2039

Неприятный период закончился, когда в быт вошли секс-куклы с так называемым искусственным интеллектом. Интеллектом и не пахло, да и кому нужен в таких делах, однако куклы быстро подстраивались под предпочтения хозяев, и вскоре даже женщины перешли с мужчинами на платонические отношения.

Потому сейчас муж и жена нередко спят в одной постели в обнимку, но сексуальные потребности полнее удовлетворяют с секс-куклами.

И если, вот как в этом случае, женщина берет в ладонь твои гениталии, то просто желает сделать тебе приятное, как делаем им мы, расточая комплименты.

Она смотрела мне в глаза, на ее щеках проступил и начал наливаться румянец, а глаза заблестели, как звезды в ночи.

– А ты хорош, – шепнула едва слышно, – сразу откликаешься. У нас бы здорово получилось.

– Разочаруешься, – ответил я. – Кто-то недополучил бы.

Официантка принесла две тарелки с фирменным печеньем, тоже покосилась на ее ладонь, перевела заинтересованный взгляд на меня. Если я до этого момента ничем не привлекал внимания, то теперь мой статус в ее глазах заметно возрос. Вот для чего мужчине, желающему карьерного роста, нужна красивая, а лучше очень красивая женщина.

Платье Дианы медленно становилось прозрачным, я некоторое время делал вид, что не замечаю, но когда почти исчезло полностью, я сглотнул слюну и попросил не своим голосом:

– Не надо… А то… ну, отвлекает…

– Правда? – спросила она. – А я уж думала, ты железный.

– Железо тоже плавится, – напомнил я.

Она довольно улыбнулась.

– Значит, я горячая штучка?.. Вот и комплимент выдавила!

Я невольно поглядывал, как платье снова наливается алым, затем переходит в багрянец, скрывая ее вторичные половые и элегантные изгибы тела.

– Распугаешь народ, – сказал я.

Она вскинула брови.

– При чем тут народ? У меня все настроено только на тебя. Даже вход в квартиру и мою спальню и, конечно, счет в банке!

– А банк зачем? – запротестовал я.

Она хитро улыбнулась.

– А так просто. Вдруг тебе понадобятся средства? Просто переведешь себе любую сумму, вот и все. А можешь все сразу.

Она говорила прежним щебечущим голоском, но что-то в ее интонации подсказало, говорит совершенно серьезно, и я чувствовал себя все неудобнее, даже кровь перестала раздувать гениталии.

Касарин не только перестал есть, но даже не дышит и, как думаю, страстно жалеет, что не всобачил в себя модификацию, позволяющую стать вообще незримым.

– Почему? – спросил я.

– Потому что твоя, – сообщила она тем же легким голосом, – целиком. И все мое твое.

Я повторил тем же тягостным голосом:

– Но почему…

– Потому что, – щебетнула она, – счастлива принадлежать тебе. Хоть и не принадлежу, понимаю, но в грезах как бы я там вся.

Она не сказала «мечтах», прекрасно понимая разницу между мечтами и грезами, даже в легком таком трепе наш высокий уровень профессионализма присутствует, Маяковский о таком сказал с невеселой иронией «В поцелуе рук ли, губ ли, в дрожи тела близких мне красный цвет моих республик тоже должен пламенеть».

– Эх, – сказал я, – ну ты же понимаешь…

Она мягко улыбнулась.

– Пик обязательного феминизма прошел. Сейчас полная свобода, каждый живет как хочет. Я хочу принадлежать целиком тебе, именно так я счастлива.

– Извращенка. – сказал я с неодобрением. – Нет чтобы тройной параллакс Архейджанса высчитывать или формулу взаимодействия бозона с ядром черной звезды…

– Параллакс высчитал Кротов-Основский, – напомнила она. – Вчера. А мне куда интереснее высчитывать… нет, стараться предугадать твои поступки.

– Зачем?

– Чтобы выполнять твои желания, – пояснила она с некоторым удивлением моей мужской тупостью. – Я хочу делать то, что ты хочешь, но еще не успел сказать. И вообще… я могла бы с тобой получать больше, чем с любым доллом. Не знаю, почему так…

– Ты психолог, – ответил я. – Ты все о таких вещах знаешь.

Она кивнула.

– Наверное, не хочу признаваться. Ты для меня настолько альфа-самец, что у меня всегда желание делать только то, что тебе приятно. А мне от этого приятнее еще больше! Это потому, что я умница и вижу больше других!

Ее улыбка была несколько ироничной, но я ответил серьезно:

– Ты в самом деле лучшая в своем деле. Хотя меня переоцениваешь… ну, чуть-чуть. Самую малость. Я скромный. И почти девственник, если брать в счет мою целомудренную застенчивость.

Касарин шевельнулся, до этого сидел неподвижно и вроде бы не дышал вовсе, сказал надтреснутым голосом:

– С вашего разрешения убегаю… Не потому что… просто перерыв закончился. Я как бы законопослушный, страшусь репрессий…

Он поспешно вскочил, отводя взгляд, а я сказал с заметным для себя облегчением, а это значит, и для Дианы:

– Да, пора возвращаться.

Диана и на обратной дороге старалась держаться возле меня, словно взяла под защиту своей ауры. За время обеда на рецепшене, так называем ближайший ко входу рабочий стол, появились Аня Томашева, она приходит на службу с обеда, улыбнулась мне чуточку печально, сразу заметив со мной Диану.

Милая и скромненькая, первую половину дня проводит в универе, работая лаборанткой, я с нею пару раз вязался в своем кабинете, еще когда только создавался коллектив, и я тогда знакомился с сотрудниками, все как бы оправданно и естественно, а с Дианой не пришлось, она появилась в нашем коллективе, когда я уже утвердился в роли лидера.

Аня, ласковая и послушная, старается угадать все мои желания, в сексе хороша, однако я из-за своей чувствительности ощущал вину, что «не удовлетворил ее запросы», хотя она и делала вид, что запросов у нее никаких нет, кроме желания дать предельное удовлетворение мне.

Сейчас улыбнулась мне тихо и застенчиво, как все мы любим, моя чертова доминантность польщена вне зависимости, что думаю я, и потому окинул ее почти хозяйским взглядом собственника, сам осуждая себя за вмонтированное в меня хозяйственной природой прошлое диких предков.

– Привет, Анютка! – сказал я бодро. – Мне кажется, у тебя сиськи в прошлый раз были меньше?

Она заулыбалась чуточку живее.

– Да, – ответила тихим милым голосом, – но мне показалось, вам нравятся вот такие.

– Вообще-то да, – согласился я. – Но ты зря тратилась.

Она покачала головой.

– Да ладно, другим тоже такие нравятся. Даже из соседнего отдела приходили щупать. Какой-то новый материал поставили, самой нравится мять и лапать.

– А-а, – сказал я, – тогда другое дело. Нужно учитывать запросы общественности. Многие могут стать нашими избирателями.

Она улыбнулась, шутку оценила. Пусть лишена великосветского блеска Дианы, но с пониманием все в порядке, в нашем отделе глупые невозможны по дефолту, даже средних по уровню интеллекта нет.

Глава 9

В своем кабинете еще не успел опуститься за стол, как Сюзанна, что и здесь следит за всеми моими желаниями и удобствами, сказала с экрана вкрадчиво:

– Сагиб, через пять минут прибудет Краснокутский. Вы с ним знакомы, встречались на конференциях в Палермо и в том городе, без которого нельзя жить, как утверждал тот парнишка со шпагой…

– Точно, – ответил я, – в Вероне. Хочешь сказать, изволил, даже соизволил прибыть для встречи со мной? Лично?

– Да, – подтвердила она. – Для встречи с вами.

Я вздохнул. Краснокутский крупный ученый, но слишком уж традиционалист, хотя уже предпочитает встречи в вирте, но для особо важных случаев все еще вот так, по старинке, когда при личном контакте лицом к лицу улавливаются нюансы, что теряются при виртуальных беседах.

– Если прибыл лично, – подсказала Сюзанна, – значит ждет от встречи что-то для себя важное. Или не только для себя.

– Он не одиночка, – согласился я. – Всегда старался быть выразителем интересов группы покрупнее. Где он сейчас?

– Уже припарковался, выходит из автомобиля, идет к зданию.

Она вывела изображение на широкий экран, запустила сопровождение и анализатор, что сразу же начал сообщать бесстрастно, что означает порывистость походки, наклон головы и какая мимическая складка на лице что означает и чего можно ждать в разговоре.

– Пригласи в мой кабинет, – велел я.

– А ваша работа?

– Отложу, – ответил я. – Он ученый, а не политик, болтать попусту не будет.

Она сказала предостерегающим голосом:

– Он настроен на очень серьезный разговор.

– Вижу, – ответил я с тоской. – Готов к схватке. Как же не люблю эти моменты!.. Я футуролог, а не спорщик… Да минует меня чаша сия…

– Не минует, – возразила Сюзанна неумолимо. – Придется испить до дна. Соберитесь, сагиб!

Я промолчал, наблюдая, как Краснокутский вошел в наше здание и прямо из холла начал подниматься на лестнице, прямой и собранный, настоящий аристократ, сдержанный в любом проявлении эмоций. Ни единого лишнего движения, даже одет в классическом стиле прошлого века, есть и такое поветрие, в костюме-тройке и с элегантной шляпой на коротко подстриженных волосах, такие головные уборы и прически носили во времена Чемберлена и Черчилля, только что трость в руке счел излишеством, а так бы ну прям Байрон.

Так же напряженно мы наблюдали за тем, как поднялся на третий этаж и как именно идет по коридору в сторону моего кабинета. Походка многое говорит о том, как человек поведет себя и даже на какой ноте будет вести беседу. Думаю, Сюзанна, наблюдая за ним неотрывно, оценивает по большему числу параметров, чем я, конечно, воспользуюсь, когда сядем с Краснокутским за стол и посмотрим друг другу в глаза.

Дверь распахнулась, он шагнул через порог, элегантным жестом снял шляпу. Я со своим усиленным зрением сразу углядел в его пышной прическе замаскированные имплантаты, два для усиления работы неокортекса в целом и один для входа в инет. В данный момент инетный отключен, явно не хочет отвлекаться, да и вообще знаю многих, что имплантируют такие девайсы по принципу «хай будэ», а пользование оставляют на потом, потому что сперва нужно обучить ленивый мозг новым приемам, а для многих это оказывается тяжелейшим и очень трудозатратным для организма испытанием.

Когда-то он был известным ученым, пусть не мирового уровня, но достаточно ярким и обещающим, но рано ушел сперва в преподавание, а потом и вообще, как это называется, «в общественно-политическую деятельность», когда не работают в правительстве, а придирчиво следят за каждым его движением и злорадно сообщают на весь мир, что все не так и все пропало.

Я поднялся – Краснокутский из тех, кто сам соблюдает канонические правила вежливости и счастлив, когда видит себе подобных, – придвинул второе кресло ближе к столу.

– Здравствуйте, Всеволод Роландович, – сказал я, величая его полным именем-отчеством, хотя теперь большинство пользуются никами и аватарками своих персов. – Давно вас не видел… Говорят, вы уже возглавляете в правительстве комитет по правам человека?

Он вежливо наклонил голову, держится, как дипломат на официальном приеме.

– Да, со вчерашней недели.

– Поздравляю! – сказал я самым искреннейшим голосом. – Прошу вас. Садитесь… Позвольте шляпу?

Он передал мне шляпу и медленно опустился в кресло, чуть опустив руку и опираясь о сиденье, что говорит о некоторой слабости организма.

– Спасибо. Да, вы правы, мы уже начали работать. Пока разбираем завалы.

Я передал шляпу манипулятору слева от стола, тот красиво повесил ее на олений рог, торчащий из стены, а я сел в свое кресло.

Стол между нами подчеркивает деловой характер встречи, хотя мы оба заканчивали один вуз, пусть и в разное время.

– А работы все больше, – сказал я с сочувствием. – Сейчас всем приходится с утра до вечера! А то и ночами, только чтобы оставаться на месте. Иначе прогресс промчится мимо, оставив нас на обочине. Чем обязан счастьем видеть вас, Всеволод Роландович?

Он откинулся на спинку кресла, так теперь сидят и государственники высшего ранга, только что ногу не закинул на ногу, но зачаточное движение было, я такое улавливаю еще на уровне мыслительных волн.

– Консолидируем силы, – сообщил он. – Первая волна народного недовольства, как вы знаете, вылилась в стихийные протесты.

– Не совсем стихийные, – уточнил я. – Уже давно координируются через социальные сети. Но, правда, все было пока что на местных уровнях. Глобального управления не было, я бы заметил.

– Эти силы разные, – произнес он, не отрывая от меня взгляда, – от крайне левых до крайне правых, а еще с нами также зеленые и прочие вегетарианцы.

– Понял, – ответил я. – Согласен, раньше такого не было.

– Не было, – подтвердил он. – Что на это скажете?

Я хотел ответить ссылкой на известную работу Сталина насчет нарастающего сопротивления темных сил по мере приближения к коммунизму, но подумал, что Краснокутский шутки не примет, очень серьезен и настроен почти враждебно, ситуацию разрядить не возжелает.

– Сейчас, – ответил я тем же спокойным голосом, хотя внутри начало нарастать тягостное чувство, – многое происходит впервые. Мир ускорился, события сжимаются. Ориентироваться очень трудно. Но, как я понимаю, если вы возглавили в правительстве комитет по правам человека, то мы на одной стороне?

Он коротко усмехнулся.

– Я в сложной ситуации. Вы помните, король Генрих Второй назначил своего лучшего друга и советника Бекета на должность кентерберийского архиепископа, рассчитывая получить власть и над церковью? Бекет не хотел этой должности, но подчинился королю и стал вникать в церковные дела…

Он умолк и взглянул на меня с вопросом в глазах. Я кивнул, и он продолжил:

– Но ситуация складывалась так, что церковь нуждалась в защите от короля. В конце концов все привело к разрыву дружбы и столкновению с королем. Надеюсь, вы поступите благоразумнее Бекета… хотя, если честно, я вообще-то на его стороне. Но сейчас ситуация хоть и похожа, но иная.

Он чуть развел руками, но не в простонародном жесте, когда видна вся ширь натуры, а сдержанно, лишь обозначив движение.

– Потому мы и решили обратиться к вам. В отличие от неповоротливого правительства с его раздутым бюрократическим аппаратом мы работаем быстро и сразу понимаем суть перемен.

– Мы, – повторил я, сразу хватаясь за нужное слово, – это уже не комитет по защите прав человека?

Он чуть раздвинул губы в поощряющей улыбке.

– Тоже комитет по защите населения, но уже другой. С точки зрения власти он полулегален, но и нелегальным его назвать нельзя, так как представляет едва ли не треть населения России!.. А то и больше, две трети просто молчат и выжидают.

– Сложное положение, – согласился я. – Чаю, кофе?

Он ответил так же бесстрастно, но раздвинул губы в легкой улыбке:

– Кофе, если можно.

Я мысленно отдал приказ, для таких простых не нужно даже сосредотачиваться, сообщил:

– Сорок секунд.

Он кивнул, сказал тем же ровным голосом:

– Простой народ все больше раздражает проникновение видеокамер в быт. Они фиксируют каждый наш шаг, с чем многие так и не смирились. Вы знаете о массовых актах вандализма со стороны возмущенных народных масс, а сейчас правительство готовится принять закон об обязательной люстрации мыслей!

– Только для поступающих на государственную службу, – уточнил я снова. – И в стратегические войска. Все-таки стоит знать, что за человек отвечает за пуск ядерных ракет.

Он чуть повысил голос:

– Но содержится рекомендация расширить перечень! А это явное нарушение прав…

– Знаю, – подтвердил я. – Но расширить только для силовых структур городской полиции, учебных заведений…

– И даже дошкольных!

– До них руки дойдут не сразу, – ответил я успокаивающе. – Но вы правы, когда-то все придет к тотальному контролю. Хотя что плохого, если даже при отборе воспитателей в детский садик сразу отсеивать потенциальных садистов и педофилов? Не потом, а заранее?

Он сказал с нарастающим раздражением:

– Гарольд Анатольевич, вы же понимаете, это только песчинка!.. Тоталитарное господство растет стремительно, народ против нарушения личного пространства и приватности…

Я успел понять по его лицу, что сейчас закатит хорошо поставленным голосом лекцию насчет ужасов тоталитарного господства, поспешно сказал с подчеркнутым сочувствием:

– Всеволод Роландович, я полностью разделяю ваше негодование… Я еще тот конформист, однако же, если посмотреть по сторонам, сильно ли чувствуем засилье, простите за тавтологию, силовых структур?..

Он возразил с тем же негодованием:

– До поры до времени!

– Пока не совершим чего-то противозаконного? – уточнил я. – Я вот уверен, что для меня что есть этот тоталитарный контроль, что нет вовсе. Мне и раньше не нравилось, когда в социальных сетях кто-то прятался под ником, а вместо своего фото выставлял на аватару кошечку или попугайчика. Это вообще гадко!.. Я таких изначально не принимал во френды и, когда запретили выходить в сеть анонимно, только одобрил этот «драконовский и бесчеловечный запрет». Нефиг срать под никами, а при встрече улыбаться и говорить комплименты!

Дверь распахнулась, в кабинет вошла Диана с подносом в обеих руках, светски улыбнулась.

Краснокутский вскочил, поклонился и стоял, пока она переставляла на стол чашки и большую расписную под старину тарелку со сдобным печеньем, рекомендованным Всемирной Ассоциацией Диетологов.

– Приятного аппетита, – почти пропела Диана таким милым голосом, что в моем мохнатом сердце закопошилось нечто древнее и хтоническое, таинственно улыбнулась гостю и скромно вышла, не двигая ягодицами и как бы по-тургеневски стараясь не привлекать к себе внимания.

Краснокутский опустился в кресло, сразу сказал строго:

– Сейчас другое дело. Люди боятся раскрывать личные данные.

Я взял свою чашку, настоящей старинной работы, а не под старину, он должен оценить, что не рвусь в будущее, бездумно уничтожая все старое на пути, хотя на самом деле мне вся старина пофиг, прошлое не изменить, а вот будущее будет таким, каким сделаем, что здорово, но в то же время и тревожно, не такие уж мы и великие мастера.

– Почему я не боюсь? – спросил я. – Может быть, из-за такого пустяка, что не ворую, не убиваю, не насилую?.. И даже не подличаю под множеством ников?

Глава 10

Он задержал чашку в ладонях, словно оценивая встроенными в коже сенсорами ее подлинность.

– Наше правительство, – сказал он, повышая голос, – кровно заинтересовано, чтобы все было под его контролем! А это противоречит нравственным законам…

– Любое заинтересовано, – напомнил я.

– На Западе общественность не позволяет…

Он сделал наконец первый глоток, сенсоры явно сказали ему, что чашке в самом деле полтора века, приятно, жаль только, такие мелочи не повлияют на его позицию, разве что их наберется вагон и маленькая тележка.

Я развел руками.

– Но как резко забуксовал Запад из-за этого «не позвалям!». Даже Иран обогнал в высоких технологиях, кто бы мог подумать?.. Нужно вовремя менять коней демократии на автократичных. Это всего лишь метод повышения скорости на финишной прямой, все оправданно…

– Финишной прямой к чему? – уточнил он. – Кстати, хороший кофе. Марка «Эда Медера»?

– Она самая, – подтвердил я. – Старая фирма с хорошей устоявшейся репутацией.

Он сделал глоток, прислушался к ощущениям, но произнес все тем же напористо-наступательным тоном:

– Общественность, чье мнение выражаем, уже не просто встревожена, а разъярена!.. И готова к действиям. Кое-где уже произошли нежелательные эксцессы…

Я пробормотал:

– Намекаете на захват власти на Урале?.. Это уже не просто эксцесс, а уголовно наказуемое вообще-то…

– Цветочки, – сообщил он зловещим тоном. – Вот-вот такое по всей стране!.. А всю не накажешь. Потому нужно срочно менять курс, чтобы простой народ, которому мы служим, успокоился. Иначе рухнем в кровавое средневековье! Разве вы этого хотите?

– Как и вы, – ответил я. – Никто не жаждет резни… кроме простого и очень даже простого народа. Этих простейших, я бы сказал!.. Однако я полагаю, что стоит отдать часть своих личных свобод, хоть и не хочется, за безопасный мир. Вы же видите, насколько все ужесточилось! Ярость и недовольство копились слишком долго… А тоталитарный контроль дает безопасность.

– Нет, – отрезал он упрямо. – Ценности демократии и личная свобода превыше всего!

Я смолчал. Когда на твои «дважды два четыре» отвечают лозунгами, спорить как-то нелепо. Хотя лозунги правильные, но политика управления обществом должна быть гибкой. Длинные промежутки времени – демократия, короткие рывки – тоталитаризм и ограничение свобод.

Он счел мое молчание за колебание, произнес с мягким укором:

– Простые люди всегда были в центре внимания культуры!

– Не совсем так, – напомнил я мягко, не желая тыкать носом в очевидное. – Все века и даже тысячелетия писали, говорили и рисовали только великих правителей, полководцев, ученых, писателей! И даже ставили им памятники и статуи. О простом человеке впервые заговорил то ли Достоевский, то ли еще кто-то в его время… Так что это мы традиционалисты, Всеволод Роландович!.. Мир все-таки развивают и двигают личности…

– Но вы забыли о нуждах простого человека!

– Он был простым, – ответил я с неохотой, – а сейчас вообще простейший… Да, уже простейший. Бесплатные блага развратили этого простого и даже очень простого, опустив ниже плинтуса… Кто думал, что благородная идея бесплатного базового дохода подействует так развращающе! Им мало всех удобств, хотят еще и указывать всему миру, как жить и на каком боку лежать на диване.

– На диване? – отпарировал он. – А кто на улицах с протестами?

– С протестами, – согласился я. – А создавать что-то могут? Или только ломать, жечь и бить витрины?.. Лучше бы лежали. Они даже не понимают, что такое мирный протест!.. Это если бы учителя вышли со своими требованиями или медработники, протест был бы мирным и ни одна витрина бы не пострадала.

Он поморщился.

– Простой народ иногда перебарщивает.

– Иногда? – уточнил я. – А когда начнутся массовые поджоги и убийства, остановить сумеете?

– Не начнутся, – заверил он. – Они же люди!

– В том и дело, – согласился я, – всего лишь люди. А люди хищники, сдерживаемые лишь законами и воспитанием. А тех, что уже на улицах, что-то сдерживает?.. Или только объединяет в хищные стаи?

Он допил кофе, тяжело вздохнул; я видел, как ему нелегко вести со мной разговор, понимая правоту и моей позиции, однако будучи старше и опытнее, чаще бывал бит жизнью и обстоятельствами, успел повидать черных лебедей.

– Дорогой Гарольд Анатольевич, – сказал он, впервые обращаясь ко мне так доверительно, – вы должны остановиться. Нет, не совсем! Я не призываю остановить мгновение насовсем, это тупик, застой и деградация, понимаю. Но снизить скорость прогресса в ваших силах. У вас лично влияния намного больше, чем вы думаете! Нужно успокоить народ. Дать ему то счастье, которое требует и жаждет. Хотя бы на одно-два поколения!

– Ого, – сказал я.

– Это нужно, – сказал он настойчиво. – Вы же футуролог, разве не чувствуете, вторая волна протеста будет мощнее! Даже я это вижу. Если народ в слепой ярости победит, цивилизацию отшвырнет в Средние века! Народ этого не понимает, но мы же видим, что будет?

– А разве мы не народ? – ответил я. – Сейчас общество расколото на полезников и бесполезников.

– Гарольд, – произнес он с укором, – это же оскорбительно…

– Мы не на трибуне, – напомнил я. – Это так, мое частное мнение, можно занести в минус репутации.

– Уже занесено, – ответил он со вздохом. – У вас на той чаше весов столько тяжелых проступков, что даже не знаю, как тросики не оборвались.

Его тон становился все доверительнее, даже амикошонское обращение по имени не царапнуло слух, все-таки на этом уровне знакомства предпочтительнее обращаться друг к другу по имени-отчеству, но здесь он изо всех сил старается сблизиться, как бы опуская, что для сближения нужно хотение двух сторон, а для разрыва достаточно желания одной.

– Всеволод Роландович, – сказал я, – думаете, мне не обидно, что мою любимую Европу, совсем недавний локомотив науки и хай-тека, обогнали десятки стран, которых и на карте не сразу найдешь!.. Европа слишком заигралась в демократию.

Он отшатнулся, во взгляде мелькнуло подозрение.

– Гарольд Анатольевич, вы разве против демократии?

– Я за, – сообщил я мирно, – но на данном этапе демократия погубит мир. Да-да, всю цивилизацию. Без жесткого контроля за всеми не выжить!.. Сейчас на некоторое время важнее тоталитаризм, а потом снова нужно к демократии.

Он смотрел пытливо, я понял по выражению его лица, что сперва хотел язвительно заметить насчет схватки автократов за власть, никогда не отдадут добровольно, но потом вспомнил, что не только Франко возродил в стране демократию, а потом передал ей бразды, но и в других странах при переходе от автократии умели обходиться без большой крови.