Веспасиан. Трибун Рима

– Да, отец, – в унисон отозвались оба брата.

Тит встал и увлек сыновей из кабинета в атрий, провел мимо бассейна с дождевой водой, посреди которого бил фонтан, и подошел к алькову у домашнего алтаря, где на стене висели посмертные маски родовых предков. Он остановился перед торжественным рядом этих отображающих не то жизнь, не то смерть восковых образов.

– Каждый из этих мужей знал победы и поражения, и каждый прилагал все силы, чтобы послужить своей семье и клану Сабинов. А с тех пор, как им удалось получить гражданство, еще и Риму. Вам, дети мои, предстоит продолжить их дело и возвести Флавиев из здешней глуши в Сабинских холмах к величию в величайшем городе мира. Я готов на все, что в моих силах, чтобы помочь вам: вложить деньги, использовать связи. Но я не вечен. Когда меня не станет, вам предстоит поддерживать друг друга. Ради этого я и привел вас пред лики наших предков. Здесь вы поклянетесь быть преданными друг другу, всегда оберегать друг друга, а самое главное, поддерживать во всех начинаниях.

– Но отец, клятва излишня, поскольку мы связаны узами крови. Они обязывают делать нас то, чего требует обет, – возразил Сабин.

– Я понимаю, но эта клятва прозвучит не только перед лицом предков, но и пред богами, включая твоего Митру. И тем самым станет самой священной из тех, что вы принимали или примете на себя. Если придет время, когда один из вас не сможет оказать другому помощь из-за данной ранее клятвы, нынешняя сделает ее ничтожной. Понимаешь, Сабин.

Сабин несколько секунд смотрел в глаза отцу, потом кивнул и поглядел на Веспасиана, хранившего молчание. Юноша пришел к убеждению, что брату известно о пророчестве, и сейчас отец предоставляет ему возможность нарушить клятву, данную некогда матери. Тит намекал, что в какой-то миг в будущем, который Сабин сочтет правильным, он должен будет поведать обо всем Веспасиану, и при этом не навлечет на себя гнев богов.

Отец посмотрел на младшего сына.

– В последний раз я обращаюсь к тебе как к мальчику. – Он снял висящую на кожаном ремешке буллу с шеи Веспасиана. – Отныне я провозглашаю, что ты, мой сын Тит Флавий Веспасиан, стал взрослым. Исполняй долг мужчины с честью и достоинством, ступай в мир и покрой великой славой себя и весь род Флавиев.

Веспасиан склонил голову в знак того, что принимает волю отца. Потом Тит повернулся к ларарию, где хранились изображения ларес доместици, домашних богов. Он возложил буллу на алтарь и расставил вокруг нее пять глиняных статуэток, извлеченных из шкафчика. Римлянин накрыл голову тогой, вознес краткую молитву, затем плеснул в мелкую чашу вина из алтарного кувшина. Взяв сосуд в правую руку, Тит пролил несколько капель на алтарь перед самой большой из фигур, олицетворявшей собой лар фамилиарис, то есть основателя рода. Затем он предложил сыновьям встать рядом с ним, по бокам от алтаря, дал им отпить по глотку вина, потом осушил чашу и отставил ее в сторону.

Трое мужчин стояли в гаснущем свете дня напротив алтаря. Тит, взывая к богам и духам предков, привел сыновей к клятве. Слова, навсегда связывающие братьев друг с другом, гулко звучали среди колонн атрия и восковых масок, этих незрячих очевидцев, ставших свидетелями торжественного ритуала.

Завершив церемонию, отец снял полу тоги с головы и по очереди обнял каждого из сыновей, пожелав им благорасположения Фортуны и поместив в их руки честь всего рода.

– Никогда не забывайте, откуда вы и к какой семье принадлежите. Всякий раз возвращайтесь домой со все большим дигнитас, чтобы наш родной очаг возвышался вместе со славой его отпрысков.

Они постояли молча, каждый возносил к богам свою собственную, личную молитву. В комнате стало почти совсем темно. Рабы, в чьи обязанности входило зажигать лампы, ожидали на почтительном расстоянии в углу атрия, не осмеливаясь мешать главе семейства, молящегося вместе с наследниками. Единственным звуком оставался плеск фонтана.

Вскоре Тит хлопнул в ладоши, нарушив тишину.

– Варон, ты где? Принеси вина. Почему так темно? Что происходит в доме, заснули все что ли?

Варон влетел в комнату, успев на бегу от души пнуть под зад зажигателя ламп, побуждая того к действию.

– Прости, господин, мы ждали, пока… – тут управляющий домом замялся.

– Да-да, знаю. И были правы. Но теперь – вина и света!

Через несколько минут комната уже ярко освещалась огнем многочисленных масляных ламп, а в очаге потрескивали поленья. Пришедшая Веспасия застала своих мужчин сидящими с кубком вина.

– А, дорогая, ты как раз вовремя, – приветствовал жену Тит, вставая. – Я собираюсь предложить тост, возьми чашу.

Он подал ей сосуд, уже наполненный лучшим кекубанским вином, слегка разбавленным водой. Взяв свой кубок, римлянин воздел его над головой с таким энтузиазмом, что расплескал немного.

– Завтра мы едем в Рим, в дом твоего брата. Перед отъездом нам надо принести жертву богам, чтобы те способствовали нашему предприятию и помогли благополучно вернуться назад. За Рим и род Флавиев!

– За Рим и род Флавиев! – эхом подхватили домочадцы и осушили кубки.

Часть II

Рим

Глава 5

Темное облако на горизонте росло. Было утро третьего дня путешествия, и по мере того как Флавии приближались к величайшему на земле городу, Веспасиан все сильнее ощущал богатство столицы, проливающееся и на ее округу. Свидетельства того бросались в глаза повсеместно. Поместья и поля уступили место обширным, ориентированным на рынок огородам, в которых тысячи рабов корпели над грядками с латуком, пореем, луком и благоуханными травами. Привратники провожали путников подозрительными взглядами, словно видя в каждом потенциального вора. За позолоченными воротами открывался роскошный вид на величественные виллы, расположенные на склонах холмов. Сама дорога оказалась куда оживленнее, чем представлял Веспасиан. Поток всех возможных видов транспорта двигался по Саларийской дороге, а перевернувшиеся повозки со сломанными осями, рассыпанный груз и понуро тянущиеся колонны скованных невольников означали, что продвигаться по обочине выходило и быстрее, и безопаснее для ног животных.

Их группа состояла из Веспасиана с братом и отца, все на верховых лошадях, следом в запряженной мулами крытой четырехколесной повозке – реде – ехала Веспасия. От духоты, царящей в этом неуклюжем экипаже, громыхающем по дороге с гор, сидящую на мягких подушках госпожу спасали две рабыни с опахалами. За редой катилась тележка с багажом, которую толкали два домашних раба. Еще три невольника, личные слуги мужчин, ехали на мулах, замыкая шествие. В качестве охранников Тит нанял трех бывших легионеров, чего оказалось вполне достаточно, чтобы обеспечить безопасное путешествие.

Продвижение по Саларийской дороге было неспешным, по большей части из-за тихого хода реды. В этом имелись свои преимущества, поскольку им пришлось провести в дороге две ночи вместо одной, останавливаясь у семей, с которыми Флавиев связывали узы гостеприимства. За обедом хозяева и гости к взаимной выгоде обменивались обещаниями помощи. Тит предлагал услуги своего шурина Гая, бывшего претора, могущего пособить в придворных или гражданских тяжбах, в обмен на рекомендательное письмо к магистратам или членам императорского двора. Тит с радостью пускал имя Гая в ход, получив заверения жены, что любая – в пределах разумного – их просьба будет исполнена в обмен, естественно, на услуги со стороны Тита в будущем. Веспасиан с интересом наблюдал, как главы двух семей договариваются поддерживать друг друга завтра, прекрасно понимая, что послезавтра могут стать непримиримыми соперниками.

По мере приближения маленького каравана к цели Веспасиан все чаще размышлял, как же ему вести себя в этом в высшей степени нацеленном на состязание обществе, где единственной твердой опорой оставались верность Риму, своему роду, а также личная честь и достоинство? Пока лошадь медленно шла по уходящей к вершине холма дороге, юноша вглядывался в мрачные тучи на горизонте и думал, сумеет ли он влиться в эту бурную жизнь, или хотя бы приспособиться к ней. Дорога бежала вперед, несмотря на кручу, и не успел молодой человек прийти к определенному решению, как оказался на вершине.

Он ахнул и остановился. Забыв обо всем, Веспасиан отказывался верить собственным глазам, потому как наблюдал самое величественное в жизни зрелище. Милях в пяти от него, увенчанный пеленой смога от полумиллиона очагов, кузнечных и керамических печей и дубилен, располагался на своих обнесенных высокими кирпичными стенами с могучими башнями семи холмах центр самой могущественной на свете империи – Рим.

– Помню, как на этом самом месте я стоял и дивился сорок лет назад, когда мать везла меня в столицу в твоем возрасте, – сказал Тит, натянувший поводья рядом с сыном. – Когда человек видит Рим в первый раз и ощущает все его величие и собственное ничтожество, он понимает, что есть только один выбор: служить этому городу или быть раздавленным им, потому как третьего не дано.

Веспасиан посмотрел на отца.

– В моем случае о выборе речь не идет, – негромко ответил он.

Тит улыбнулся и, поглаживая коня по холке, озирал раскинувшийся перед ними мегаполис.

– Если это зрелище так впечатляет нас, то представь, что чувствует перед лицом такой мощи обросший шерстью варвар из германских или галльских лесов. Стоит ли удивляться, что их вожди переступили себя и стремятся стать гражданами Рима? Как наши италийские союзники, сто лет назад развязавшие войну за право получить римское гражданство. Они тоже хотели служить, а не быть раздавленными. Рим имеет свойство засасывать человека, так что просто берегись, сынок, как бы он не выплюнул тебя.

– Только попробовав этого недоростка на вкус, господин Рим явно предпочтет сплюнуть, а не глотать! – Поравнявшийся с родными Сабин расхохотался собственной остроте.

– Очень смешно! – огрызнулся Веспасиан.

Как ни ценил он грубоватую шутку, овладевшее им чувство неуверенности не располагало к подобному легкомыслию. Двинув в бока коня пятками, юноша поехал вниз по холму. Сзади до него доносился голос Тита, распекающего старшего сына за неуместную реплику.

Вглядываясь в столицу империи, застывшую на равнине и купающуюся в утреннем солнце, в то время как жизненные соки вливались в нее по жилам дорог и акведуков, Веспасиан восхищался ее величием и силой. Юноша воспрянул духом. Быть может, отныне его не будет удовлетворять узкий мирок, очерченный горами вокруг сельской виллы. Быть может, отныне он не станет довольствоваться ежедневной рутиной хлопот по поместью и разведением мулов, когда единственным отличием одного периода от другого служит только смена времен года. Ему предстоит вступить в огромный и опасный мир, где нужно выжить и преуспеть. Охваченный растущим возбуждением, он летел вниз по холму, не слыша призывов отца придержать коня. Молодой человек прокладывал себе дорогу среди других путников, думая только о том, чтобы поскорее достичь цели.

Через пару миль движение замедлилось по причине того, что расположенные по обе стороны гробницы, большие и маленькие, стали наступать на дорогу, сужая ее. Веспасиан остановился и, читая высеченные на стенах имена, ощутил прикосновение руки истории. Здесь прославленные имена соседствовали с теми, о которых ему никогда не приходилось слышать. Одни склепы казались древними, другие – недавно возведенными, но у всех имелось нечто общее – покоящиеся в них останки принадлежали мужчинам и женщинам, посвятившим свою жизнь тому, чтобы Рим из кучки глинобитных хижин, примостившихся почти восемь веков назад на Капитолийском холме, разросся до одетого в кирпич и мрамор мегаполиса, пред стенами которого сейчас стоял юноша. Все радости и горести этих римлян, чьи души удалились в страну теней, все их успехи и неудачи слились в единое целое славы города. Всем им было отведено свое время, и Веспасиан надеялся, что они с пользой потратили его, потому как обратного пути из темной обители за Стиксом не существует. Он поклялся себе, что прежде чем сам переправится через эту реку, сделает все от него зависящее, чтобы город, в который ему предстоит вступить, стал благодаря его скромным усилиям еще чуточку величественнее.

Очнувшись от раздумий, юноша заметил, что далеко опередил своих, и решил подождать здесь, среди гробниц. Он слез с коня, привязал его к небольшому деревцу, сел, завернувшись в плащ, и стал лениво наблюдать за проезжающими. Через некоторое время рядом с ним с дороги съехал фургон, извергнувший из своих недр целое семейство в сопровождении домашних рабов. Последние проворно поставили перед небольшим, недавно построенным склепом стол и стулья. Глава семейства совершил возлияние и произнес молитву, после чего домочадцы уселись за пикник, предлагая обитателю гробницы разделить с ними праздник, поставив для него еду и питье. Веспасиан наблюдал за курьезной трапезой умершего родича и семьи, которая относилась к покойнику как к живому, не обращая ни малейшего внимания на оживленную дорогу, шумящую в нескольких футах от них. Похоже, даже смерть не в силах умалить почет, оказываемый гражданину, вся судьба которого была посвящена служению своему роду и Риму.

Спектакль подошел к концу, когда Веспасиан услышал голос брата.

– Ты о чем думал, маленькое дерьмо, рассевшись тут на обочине как ни в чем не бывало? – проревел тот. – Решил потягаться с местными головорезами и поселиться среди гробниц? – Сабин спрыгнул с коня и пнул брата в бедро. – Да мать с ума чуть не сошла из-за твоего побега!

Подоспел Тит.

– Что, во имя Гадеса, на тебя нашло, Веспасиан? Ты хоть представляешь, как опасно путешествовать по этим дорогам в одиночку, пусть даже они и такие оживленные? Кто из путников остановится и придет на помощь парню, попавшему в беду? Только круглый дурак, да и тот подумает. Никто в здравом уме не станет рисковать жизнью ради чужака, даже если заметит, как тебя убивают за каким-нибудь из надгробий!

– Извини, отец, – сказал Веспасиан, потирая ногу и поднимаясь. – Я понятия не имел… Сабин только что сказал.

– Садись на лошадь и проси прощения у матери! – рявкнул Тит.

Юноша сделал как велено, но не перестал думать о том покойнике в гробнице. Будет ли он, Веспасиан, удостоен когда-либо такой чести?

По мере приближения к перекрестку с Номентанской дорогой, находящемуся в полумиле от Коллинских ворот, через которые им предстояло попасть в город, движение становилось все более плотным. Гробницы, продолжавшие тянуться по обеим сторонам, превратились, по сути, в трущобы, населенные городским отребьем, не имеющим возможности найти себе приют в самой столице. Смрад от их вонючих жилищ, сколоченных из обрезков досок и обтянутых кусками мешковины, только усугублял вонь от готовящегося на кострах варева, поэтому каждый глоток воздуха превращался в неизбежную пытку.

До городских стен оставалось всего несколько сот шагов. Масштаб укреплений поражал – неприступная кирпичная гора вздымалась к самому небу. К северу от города, в паре миль правее от них, Веспасиан видел изящные, шестидесятифутовой высоты арки недавно построенного акведука Аква Вирго. Здесь, на Марсовых полях, заканчивалось двадцатитрехмильное путешествие, которое проделывала чистейшая вода из источника, указанного, как гласила легенда, страдающим от жажды после жестокой битвы римским воинам, некоей юной девой.

Шум толпы вкупе с грохотом обитых железом колес бесчисленных тележек и фургонов, влекомых ревущими животными, достиг крещендо в том месте, где две дороги в буквальном смысле сталкивались друг с другом. Веспасиан озирал этот невообразимый хаос – люди, повозки и упряжки сновали во всех направлениях, выворачивая на дорогу. Никто не хотел уступать, потому как это означало не только задержку, но и жестокий толчок от напирающего сзади транспорта.

Бывшие легионеры теперь заняли место во главе семейного каравана, крепкими шестами прокладывая путь к Номентанской дороге. Когда удалось свернуть на нее, движение пошло быстрее, поскольку фургоны и повозки торговцев, въезд которым в столицу днем не дозволялся, стали съезжать на обочины и вставать, дожидаясь захода солнца. Как только наступит ночь, они продолжат путь, и стук колес и крики возниц гарантировали, что тишина не опустится на улицы Рима ни в какой час дня или ночи.

Неподалеку от Коллинских ворот Тит договорился о носилках для Веспасии, на которых ей предстояло въехать в город. В эту минуту сзади послышался низкий гул трубы и крики столь громкие, что заглушили гомон. Обернувшись, Веспасиан различил украшенные красными конными гривами шлемы воинов кавалерийской турмы – подразделения всадников из тридцати человек, – прокладывающей путь через толпу.

– Нам лучше посторониться, – сказал Тит. – Похоже, это кавалеристы преторианской гвардии, а они бывают не слишком любезны, особенно когда сопровождают какую-либо важную персону.

Турма приближалась колонной по четыре в ряд. Белые рослые жеребцы с глазами навыкат, с выступившей на морде пеной, прокладывали себе путь, не останавливаясь ни перед чем. Любой недотепа, не убравшийся вовремя на обочину, получал от всадника удар плоской стороной меча или древком копья.

– Дорогу, дорогу! Императорское дело, уступите дорогу! – выкрикивал центурион.

Трубач издал новую руладу. Бронзовые нагрудники и окованные серебром шлемы гвардейцев блестели на солнце, красные с золотой окантовкой плащи развевались за спинами – все в этих воинах кричало о власти и богатстве императорской семьи, которую они призваны оберегать. Воины безупречно держали строй, их мускулистые бедра и икры плотно прилегали к потным бокам коней, удерживая скакунов строго по центру дороги. Посреди отряда виднелись носилки из дорогого дерева и слоновой кости, обитатели их скрывались от глаз за богатыми занавесями, на которых золотой и серебряной нитью были вышиты астрологические символы. С каждого из углов носилок выступал шест, за который их на высоте талии несли по три дюжих негра. Темнокожие двигались быстро, но так плавно, что носилки буквально плыли над дорогой, не причиняя драгоценным пассажирам даже секундного беспокойства. Такое искусство достигалась годами тренировки под бдительным оком надсмотрщика, щедро наказывающего за малейшую ошибку ударом хлыста.

Веспасиан наблюдал за имперским кортежем, спешащим по Номентанской дороге.

– Отец, кто это может быть – император?

– Нет, едва ли. Покидая Рим, Тиберий все чаще предпочитает проводить время на юге и никогда не въезжает в столицу с этого направления. Это, должно быть, кто-то из придворных, владеющий поместьями в горах на востоке, – ответил Тит, когда носилки поравнялись с Флавиями.

В этот миг какой-то пес с капающей из пасти пеной, очумевший от рева трубы и цоканья копыт, выскочил из-под тележки рядом с Веспасианом и метнулся к передовой группе негров. Клыки собаки вонзились в ляжку ближайшего к носилкам раба. Тот с воплем упал, отчаянно стараясь оторвать от себя взбесившееся животное. Товарищи несчастного резко остановились, в результате чего их ноша закачалась. Гвардейцы мигом окружили неподвижные носилки, нацелив острия копий на толпу. Декурион подъехал, чтобы выяснить ситуацию. Он окинул сцепившуюся пару взором и двумя быстрыми ударами копья положил конец тяготам обоих. Потом отдал гвардейцам резкий приказ вернуться в походный порядок, и колонна приготовилась следовать дальше.

Но прежде, чем это случилось, занавесь немного приоткрылась, и из-за нее выглянула юная девушка. У Веспасиана захватило дух – никогда не видел он подобной красоты. Густые черные волосы, контрастировавшие с безупречной белизной кожи, завитками ниспадали на резные плечи. На шее и ушах блестели драгоценные камни. Губы, полные и подведенные темно-розовой помадой, располагались на идеальном расстоянии между слегка вздернутым носиком и твердо очерченным, гордым подбородком. Но именно ее глаза, две сияющие голубые звезды, остановившиеся на юноше на несколько участившихся ударов сердца, заставили его забыть обо всем на свете. Потом личико скрылось, и носилки двинулись вперед.

Громкий хохот вернул юношу к реальности.

– Ты глянь, отец, твой младший сын застыл, разинув рот, как карп, извлеченный из сети рыболова, – заявил Сабин. – Полагаю, наш бедолага только что был сражен стрелой Купидона. И даю правую руку на отсечение, что знаю, кто она. Впрочем, толку от этого мало, до нее ему все равно не дотянуться.

Когда отец присоединился к смеху, Веспасиан густо покраснел.

– Таким потерянным я тебя еще никогда не видел, мой мальчик! – сказал Тит. – Надеюсь, ты не влюбился в нее, а? – Все еще фыркая от хохота, он знаком велел телохранителям продолжить путь.

Веспасиан остался стоять, устремив невидящий взор на мертвого пса, челюсти которого продолжали сжимать труп чернокожего невольника. На протяжении нескольких часов молодого человека дважды поразил разряд молнии: внезапная, неизъяснимая любовь к городу, который он видел только издалека, и к девушке, показавшейся пред ним лишь на мгновение. Кто она? Впрочем, скорее всего ему никогда не встретиться с ней снова. С трудом овладев собой, юноша тронул коня в след своим, но, проезжая через Коллинские ворота и вступая в Рим, он ощущал, как стремительно колотится в груди сердце.

Глава 6

Сразу за воротами Номентанская дорога сужалась так, что две повозки едва могли разминуться друг с другом. На смену тянущимся вдоль обочин хижинам-времянкам и склепам пришли трех-, четырех- и даже пятиэтажные многоквартирные дома – инсулы. Их высокие стены преграждали солнечным лучам путь к улице практически все время, если не считать пары часов около полудня. На нижних этажах зданий размещались выходящие на дорогу лавки, где продавались всевозможные товары. Лоточники сновали между мясниками и продавцами изделий из кожи, у дверей таверны примостился торговец живой птицей, свои услуги предлагали цирюльники, предсказатели и изготовители крохотных статуэток, изображающих богов и героев. Блестящий от пота кузнец махал молотом у открытого огня, портной сгибался, орудуя иглой, пекарь выкладывал на полки караваи хлеба, пироги и сладкие булочки.

Зазывные крики лавочников наполняли воздух, и без того напоенный разного свойства ароматами, приятными и не очень, являющимися следствием человеческой деятельности. Веспасиана ошеломил этот поток людей: свободных, вольноотпущенников и рабов, снующих по своим повседневным заботам, бесцеремонно толкающим друг друга, чтобы не слететь с приподнятой мостовой или не угодить в покрывающую дорогу грязь – по большей части представлявшую собой человеческие или скотские испражнения.

С наружной части небольших зданий – чтобы сэкономить драгоценное внутреннее пространство – размещались хлипкие деревянные лестницы, ведущие к столь же утлым балкончикам, откуда можно было попасть в комнаты второго или третьего этажа. Этот верхний уровень был населен по преимуществу женщинами. Одни занимались тем, что скребли щетками одежду, разложив ее на деревянных досках. Относительно чистые вещи уже сохли на веревках, колыхаясь на легком ветру. Другие готовили пищу, чтобы поставить ее на огонь в ближайшей пекарне. Пока обед варился, хозяйки судачили с соседками, а дети шныряли у мам под ногами или играли в бабки или кости. Размалеванные шлюхи предлагали свои услуги прохожим и перекидывались между собой непристойными шуточками, кудахча от бесстыдного смеха. Старухи просто выглядывали из окон, наблюдая за жизнью, в которой не могли больше принимать участия.

Низшие слои общества в лице воров, мошенников, шарлатанов и жуликов вели охоту на наивных и простаков, рыща среди толпы и вычисляя жертву с точностью, которая вырабатывается только за годы бесчестной жизни. То, что ускользнуло от их рук, доставалось самым презренным отбросам – нищим. Слепые, хворые, увечные или уроды, они с отчаянием, известным только тем, кто лишен всего, сражались за кусок хлеба или мелкую бронзовую монетку, осаждая немногих из горожан, кто соизволил хотя бы заметить их.

Здесь присутствовали все формы человеческого существования. За исключением богатства. Богачи обитали на римских холмах, среди чистого воздуха, и сталкивались с уличной чернью только на пути в город или из него, проездом к спокойным сельским виллам.

Флавии ехали по улице, ведущей прямо, словно стрела, в самое сердце Рима.

– Нам надо держаться этой улицы, пока она не разделится на две, – пояснил Тит, обращаясь к телохранителям, умело справлявшимся с задачей прокладывать путь через толпу. – А на развилке мы примем вправо.

Потом он повернулся к младшему сыну.

– Ну, мальчик мой, что скажешь?

– Это немного больше Реаты, отец, – с улыбкой ответил Веспасиан. – Но если честно, не знаю, что и сказать. Все так, как я и ожидал, только в десять раз ошеломительнее. Мне представлялось, что тут много народа, но чтоб настолько… Я слышал, что бывают высокие здания, но чтоб такие… Как они не падают?

– Бывает, что и падают, – отозвался Тит. – Владельцы строят инсулы с расчетом, чтобы получилось как можно быстрее и дешевле, а потом набивают туда жильцов сколько влезет. Нередко здание рушится. В таком случае хозяин живо возводит на его месте другое, а убитые обломками бедолаги могут отправляться в Гадес. Всегда найдется достаточно желающих, согласных заплатить за право жить в столице, пусть даже и в смертельной ловушке. Выбор стоит между инсулой и теми трущобами среди гробниц, что за стенами города. Но здесь неимущие могут хотя бы рассчитывать на бесплатные раздачи хлеба – император не хочет, чтобы его народ умирал с голода, ведь это означает для него политическое самоубийство. Всякому человеку со средствами известно, что от революции нас отделяет всего лишь пустой амбар.