Не время для человечности

Ночь. Уж боле никогда

Порой я все же стряхиваю сон с усталых век, но то бывает очень редко.

Жермендин, “Все, что я помню об этом мире”

…И я просыпаюсь, лишь на краткий миг задерживаясь на странной грани между сном и явью, где все реальное и нереальное сосуществует в гармонии. Сев на кровати и тяжело дыша, я открываю заметки на телефоне и судорожно пытаюсь ухватить хвосты сна, вспомнить, что именно за сюжет я видел, но хвосты неизбежно ускользают, оставляя лишь привычную уже уверенность, что сегодня мне снова снился тот же человек, что и каждую ночь на протяжении уже долгого времени. Еще я помню строки:

За несколько дней или парочку месяцевДерево жизни, на которое вы взбирались по лестницеСузится до одной-единственной веткиНа которой можно только повеситьсяВедь здесь больше никого и ничего не осталосьКроме воспоминаний едкихНервов оголенныхИ невыносимой усталостиИ вот, после всех пережитых вами лишенийОстанутся в живых только двое влюбленныхНадежная петля и немытая шеяИ уже никто не сумеет разнять ихСцепившихся навеки в самых крепких объятиях

Вдруг вспоминаю – что странно, почти дословно – монолог безумца из сна, с которым я курил на балконе. Я рассказывал ему о своей трагедии, он отвечал на это какой-то ужасно запутанной теорией заговора. Единственное, чего я не помню, так это финала его рассказа, когда он поведал о каком-то особенном месте, исполняющем желания. Вскоре после того, как он закончил свой рассказ, к подъезду прибыла машина скорой, санитары взбежали по лестнице и увели моего собеседника, а он даже не сопротивлялся, только улыбался как-то странно.

Распахнувший окно ветер разметал по полу листы бумаги и мелкий мусор. На улице шумит дождь, и внезапная вспышка молнии высвечивает силуэт огромной черной птицы, сидящей на подоконнике. Ворон переступает с лапы на лапу, открывает клюв, и комнату заполняет каркающий хохот…

Вечер. Улыбнитесь, вас снимают

Не обманывай себя. Ты не принадлежишь к тому сорту людей, кому суждено стать великими и остаться в истории благодаря своим идеям и целям. Твоя идея – обесценивание любых целей, а твоя цель – выдать банальность за идею.

Диалог с самим собой

– “И комнату заполняет каркающий хохот”. Вы что, серьезно?

Под скептическим взглядом издателя я чувствую себя неуютно, но все же отвечаю.

– Это аллюзия на “Ворона” Эдгара По…

– Я знаю, на что это аллюзия, молодой человек. Скажите, неужели она вам тут необходима? И почему она выглядит так топорно, выспренно, эклектично с этими “заметками” и “телефонами”?

– Дело именно в топорности. Понимаете, я как бы оставляю фон фоном, пытаюсь обозначить стилистику и атмосферу, не вдаваясь в многостраничные описания, сосредотачиваюсь на самом действии. Кстати, там есть очень важный момент, до которого вы не дочитали: карканье ворона прерывает выстрел…

– Послушайте, чтобы отходить от избыточности текста и многостраничных описаний, следует сперва научиться создавать эти самые описания. В вашем романе я не нашел ни одной сцены продолжительностью более двух-трех страниц. И это при том, что сам роман растянулся на две с половиной тысячи страниц! В итоге создается ощущение, что ты прочел сборник сценариев для скетчей, уж извините меня за подобные сравнения.

– Что поделать, в каких реалиях я сформировался, в тех реалиях и написал книгу. От этого нельзя уйти, не будучи гением, но я ведь не претендую на такое звание.

– Ну хорошо, опустим краткость формы. Но что с содержанием? Все то чересчур образно, абстрактно и эмоционально, то слишком сжато и сухо. В итоге две трети рукописи напоминают выдержки из дневника девочки-подростка, а еще треть – конспект лекций по какой-то псевдонаучной эзотерике. Это вы тоже так и задумывали?

– В какой-то степени да. Я, конечно, не могу оценить, насколько сильно в крайности я ударился, но такие эмфатические качели должны были создавать контраст, на фоне которого выгодно сыграла бы большая часть сюжетных линий.

– Охотно вам верю, но ничего не могу поделать со своим вкусом – он наотрез отказывается принимать подобные эксперименты, ко всему прочему щедро сдобренные эпизодической хромотой стиля, резким смешиванием форматов, максимализмом и пафосом, сочащимися из доброй половины высказываний персонажей. А эта слоистость повествования… Разве вы не видите, что это дешево, дешево и избито? Перепрыгивание с одного потайного дна на другое быстро приедается, а став самоцелью романа, решительно перестает впечатлять, вызывая лишь отторжение.

– Я вас услышал. Можете ли вы что-нибудь посоветовать? В каком направлении мне стоит смотреть при переработке текста?

– Я не хочу сказать, что у вас нет таланта. Вы далеко не посредственность, но… Возможно, вам было бы полезно одно из двух: или поубавить амбиции и написать что-нибудь несколько более скромное, без замашки на грандиозность и славу Гомера с Джойсом, или просто повзрослеть. Поверьте, двадцать лет – слишком рано для того, чтобы браться за, с вашего позволения, magnum opus. Работа всей жизни может быть написана лишь по прошествии большей части этой самой жизни. Впрочем, сцена с издателем меня весьма позабавила. Будь на моем месте кто-нибудь более самодовольный, он бы из кожи вон лез, чтобы найти какие-нибудь аргументы для отказа, отличные от приведенных вами в самой сцене. Тем не менее, ваша осведомленность о недостатках рукописи не делает ее объективно лучше, лишь заставляет задуматься, зачем вы изначально пришли сюда.

– Разве это не очевидно? Потому что это есть в книге. Как еще придать чему-то выдуманному значение, если не повторив его в реальности первого порядка? Теперь, когда сцена в редакции крупного издательства подошла к концу, наступило время для миниатюры с монстрами в темноте. Всего доброго!

Ночь. To have and to hold

Даруй свет, и тьма исчезнет сама собой.

Эразм Роттердамский

Что случилось?

Где я?

И где я только что был до этого?

И что это вообще было?

Твою мать.

Вокруг одна сплошная темнота.

К такой темноте глаза никогда не привыкнут.

Я, разумеется, ни черта не вижу.

Только слышу слабый запах ночного воздуха в дуновениях ветра.

Завтра мне на работу.

Вчера я вроде бы умер.

Из этой темноты можно делать сердца для демонов.

Мой мозг будто разделился на три части.

От главной как бы шли ниточки к двум другим.

Словно у моего мозга появились очень далекие районы.

Ставшие полуавтономными.

Одна часть еще помнила, что секунду назад была удивлена.

Скорее даже в шоке.

Словно у нее что-то только что пошло не по плану.

Еще была горечь – горечь поражения.

Другая часть хотела вернуться куда-то.

И чего-то ждала.

Нужно было кому-то помочь.

Еще был ужас – ужас понимания.

Существует ли мое тело?

Я ощущаю конечности, пытаюсь шевелить ими.

Они перемещаются в пространстве, но не могут найти друг друга.

И остальное тело найти тоже не могут.

Забавное ощущение.

Голова как будто… Пуста, что ли.

Как будто черепушку кто-то вскрыл и оставил мозг без защиты.

Я уже настолько привык не видеть, что не чувствую, когда веки закрыты.

Если это – смерть, то она меня не слишком впечатлила.

Я все еще могу думать.

Могу заниматься этим хоть всю вечность напролет.

Наверное.

Все равно рано или поздно вселенная погибнет.

Никакой вечности не будет.

Ну и ладненько.

Я, пожалуй, тут подожду.

Вообще, все могло быть гораздо, гораздо хуже.

Христианский или мусульманский ад куда хуже этого.

Да и буддистский.

Хуже всего была бы, конечно же, абсолютная пустота, небытие.

Но вот это еще можно как-то терпеть.

Но как же, все-таки, мне здесь будет скучно.

Если это вообще смерть, а не какая-нибудь кома, например.

Смерть или кома.

А что, если это – предбанник для еще не родившихся людей, и я скоро появлюсь на свет?

Откуда я тогда знаю все, что я знаю, и могу строить у себя в голове осмысленный текст?

Может, при рождении я все это потеряю?

Да нет, чушь какая-то.

Я в матрице.

Или я – экспериментальный искусственный интеллект, первый в своем роде.

Компьютер с душой.

Откуда у меня тогда тело?

Хотя его наличие все еще под вопросом.

Но если оно есть – значит, оно есть где-то.

Так-с или не так-с?

Да какая вообще разница?

Я не чувствую ход времени.

Ну-ка, попробую посчитать.

Раз.

Два.

Триии.

Четы…

Что это было?

Ладно, я понял.

Считать тут затруднительно.

Дьявол, как же все-таки темно!

Мне бы хватило и искры, и слабого лучика, и секундной вспышки, и далекого огонька.

Хоть что-нибудь.

Кто-нибудь…

Эй, кажется, меня кто-то услышал!

Я вижу свет!

Источник или очень далеко, или очень невелик.

Но он приближается.

Или увеличивается.

Ну и ну, он уже совсем рядом!

Он подплыл прямо ко мне – сгусток света размером примерно с человека.

Если я правильно помню, какого размера обычно бывают люди.

Наконец я вижу свои руки.

Как-то я отощал с тех пор, как последний раз их видел.

А что будет, если я прикоснусь к этому свету?

Вот и ответ – вспышка!

Охренеть, как же тут красиво…

И почему такое место скрывали в темноте?

А я ведь даже не пытался ходить.

Пробыл тут так долго и только руками махал, и не сделал ни единого шага.

Черт, да я бы почти сразу врезался в этот куст.

Ну я и идиот.

Свет, кстати, никуда не делся.

Он, похоже, становится только ярче, обретает более четкую и различимую форму.

Вот теперь это точно похоже на человека.

До чего же хочется еще раз прикоснуться…

Спасибо тебе!

Эй!

Куда все пропало?

Куда делось все вокруг?

Почему свет погас, кто его погасил?

Что я сделал не так?

Прошу вас, верните все как было, умоляю!

Так, в метре справа от меня должен быть куст.

А чуть позади – небольшой водоем.

Куста нет.

Ладно, водоем-то я точно найду.

Просто развернуться на сто восемьдесят градусов и сделать шагов двадцать.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять.

Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать.

Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать.

Девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два…

Что-то не похоже это на воду.

Стоп, это вообще ни на что не похоже.

Я шагаю по… Пустоте?

Так, не паникуй.

Куда могло исчезнуть такое огромное место?

Ого.

Похоже, это я исчез.

И появился в какой-то комнате.

С потолка свисает лампочка на проводе.

Мигает.

Как-то недобро она мигает, если про лампочку так можно сказать.

Так мигали лампы в старых видеоиграх-страшилках.

Какого?..

Или я тронулся, или на стенах этой комнаты наклеены обои с тем прошлым местом.

Ну, которое было похоже на рай.

Точно, вот и куст.

А на стене напротив – водоем.

Мраморная беседка с колоннами тоже на своем месте.

Черт.

Мне кажется, или в углу комнаты кто-то стоит?

Черт, черт, черт, черт, черт.

Свет снова погас.

Твою мать.

Что-то мне не нравится этот холодок в ногах.

Слышу скрип двери где-то сзади.

Шаги.

Направляются ко мне.

Грузные, шаркающие.

Блядь!

Нет, пожалуйста, пожалуйста, не надо, не надо, пожалуйста, дьявол вас побери, помогите мне кто-нибудь!

Все.

Совсем рядом что-то клацает.

Кажется, когти или зубы.

И даже не один набор.

И не только когти – я слышу звуки ножей.

Шипение змей.

Мне пиздец.

Они уже совсем рядом.

Похоже, обступили со всех сторон.

Надеюсь, это будет быстро.

Аааааааааааа!!!

* * *

Что случилось?

Где я?

И где я только что был до этого?

И что это вообще было?

Твою мать.

Вокруг одна сплошная темнота…

Вечер. Шаг пятый из семи

Любой, у кого достанет времени наблюдать за собой и миром вокруг, и достанет ума, чтобы не увлекаться этим чрезмерно, неизбежно придет к мысли, что жить, не питая отвращения к себе – счастливый удел блаженных идиотов.

Альфред Гюйон, “Заключенный”

Солнце уже почти скрылось за горизонтом, когда человек на балконе офиса, расположенного в стеклянной высотке почти в центре города, отложил несколько страниц из небольшой стопки в сторону, в задумчивости покусывая нижнюю губу. Первые пять расшифровок дали ему много пищи для размышлений, но ничего не сообщили по существу дела. Все шло к тому, что просмотреть придется их все, что означало ночевку в офисе. Впрочем, ничто не мешало ему на следующий день взять выходной. Человек подтянул поближе к своему креслу один из стульев, что стояли вокруг соседнего столика, и закинул на него ноги, устраиваясь поудобнее. Через несколько минут, вынырнув из своих мыслей, он закурил, взял из стопки бумаг очередную расшифровку и погрузился в чтение.

“О чем ты думаешь? Только о себе, как и я, как и все мы. Я – личность, уникальная и удивительная, выдайте мне идентификационный номер, клеймите, запечатайте и оформите мне карточку в базе данных. Подберите схожих со мной людей и занесите в одну категорию. Присвойте хэштеги. “О, это моя любимая категория – высокодуховные индивидуальности. Воображалы, не умеющие делать ничего, что нужно обществу. Титаны ума и эмоциональные инвалиды. Посмотрите, как забавно и самоуверенно эти спесивые зверьки твердят о своей избранности. Они у меня тут все – творцы внутренних вселенных в застиранных трусах, как на подбор!” Бесконечная рефлексия собственного эгоцентризма, бездна нарциссизма, и при этом уверенность, будто могу искренне любить кого-то кроме себя. Ну да, как же – если только то, что вижу от себя в других людях. Любовь нарцисса и гордеца – любование своим отражением в чужих глазах, не более того. А чем любоваться-то? Какой-то маргинал, нищеброд, наркоман – но мнит себя интеллектом уровня минимум межгалактического. Бог сотен вселенных наспех натягивает растянутые в коленях спортивки, чтобы выбежать в магазин за бичпакетом и сижками – разве не прекрасный контраст? Разве не… исчерпывающий? Ну конечно же, это проблема общества и нашей цивилизации, что по каким-то нелепым причинам безделье и поверхностные нравоучения, основанные на абстрактных, ничем не подкрепленных и эмпирически не проверенных измышлениях, ценятся так низко. Плохое, гнилое общество! Потребление ради потребления, падение нравов, деградация культуры, эксплуатация, вырождение! Ну, если у тебя ничего не меняется к лучшему, логично предположить, что тебя это устраивает, раз уж ты или ничего не делаешь, или делаешь что-то бесполезное. Что-что, “как узнать, будет ли действие полезным”? Ничего себе запросы. Собирай релевантные данные, строй на их основе гипотезы, проверяй их экспериментальным путем, делай выводы, повторяй снова и снова. Само собой, на любом этапе можно ошибиться огромным количеством способов – собрать не те данные, не суметь их правильно обработать, провести не тот эксперимент, сделать ошибочные выводы, но разве все это так важно, пока ты делаешь то, о чем думаешь, что это правильно? Терпеть или сопротивляться, стремиться или плыть по течению, принимать или отрицать, иметь мнение или класть хер. Как же редко я вспоминаю о том, что никто не может винить мир в своих бедах и неудачах, ведь это его выбор – так жить в таком мире. Выражение “так жить в таком мире” мне нравится тем, что каждое слово в нем – это отдельный способ решения проблемы: не нравится “так” – пробуй изменить свою жизнь, не нравится “таком” – пробуй изменить мир, не нравится “мир” – сделай своим миром книги, дно бутылки, спорт, видеоигры, а остальное игнорируй. Не нравится “жить” – что ж, и это можно изменить. Нет, это не реклама суицида – такие вещи нельзя “навязать”. Просто примем тот факт, что мы все как бы участвуем в игре. Нас записали туда без нашего ведома и привели, в общем-то, силой, но выход никто же не запирал. Хочешь – играй, не хочешь – иди. Тебя, конечно, как на любой вечеринке, будут уговаривать остаться, говорить, что уходить неправильно и плохо, что самое веселое впереди, шантажировать, использовать, даже отталкивать от выхода. Но стоит тебе захотеть и сказать твердо “нет” – и ты свободен. Не хочешь? Хочешь скорее поменять правила, потому что хочешь все же участвовать, хочешь выиграть? Дерзай, все возможно. Да, вряд ли у тебя получится. Ты можешь внести свой вклад в развитие “оппозиции” среди игроков, и однажды, быть может, что-то и правда изменится так, как ты хотел, но ты к тому моменту уже проиграешь и покинешь игровой зал. Разве не очевидно, что мы почти совсем свободны? Единственное, что мы не выбрали – рождение и с полтора десятка лет, пока не разовьется абстрактное мышление, и не начнут приходить всякие разные мысли. А как только разонравилось – вперед, путь свободен. Какая разница, что чувствуют те, кто остался, ведь это твоя жизнь и твой выбор. Любишь их? Не хочешь причинить боль? Если сильнее, чем желаешь свободы – то это тоже твой выбор, жертвовать собой ради комфорта других. То-то же тебя злит, когда кто-то из них скажет, что ты эгоист… Хочется смеяться. Хочется доказать себе, что еще имеешь власть над своей судьбой, что твоя воля из стали, что ты сделал все, что мог – какая разница, кто увидит, кто поверит. Мне, если честно, плевать, сколько людей это прочтут – один, пять, сто, миллиард – разве что-то изменится во мне? Разве это поможет понять, кто я, чего и почему хочу, что чувствую, от чего бегу, как меняюсь? Написать книгу, где нет ни одной стоящей идеи, лишь ее поиск в постоянно меняющихся множествах – или схаркнуть смачно в канализационную решетку. Собрать остатки воли и изменить жизнь к лучшему, насколько возможно – или последние деньги выкинуть на такси от девушки, которая не станет для меня никем. Найти выход из воронки рутинной деградации эмоций и ума – или опрокинуть еще стакан под разноголосую групповую акапеллу какого-нибудь старого рок-хита. Что больше меня обрадует? Что для меня лучше? Череда выборов не прервется до самой могилы, холодной и утилитарно-равнодушной. Ничто и абсолют. Все во всем. Каждый и никто. Зеркала восприятия дрожат, искажают реальность, множат ошибки, люди продолжают бесконечные конфликты, которые двигают их жизни вперед, времена года сменяют друг друга, как и климатические циклы – только быстрее, море наступает на сушу и отступает, медленно движутся тектонические плиты. Луна и солнце над нами те же, что и миллион лет назад. Маленький отколовшийся от общей массы кусочек вселенной сидит в кресле и, раскрыв рот, пытается зафиксировать образ мира, стучит о реальность своим грубым языком и мышлением, надеясь докопаться до “великой истины”. И гормоны переполняют его животный мозг, вызывая детскую радость от “познания”. Тысячи таких же отколышей смотрят на свои попытки понять жизнь иронично, заранее признавая свою глупость и ничтожность, что, однако, не спасает их от той же неудачи. Думаете, вселенная непостижима? Вот только мы – тоже ее часть. И что делать, как быть? Как относиться к жизни? Как прожить ее не зря? Единственный ответ, который я нашел: только мне самому дано знать и выбирать, как мне жить, что для меня есть мир, и что есть я сам в этом мире. Ничто и абсолют. Все во всем. Каждый и никто. И, по правде говоря, меня этот ответ вполне устраивает”.

День. Яд каплет сквозь его кору

The safe word is forgotten

Find pleasure only through pain

Inside this room

We can be famous forever

The Last Ten Seconds of Life – Pain is Pleasure

Человек, сидящий в бежевом кресле с глуповатым узором из мультяшных животных, бросил на психотерапевта взгляд из-под опущенных бровей.

– Вы меня не слушаете, доктор. Это непрофессионально.

– Просто расскажите, что вам не нравится в жизни, и я постараюсь убедить вас в том, что все не так уж и плохо.

– Уверены? Хорошо, слушайте. Начнем с самого начала. Я пытаюсь написать диалог, в котором жалуюсь психотерапевту на свою жизнь. А может и не психотерапевту, а просто какому-нибудь вымышленному знакомому. Или одному из тех придурков, которые втирают за карму, посыл сигналов вселенной, управление реальностью и так далее. Я еще не решил, кто вы, посмотрим, как пойдет. Возможно, вы так и останетесь несколькими репликами без четкого описания произносящего их человека, потому что мне лень, да и вообще я откладываю этот финал уже слишком долго, и теперь времени все меньше. Этот диалог входит в небольшой рассказ постмодернистского толка, целиком состоящий из отрывочных и слабо связанных между собой сюжетов, настолько маленьких, что их можно было бы назвать скетчами; а этот рассказ, в свою очередь, является частью столь же неклассического сборника сюжетов, который, в свою очередь… Постмодернистский – потому что мизанабим, рекурсия, интроспекция, профанация художественной ценности и все такое прочее, в том числе и презрение к постмодерну, хорошо укладывающееся в рамки постмодерна. Так вот, я пытаюсь его написать, но мне это очень трудно дается, потому что в некоторых предыдущих заметках я уже сполна поплакался о жизни, и делать это снова – значит обозначить жалость к себе как лейтмотив моего псевдотворчества, что не слишком здорово, с ударением на второй слог. Одна из самых больших моих проблем заключается в том, что я не могу с чистой совестью ныть и жалеть себя, потому что внутри у меня сидит злобный циничный карлик, который понимает, насколько жалко и нелепо выглядят мои пустые страдания, и постоянно мне об этом напоминает. Каждый раз, когда я пишу, говорю или просто думаю что-то подобное, этот роботоподобный, сухой и насмешливый человечек всеми своими нейронами противится такому поведению и высмеивает его. И наоборот – когда я не живу, а существую, функционирую, принимаю пищу, высыпаюсь, хожу на работу и утопаю в быту, другой персонаж, сопливый и лирический, ноет, колотит по голове изнутри и не дает мне функционировать нормально. И между этими двумя крайностями никогда не будет равновесия. Теперь, когда вступление сильно затянулось, я понимаю, что пора переходить к сути, но вспоминаю, что сути нет, и перехожу всего лишь к теме. Я всю жизнь делаю то, что не хочу делать – учусь бесполезным вещам, потому что это желание моих родителей, общаюсь с неприятными людьми, потому что это издержки общественного образа жизни человека, учусь другими бесполезным вещам в месте, которое ненавижу, а хожу туда только для того, чтобы не попасть в еще более отвратительно место и получить бумажку, которая служит простой формальностью для попадания в третье отвратительное место, необходимое для получения других бумажек, которые мне необходимо потратить, чтобы не мерзнуть на улице и не пухнуть от голода, чтобы не скучать, чтобы не быть одному, чтобы не сойти с ума. Чтобы быть в состоянии и дальше зарабатывать эти бумажки, необходимые для зарабатывания самих себя. Даже для нормального человека это странная система, а как насчет типа, который не знает, зачем живет, не видит впереди никакой цели, не идет ни к какой мечте? Понимаете? Смысл жизни в том, чтобы не умирать как можно дольше только потому, что не хотеть умирать – это норма, но потом все равно умереть, попутно создав еще несколько маленьких людей, обреченных всю жизнь крутиться на этой карусели безумия. Как вам это для начала?

– Что мешает вам ходить в те места, которые вам не отвратительны? Почему вы не поступили в другой ВУЗ, в тот, который бы вам нравился, где вы бы узнавали что-то интересное? Возможно, если бы вы занимались чем-то, что вам нравится, вы бы не стали так много задумываться о том, зачем вы это делаете.

– А есть где-нибудь университет лени, институт залипания в сериалы, высшая школа саморазрушения, академия фрустрации или еще что-то подобное?

– Как насчет более конструктивных занятий, вроде путешествий, общения с новыми людьми, поиска новых увлечений, участия в общественной жизни?

– Боюсь, что я в этом очень плох. Что касается общения и участия – я не чувствую связи с людьми, которых не знаю, не могу и не слишком-то хочу вливаться в новые компании, потому что я социальный инвалид, лишенный эмпатии на бытовом уровне, не умеющий найти точки соприкосновения и общего интереса, не умеющий вести себя, как часть группы, не умеющий поддерживать связи и проявлять социальную инициативу. Возможно, я бы сумел научиться всему этому, если бы испытывал острую необходимость, но меня эти дисфункции не особо беспокоят сами по себе, и лишь иногда я испытываю скуку, свойственную человеку, чья жизнь застоялась без влияния извне, лишенная новых впечатлений и опыта.

– То есть все, что вам необходимо – это валяться в постели, есть, курить, пить и развлекаться?