалось тепло, в голове зашумело.

– Нелегко с отвычки, – сказал он, виновато улыбаясь, и взял со стола еще кусок сала и ломоть хлеба.

– Вообще с этих мест лучше подаваться туда, к вам, от фронта подальше, – говорил Ферапонтов. – Значит, у вас там, говоришь, спокойно?

– Вполне.

– Вот погляжу, как дальше будет, и, если увижу, что фрицы порядок сделать не могут, подамся до ваших мест. Поможешь с работой?

– А чего ж не помочь по-земляцки?

– Где там искать тебя?

– Спросишь госпиталь номер три, и все. А там меня всякий знает. Спроси Егора, и сразу укажут. Ну, спасибо за приют и угощение. Пойду дальше искать. – Савушкин встал.

– Иди, коли хочешь, а только зазря ноги натружаешь. Разве ж можно сообразить, куда твоих забросило в этом коловороте? – Ферапонтов поднялся и протянул Савушкину свою ручищу. – Но раз надумал – иди…

– Пройду за Борисов немного и ворочусь, – сказал Савушкин. – До свидания, коли не шутил про переезд.

– Тут, брат, не до шуток… – запустив руку в кудлатые волосы, мрачно сказал Ферапонтов. – Фрицы хитрюги, дорогу они берегут, а мы – берегись как хочешь. А нас-то, полицаев, трое на весь поселок. Вот и соображай, какие тут могут случиться штуки…

Савушкин вышел из поселка и зашагал обратно к железной дороге. «Можно было без шума прикончить гада», – подумал он. Но приказ Маркова безоговорочно запрещал подобные действия.

Перейдя через полотно, Савушкин вскоре сошел с дороги и углубился в кусты, где его ждали бойцы сопровождения. Ночью они вернулись на базу…

Марков внимательно слушал рассказ Савушкина об этой первой разведке. Все казалось важным. И то, что в деревне нет немцев, и то, что полицай Ферапонтов уже трусит. И то, что поблизости начал действовать какой-то партизанский отряд, а явно патриотически настроенный железнодорожник почему-то сидит в деревне. Все это может пригодиться…

У Маркова накапливалось все больше безотлагательных вопросов к секретарю подпольного обкома партии товарищу Алексею, но встреча с ним откладывалась и откладывалась. И хотя Марков прекрасно понимал всю сложность организации встречи, но нервничал…

Глубокой ночью Маркова разбудил Будницкий:

– ЧП, товарищ подполковник! Крупное нарушение дисциплины и режима секретности! – тревожно проговорил Будницкий и показал на стоявшего возле двери старшину Ольховикова – парня богатырского роста, про которого бойцы говорили, что он добрый, что телок-несмышленыш, а здоров, как бык в соку.

– Что там у вас? – Марков встал и прошел к сколоченному из досок столу.

– Старшина Ольховиков, доложите, – напряженным голосом приказал Будницкий и сам отошел в сторону.

Ольховиков переступил с ноги на ногу, потом сделал шаг вперед и вытянулся, почти упершись головой в потолок землянки. В это время Марков зажег лампу и увидел, что все левое плечо старшины в крови.

– Вы ранены? – спросил Марков.

– То кровь не моя, – прогудел Ольховиков. – То кровь…

– Докладывайте по порядку, как положено! – прервал его Будницкий.

Ольховиков глянул в потолок и заговорил мягким баском:

– Значит, так. Во время дальнего рейда подобрали мы раненого мальчонку. Колей звать. Тезка, значит, мне…

– Отставить ненужные подробности! – крикнул Будницкий.

– Есть отставить ненужные подробности, – как тихое эхо, повторил Ольховиков. – Ну, значит, подобрали того мальчонку и доставили на базу. Сюда, значит, – он умолк, преданно и вопросительно смотря на своего командира.

– Вы что, забыли, какой у нас режим? – строго спросил Марков.

Ольховиков пошевелил своими могучими плечами.

– Почему забыл?

– Товарищ подполковник, пусть он все доложит, как было, – сказал Будницкий. – Доложи, Ольховиков, при каких обстоятельствах ты дошел до своего преступного легкомыслия.

– Значит, так… – Ольховиков посопел, глядя в потолок, и продолжал: – За городом Гомелем подорвали мы бензосклад. И согласно схеме пошли до дому. Первый день переждали в лесу. В ночь опять же шли. Видим, горит деревня. Подошли поближе. Картина ясная – каратели побывали. Вокруг трупы раскиданы. Женщины, между прочим, и старики. И ни тебе живой души. А дома горят. Ну, значит, мы постояли, попечалились и пошли дальше согласно схеме. Только отошли от горящей деревни шагов на триста, глядим, метнулось что-то с дороги. Алексеенко враз туда и вытаскивает мальчонку. Рука у него простреленная вот сюда, – Ольховиков показал на кисть своей огромной ручищи. – Ну, куда его деть? Бросить? Все мои бойцы молчат и на меня глядят. И я же вижу, как они глядят. И сам я что, изверг какой? Вот мы того мальчонку и взяли… – Ольховиков помолчал и добавил: – Смышленый. Лет тринадцать ему. Из города, между прочим.

Будницкий, который все время норовил врезаться в рассказ старшины, крикнул:

– Ты про режим скажи! Что ты об этом думаешь?

– Скажу… – Ольховиков снова глянул в потолок. – А что он, этот пацаненок, сделает вредного нашему режиму? А такой паренек может и сгодиться в дело. Для разведки, к примеру.

– Он передвигаться может? – спросил Марков.

– А чего ж? – улыбнулся Ольховиков. – У него ж только рука раненая.

– Приведите его сюда, – приказал Марков.

Ольховиков с неожиданным проворством исчез за дверью. Будницкий выжидательно молчал, посматривая на Маркова.

Ольховиков привел худого, тоненького мальчика. Держа у груди забинтованную руку, он угрюмо смотрел на Маркова.

– Как тебя зовут? – спросил Марков.

– Коля, – чуть слышно ответил мальчик и, сделав глотательное движение, повторил громче: – Коля, фамилия – Куканов. Я из Гомеля, а с войны жил в деревне, у тетки.

– Кто твои родители?

– Мама – врач, а отец – танкист.

– Где они?

– Как где? Воюют, наверно. Тетя Даша ходила в город, так там и дома нашего нет.

– Что ж теперь, тетя Даша хватится тебя?

– Не хватится, – тихо ответил Коля.

– Она, товарищ подполковник, убитая, – пояснил Ольховиков. – И ее дочка тоже. И все это у него на глазах.

– Товарищ начальник, оставьте меня здесь, я пригожусь, честное слово, пригожусь. Я рисовать умею, я все буду делать, – быстро проговорил Коля то, чему его явно научил Ольховиков.

– Ладно, подумаем, – сказал Марков и обернулся к Будницкому: – Определите его.

– Он у меня будет, – обеспокоенно прогудел Ольховиков.

– С вами разговор будет особо, – сухо, но совсем не строго сказал Марков.

Вот так и появился на базе Коля Куканов.

Глава 6

Наконец пришла долгожданная радиограмма из Москвы. Комиссар госбезопасности Старков сообщал о месте и времени встречи Маркова с секретарем подпольного обкома товарищем Алексеем. Она должна состояться в ближайшую субботу, в двадцать два часа, в селе Набережном, в доме священника.

В пятницу вечером Марков отправил туда Кравцова и двух бойцов из отряда Будницкого. Они должны были разведать обстановку в селе, а затем охранять место встречи. Сам Марков прибудет туда точно к назначенному времени.

Кравцов с двумя бойцами покинули остров ночью. На рассвете они вышли к автобазе имени Будницкого – так называли землянку на окраине болота, где хранились пять велосипедов, добытых по приказу Будницкого его бойцами. Этот, как его называл Будницкий, ножной транспорт позволял его группе совершать все более дальние рейды.

Кравцов и сопровождавшие его бойцы поехали на велосипедах проселочной дорогой, петлявшей вдоль реки и уходившей к горизонту, где чернел лес. Село Набережное находилось за лесом, и до него было не меньше двадцати километров.

Осень чувствовалась во всем. Низкие грязные облака закрывали небо. Давно пожухли листья кустарника. Несжатое ржаное поле стало бурого цвета, от него веяло прелью. Скворцы стремительными стаями перелетали с места на место, готовясь к дальнему путешествию в теплые края. Река была свинцового цвета, ее рябил холодный ветер. На заросшем травой проселке велосипеды противно скользили, увязали в наполненной водой колее.

Впереди ехал Кравцов. Его круглое добродушное лицо раскраснелось. Нажимая на скрипучие педали велосипеда, он с досадой думал, что зря послушался Будницкого и надел под пиджак телогрейку. Теперь ему было жарко, а засунутый за пояс пистолет больно упирался в ребра.

Чтобы отвлечься от всего этого, он стал слушать разговор ехавших позади него бойцов.

– Смотри влево на одинокое дерево. Чуть правей дерева – человек или что?

– Я уже давно смотрю, – отозвался другой голос. – Не шевелится, вроде пень.

Кравцов тоже стал смотреть туда. То, о чем говорили бойцы, было похоже на сидящего под деревом человека. Всю дорогу до самого леса они посматривали туда и пришли к выводу, что это все-таки пень: за все время силуэт ни разу не шевельнулся.

В лесу дорога была настолько расквашена, что найти на ней даже узкую сухую полоску для велосипеда было невозможно. Машины спрятали в лесу и дальше пошли пешком.

К селу Набережному приблизились в середине дня. Укрывшись в кустарнике на взгорке, они стали наблюдать за тем, что делалось на единственной улице села, которая отсюда была им хорошо видна. Село казалось вымершим. Только над прижавшимся к церкви домиком, на старой одинокой березе, тоже, очевидно, собираясь на юг, беспокойно горланили грачи.

Но вот из крайней хаты вышла женщина, по самые глаза повязанная черным платком. Она остановилась у калитки, посмотрела в хмурое небо, потом – по сторонам и вернулась во двор. Спустя немного из калитки вышел мальчуган, он тоже постоял, посмотрел по сторонам, а потом медленно пошел по улице к центру села. Возле церкви точно сквозь землю провалился. Кравцов видел, как он зашел за куст сирени и там точно растаял. Однако спустя немного времени мальчик появился по другую сторону церковной ограды и пошел дальше по улице, почти до самого ее конца, где он зашел в покосившуюся хату, окна которой были забиты досками.

«Пожалуй, неспроста гуляет этот паренек», – подумал Кравцов. Один из бойцов точно услышал его мысль и тихо сказал:

– Сдается мне, что малец просматривает село.

– Я тоже так думаю, – согласился Кравцов.

Прошел еще час, а может быть, и больше, и все это время село казалось вымершим. Где-то за тучами солнце скатывалось к горизонту, и его движение угадывалось только по тому, как темнело небо на востоке.

– Слышь, мотор! – быстро проговорил один из бойцов.

Кравцов тоже слышал отдаленный, но постепенно приближающийся рокот.

В село въехал мощный трехосный грузовик, в железном кузове которого сидело не менее полусотни немецких солдат. В середине села грузовик остановился, из шоферской кабины вылез офицер в черной эсэсовской шинели. Минут пять он стоял возле машины, точно ждал кого-то. Потом сказал что-то солдатам и быстро залез в кабину. Солдаты встали, подняли автоматы, и тишину разорвала бешеная стрельба. Грузовик медленно поехал дальше, солдаты продолжали стрелять. Их мишенью были крестьянские хаты. Со звоном вылетали стекла из окон. Загорелась соломенная крыша на одной из хат. Грузовик выехал из села и, прибавив скорость, помчался к горизонту. В наступившей тишине слышался только треск разгоравшегося пожара. Но на улице, как и прежде, ни души. Кравцов услышал рядом непонятный звук, повернулся. Это скрипел зубами лежавший рядом с ним боец, от гнева лицо его было серым, побелевшими руками он сжимал винтовку.

– Еле удержался, – хрипло произнес он, виновато улыбнулся и, сдвинув кепку на затылок, рукавом стер выступившую на лбу испарину. – Вот ироды!..

Кравцов не знал, что делать: продолжать наблюдение или сниматься и идти навстречу Маркову, чтобы предупредить его об опасности: ведь немцы могли вернуться сюда. Но он знал, как долго и трудно готовилась эта встреча. А появление здесь грузовика с немцами могло быть чистой случайностью.

Тревожные размышления Кравцова прервал быстро нараставший треск.

На дальней окраине села показался мотоцикл с коляской. На нем ехали трое мужчин в штатском. Они промчались через все село, выехали на дорогу, но вскоре свернули прямо на луг и тотчас скрылись в кустарнике. Рокот мотора вдруг оборвался. Очевидно, они там остановились.

– Похоже, что полицаи, – сказал боец, лежавший рядом с Кравцовым.

– Следить за кустами! – приказал Кравцов. Однако до самых сумерек никто из кустов так и не вышел. Кравцов послал туда на разведку одного из бойцов.

– В перестрелку не лезь, – приказал он, – только посмотри след мотоцикла. Может быть, там есть дорога? Посмотри и возвращайся, да поживей.

Боец спустился в лощинку и, укрываясь в ней, побежал к дороге. Вскоре Кравцов увидел, как он стремительно переметнулся через дорогу и исчез в кустах…

Боец вернулся запыхавшийся, весь выпачканный землей. Он рассказал, что мотоцикл стоит, прикрытый наломанным кустарником, а следы пассажиров ведут к деревне. Он прополз по следу, пока можно было, но затем след повернул на огород крайней хаты, а там все вокруг голо и за капустной кочерыжкой не спрячешься…

Кравцов встревожился не на шутку. До появления Маркова оставалось чуть больше двух часов. По плану они все трое сейчас должны были пройти в село и попроситься на ночлег в трех разных хатах поблизости от церкви, где находился поповский домик. Но кто были эти трое штатских? Больше всего это было похоже на засаду полицаев. Кто же кроме них мог ездить на мотоцикле так открыто? Неужели враг откуда-то узнал о встрече и организовал засаду?

Одного из бойцов Кравцов послал навстречу Маркову, чтобы предупредить о происшедшем.

Боец ушел. Уже заметно смеркалось. Кравцов подумал, что посланный им боец может не встретить Маркова, разминуться с ним в темноте. И тогда может случиться непоправимая беда.

Кравцов решил изменить план и действовать напролом. Первым в село пойдет боец, он направится прямо в крайнюю хату и попросится на ночлег. А спустя десять минут в ту же хату зайдет и Кравцов. Бойцу он приказал каждую секунду быть наготове и гранату-лимонку держать в руке со снятым кольцом. Если в хате засада, бросить гранату и отходить.

Они спустились к дороге, и боец открыто пошел в село.

Кравцов присел на обочине, чтобы выждать десять минут. Он видел, как боец исчез в калитке крайней хаты…

Дверь была не заперта, и боец сразу прошел в горницу. Женщина, выходившая днем из калитки, сидела с вязаньем возле мутного окна. Появление незваного гостя ее нисколько не удивило.

– Что тебе, родимый? – приветливо спросила она.

– Пусти переночевать… – совсем не просительно сказал тот, пристально оглядывая горницу.

– Ночуй, ночуй, родимый. Где лечь хочешь? В хате душно. Можно в пуньке, там чуть-чуть сенца есть.

– Лучше в хате, ночью сейчас уже холодно.

– Тогда сходи, родимый, в пуньку, возьми сенца и постели тут на пол.

Боец вышел во двор, осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Взяв в пуньке охапку сена, он вернулся в хату. Сбросив сено на пол, он обнаружил, что в горнице находятся двое мужчин. Один сидел за столом, другой стоял, прислонясь к печке у самой двери.

– Откуда бредешь, бездомный? – весело спросил тот, что сидел за столом.

– Пробиваюсь к себе на Смоленщину, – спокойно ответил боец, кляня себя за то, что из-за проклятого сена он снова окольцевал гранату.

– Вон как! И откуда же ты пробиваешься?

– Из-под Минска.

– А там что делал?

– В окруженцах сидел, пока можно.

– Гляди-ка!

Боец стал медленно передвигать руку к карману, где была граната.

– Еще одно движение – стреляю! – хриплым голосом крикнул тот, что стоял у печки, и боец увидел у своего виска дуло пистолета. – Спокойно, парень, ну-ка, сядь вон туда на лавку и руки положи на стол.

Боец выполнил приказ. Он решил поступить так: через несколько минут, когда в хату войдет Кравцов, он крикнет: «Засада!» – и – будь что будет! – бросит под стол гранату. Приняв это решение, он сразу успокоился.

– Мы свои карты не прячем, – тихо сказал тот, что сидел за столом. – Мы партизаны. А ты кто?