Александра

Саша замолчала и медленно, с едва заметной агрессией перевела взгляд на преподавателя. «Давай, спроси меня о Тургеневе», улыбнулась Саша.

– Вы все знаете о Тургеневе? – спросила Мария Федоровна, сдвинув брови на переносице, поглядывая то на Сашу, то на Кирилла.

– Достаточно, – Саша впилась в нее грозным взглядом, – спрашивайте.

– Я спрошу на экзамене через неделю, – Мария Фёдоровна ответила строгим взглядом, чувствуя, как внутри поднимается стена, за которой ей хотелось спрятаться.

– Я знаю, – Саша приподняла уголок губ. Мария Федоровна решила, что сейчас самое время прервать странный диалог с не менее странной девчонкой. Она – просто больной ребенок.

Кирилл сидел с удивленным лицом. Краем уха он слышал диалог Саши и преподавателя, но не особо-то обращал внимания на него. Все его мысли были заняты вопросом о грозе и чувствах, которые описывала Саша. Чувствах, которые он на самом деле испытывал в момент бури в тот день, когда перед ним упало дерево. Что за дьявол? Почему сумасшедшая говорит так? Она следит за ним? Откуда она могла знать о том, о чем Кирилл сам узнал только, когда оказался в безопасности и когда черное небо стало проясняться?

Оля, пришедшая на 15 минут позднее, после того как началась консультация, в первые секунды была ошарашена тем, что увидела Кирилла, сидящего рядом с этой, которую все жалели за моральную убогость. Она, едва зайдя в кабинет и наткнувшись взглядом на них двоих, глотнула такой большой глоток нездоровой ревности, что даже поперхнулась. Дав себе несколько минут прийти в себя, Оля смирилась с планом Кирилла посмеяться над Сашей. Дурочка должна была влюбиться в него, а он, воспользовавшись своим положением, хорошенько вытереть об нее ноги. Для преподавателей Саша всегда была немного отсталым ребенком, а для одноклассников и потом уже для одногруппников – зазнавшимся отсталым ребенком.

Кирилл испытывал непреодолимое желание вовлечь Сашу в любовную авантюру и сделать из нее посмешище. Просто так. Без причины. Хотя, может причина крылась в том, что Саша вызывала у него не просто антипатию, а даже отвращение. Может, потому что ему хотелось утвердиться, отдав жертву на растерзание. Для укрепления своих позиций всегда нужна жертва – всем известный, печальный факт. И жертвой, как правило, выбирают самого слабого, беззащитного. Саша была именно той жертвой в глазах Кирилла. Оля понимала это. Кирилл много раз рассказывал ей о своих планах и действиях, как и что он будет делать. Но Ольга плохо слышала его. Ее слух портился, как только ее глаза находили его губы, шепчущие о чем-то. Какая разница о чем? Просто посмотрите, как красиво они шепчут! Ее мысли и логика впадали в мгновенную летаргию, когда глаза питались его лицом, черты которого Оля в прямом смысле обожествляла. Какая разница, о чем он говорит, когда морщинки на внешних уголках его глаз так красиво улыбаются? Оля не была слушателем, она была почитателем Кирилла.

И в тот день она пришла на консультацию только из-за того, что знала, что Кирилл тоже придет. Она пришла смотреть на него. Слышать его голос. Поклоняться ему. Боготворить. Впереди лето: одинокое, пустое, горькое, отравленное беспощадным вакуумом. Лето без Кирилла и его лица!

Она хотела сесть рядом с ним, чтобы чувствовать его наивкуснейший парфюм, порой перемешанный с запахом табака. В ее глазах он был юным, но уже мужчиной.

Но рядом с ним сидела эта сомнительная персона. Интересно, как же так получилось? Она села к нему? Или он к ней? И та, и другая мысли были страшны для Оли.

Шмыгнув носом, не отрывая взгляда от парты на галерке, Оля прошла в аудиторию и села в средний ряд на последнюю парту, чтобы быть ближе к тому, ради кого она пришла. Но Кирилл не замечал ее. Он никогда не замечал ее. Как, в принципе, и других девчонок. Воспитываемый отцом, озлобленным на весь женский пол в связи с изменой любимой супруги, матери Кирилла, отец с детства внушал сыну о бездарности женщины. Он говорил, что мужчина имеет право любить игры, охоту, рыбалку и водку, но не женщину. Это одушевленный предмет, созданный для удовлетворения мужчины, но не для любви. Женщин нельзя любить. И Кирилл вырос, ведомый словами отца.

Но в тот момент Кирилл не замечал Светы не потому, что строго следовал советам отца, а потому что его только что огорошили и даже напугали.

6

– Слав! – Макс сидел напротив, потягивая ледяную газировку, шипящую в горле, – защита и прощай лечфак! Представляешь? Черт возьми, до сих пор не могу поверить!

Святослав оторвался от своих мыслей и его губы исказила фальшивая улыбка.

– Да, – промямлил он, взглянув на учебники по психиатрии, лежащие на столе, – и мы – врачи, – подытожил он печально, – убийцы.

– Да брось! – Макс, впитавший в себя весь цинизм черного юмора за 10 лет обучения медицине, не смог не улыбнуться, – не такие уж мы и неучи. Посмотри вон на Иванову! Ума не приложу, как она доучилась до 6 курса, дотянула до защиты! Вот уж действительно не дай бог попасть к такому врачу! Лучше просто лечь и умереть, хотя бы мучиться не будешь.

– Совсем плоха? – спросил Слава, вспоминая Иванову из параллельной потока лечфака. Кто это? Фамилия знакомая. Он точно слышал о ней, но не принял во внимание. Зачем? Святослав никогда не обращал внимания на то, что связано с университетом, только на предметы.

– Плоха – это слишком позитивный эпитет, описывающий ее компетенции, – Макс усмехнулся и поморщился после очередного глотка газировки из-за «пузырьков», ударивших в нос. – Неделю назад она без стыда, во всеуслышание, хохоча, рассказывала, что была уверена, что моляры – это те, кто красит стены и никак не могла понять, почему ее стоматолог говорит о малярах, осматривая ее ротовую полость, да еще и неправильно ударение ставит. Она несколько раз поправила его, акцентируя внимание на том, что правильно маляр, а не моляр, и стоматолог спросил у нее, дескать, вы сейчас действительно заканчиваете лечфак. Иванова гордо заявила, что так оно и есть, но несмотря на это, у нее твердая четверка по русскому языку и она абсолютно точно знает, как правильно пишется слово маляр, – Макс покачал головой, в очередной раз поражаясь рассказу, который он уже рассказывал не первому человеку.

– Чему удивляться? – спросил Слава, явно не ожидая ответа от Макса, – у нас полгруппы таких, практически дипломированные специалисты, врачи, те, кто спасает жизни, а по факту эта половина до сих пор жопу с головой путает не то, что моляры с малярами. – Слава отодвинул недоеденный суп в сторону, скомкав салфетку, бросил ее рядом с тарелкой на столе. Он злился. Его раздражало печальное осознание зловещей реальности и невозможность ничего исправить со своей стороны. А хотел ли он исправлять что-либо?

– Слишком пессимистично, – Макс снова усмехнулся, – главное, что ты знаешь все, что должен знать, что ты никого не убьешь потому, что не знаешь, где находится жопа, а где – голова.

– Да, Макс, – Святослав взглянул на друга, – вот и происходит в жизни главное то, что ты, а что остальное – плевать. Разве тебя успокаивает то, что мы с тобой знаем то, что должны, а они, – Славка кивнул на идущую мимо группу студентов с параллельного потока, – нет? Ты чувствуешь себя лучше от этого знания?

Макс молчал, понимая к чему клонит друг. Да они оба прекрасно понимали, что выпускаются из медицинского университета и получают специальность практически вершителей судьб.

– Да, – Макс снова усмехнулся, – ты прав. Мне не легче. Мне все равно, что там у других. Для меня главное, что у меня, моих близких и друзей. Меня не хватит на все человечество, чтобы думать и беспокоиться обо всем, что происходит с другими. Я могу сопереживать и сочувствовать, я не тотально безразличен, но дать им более я не могу. Я уже сочувствую тем пациентам, которые придут к таким, как Иванова или тем, кто не может отличить голову от жопы. – Макс замолчал. На его смуглом лице все еще была добрая улыбка, что-то значащая для Максима, да и для Славки. Но ни один из них не задумывался о ее значении, так как оба слишком глубоко задумались о значении слов, сказанных друг другу.

– Как Сашка? – Макс решил перевести тему. – Закрыла сессию? Все хорошо?

Славка совсем помрачнел. Его лицо сжалось, словно кожа стремилась к одной единственной точке на его лице, находящейся в середине переносицы.

Он был зол на свою сестру. За последние несколько дней она дел натворила, что до сих пор расхлебывает все семейство, а ей самой хоть бы хны. Ходит, улыбается дальше, творит свои странные деяния и говорит не менее странные вещи, от которых кровь в жилах стынет.

Конечно, уже несколько дней весь поселок, близлежащий к Москве, где у Славки был частный коттедж, обменивался слухами, что девчонка вон из того богатого домика, где врачи живут, разгуливала после грозы голая. «А сиськи-то ничего!», «А задницу видел?», «С ее фигуркой мне бы ее на ночку, я бы даже не посмотрел на то, что она чокнутая», – вот, что то и дело слышал Слава от местных парней, да и своих ровесников, работающих на тракторах в полях. «Да проститутка она!», «Конечно, денег у родителей много, вот с жиру и бесится», «Такие родители благопристойные, а дети-то!», – это то, что Славка слышал от бабок, осуждающих его сестру. Деды воздерживались, молчали, думали о своем или говорили своим бабкам, мол хватит трепаться. Если семью Славы знал еще не весь поселок, то после прогулки Саши в обнаженном виде, их семья стала известна каждому. Абсолютно. И эта популярность не играла на руку их семье. Ирину Ильиничну то и дело расспрашивали о Саше и ее поведении, подшучивали над Славкой, интересуясь доступностью его сестры. Буквально даже позавчера Святослав сцепился с одним совсем наглым шутником. Вначале словесно, а потом оба вовлеклись в драку. Славка как мог пытался доказать людям, что его сестра не такая, как они о ней думают. В такие моменты он всегда хотел сказать, что Саша – умственно отсталая, что окружение должно делать ей скидку из-за этого. Но у него язык не поворачивался говорить так о своей сестре. К тому же, ни один врач не подтвердил наличие каких-либо заболеваний у Саши. А потом он уже просто хотел, чтобы его и его семью оставили в покое, прекратили обсуждать и цеплять. Но получилось вовсе не так как он хотел. Его реакция наоборот распыляла интерес общественности.

Вчера Саша рассказала Лизе, девушке Славы прям при брате, о том, что людям не стоит прикрываться платьем опрятности и послушания, завешивая природную распущенность и любвеобильность. Саша сказала обезличенными предложениями о том, что, когда люди стремятся к чужим деньгам, продавая за них свою любовь, случаются плохие вещи.

Лиза – девушка, с которой Слава начал встречаться пару месяцев назад, которую вчера впервые решил пригласить в гости познакомиться с Ириной Ильиничной. С отцом он планировал познакомить их через неделю, когда тот вернется с конференции хирургов из США. Главное, чтобы Лиза понравилась маме. Николай Борисович держал нейтральную позицию по отношению к пассиям своего сына. У него все было закономерно и просто: нравится? Встречайся. Не нравится? Извинись и закончи отношения. И если Слава спрашивал более детального совета, Николай Борисыч всегда отвечал: «Что? зачем ты спрашиваешь меня? Разве мне с ней жить?». В этот раз Славе не пришлось знакомить Лизу с отцом. Слава, несмотря на свои чувства, порвал с ней после встречи у него дома. Лиза не понимала, почему Слава поступил так и винила во всем Ирину Ильиничну, думая, что мать настроила сына против его девушки. А Слав, услышав то, что говорила Саша, понял суть сказанного. И он злился на сестру из-за этого. Злился из-за того, что она всегда говорит странные вещи, которые оказываются правдой. Славка единственный из всей семьи, кто знал наверняка, что слова Саши – не пустые и бессмысленные вещи, терзающие разум сумасшедшего. Он был единственным, кто не верил, что Саша умственно отсталая. Она со странностями, но не больная.

– Конечно, закрыла, – Слава, наконец, ответил. Макс смущенно рассматривал выражение лица своего друга. Почему его вопрос вызвал столь долгое молчание? Почему Слава нахмурился, словно речь шла не о его сестре, а о необратимой катастрофе? Макс знал Славку 10 лет и тоже уже давно заметил странности его сестры. Но он, как и все другие, быстро списал все это на психиатрический диагноз, и его отношение сразу смягчалось и многое прощалось. Он всегда относился к ней, как к маленькому ребенку, беззащитному и неразумному. До того момента, пока не усадил ее голую в свою машину, закутанную в его куртку. Тогда он заметил, что беззащитный ребенок на самом деле юная девушка с потрясающей фигурой, с томными черными глазами с золотистым отливом, с черными ресницами, с черными длинными волосами, с белой, чрезмерно белой кожей. И с того момента у него никак не клеилось два факта: притягательная и сумасшедшая. Он не мог утверждать, что Саша отличалась сказочной красотой, но именно ее фигура вскружила парню голову и он никак не мог вырвать из памяти ее обнаженную спину, очерченные лопатки, плавно двигающиеся вместе с движением рук; узкую талию, нежную, которую так хочется поскорее сжать в руках, чтобы не только увидеть, но и почувствовать на физическом уровне ее природную грацию и гибкость; округлые бедра и их изгибы, опускающиеся вниз, словно дуги, описывающие их вершины, их плавные движения при легкой поступи; ноги, дарящие чужим взглядам скользящую походку. Саша привлекала к своей персоне желание. И самое неловкое для Макса то, что девушка знала точно, какие эмоции вызывала у парня. А еще она знала, что ничего подобного Макс никогда не чувствовал к своей девушке, ни тем более к другим.

– Слушай, – Макс перестал улыбаться, опустил взгляд, – тогда, когда я привез ее домой в таком виде… – Макс запнулся, почувствовав волну смущения и продолжил щепетильную тему, – ты не спрашивал у нее, почему она решила идти вот так вот?

Славка взглянул с подозрением на Макса. Вдохнул, понимая законность спровоцированного интереса. И снова принял удар очередной злости: почему он опять должен отвечать на эти вопросы? Почему бы Максу не позвонить Саше и не просить все, что его интересует у первоисточника, исключив его, Славку, из цепочки позора и стыда?

– У нее всегда есть причины на то, что она делает. Саша редко рассказывает мне о них. А если и рассказывает, то, знаешь, – Славка смиренно усмехнулся, – нужно потратить много времени на то, чтобы расшифровать ее язык. Она говорит так, что ты вместо того, чтобы понять все сразу, вот так как мы сейчас с тобой общаемся, слышишь египетскую стену, изрисованную древними иероглифами. Она сказала, почему ходила в таком виде, – Слава снова улыбнулся.

– И что же это? – Макс заинтересовано разглядывал как рождаются и умирают чувства стыда и смущения, радости и отчаяния, обреченности и веры на лице своего друга.

– Вот тебе пазл, раз ты так жаждешь услышать его! Она сказала, что чтобы душа насытилась материей вселенной, нужно очистить себя от обыденности.

Макс удивленно вскинул бровями. Да, у Саши действительно существовала причина, но смысл ее поступка был понятен только ей, несмотря на то, что она была готова поделиться им со всем миром.

– Вы делали психиатрическое обследование? – неожиданно спросил Макс.

– Брось! – Святослав покачал головой, встряхнулся, словно скидывая с себя то, что он не хотел слышать. – Саша не сумасшедшая.

– Ее поступки говорят об обратном, – Макс безразлично пожал плечами, пытаясь в первую очередь убедить самого себя в невменяемости Саши. Ему было бы значительно легче, если бы его диагноз подтвердился специалистами. Многое можно было бы простить и не обращать внимания.

– Мать тоже так считает! – Славка вздохнул, – но я знаю, что это не так. Мне порой самому хотелось бы на 100% убедиться, что моя сестра – пациент клиники для душевнобольных, но, к сожалению, это не так, – Слава положил сумму по чеку в чёрную папку, только что положенную на стол, и встал. – Пойдем? – спросил он с надеждой в голосе, мечтая сменить тему и поскорее. Он не любил разговаривать о сестре, потому что уже неоднократно ловил себя на мысли, что невзирая на то, что он знает свою сестру с рождения, что прожил с ней бок о бок 18 лет, на самом деле он ничегошеньки о ней не знает. Чья в этом вина, он тоже знать не мог.

7

Саша, сдав последний экзамен, написав только брату о том, что она переведена на 2 курс медицинского колледжа, фельдшерского отделения, вышла из здания колледжа. В лицо дунул теплый ветер. Душный, лишенный кислорода. Саша улыбнулась. Любая погода в ее понимании была хороша, главное, чтобы она была. Главное, что можно дышать.

Она, не осматриваясь и думая ни о чем, скинула кроссовки, сняла носки и ступила босой ножкой на горячий асфальт. Шаг. Другой. Кожу обжигает, должно быть больно, но тело не чувствует боли.

– Саш! – услышала она крик позади. Девушка остановилась и обернулась – никого. Совсем. Буквально через минуту на крыльце колледжа появился Кирилл и крикнул: «Саш!». То самое слово, с той же интонацией, с той же громкостью, с тем же звуком.

Саша смотрела на него, крепко сжимая пальцами кроссовки. Кирилл окинул взглядом ее с головы до ног и уперся в босые ноги, безропотно стоящие на асфальте, нагретом светом безжалостной звезды так, что на нем можно было яйца жарить, и в кучку осколков, лежащих позади.

– Осторожнее! – громко и испуганно сказал Кирилл, указывая на стекла. Саша опустила глаза, бездумно следуя цели, на которую указывал палец Кирилла и, не заметив стекла, наступила прямо на них. Кирилл остановился с ужасом ожидая, как вот-вот, через секунду-другую первый импульс, несущий собой боль, достигнет мозга и раздастся визг и активируется защитная реакция. Но ни через секунду, ни через минуту не последовало никакой реакции. Кирилл, поверженный крайней степенью безразличья, проявленного девушкой после того, как она наступила всей массой на разбитое стекло, стоял с открытым ртом.

– Ты, – Кирилл запнулся, не веря, что девушка на самом деле не чувствует боли, а скорее героически терпитее. С какой целью она это делает непонятно, но то, что она терпит боль, абсолютно точно! Ведь вот! Прям около ее пятки появилась кровь! Кирилла передернуло. Он, будущий фельдшер, был готов к тому, что выбранная им специальность в будущем покажет ещё много пострадавшего мяса, много боли и страданий он увидит и услышит. Но то, что человек топчется по битым стеклам уже кровавыми ногами и никак не реагирует на это, никак не укладывалось у его голове. Кирилл не был готов к такому. Не по себе ему стало именно из-за странного и удивительного безразличия босоногой девушки и ее черного, всепоглощающего, тяжёлого как каменная плита, взгляда. Настолько черного, что Кириллу казалось, будто на него смотрят две бездны, червоточины, засасывающие все в себя. Девушка даже не моргала, ничего не замечая, кроме лица Кирилла.

– Ты наступила на стекла, – сообщил он, прочищая горло от скопившейся слюны. Саша молча, перевела взгляд на свои ноги. Да, действительно, под правой ногой сбоку виднелась кровь. Саша снова посмотрела на Кирилла, и он только один ответ мог прочитать в ее глазах: «и что?». На ее лице не было ни одной эмоции, которая должна была бы быть у любого другого нормального человека.

– Дай мне руку, – со страхом попросил Кирилл, протянув руку к ней. По необъяснимым причинам парень боялся этой странноватой девушки, боялся оставаться с ней наедине.

Саша безмолвно протянула ему руку, и Кирилл сжал ее пальцы, аккуратно, боясь причинить боль, подвел ее к себе ближе. Не говоря ни слова, они добрались до лавки на троллейбусной остановке. Кирилл посадил девушку и сед рядом, положив к себе на колени правую ногу с ранениями. Он бережно и заботливо, неожиданно для самого себя, осмотрел раны. Порезы глубокие, сильные. Кровь струилась по пятке и капала на асфальт, формируя лужицу, задевая штаны Кирилла.

– Как же ты так? – спросил он сам себя, все еще исследуя ее ногу. Окровавленные стекла остались лежать на асфальте, на вид в ранах ничего не осталось. И Кирилл, не понимая, что на него нашло, по-настоящему беспокоился о девушке. – Долго заживать будет, – подытожил он, все еще рассматривая ранения.

– А ты поцелуй их, – Саша посмотрела на него пронзительным взглядом.

– Кого? – Кирилл не очень понимал, о чем просит странная девушка.

– Поцелуй мои раны, – Саша улыбнулась и согнула ногу в колене. Кирилл опешил от просьбы но, несмотря на неистовый поток слов в его голове, отказывающей Саше в ее просьбе, несмотря на протесты, мысленно манифестирующие, Кирилл с чуждой ему нежностью, обхватил пальцами щиколотку и медленно поднял кровавую ступню к губам. Его разум верещал тонким, противным голоском, вопрошая, какого черта происходит, но тело продолжало начатое. И вот его мягкие пухлые губы прикоснулись к кровоточащему порезу на пятке. Саша улыбнулась такой страной, дьявольской улыбкой, не сводя черных глаз с изумленного лица Кирилла. Он смотрел в ее гипнотизирующие глаза, облизывая ее ступню. Его рот весь был в крови, его пальцы дрожали, ласково сжимая ее голеностопный сустав. Саша склонила голову набок, ухмылка становилась более очерченной, издевательской, взгляд все сильнее давил на Кирилла, пригвождая его к земле, заставляя пресмыкаться.

– Ты такой нежный, – прошептала она, подсовывая ему левую ногу, – поцелуй и эти раны. Они нуждаются в всё излечивающем твоем поцелуе, – Саша чуть усмирила свою ухмылку, но не избавилась от нее окончательно. Ей нравилось смотреть как ласковый язык зализывает ее раны, как красные от крови губы, причмокивая покрывают раны мягкими поцелуями.

Кирилл принял вторую ножку, опускаясь губами на порезанную кожу. Горячая кровь, удивительно темно-вишневого цвета, попадала ему в рот, он проглатывал ее вместе со слюной, все еще неотрывно и не моргая смотря в глаза девушки.

– Кирилл! – раздался визг возмущения и порицания. Парень вздрогнул и тут же отпустил ножку. Он вскочил с лавки судорожно оглядываясь, словно не понимал, где находится. На троллейбусной остановке уже собрались люди, в основном сдавшие экзамены студенты. Студенты! Из его же колледжа! Студенты знали Кирилла если не лично, то в лицо уж точно! Впереди стояла Оля, зажимая рот рукой, чтобы хоть как-то заставить себя молчать. Как сильно и безжалостно она была поражена тем, что увидела. В груди свело мышцы и нервы словно защипали, облитые уксусом, сжимаясь, при этом набирая массу, сильнее давя на ребра, грозясь сломать их, рвануть и разнести их в дребезги, на маленькие кусочки. Как же это возможно? Что же это такое? Что же происходит? А возмущение все сильнее стягивало свои кольца вокруг грудной клетки. Дышать тяжело, каждый вдох давался с таким трудом. И организм откровенно сбился, не понимая, какому алгоритму следовать. Активировать ли дыхательную систему? Успокоить ли нервную систему? Осушить ли слезы? Что же делать?

Кирилл вертелся на месте, разглядывая пораженные лица, оценивая масштаб бедствия произошедшего. Но он никак не мог собраться с мыслями и отключить расширяющееся состояние паники и гнева.

– Что за херня? – крикнул Кирилл, уставившись на улыбающуюся Сашу, не в силах справиться ни со своими эмоциями, ни объяснить себе произошедшее.

Студенты старших курсов стояли рядом и хихикали, едва сдерживая желание разразиться открытым смехом. Они перешептывались, тыкали пальцами и вновь хихикали.

Саша встала босыми ногами на грязный асфальт и подошла к Кириллу.

– Мягкие губы, – сказала она довольно громко, чтобы ее слышали все, – запомнят вкус моих ног, – Саша опустила глаза и улыбнулась, – захотят еще.

– Сумасшедшая сука! – Кирилл подался вперед, но тут же Оля, стоявшая до это парализованная увиденным, схватила его за руку, не пуская сделать шаг.

– А они запомнят, – Саша вновь взглянула на парня и пошла плавной походкой прочь, ставя ноги в одну линию, покачивая бедрами.

Кирилл пнул со злости мусорный бак около остановки и громко вскрикнул. Его охватила видимая дрожь, а на глаза наворачивались слезы от обиды. Он сжал кулаки, а глаза бешено искали предмет, который можно было бы ударить. Лицо покрылось пунцово-бордовой краской, зубы плотно сжались.

– И что уже случилось? – на остановке появился преподаватель анатомии, которого первый курс еще не знал, так как анатомия должна была появиться в расписании только на 2 курсе. – Что у тебя с лицом?

– Да он ноги девчонке лизал, Николай Анатольевич! – рассмеялись старшекурсники. Анатом перевел удивленный взгляд на Кирилла и нахмурился. – А рот-то почему в крови? – спросил он.

Николай Анатольевич, преподаватель с огромным стажем, повидал много студентов и знал о многих интрижках, в которые студенты то и дело ввязывались, но, чтобы на остановке, прямо у ворот колледжа облизывали друг другу ноги, омывая рты кровью! Такого он еще не видел. Да, студенты умеют ежегодно удивлять педагогов чем-то новеньким и не очень умным. Не зря Николай Анатольевич говорил, что предыдущий курс был гораздо умнее.