Разведотряд

– Слышно, почему не слышно… – кивнул старик бритым пергаментным черепом. – Немец часто говорит. На террасе гуляют, говорят: «партизанен» и что-то ругаются очень. А так – не слышно. Не так, как в 19-м. И, знаешь, Саши-джан… – прищурив один глаз, словно от горячего пара, перевёл взгляд старик с одного на другого разведчиков. – О партизанах вам не меня надо спрашивать. Кто мне, татарину, по нынешним временам, о партизанах скажет? Когда наши дети собирают угли на головы своих стариков… – с неожиданной восточной затейливостью и довольно мрачно пробормотал он.

Саша хмыкнул, не найдя что сказать. Романов-«Царь», хоть и сидел по-прежнему, с отсутствующим видом на порожке, всё больше напоминал то ли скрученную часовую пружину, то ли зажатую в кулаке гранату без чеки; поглядывал из-под курчавой чёлки, будто прицеливаясь, куда сигануть, если что…

– Но я думаю, что знаю, где вам можно о партизанах спросить… – повернул Зелимхан голову к лейтенанту.

Новик и Царь переглянулись.

– На Кизиловой улице, крайний дом, как раз перед лощиной… – продолжил старик спокойно и размеренно, словно речь шла о таком же обыкновенном деле, как и состряпать документы через «мусульманский комитет» бывшему энкавэдэшнику. – Только сегодня туда не ходите, вам не откроют. А дня через два приплывёте, я вам скажу, где и как с хозяйкой дома встретиться можно…

– Приплывёте? – машинально повторил Саша. И остановил жестом дёрнувшегося было Царя, в глазах которого затлел четырехсекундный запал. – А с чего ты взял, что мы приплыли?

– Ну, Саши-джан… – ощерил беззвучным смехом редкие зубы Зелимхан. – Это немецкий патруль расстреляет тебя только за комендантский час. А для меня вы сюда с красным знаменем пришли, как на парад 7 ноября. У вас соль на сапогах, хоть вы и прячете их под штанины… – ответил он на немой вопрос Романова.

– Вы посмотрите, какой пинкертон, – буркнул тот, невольно почесав носок ботинка о штанину. – Может, мы рыбу ловили…

– Немцы в море только артельщиков выпускают, – усмехнувшись, ответил вместо старика лейтенант.

– И только днём. Так, чтобы береговая охрана видела… – подтвердил татарин.

– Спасибо, Зелимхан, – поднялся наконец с пёстрого лоскутного одеяла Саша. – Будем осторожнее. Я вижу, ты не зря столько лет в органах работал, хоть и садовником, верить тебе можно…

– Не надо мне верить… – отмахнулся старый садовник. – Я сам никому не верю, ни одной власти. Я давно живу и на всех насмотрелся. Я людям верю. Тебе верю – ты глупый и честный, и значит, вдвойне глупый. Не обижайся, Саши-джан, это у тебя от молодости. Такая глупость не мешает быть умным человеком и хорошим воином.

– И на том спасибо! – фыркнул, возвращая кружку на низкий столик, лейтенант. – Думаю, ещё свидимся.

– Если на заборе будет висеть вот эта дорожка… – мотнул головой под ноги себе Зелимхан на пёструю циновку с орнаментом и золотой арабской вязью суры на чёрном, как грань Каабы, поле.

…Эту циновку уже на следующий день внимательно рассматривал капитан, а по нынешним временам вернее будет сказать – гауптман, хоть и «русского батальона» – с самой что ни на есть народной фамилией Иванов.

Рассматривал, будто бы и просто так, чуть ли не из этнографического любопытства, что, впрочем, вполне можно было объяснить и гражданской его профессией. Был до войны гауптман Иванов учителем истории и большим краеведом. Интересовался древнерусской историей Крыма, дотатарской, так сказать. Княжеством Тмутарканским, Корсунью, Сурожем. Так что любопытство его было, в меру соответствия довоенным исследованиям, вполне невинным и праздным.

Но едва только гауптман в сопровождении двух бойцов в форме вермахта с русскими трехцветными угольниками на рукавах удалился, из-за глинобитного белёного забора вытянулась старческая худая и смуглая рука, и циновка с сурой шмыгнула вовнутрь. Не то чтобы хозяин не особенно верил в возможность дотатарской русской истории… Скорее ему новая «русская» не очень-то нравилась.

А может, смутило старика – чего это преподаватель немецкой разведшколы в Гурзуфе, школы специально для завербованных в лагерях военнопленных русских солдат, в этакую даль притащился на молитвенный татарский коврик полюбопытствовать?..

Центральному ШПД[2] от ИНО НКГБ.

Пояснительная записка

В июне 1941 года в структуре абвера был создан штаб «Валли» для непосредственного руководства разведывательной деятельностью на советско-германском фронте. В 1942-м для борьбы с партизанским движением и для создания антисоветского партизанского движения в советском тылу был создан Зондерштаб «Р». Во главе этой структуры встал белоэмигрант и бывший офицер Императорской Русской армии Б.А. Смысловский.

Крым и Севастополь относились к Разведывательно-резидентской области «А». Начальник соответственной разведшколы для подготовки диверсантской и политической резидентуры – майор «РОА» Г.Г. Бобров, ставший впоследствии заместителем начальника Вайгельсдорфской разведшколы.

Глава 3

Действующие лица и исполнители

Июнь 1942 года. Штаб Севастопольского оборонного района.

Разведотдел

– Особого толка, товарищ майор, от наблюдений подпольщиков, о которых намекал Зелимхан, не будет… – скептически дёрнул губой Новик и добавил, как будто из вежливости: – По-моему.

Тихомиров посмотрел на него несколько удивлённо.

– С чего взял?

– Так мы ж даже не знаем – может ли там кто карту читать, не то чтобы уже координаты для бомбардировки сообщить…

– Это верно… – нахмурился Тихомиров, отправляясь по привычке в поход вокруг стола – довольно быстрый, маршевый. – Мы вообще не знаем, кто они там такие и откуда взялись. – Он раздражённо пожал плечами. – Имеют ли связь с партизанами 2-го района?

– Так что нужен не только радист, но и толковый артиллеристский наводчик… – приободрённый ценностью своего замечания, быстро поворачивался вслед за ним Саша вокруг оси, скрипя хромовыми сапогами.

– Наводчик… – эхом повторил командир разведотдела и снова пожал плечами. – Так здесь этого добра сейчас пруд пруди. Вон, 180 батарей вокруг города…

И зачем-то уставился на бетонный потолок бункера, за которым гулко, отдалённой майской грозой, грохотала беспрерывная канонада. Даже сыпалась то и дело с этого потолка нескончаемая известковая пыль. Хотя, казалось, что ещё тут могло сыпаться? За те долгие месяцы, пока рвёт и долбит Севастополь крупповская сталь, включая семитонные снаряды «доры», от одного воя которых кровь в жилах стынет?

– Наводчика подберём… – подошел к карте «Оборонного района» майор. – И самого лучшего… – проворчал он, вглядываясь в карту «СОРа», будто надеясь высмотреть того самого «наилучшего» прямо в зубчатых полукругах картографических батарей… – Подберём… – задумчиво повторил Тихомиров.

Севастополь. Штольни базы 3-го дивизиона ПЛ.

Расположение 2-й разведгруппы

– Что-то я не понял… – поднял глаза на невысокого, но коренастого парня старший лейтенант Новик. – Если восстановлен, то почему снова младший состав?

Взгляд, ответивший ему, был лишен всякого простодушия, будто бы типичного для «рязанской рожи», хоть и типически голубоглазой, да и волосы из-под засаленной по краям пилотки торчали клочьями рыжей соломы. Взгляд изучал нового командира со снисходительным любопытством. И обладатель взгляда неожиданно просипел простуженно ответ, поправив на шее самую натуральную зимнюю портянку. Явно не ношеную, где положено, но всё равно от копоти почернелую донельзя.

Старший сержант Каверзев Антон Александрович.

Особый отдел КЧФ.

Личное дело

Краснофлотец Каверзев А.А., 1918 г.р., член ВЛКСМ, уроженец с. Хитрово Рязанской губернии.

В 1938 году окончил сельскохозяйственное училище по специальности агроном. В том же году призван на действительную воинскую службу с зачислением в артиллеристскую школу. Окончил школу в звании младшего лейтенанта, командиром полковой миномётной батареи. В июле 1941 разжалован в рядовые по представлению особого отдела 313 стрелковой дивизии. В период обороны Одессы восстановлен в звании и ВЛКСМ как искупивший кровью. Имеет опыт ведения войсковой разведки (рекогносцировка) и подготовки соответственной агентуры из местного населения. В данный момент приписан к 13-й батарее СОР, командир гаубичного расчёта береговой обороны…

– Как восстановили, так и снова разжаловали… – сообщил присланный командиром отряда наводчик.

– Что ж ты? Такой беспокойный, что ли? – хмыкнул Саша. – Задиристый?

– Очень даже наоборот, – невинно просипело новое приобретение разведгруппы. – Обидчивый я очень.

– Понятно… – кивнул старлей, хоть и не особенно понятно было, кто бы мог обидеть этакого крепыша. А вот на кого он мог «обидеться», так что прямо до разжалования дошло – догадаться было несложно.

«Поди, такая “обида” обходилась “обидчику” недёшево, не одним зубом…» – подумал Новик, глядя на рабоче-крестьянские кулаки Антона.

Душевные подробности такого рода командир разведгруппы выяснять перед строем не стал, оставив на потом.

Он перешёл к следующему «новобранцу». Впрочем, скорее новоприбывшему, поскольку на порыжелой гимнастерке бойца поблескивал эмалью орден Красной Звезды. Хоть и не он остановил взгляд командира группы. А место, на котором Красная Звезда сияла манящим пламенем.

Это была плотная девическая грудь, натянувшая гимнастёрку скульптурным рельефом какой-нибудь античной Психеи.

– За что? – невольно сглотнув слюну, кивнул на орден старший лейтенант и наконец перевёл взгляд на лицо обладательницы рельефов.

О такой мордахе ничего и не скажешь, кроме как «миленькая». Поэтического воображения вроде как-то и не будит, ничего особенного, а смотреть приятно – улыбчивая, крепкие «жениховские» зубы никогда не закрываются полностью приподнятой верхней губой с персиковым пушком над линией скромной помады… Когда только мазнуть успевает?.. Веснушек целый разворошенный муравейник по широковатым скулам, и по-младенчески наивно-мудрые глаза цвета спелой лещины.

«Ничего такого. Но, поди ж ты, из-за таких простушек-конторщиц и рубятся в деревнях топорами ребята из МТС», – отчего-то скользнуло в несколько расстроенных мыслях лейтенанта. Так, что он даже не сразу расслышал звонкий рапорт:

– За диверсионную деятельность в тылу врага, товарищ старший лейтенант!

– В каком тылу? – глуповато вырвалось у Саши.

– Виновата, товарищ старший лейтенант… – сияла девчушка, приложив ладошку к виску с каштановым колечком волос из-под лихо заломленной пилотки. – Не имею права доложить без особого распоряжения разведотдела армии!

«На тебе…» – опешил Новик, машинально отдавая честь, отчего расплылась в двусмысленных улыбках вся остальная разведгруппа.

– Понятно… – только и нашёл чего ответить, но спохватился. – А какой армии, я могу знать?

– 51-й Отдельной армии генерал-полковника Кузнецова!

– Так она же… – недоуменно наморщил лоб Саша, имея в виду, что в таком вот виде – «Отдельная Кузнецова» – 51-я давненько эвакуировалась на Тамань, ещё ко времени первого штурма. И в городе сейчас нет даже её арьергарда, если не считать дивизию НКВД, в которой воевал и сам Новик. Но генералу Кузнецову они не подчинялись, только прикрывали отступление…

– Так я же говорю… – простодушно развеяла его сомнения девушка всё с той же обезоруживающей улыбкой. – В тылу врага!

– Логично, – коротко кивнул Новик и подумал: «Кажется, Михалыч нашёл именно то, что нужно. Вот только где он это, чёрт возьми, нашёл?»

Сержант Привалова Анастасия Ивановна.

Особый отдел КЧФ.

Личное дело

Красноармеец Привалова А.И., 1922 г.р., член ВЛКСМ, уроженка Москвы.

Студентка МПИ, факультет романо-германской филологии. В 1941 году добровольцем призвана в Красную Армию. Окончила радиотехнические курсы центра диверсионной подготовки Московского ВО. По окончанию курсов прикомандирована к разведотделу 51-й Отдельной Армии. Неоднократно забрасывалась в тыл к немцам в качестве радиста особого парашютно-десантного разведотряда. За выполнение сложных заданий награждена орденом Красной Звезды. В период отступления 51-й армии из Крыма разведотряд оказался отрезанным и не был эвакуирован после выполнения ответственного задания. С ценными документами несколько бойцов отряда, в том числе сержант Привалова, сумели пробиться в Севастополь, где сержант Привалова поступила в распоряжение разведотдела штаба флота.

Имеет опыт ведения войсковой разведки и вербовки агентуры из местного населения…

– Значит, так… – подытожил смотр лейтенант. – Задание следующее…

Интерлюдия

…Грохочет орудиями главного калибра «Императрицы Марии» с 30-й и 35-й батарей осаждённый Севастополь, выбиваются из последних сил остатки Приморской армии, и рвут на груди тельняшки спешившиеся моряки, надолго закрепляя за собой прозвище «полосатых дьяволов».

Расходуя последние патроны, вгрызается в древнюю землю Керченского полуострова Крымский фронт, оттягивая на себя всё новые и новые фашистские части из-под Севастополя. Оттягивая момент, когда из чёрной тарелки репродуктора над кухонным столом, над станком, на стене кабинета и бревенчатой стенке блиндажа раздастся трагическое: «Сегодня, после многомесячной героической обороны, нашими войсками оставлен…» – и замрёт, оборвавшись, каждое сердце, и будто остановится в нём кровь…

Кровь войны – чёрная. Кровь войны – нефть.

Она оживляет её механический организм. Остановится ток её в стальных жилах и карбюраторах машин – и замрут без единого выстрела танки, зачахнет авиационный двигатель, снаряды не подвезут на позиции и умолкнут орудия, встанут эшелоны…

Сердце, безустанно качавшее чёрную кровь войны в организм «германского инженерного гения», билось в нефтяных скважинах Румынии; приводившее в движение «ярость благородную» Отечественной войны – на Кавказе.

Между ними – Крым. Пятачок на карте мира – пальцем накроешь. Но многократно, до подробностей высоты №… увеличенный, этот пятачок – и в кармане генерала вермахта, и в командирском планшете лейтенанта Красной Армии. И на столе президента, премьер-министра, короля или генерального секретаря.

Крым. Земля, созданная, кажется, для земного наслаждения райским блаженством, стала сущими вратами ада. Её рвут сапёрные лопатки, её пашут снарядные осколки, её бьют пули как советских, так и немецких солдат. И те, и другие поливают её одинаковой кровью, красной кровью – за чёрную…

С одной только, но существенной, разницей. «Наше дело – правое!»

Так что нарукавные нашивки, которые срочно шьют для солдат Манштейна на фабриках Фатерлянда: «За покорение Крыма» – это если не совсем зря, то ненадолго.

«Победа будет за нами!»

Но пока…

Глава 4

Мастер-палач

Гибралтар

Когда Гельмут разместился в откидном кресле боевой рубки, тишина воцарилась даже на «Потсдамской площади» – так, из-за постоянной беготни и грохота железных пайол, матросы называли кормовой отсек «U-73», соединявший центральный пост с камбузом, дизельным и электромоторным отсеками.

Сняв белую фуражку с золотистым распластанным орлом на чёрном околыше… – по неписаному закону, командир подводной лодки в походе всегда носил белую, парадную – капитан-лейтенант Розенфельд забросил горстью русые волосы со лба назад, зажмурился на пару секунд. Затем опустил, не глядя, ручки командирского перископа и приник к окулярам. Выбор предстоял не из простых. Гибралтар англичане охраняли, по выражению «папы Дёница»: «как собственную спальню».

Ещё он сказал…

Январь 1942 г., Берлин

…– На Средиземном море, мальчик мой, они чувствуют себя, как на заднем дворе своего родового имения. Носятся с мешками и свиньями под мышкой туда-сюда… – Вместо указки по атласной карте заметалась белая перчатка адмирала, зажатая в кулаке. Заметалась, отмечая эфиопское побережье, Мальту и Балканы, где уже «Natürlich» – на полном серьёзе – началась война между англосаксами и германской империей. Что ни говори, а колониальные владения в Африке и на Ближнем Востоке – это вам не абстрактные демократические ценности свободной Европы, это реальные марки и фунты стерлингов, тут ждать у моря погоды не приходится. – Надо и здесь отучить британцев считать Средиземное своим внутренним морем, как мы это сделали уже в Атлантике… – И контр-адмирал добавил, разведя большие пальцы сцепленных на животе рук: – Не без вашей помощи, мой мальчик.

«Мой мальчик», – едва ли не самый молодой капитан-лейтенант подводного флота рейха, но уже с «Испанским» и «Железным II степени» крестами в петлице, Гельмут Розенфельд учтиво подтянулся и коротко кивнул, бросив русую чёлку на глаза.

Это любимое «Mein Junge – мой мальчик» командующего подводным флотом – и впрямь чем-то похожего на лютеранского сельского падре с высоким лбом, невидными белёсыми бровями и ресницами, скудным рыжеватым зачёсом – и породило его прозвище «папа Дёниц». За глаза, конечно.

– Не говоря уже о том… – продолжил «папа», – что, как бы ни распинался наш многоуважаемый Log рейхсминистр, сколь-нибудь достаточно снабжать Роммеля люфтваффе не в состоянии.

Несмотря на довольно рискованное определение: «Log» (враль, болтун) в адрес ближайшего соратника фюрера, рейхсминистра Геринга, физиономия контр-адмирала по-прежнему сохраняла самое педантическое выражение, только невольно как-то адмирал побарабанил большими пальцами по животу в двубортном тёмно-синем кителе, вообразив себе, видимо, «жирного Германа» воочию.

– Однако, калитка на этот задний двор Британии только одна… – снова обернулся к синим полушариям за спиной Денниц. – И довольно тесная – Гибралтар. Сделать её открытой для наших судов или, по крайней мере, время от времени захлопывать перед носом Королевского флота – ваша задача, мой мальчик.

Гибралтар

И вот U-73 капитан-лейтенанта Розенфельда, флагман специального отряда подлодок серии VII B – лодок атлантических просторов и больших возможностей – лежит на стальном брюхе, затихнув в мглисто-зелёном подводном сумраке, как узкорылый хищник. Недвижный, но изготовившийся метнуться за нерасторопной дичью.

И дичи более чем предостаточно. Штурман и боцман машинистов на центральном посту, внизу, под вращающимся креслицем командира, переглядываются. Даже молоденький оберфенрих в должности офицера локации изумлённо и сердито уставился на капитана, замершего с закрытыми глазами и как-то бессильно повесившего руки на рукоятях перископа. Уж кто-кто, а фенрих – выпускник офицерского училища в ожидании присвоения офицерского звания – знает, слышит в кожаных наушниках: транспорты есть, проходят над их головами один за другим, тысячи тонн, победные реляции фюреру, очередные звания и, может даже, «железные кресты». И чуть задранная со дна щучья морда их лодки смотрит прямо в днища транспортов британского конвоя, глубоко просевшие в подводную мглу, словно вынюхивает четырьмя косыми прорезями торпедных аппаратов ту, единственную, но самую нужную, самую соблазнительную жертву… Самый главный приз на этой ярмарке смерти.

«Однако… Когда же? Когда капитан решится? Вот ещё 7 000 брт исчезло из сектора обстрела. Donnerwetter!..»

Гельмут усмехнулся, словно услышал тщеславные мечты будущего «волка Атлантики». Когда-то, теперь, кажется, в бесконечно далёком 32-м, и он, молодой «фенрих цур зее», с такими же мыслями вглядывался с палубы лёгкого крейсера «Кенигсберг» в свинцовую морскую даль.

«Что ж, у этого малого куда больше шансов сделать быструю карьеру… очень быструю… – подумал Гельмут, массируя воспалённые глаза большим и указательным пальцами. – Средняя продолжительность жизни нынешних подлодок кригсмарине редко превышает 2–3 похода…»

– «Игл»? – произнес оберфенрих, акустик, чуть слышно шевельнув по-детски пухлыми губами, и поднял на капитана ищущий вопросительный взгляд.

«Однако кое-что для него можно сделать и прямо сейчас… – кивнул в ответ Гельмут и снова припал к резиновой маске окуляров. – Вот он…»

Авианосец «Игл» возвышался над эскортом кораблей охранения с надменностью индийского раджи в толпе слуг и евнухов. Не поймешь даже, для кого такой солидный эскорт – для конвоя, идущего на Мальту с войсковыми грузами, или для него самого? Неуклюжий, со снесённой как бы набок верхней палубой, угловатой рубкой, увенчанной радиомачтой и дымовыми трубами, сгруппированными на корме…

Гельмут повернул рукоять перископа и к глазам его резко приблизились бронелисты борта в серо-голубом камуфляже, гнутые тали спасательных шлюпов, подъёмник для гидросамолётов. Чуть выше, на открытой палубе, задрали усатые крысиные морды дюжина многоцелевых «Аэрокобр».

«Вот, герр фенрих, сынок, это и есть главная призовая цель. Без них, без американских самолётов на английской службе, все тонны военных грузов конвоя, считай, что уже на дне. С этим ребята из люфтваффе сами справятся. Им это сподручней и…»

– Всплываем с кормовых резервуаров… – негромко распорядился Гельмут. – Приготовиться к атаке. Номера один, три, два, четыре…

«Штабсбоцман машинирен» подскочил со своего кожаного креслица, сразу обеими руками завертел маховиками дистанционного управления, успевая при этом что-то отрывисто выкрикивать в медный раструб переговорного устройства, в машинное отделение: больше не было необходимости в маскировочном режиме «das Schweigen», молчания. Всё равно, менее чем через минуту…

U-73 поднялась, словно учуяв добычу. На баке лодки вскоре заплясали чешуйки солнечных отблесков. И когда до слюдяного потолка светящейся поверхности моря осталось не более легендарных семи футов, носовые отверстия торпедных аппаратов взорвались алмазным фейерверком пузырей, и серебристые нити потянулись в направлении невидимой цели…

Гельмут Розенфельд её видел. Он видел, как содрогнулась стальная громада авианосца, заклубился дымом и пламенем его правый борт, из бурых клубов полетели неразличимые потроха его внутренностей. И прежде чем на сторожевых кораблях начался «Allarm», или попросту паника, прежде чем, рыская противолодочным зигзагом, английские эсминцы заложили штурвалы в сторону атаки, U-73, вспоров на мгновение трубами перископов волны Средиземного моря, снова канула в зеленоватой подводной мгле. Как на край местами вздыбленной, местами проваленной лётной палубы поползли беспомощные «Аэрокобры» в синем камуфляже морской авиации, Гельмут уже не видел.

Но «папа Дёниц» по этому поводу высказался: «Командир лодки рисковал: конвой мог изменить курс, что лишило бы его шансов на успех. Но он правильно считал важнейшей задачей потопление авианосца, потому что германские и итальянские самолёты после выхода его из строя получили бы отличную возможность атаковать конвой, оставшийся без воздушного прикрытия. И этой цели командир подводной лодки добился. И это уже расчёт не рядового командира лодки, стремящегося выполнить атаку при первой возможности. Это адмиральский расчёт, хладнокровие и умение Мастера».

Апрель 1942 г., Берлин

– Поэтому именно вас, дорогой Гельмут, я и утверждаю командиром 30-й флотилии, – по обыкновению сцепив на груди пальцы и шевеля только большими, раздельно произнёс Карл Дёниц, словно диктуя приказ стенографистке. – Вас смущает, что после океанских «семёрок» вам придется командовать этими карликовыми старушками, II B?

– Нисколько, герр адмирал! – повернулся вслед за ним капитан-лейтенант, невольно показав высшую награду рейха, «Рыцарский крест», на белой рубашке в отворотах парадного, с погонами, кителя, следя за адмиралом с подобострастием.

Не более, чем предписанным субординацией. Хотя… Может, и было чему смутиться. Именно с них, малых, водоизмещением всего около 250 тонн, «U-Boot-Klasse II-B», и начиналась его служба на подводном флоте. В первой, во всех отношениях, подводной флотилии возрождаемых после Версальского позора кригсмарине, флотилии № 1, которой командовал сам стоящий теперь перед ним Карл Дёниц – тогда капитан 2-го ранга, а теперь адмирал, главный теоретик и практик подводной войны Германии. И не только Германии… Когда же это было? В феврале 36-го, кажется? Ему, оберлейтенанту флота Розенфельду, «папа Дёниц» доверил его первую лодку U-2, и уже весной в водах Испании он заработал свой первый «Испанский без мечей» крест. Потом был Ла-Манш…

– Оперативной зоной новой флотилии… – отвлёк его от воспоминаний адмирал, – …станет Чёрное море, а противником, ни много ни мало – весь Черноморский флот русских.

– Чёрное море? – машинально переспросил Гельмут, вскинув глаза на карту над лысеющей головой Деница, где предполагаемая оперативная зона была замкнута в рыжих очертаниях берегов с обречённостью болота, если бы не узкая прорезь Босфора да коридорчик в тупик, в Азовское…

Практически внутреннее море СССР.

«Шайсе, снова продираться ползком по дну, как в Гибралтарский пролив… – нахмурился Гельмут. – Хорошо, хоть турки вряд ли проявят рвение…»