Дарданеллы (Собрание сочинений)

Много крови портил узникам и начальник тюрьмы Мехмед, сам бывший в прошлом преступник. Когда-то Мехмед, служил и в турецком флоте, попал в крушение на Черном море. Единственного спасшегося из всей команды, его подобрали русские моряки и доставили в Севастополь. Так Мехмеда приютили и обогрели, спасли от горячки, а по выздоровлении, приодев и дав денег на дорогу, отправили с попутным судном в Константинополь. Вернувшись, Мехмед совершил какое-то преступление и был приговорен к смерти на колу. Его уже посадили на острие кола, когда доставили фирман о помиловании. Жить Мехмед остался, однако сидение на колу даром не прошло, и теперь он все время ковылял на костылях. Непонятно по какой причине, но русских пленников колченогий Мехмед ненавидел особо, стараясь доставить им как можно больше неприятностей и трудностей.

– Кепек гяур москов! Неверная русская собака! – кричал он всякий раз, входя в тюрьму, и бросался со злостью бить ближайшего к нему русского пленника.

Потянулись бесконечные и однообразные дни заключения без воздуха и света, без пищи и известий о происходящем в мире. Рядом с тюрьмой располагалась крохотная православная церковь, поставленная когда-то по настоянию императрицы Екатерины. В ней по воскресеньям совершал богослужение под бдительным оком стражи греческий монах. Единственным утешением пленников был спасенный ими еще во время кораблекрушения судовой пес по кличке Колдунчик, прошедший с командой «Флоры» весь путь до Константинополя. К собаке турки отнеслись, как не странно, с уважением, стараясь даже по возможности обойти ее стороной, чтобы случайно не потревожить собачий сон. К людям они относились совершенно иначе.

Каждое утро пленников будили и пересчитывали. Затем давали по сухарю и несколько ложек плова. За эти жалкие крохи почти всегда вспыхивали ожесточенные драки, нередко заканчивавшиеся чей-то смертью. Местные уголовники, давно потерявшие всякое человеческое обличие, готовы были вцепиться в горло любому за корку прогорклого хлеба. После этого часть людей гнали на работы в адмиралтейство, остальные же оставались под запором. Периодически всех пленников выводили во двор и перед ними казнили кого-нибудь из местных преступников.

– Ишь, страсть-то какая! – крестились наши. – Кровь льют, что водицу!

На ночь ворота запирались массивными железными засовами и ее неусыпно стерегли вооруженные стражники. Кроме стражей ворот вокруг тюрьмы ходил еще и внешний караул – «обходные». Каждый час он подходил к тюремным воротам, при этом «обходные», что есть мочи, лупили в барабаны, и вопили:

– Все ли благополучно?

– Эйч! Хорошо! – орали им в ответ внутренние стражники.

– Инш-Аллах! Слава Богу! – кричали они уже все вместе и затем обходные продолжали свой прерванный путь вдоль тюремных стен.

Спустя некоторое время положение офицеров «Флоры» случайно облегчил мичман Иван Сафонов, сам того не ведая. Любя живопись, он однажды жестами попросил одного из стражников принести ему бумаги и красок. Стражник просьбу выполнил, и мичман в один день нарисовал морской пейзаж, который стража тут же преподнесла начальнику тюрьмы Мехмеду. Рисунок тому очень понравился и Мехмед сразу же велел мичману нарисовать для него морской бой.

– Баталия, так баталия! – пожал плечами Ваня Сафонов и тут же нарисовал несколько картин, где турецкий корабль топит сразу целую кучу французских.

Успех новых произведений был поистине потрясающ. Не искушенные в тонкостях большой политики, кто и против кого ныне воюет, турки собирались толпами у сафоновских картин, радовались нарисованным победам и цокали языками. В награду за эти картины по настоянию автора офицеров прекратили выводить на изнурительные адмиралтейские работы, а с самим автором заказчики отныне расплачивались хлебом и бараниной, которые тут же делили поровну на всю команду. Теперь Сафонов рисовал еще более жуткие полотна, на которых храбрый турецкий корабль топил одновременно уже не менее полутора десятков врагов. Спрос на его произведения был небывалый.

Однажды где-то в конце апреля команду «Флоры» неожиданно вывели на тюремный двор. Какой-то толстый и хмурый турок долго и придирчиво осматривал пленников, а затем стал топать ногами и кричать на оробевшего и что-то невнятно бормотавшего Мехмеда. Как оказалось, прибывшего привел в ярость изнуренный вид русских моряков. Однако причина неудовольствия вовсе не крылась в заботе о пленных. Покричав, турок отобрал из всей команды «Флоры» одиннадцать более-менее здоровых матросов. Отобранных тут же отделили от остальных и, окружив охранниками, куда-то увели.

– Не поминайте лихом! – кричали, уходящие в неизвестность. – Авось еще когда-нибудь да свидимся!

– Прощайте, братцы! – отвечали им, остававшиеся.

Куда и зачем они были забраны матросы «Флоры», стало известным лишь многим позднее.

Многим позднее стало известно и то, что Сенявин окольными путями, но все же нашел возможность как-то помочь своим попавшим в беду подчиненным. Через датского посла в Порте барона Гипша он добился выдачи пленникам ежемесячного жалования в 32 копейки офицерам и 16 копеек матросам. Однако моряки этих денег так и не увидели. Все присвоил себе уже известный нам Мехмед. Так же поступал начальник тюрьмы и с той провизией, которую регулярно передавал в тюрьму греческий патриарх. Единственный раз смилостивился Мехмед, когда на Пасху за изрядную взятку разрешил передать пленникам корзину пасхальных яиц.

А голод и болезни давали себя знать все больше и больше. В одну из ночей умер матрос Сергей Сухинин. Лишь спустя сутки турки расковали покойника от еще живого товарища.

Освидетельствование же смерти вообще выглядело ужасно. Вначале стражники долго били умершего в живот ногами, прислушиваясь, не застонет ли? Затем вбили кувалдой в рот палку и только после этого, удостоверившись в том, что никакого обмана нет, выбросили покойника в Босфор.

Кологривов, как мог, поддерживал дух своих сотоварищей. Верные корабельному братству офицеры и матросы старались держаться вместе. Давным-давно ушли в прошлое все различия: какая разница, кто ты в тюрьме дворянин, мещанин или бывший крепостной? Перед страданиями и лишениями равны все! И теперь не редкостью были картины, когда вконец отчаявшиеся молоденькие мичмана плакали на плече у старых видавших виды матросов и те успокаивали их, словно малых детей. К сплоченной команде «Флоры» постепенно прибились пленные драгуны и казаки, а за ними и все бывшие в тюрьме христиане. Неофициальным командиром над всеми стал опять же Всеволод Кологривов, решавший теперь не только свои внутрикомандные вопросы, но выступавший судьей во всех возникающих спорах. Постепенно к словам командира корвета начал прислушиваться даже злобный Мехмед. Поутихли сами собой, пребывавшие в тюрьме местные бандиты и разбойники, норовившие первое время вырвать у русских пленников лишний кусок хлеба и горсть риса. С помощью своих матросов, Кологривов установил в Банье относительный внутренний порядок, и справедливое распределение пищи, чего никогда не было за долгие столетия существования тюремного двора. Но, как бы, то ни было, а тюрьма все же оставалась тюрьмой, а плен пленом…

* * *

После смены с дозора у входа в Дарданеллы «Венусу» особо расслабиться не дали. Нужда в мощном и быстроходном фрегате у Сенявина всегда была велика. На этот раз Развозову было поручено «пощупать» залив Сарос, что располагался севернее Дарданельского полуострова. По сведениям лазутчиков, после начала блокады пролива, отныне именно туда турки направляли свои торговые суда с египетским зерном. Где-то на берегу залива располагался огромный хлебный магазин.

– Задача ваша важна чрезвычайно! – объявил Развозову Сенявин. – Если диверсия получится, то возможен бунт в Константинополе, последствия которого предсказать сегодня не возьмется никто!

В помощь Развозову был дан греческий капер с многозначительным названием «Курьер Архипелажский» капитана Кириако Скурти.

Едва добрались до залива – сразу удача два тяжело груженных судна. Обоих взяли без выстрела. С берега пытались палить, но ядра бухались в воду, не пролетая и половины дистанции до «Венуса». Оглядев Сарос, повернули было обратно, как раздался срывающийся крик впередсмотрящего с салинга:

– Слева под берегом две соколевы!

Глянули. Точно! Еще два груженых судна ошвартованы у берега. Подле них толпа турок размахивает ятаганами, грозятся защищать свое добро. Развозов прикинул ситуацию. К берегу «Венусу» соваться опасно. Карты нет и можно вылезть на камни. Крикнул на капер капитану Кириако:

– Атакуй, а я прикрою!

Два раза греческим мореходам повторять было не надо. «Курьер Архипелажский» тотчас подвернул на ветер и на всех парусах устремился прямо к берегу. Наши закрестились, куда его несет! Но капитан Кириако Скурти дело свое знал. У самого берега он лихо развернулся и, проходя вплотную к стоящим соколевам, дал по ним полновесный залп картечью, часть ядер перелетело суда, и накрыла беснующуюся толпу. Этого хватило вполне, и турки бросились врассыпную. Уменьшив ход, греки спустили шлюпку с призовой партией и та, пристав к ближней соколеве, взяла ее на абордаж. Спустя какие-то полчаса захваченное судно было уже в открытом море.

– Браво, Кириако! – кричали с фрегата капитану капера наши офицеры.

Тот важно раскланивался, довольный таким почетом на глазах у своей команды. Пленные, взятые на соколеве, подтвердили, что на берегу находится главный магазин султана, где пекут хлеб для армии, а затем показали, где тот находится.

– Теперь приступаем к самому главному! – тут же решил Развозов. – Если есть хлеба, то остаемся отобедать! Ко мне Броневского!

– Прибыл по приказанию! – приоткрыл дверь командирской каюты лейтенант.

Развозов в общих чертах объяснил суть дела. Проинструктировал, как лучше действовать. Особо отметил, чтобы лейтенант берег людей и не лез в большую драку. Представил грека – проводника, знающего берег и местоположение магазина.

На палубе уже строили команду и выкликали охотников. С кормы спускали шлюпку.

Рядом с лейтенантом на банке примостился пожилой канонир. В руках он бережно держал большой сверток. В свертке кремень и кресало, трут, пропитанные маслом тряпки, быстрый и медленный фитиль, синие ракеты-шутихи – все, что необходимо для поджога. Броневский мельком глянул в лицо канонира, и ему сразу же стало спокойно. От канонира веяло спокойствием и надежностью. Перехватив взгляд лейтенанта, канонир улыбнулся:

– Справимся, ваше благородие, не впервой!

Рядом и любимец Броневского молодой боцманмат Егор Трофимов, преданный и отчаянный.

– Весла на воду! – скомандовал Броневский почему-то шепотом. – Отваливай!

Первый гребок лишь пробороздил воду, второй толкнул шлюпку вперед и, наконец, третий устремил ее вперед.

Десант был столь стремителен и внезапен, что Броневский нашел берег совершенно пустым. Турки никак не ожидали появления здесь русского фрегата.

– Живее! Живее! – торопил лейтенант. – Дорога каждая минута!

Первыми лейтенант с проводником, за ними канонир с боцманматом, следом матросы с ружьями наперевес и тесаками за поясом.

Добежали до магазина – огромного сарая, заваленного грудами зерна и штабелями мешков с мукой. Там тоже было пусто. Несколько охранников пытались было защищать казенное добро, но их быстро разогнали выстрелами в воздух. В это время вторая шлюпка захватила еще одну, стоявшую под берегом, соколеву.

– Готовь поджог! – крикнул лейтенант старику канониру.

Тот вместо ответа лишь кивнул головой. Развязав свой пакет, канонир обстоятельно готовился к выполнению возложенного на него дела.

Матросы тем временем быстро забросали соколеву мешками с хлебом.

– Ваше благородие! Никак турки к нам торопятся! – окликнул Броневского боцманмат и показал рукой в сторону, уходящей за холмы дороги, над которой клубилась пыль.

– Никак конница! – присвистнул Трофимов. – Да еще сколько! Будет из нас сейчас одна капуста!

– Опомнились, злодеи! – в сердцах топнул ногой Броневский и, обернувшись, крикнул матросам, тащившим на плечах очередные мешки с хлебом. – Уходим!

Матросы на окрик шагу прибавили, но ноши своей не бросили.

– Поджигай! – обернулся лейтенант к канониру.

Тот невозмутимо хмыкнул:

– Не извольте волноваться, ваше благородие! Еще чуток осталось! Надо чтоб полыхнуло, так уж полыхнуло!

Рядом со своими зажигательными принадлежностями канонир приладил несколько мешочков с порохом.

– Уж коли зажжется, так басурманам ни в жисть не погасить! – сказал и фитиль подпалил. – Вот теперь, кажется, порядок!

– Бежим и мы! – крикнул Броневский, и они побежали.

Всадники уже свернули с дороги к берегу и теперь неслись во весь карьер, размахивая кривыми саблями.

За спиной рвануло, в спину ударило, а потом еще и обдало жаром – это взорвало хлебный магазин. Но оглядываться времени не было, надо было как можно скорее уносить ноги. Бежали так, что сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Часть турок повернуло к пожарищу, остальные ж продолжили преследование. Однако их пыл был остановлен ружейной пальбой, уже успевших добежать до шлюпки матросов. А затем над головой лейтенанта и канонира что-то звонко свистнуло. Это уже поддержал своих огнем «Венус».

Наконец и шлюпка. Гребцы уже на веслах. Володя, переваливаясь через борт, выдохнул:

– Отваливаем!

Последними старик канонир и боцманмат Трофимов. В шлюпку их втащили на руках. Боцманмат тут же принялся заряжать ружье, а старик все никак не мог отдышаться.

– С измальства столь шибко не бегал! – говорил, как оправдывался.

– Ничего, главное, что костер твой горит, кажется, на славу! – махнул рукой Броневский.

С берега запоздало принялись палить из ружей и пистолей, но пули уже не долетали. Спустя четверть часа лейтенант с матросами были уже на «Венусе».

– Магазин подожжен! Все люди в целости! – доложил он Развозову.

– Вижу! – кивнул тот. – Славно сработали! Тебе спасибо, а остальным по лишней чарке!

Со стороны берега поднимался огромный столб черного дыма, то сгорал с таким трудом добытый султаном хлеб для Константинополя и воюющей армии, вместе с ним сгорала и его надежда на успешный исход блокады.

Результаты не заставили себя ждать уже на следующий день. Уничтожения хлебных припасов породила среди турок панический слух, что это только цветочки, а ягодки тоже не за горами: в Дарданеллах готовится высадка стотысячной армии русских, англичан, греков и славян. Немедленно взбунтовались пять тысяч албанцев-наемников. Запершись в одной из крепостей, они отразили несколько приступов янычар, а затем, заклепав пушки, прорвались в горы, предавая огню и мечу все, что попадалось на пути. Начались волнения в самом Константинополе. Вначале толпы голодной черни просто кричали на улицах, посылая проклятья визирю и султану, а затем бросились громить лавки. Селим Третий попытался усмирить бунт, но это не удалось. Янычары отказались резать обывателей, а, вынеся свои огромные медные котлы на площади, начали лупить в них колотушками. Они требовали бараньей похлебки, которой у султана не было.

Результат рейда «Венуса» в Саросский залив явился последней каплей, переполнившей чашу терпения турок. Теперь у Селима Третьего оставалась лишь последняя надежда – успех своего флота в противоборстве с российским.

А трудяга «Венус», тем временем, отправив призовые суда к Тенедосу, ушел уже в очередное крейсерство. На этот раз курс был проложен вдоль Румелийского берега, чтобы навести погром к югу от Пролива. Успех сопутствовал нашим морякам и там.

Если бы Володе Броневскому тогда кто-нибудь сказал, что результатом его лихого десанта в заливе Сарос станет скорое генеральное сражение, которого так ждали наши моряки и последующее свержение турецкого султана, он бы только рассмеялся в ответ. Что ж, пусть он и дальше пребывает в своем счастливом неведении…

Лениво катились эгейские волны, на которых мерно покачивались сонные чайки. «Венус», распустив марсели, уходил все дальше и дальше в открытое море. Корабельная рында пробила полную склянку. К концу подошла очередная вахта. Развернув, завернутый в клеенку шканечный журнал и прикрывая его от летящих брызг, мичман Броневский сделал итоговую запись: «Обошед кругом Сароский залив и отправив призовые суда в Тенедос, пошли к W вдоль Румелийского берега. За мысом Енио у города Нино видно было устье реки. На мелководье и под крепостью 30 лодок, на коии невозможно напасть. Однако вернувшимся корсером взято 2 лодки. В то ж время фрегат, пройдя близь берега и обстреляв крепость, направился к островам…»

В это время, устав ждать выхода турецкого флота (да, когда же они вылезут-то, в конце концов, проклятые!), Сенявин решился на еще одну демонстрацию. Контр-адмирал Грейг был послан с «Рафаилом», «Селафаилом» и «Еленой» к острову Метелино.

– Может хоть теперь, увидя нас в малом числе, решились на нас напасть! – посвятил главнокомандующий в свои планы младшего флагмана.

– Хорошо бы! – согласился Грейг. – Дай Бог, чтобы хотя бы этот экспедицион имел успех, а то некоторые уже начинают отчаиваться!

– Нам и вправду очень нужна победа, ведь на европейском театре сейчас драка кровавая! – пожал руку Сенявин на прощание.

Увы, и этот отвлекающий маневр успеха не принес. Спустя несколько дней Грейг возвратился к Тенедосу. Единственно, что удалось узнать, так только то, что турки спешно выезжают с архипелагских островов на материк. Эгейское море отдавалось российскому флоту без боя! Но в главном было кисло: флот султана оставался недвижим.

– Приросли они там ко дну своими килями что ли! – ругались наши, до боли в глазах, вглядываясь в дарданельские теснины.

Там же было по-прежнему пустынно. Лишь хлесткий норд-ост гнал к берегу нескончаемую вереницу волн, чтоб затем вдребезги разбить их о скалы.

* * *

К острову Святого Евстафия «Венус» подходил в сопровождении двух каперов, старого «Курьера» и нового, именуемого «Иридой». На этот раз капитан-лейтенант Развозов имел кроме обычной задачи по закупке продовольствия еще одно секретное и чрезвычайно важное поручение, о последствиях которого Сенявин сказал так:

– Ежели все удастся, как задумано, то не миновать в столице турецкой бунта!

Едва подошли к острову, на фрегат приехал шлюпкой местный греческий староста. Договорились быстро и сразу ударили по рукам. Получив от Развозова, деньги староста обещал в тот же день отправить на Тенедос сотню баранов, зелень и вино, сколько успеет собрать.

Не теряя времени, отряд двинулся дальше к видневшемуся на горизонте острову Скиро. Отослав оба капера на перехват возможных турецких судов (одного к Негропонту, второго к острову Тино), Развозов велел лечь в дрейф. Вдалеке среди зелени на берегу виднелись какие-то развалины. Большего, сколько не старались, разглядеть ничего не смогли. Офицеры собрались на шканцах.

– Ну что у нас здесь, господин учитель, связано с древней Элладой? – обратились они к всезнающему Броневскому. – Просвети нас! Твой выход, Владимир!

– С огромным удовольствием! – отозвался тот и вышел на середину. – Сей остров Скиро весьма в древности был известен. Прежде всего, здесь родился знаменитый философ Ферекид. Именно здесь вместе с дочерьми царя Никомеда воспитывался в женском платье Ахилл и именно на Скиросе, наконец, умер Тезей!

– Что ж, для одного острова знаменитостей более чем предостаточно! – согласились собравшиеся. – Тем более что ныне его посетил еще и наш ученый муж господин Броневский с сотоварищи! Поодаль что есть силы, прислушивались к разговору офицеров вахтенные матросы. После сдачи вахты они непременно, как смогут, перескажут то, что слышали об острове, кое-что прибавят и от себя. А потому уже к вечеру весь фрегат будет знать, что на тутошнем острове жил когда-то грамотей Ферапонт, помер некий Тимофей, а какой-то Охул (ну и имечко, прости господи!) и вовсе бегал в женском платье!

– Отдан правый якорь-дагликс! Взял хорошо! – доложил на шканцы боцман. – Канату вытравлено двадцать саженей!

– Каков грунт? – запросил вахтенный лейтенант лотовых.

Те, вытащив лотовую гирю, оглядели смазанное салом донышко.

– Грунт ил! – доложили.

– Ваше благородие! – подбежал к Броневскому рассыльный. – Вас к себе требует господин капитан!

Развозов сидел в кресле. Мундир был расстегнут. Командир явно отдыхал после сытного обеда. Рукой показал мичману на стул.

– Надо высадить на берег партию! Ты во главе! – сказал он, когда Броневский присел на край стула. – Впрочем, все как всегда!

– Готов! – коротко мотнул головой лейтенант, в горле его сразу стало до противного сухо. – Когда высаживаться?

– Немедля! На берегу вас должны встретить греки-проводники. Если нарветесь на турецкий отряд сразу же отходите к шлюпке, а мы вас прикроем пушками. Геройствовать не надо и людей береги. Где-то здесь, помнится, обитали твои любимые Ахилл с Тезеем, так что места почти знакомые!

Поднявшийся на шканцы, Развозов разглядывал в трубу прибрежные холмы. Броневский сбегал переодеться в походное платье, за шпагой и пистолетами.

– Найдешь греческих старейшин, договорись о закупке продовольствия. – Крикнул вдогон старший офицер.

– Разрешите с вами! – вынырнул из люка верный Трофимов.

– Давай!

– Весла в уключины! – скомандовал, спрыгнув в шлюпку Броневский.

– Куды плывем? – поинтересовались гребцы, весла в уключины вставляя.

– На могилу к Тезею! – натужно рассмеялся им в ответ мичман, хотя шутить в этот момент ему нисколько не хотелось.

Матросы переглянулись: может, шутит, а может и блажь барская, поди, разбери!

– Весла на воду! – велел лейтенант.

Из дневника Владимира Броневского: «Тихое утро, день прекраснейший. Вокруг нас не видно было никакого селения, но зелень лесов, растущих на небольших возвышенностях, луга и поля, манили выйти на берег. Сев в шлюпку и приближаясь к берегу, приметили мы, что вода на глубине 6 сажен сделалась прозрачна как стекло. Там на чистейшем песке дна плавали тысячи многообразных полипов, морских ежей, звезд, коньков и всякого рода рыб, столь прелестно испещренных, каких нельзя, и вообразить в нашем климате. Кажется, будто рукою можно достать растения, плавающие в глубине, но по точном исследовании, он лежали на дне. Но что меня более удивило, то это были играющие на поверхности моря рыбы. Семь довольно больших гонялись за стаею малых, делали различные обороты, и некоторые имели сходство с маневрами войск и эволюциями флота».

Шлюпка мягко ткнулась носом в песчаный пляж.

– Двое остаются, остальные за мной! – скомандовал лейтенант.

Едва моряки двинулись вглубь острова, как навстречу им уже показались греки. Обменялись рукопожатием. Броневский перво- наперво поинтересовался: есть ли на острове турки?

– Нет! Нет! – замахали руками греки. – Все уехали!

Вскоре прибыл и старшина острова, который сразу же согласился в течение двух-трех дней доставить к фрегату скот и провизию.

В ожидании Развозов велел поставить прямо на пляже палатки и, разделив команду фрегата на две смены, поочередно отправлял их на берег отдыхать. Там же на пляже матросы быстро из балласта соорудили баню и затем уж топили ее круглые сутки непрерывно. А то, как же! Русскому человеку ведь без баньки просто погибель! Пока одни парились, другие ловили рыбу, а третьи, с ружьями стреляли дичь в ближайших лесах. Неудачников не было. Добычи было столько, что ее могли дотащить до шлюпок. Все время возле палаточного лагеря толпились и греки, приходившие со всех селений посмотреть на русских единоверцев. Вместе пили сладкое виноградное вино, закусывая его пшеничными лепешками с жареной рыбой.

Володя Броневский, между делом, все же успел поискать место погребения Тезея. Верный Трофимов, чтобы не мешать Броневскому остаться наедине с его думами, деликатно отошел в сторонку. Могилу лейтенант не нашел, однако, обнаружил развалины древнего Скироса: куски мрамора, глубокие ямы, кусты терновника, черепки битой посуды, куски амфор. До самой темноты бродил в одиночестве Владимир средь запустения былой жизни, читал вслух Гомера и представлял, как жили его любимые герои.

Наконец, греки пригнали семь десятков быков и почти полтысячи баранов. Началась погрузка. Намучились страшно. Быки, понимая, что ничего хорошего их впереди не ждет, как один отказывались лезть в шлюпки, ревели и брыкались. Каждого из строптивцев приходилось вязать и затаскивать на руках.

– Ничего! Ничего! – подбадривали уставших матросов седые унтера.

– Зато опосля не солонину жевать будете, а говядинку да баранинку! Ради такого харча можно и попотеть малость!

Впрочем, матросы новым пассажирам были несказанно рады. Уж больно напоминали они о такой родной и далекой деревенской жизни! А потому весьма скоро каждый завел себе собственных любимчиков, которым норовил сунуть при случае лишний пук сена, а то и собственный кусок хлеба.

– Кушайте сердешные! Кто знает сколь вам еще отмерено!