Смертельный выстрел

Не навевают веселья и крики, раздающиеся наверху, поверх крон деревьев. Подает голос козодой, зрение которого вопреки тьме позволяет ему разглядеть мотылька или мошку. Устав гнездиться на ветках, он взмывает ввысь. Козодои бывают двух видов, и каждый кричит по-своему, хотя оба выражают антипатию к «Уильяму». Один пусть и издает призыв «Би-ить Вилли!», но хотя бы рассматривает его как живого. Другой же видит в нем мертвеца и сочувствует безутешной супруге: «Чака Вилли вдова!»

Нарушают тишину миссисипской ночи и иные звуки. С высоты долетает гоготание дикого гуся, ведущего клин; время от времени слышится более мелодичный призыв лебедя-трубача, а иногда с тополя или кипариса слышится резкий, как звук пилы, клекот белоголового орла – он сердится, что какое-то животное подошло слишком близко и нарушило его сон. Внизу, в болотной осоке, раздается печальный стон кваквы, этой американской выпи, и тут же слышен рык самого отвратительного создания на земле – аллигатора.

Там, где к лесу примыкают поля – расчищенные под плантации участки, немногочисленные и далеко отстоящие друг от друга, – звуки становятся более жизнерадостными. Слышится песня раба, окончившего дневные труды, ее перемежают взрывы громкого хохота; лает собака, исправно карауля дом, а мычание и блеяние скота говорят, что охранять тут есть что. Созвездие крошечных огоньков, выстроившихся рядами, подобно уличным фонарям, выдает негритянский поселок, тогда как с полдюжины больших окон, освещенных более ярко, указывают на местоположение «большого дома» – усадьбы плантатора.

Для владений полковника Армстронга эта ночь особенная, огни тут горят позже, чем обычно. Часы на плантации вот уже час назад пробили девять, а окошки негритянских лачуг еще светятся, как и окна в «большом доме». В последнем ярко горят свечи, открывая сцену бурной деятельности, а хор голосов – в котором нет места смеху – смешивается со звоном цепей, а по временам с ударами молота. В окнах видны силуэты мужчин и женщин, хлопотливо бегающих туда-сюда.

Удивляться тут нечему: плантатор и его домочадцы готовятся к отъезду поутру. Все на виду и хлопочут – хотя час поздний, дел еще много.

И только одна обитательница усадьбы ведет себя странно. Это молодая девушка, которая выскальзывает в дверь и удаляется от освещенного дома, оглядываясь время от времени, не следит ли кто за ней и не заметили ли ее ухода.

Ее одежда выдает нежелание быть замеченной – она закуталась в плащ и поглубже надвинула капюшон. Едва ли этот маскарад способен кого-либо обмануть: даже самый флегматичный раб с плантации полковника способен с первого взгляда определить, кто скрывается под этим коконом из ткани. Он сразу узнает дочь хозяина, потому как никакой бесформенный наряд не способен скрыть королевскую фигуру Хелен Армстронг или лишить ее элегантности. Даже переодевшись в прачку, она будет выглядеть как дама.

Быть может, впервые в жизни она пробирается украдкой, согнувшись, а на лице ее отражается страх. Дочь крупного плантатора, хозяйка множества рабов, привыкает держаться прямо и властно. Но сегодняшняя ее миссия требует осторожности, и девушка не хочет, чтобы кто-из невольников отца узнал ее.

К счастью для нее, никто ее не замечает, в противном случае она не осталась бы незамеченной: ну какая женщина станет закутываться в плащ и надвигать капюшон, когда на улице жара в девяносто градусов по Фаренгейту![14]

Вопреки многочисленным огням, ей удается незамеченной выбраться за пределы пространства, которое они освещают. Дальше риска меньше: нужно миновать персиковую рощицу, растущую за домом. Еще проще проскользнуть через калитку, выходящую на дорогу к лесу. Едва ступив под сень густо растущих деревьев, Хелен исчезает во тьме, которая еще гуще благодаря пасмурности ночи. Но едва ли эта пасмурность сохранится надолго – подняв глаза к небу, девушка видит, что затянувшая небо облачная пелена разрывается, и тут и там сквозь нее проступают звезды. Не успевает она достичь дальнего края расчищенной под поле вырубки, как на горизонте появляется светлый пояс, предвещающий восход луны.

Хелен не дожидается этого события, но бросается в погруженный в тень лес, невзирая на таящиеся в нем опасности.

Глава 11

Под деревом для свиданий

Все еще крадущейся походкой, бросая по сторонам настороженные взоры и оглядываясь, а по временам останавливаясь, чтобы прислушаться, Хелен Армстронг продолжала свою ночную вылазку. Вопреки темноте, она придерживалась определенного направления, как если бы направлялась к конкретному месту по важной причине.

Надо ли говорить, какое намерение влекло молодую девицу через лес в такую позднюю пору? Конечно, это была любовь, любовь тайная, неразрешенная, а возможно, и неодобряемая человеком, имеющим над нею власть.

Любовь влекла Хелен к цели, тогда как страх перед отцом, а вовсе не холод заставлял ее кутаться в плащ и прятаться под капюшоном. Прознай ее родитель о цели этой прогулки, та бы не состоялась. И девушка прекрасно это осознавала. Ее отец потерял имущество, но сохранил гордость, цепляясь за мираж былого социального превосходства. Знай он, что его дочь в почти полуночный час идет через лес одна, на встречу с мужчиной, которого еще совсем недавно прохладно принимали в его доме, поскольку Клэнси не входил в избранный круг общества; имей полковник Армстронг дар ясновидения, он мог, отбросив сборы, схватить винтовку и кинуться в погоню за непослушной девицей. И вполне возможно, сделался бы виновником трагедии вроде той, которую мы описали выше, пусть даже не такой отвратительной.

Идти Хелен было недалеко: с полмили от дома, и потом не более четверти за пределы зигзагообразной изгороди, образующей границу между маисовыми полями и первозданным лесом. Путь ее лежал к подножью дерева, большой магнолии, настоящей королевы окрестностей. Дерево это было ей хорошо знакомо, как и дорога к нему.

Остановившись под его раскидистыми ветвями, она откинула капюшон, открыв лицо. Теперь ей нечего было бояться – негры не ходили сюда ночью, разве что иногда забредали, охотясь за опоссумом или енотом, но такая вероятность была слишком мала, чтобы ее беспокоить.

Хелен застыла в ожидании. Мерцание светлячков выхватывало из темноты ее лицо, заслуживающее лучшего освещения. Но даже в этом слабом свечении ее красота не вызывала сомнения. Чертами она сходна была с цыганкой, а вкупе с плащом вид у нее был очень подходящим к месту действия – лесной чаще.

Лишь несколько кратких мгновений провела девушка в неподвижности. Как раз столько, чтобы восстановить дыхание, сбившееся после быстрой прогулки среди деревьев, особенно трудной в темноте. Сильные чувства тоже заставили ее сердце биться чаще.

Дожидаться, пока улягутся и они, Хелен не стала. Приподнявшись на цыпочки, красавица протянула руку и стала ощупывать дерево. По мере того как ее белоснежные пальцы обшаривали кору, светлячки разбегались в стороны и наконец собрались по краям овального отверстия, обозначающего дупло. Туда-то и сунула она руку. Затем вытащила ее. В дупле было пусто.

Поначалу на лице ее не отразилось разочарования. Напротив, на освещенных тусклым фосфорическим сиянием чертах читается скорее удовлетворение. Это впечатление подтвердили и слова, сорвавшиеся с ее уст.

– Он забрал его! – с радостью воскликнула девушка.

Но скоро в том же неверном свете стала заметна перемена, тень легкой досады.

– Но почему он не оставил ответа?

Так ли она уверена, что ответа нет? Уверена Хелен не была, но твердо вознамерилась проверить.

Приняв решение, она снова повернулась к дереву и засунула нежную ручку в дупло сначала по запястье, а затем по самый локоть, и обшарила полость. На этот раз с ее уст сорвалось восклицание, выражающее недовольство. Красавица обижена, даже рассержена.

Приняв решение, она снова повернулась к дереву

– Почему было ему не написать в нескольких словах, придет он или нет? Да хоть одно слово – ждать ли его? Да и ему давно пора быть здесь, назначенный час уже наступил, и даже миновал!

Это было не более как предположение, она могла ошибиться и обвинять напрасно. Вынув из-за пояска часы, Хелен поднесла циферблат к глазам. Только что взошедшая луна позволяла разобрать цифры. В ее лучах стеклышко часов сверкнуло, равно как украшенные камнями золотые перстни на пальчиках мисс Армстронг. Но лицо девушки приняло выражение огорчения и досады: стрелка показывала десять минут сверх срока, назначенного ею в письме.

Значит, ошибки во времени нет, и часы тоже врать не могут – они у нее не из дешевых. Это вам не продукт из Германии или из Швейцарии, и не жалкий хлам из страны янки, к которому она как истинная южанка относится с презрением – это вам товар от солидного английского производителя, точные, «как солнце», механической работы часы «Стритер».

– Он опаздывает на десять минут, – раздраженно заявила девушка, целиком полагаясь на свой хронометр. – И ответа на мое письмо тоже нет. А между тем он должен уже получить его. Кто другой мог взять его? Никто. О, как это жестоко! Раз он не явился, мне нужно идти домой.

Закутавшись в плащ, красавица набросила на голову капюшон. Однако еще некоторое время она помедлила, прислушиваясь. Никакие звуки, никакие шаги не прерывали ночного молчания, исключая треск сверчков и уханье сов.

Девушка снова посмотрела на часы; стрелки сообщили, что от намеченного для свидания срока прошло целых пятнадцать минут, скоро минет уже двадцать.

Хелен решительно прицепила часики к поясу, ее досада сменилась гневом. Тот, в свою очередь, был вытеснен решимостью, суровой и бесповоротной. Лунный свет и сполохи светлячков меркнут в сравнении с блеском глаз рассерженной женщины. А Хелен Армстронг действительно рассердилась.

Поплотнее запахнув плащ, девушка отошла от дерева. Но не успела уйти из-под его кроны, как шаги ее замерли. Она услышала шорох сухих листьев и шелест еще зеленых. До нее донеслись тяжелые, уверенные шаги – мужская поступь.

Показалась приближающаяся фигура; она виднелась не отчетливо, но явно была мужской. Но разве не мужчину Хелен здесь дожидалась? «Он задержался, наверняка по какой-то веской причине», – подумала дочь полковника, и печаль ее словно рукой сняло.

Обида прошла, стоило ему оказаться рядом. Но как и подобает настоящей женщине, Хелен решила показать, что ее прощение надо еще заслужить, поэтому начала с упреков:

– Ну наконец-то! Как замечательно, что вы соизволили-таки прийти. Пословица говорит: «Лучше поздно, чем никогда». Может, вы полагаете, что это утешение меня устроит? Да только вы ошибаетесь, если думаете обо мне так. Я пробыла здесь достаточно долго, и больше медлить не намерена. Доброй ночи, сэр! Доброй ночи!

Тон ее слов был насмешливым, а слова язвительными. Она старалась, чтобы они прозвучали именно так, но только с виду. Но с целью сильнее испугать провинившегося возлюбленного девушка запахнула поплотнее плащ и повернулась, словно собираясь уходить.

Приняв ее намерения всерьез, мужчина встал на тропе, преграждая ей путь. Вопреки темноте Хелен увидела, что руки его простерты к ней, как будто в мольбе. Поза говорит о сожалении, раскаянии, покорности – он готов на все, лишь бы смягчить ее.

И она смягчилась и готова броситься к нему на грудь и обнять, с любовью и прощением.

Но, оставаясь женщиной, Хелен решила оставить последнее слово за собой, чтобы ее уступка казалась более ценной.

– С вашей стороны очень жестоко подвергать меня такому испытанию, Чарльз! Чарльз, почему вы так поступили?

Не успела она закончить фразу, как тень набежала на ее черты, словно облако, закрывшее солнце. Причина ее – внешность стоящего напротив мужчины. Перемена в положении, совершенная парой относительно друг друга, позволила луне осветить его лицо. Это не тот мужчина, которого красавица ожидала тут встретить!

Кто он такой, стало ясно из следующих его слов:

– Вы заблуждаетесь, Хелен Армстронг! Я – не Чарльз, я – Ричард. Меня зовут Ричард Дарк.

Глава 12

Не тот мужчина

Ричард Дарк вместо Чарльза Клэнси!

Трудно выразить словами душевное состояние Хелен Армстронг, когда она убедилась в своей ошибке. Ею в одинаковой степени овладели раздражение и стыд, потому что она оказалась в очень неловком положении. Своими словами и притворными упреками девушка серьезно скомпрометировала себя.

Она не упала в обморок, не испустила крика, который мог бы обличить ее смятение или удивление. Нет, она была не из таких женщин. Она просто сказала:

– Ну, что же, сэр, хоть вы и Ричард Дарк, это еще не дает вам права мне досаждать. И еще менее – вмешиваться в мои дела. Я хочу побыть одна, и потому прошу вас меня оставить.

Этот холодный и твердый тон обескуражил его. Он надеялся, что стыд быть захваченной врасплох должен смягчить ее, а может быть, и довести до покорности.

Напротив, он вскоре увидел, что только усилил ее досаду; руки его невольно опустились, и он хотел дать ей дорогу, но попытался оправдаться.

– Мне жаль, если я вам досаждаю, мисс Армстронг, – сказал он, – это произошло совершенно случайно. Узнав, что вы оставляете наши места и уезжаете завтра, я шел попрощаться. Мне очень жаль, что я выбрал эту дорогу и случайно встретился с вами; я сожалею об этом тем более, что вижу, вы ожидали кого-то другого.

Девушка некоторое время молчала, все еще потрясенная и разгневанная этим непрошенным вмешательством.

– В таком случае зачем же вы загораживаете мне дорогу? – заявила она, взяв себя в руки. – Я же сказала, что желаю побыть одна.

– О, если вам угодно, я избавлю вас от своего присутствия, – сказал Дарк, отступая в сторону. – Я шел к вашему отцу попрощаться, – продолжал он. – Но раз вы не собираетесь в ближайшее время уходить, то, может быть, я могу передать ему сообщение от вас?

Это было сказано, очевидно, в насмешку, но Хелен не обратила на это внимания; она желала лишь отделаться от человека, который явился так некстати. Чарльза Клэнси, полагала она, могла задержать какая-нибудь неизвестная причина. Надеясь, что он еще придет, девушка внимательно и быстро оглядела лес. Несмотря на темноту, взор этот не ускользнул от Дарка.

Не дожидаясь ответа, Ричард продолжил:

– Судя по допущенной вами ошибке, я предполагаю, что вы ждали мужчину, которого зовут Чарльз. Единственный известный мне в округе человек с этим именем – это Чарльз Клэнси. Если вы дожидаетесь его, я могу избавить вас от необходимости оставаться долее под влиянием ночной сырости, потому что он не придет.

– Что вы хотите сказать, мистер Дарк? Зачем вы это говорите?

Слова Дарка произвели ожидаемое впечатление – гордая девушка забыла про осторожность. Последнюю фразу она произнесла в смущении и необдуманно.

Ответ Дарка был готов заранее, чтобы с дьявольским коварством еще более смутить и ранить ее.

– Потому что я точно знаю, – небрежно бросил Дик.

– Откуда? – вновь против воли промолвила девушка.

– Ну, я встретил Чарльза Клэнси сегодня утром; он сказал мне, что отправляется в дорогу. И как раз уже собирался, когда мы свиделись. Кажется, тут замешаны сердечные дела: у него есть хорошенькая креолка, живущая близ Натчеза. Кстати, он показывал ваш портрет, который, по его словам, получил от вас. Сходство поразительное. Извините, мисс Армстронг, если я вам скажу, что мы с Клэнси почти поссорились по поводу этого портрета. У него была еще фотография его возлюбленной креолки, и он утверждал, что она красивее вас. Правда, мисс Армстронг, вы не уполномочивали меня быть вашим защитником, однако я не мог выдержать и категорически заявил Клэнси, что он ошибается и что я готов повторить это ему и всем, кто не признает, что Хелен Армстронг – самая прекрасная особа во всем штате Миссисипи.

К концу этой льстивой речи Хелен Армстронг не было уже дело до самозваного защитника, да и до всего остального. Сердце девушки готово было разорваться. Она любила Клэнси, призналась ему в этом в письме. А он насмеялся над нею, пренебрег ради какой-то креолки. И это была правда, иначе каким же образом Дарк мог все узнать? Но еще хуже было то, что Клэнси похвалялся своей победой, показывал ее фотографию, наслаждался триумфом.

– О Боже!

Это восклицание вырвалось из уст Хелен Армстронг, когда описанные выше горькие мысли промелькнули в ее голове. Едва сдерживая рыдания, она повернулась к дому.

Дарк считал случай благоприятным и еще раз бросился к ней, на сей раз упав на колени.

– Хелен Армстронг! – воскликнул он в пылу страсти, если не совсем чистой, то, по крайней мере, сильной и прочувствованной. – Зачем вы любите человека, который насмехается над вами? Я вот люблю вас истинно, безумно, больше жизни; вам еще не поздно взять назад отказ на мое предложение. Сделайте это, и вам не будет больше надобности ехать в Техас. Имение вашего отца будет принадлежать ему и вам. Скажите, что вы согласны быть моей женой, и все ему будет возвращено, все пойдет по-прежнему.

Она терпеливо дождалась окончания его речи и, хотя и не могла дать себе отчета, искренность его тона удержала ее на минуту. На миг девушка замерла в нерешительности. Но мгновение это скоро прошло, горечь вступила в свои права; слова Ричарда Дарка не только не стали бальзамом, но, казалось, лишь растравили ее рану. На его просьбу она ответила, как и прежде, одним словом. Но теперь повторила его трижды и тоном, исключающим сомнения.

Произнеся его, Хелен удалилась прочь гордым шагом и презрительно взмахнула рукой, дав ухажеру понять, что не намерена слушать его дольше.

Дарк застыл на месте, униженный, злой, и в глубине трусливого своего сердца устрашенный и подавленный. Поэтому он не осмелился последовать за ней, но остался стоять под магнолией, а в ушах у него эхом раздавался ее решительный, трижды произнесенный отказ:

– Никогда, никогда, никогда!

Глава 13

Охотник на енотов у себя дома

Когда Синий Билл вернулся с неоконченной охоты на енотов, над полями плантации Эфраима Дарка еще догорали последние лучи солнца. Негр вошел в поселок крадучись и настороженно озираясь.

Он знал, что многие товарищи знали про его вылазки «за енотами» и наверняка удивятся такому скорому возвращению охотника. Они могут потребовать у него объяснений, которые Билл не горел желанием давать.

Чтобы избежать расспросов, невольник крался между хижин, продолжая зажимать под мышкой своего пса, который мог побежать на запах какой-нибудь стряпни, готовящейся на чьей-нибудь кухне, и тем выдать присутствие хозяина в поселке.

К счастью для охотника на енотов, лачужка, владельцем которой он себя гордо именовал, стояла с краю в ряду домов, ближе к лесу, и у него были все шансы пробраться в нее, не подвергаясь особому риску привлечь к себе ненужное внимание.

Его и впрямь не заметили, но на этом злоключения его не закончились.

Семья Синего Билла состояла из его супруги Фебы и нескольких полуголых негритят. Малышня повисла на отце и замельтешила вокруг него. Можно было бы подумать, что, воссоединившись с близкими, он оказался наконец в безопасности и мог с облегчением выдохнуть, но не тут-то было. Ему предстояло серьезное испытание. От острого глаза Фебы не ускользнуло, что муж вернулся с охоты непривычно рано, сумка его пуста, а собаку он тащит на руках. Негритянкой овладело удивление, смешанное с острым любопытством.

Женщина она была не из тех, кто способен молча томиться в неизвестности. Уперев руки в боки, она обратилась к своему темнокожему повелителю:

– Господь милосердный, Билл! И чой-то ты так скоро вернулся? Ни енота не добыл, ни опоссума! И пса своего притащил таким странным манером! Да и часа не прошло как ты на охоту-то отправился! Когда это видано, чтобы ты ворочался домой с пустыми руками и не принес ничего, кроме старой псины? Выкладывайте-ка все как на духу, масса Билл!

Встретив такой прием, охотник выронил своего четвероногого товарища, с глухим стуком приземлившегося на пол. Потом уселся на стул, но в разъяснения пуститься не спешил.

– Выбрось из головы, девчонка! – сказал он. – Подумаешь, вернулся пораньше – ничего эдакого. Смекнул я, что эта ночь не шибко удачная для охоты на енота. Вот и решил, что лучше будет оставить животину в покое.

– Ну-ка, посмотри мне в глаза, Билл! – потребовала неумолимая супруга, положив руку ему на плечо и вперив в мужа пристальный взгляд. – Не верю я твоим объяснениям. Неправду ты мне говоришь!

Под проницательным взглядом охотник съежился, словно и в самом деле совершил что-то дурное, но требуемые пояснения не давал, по-прежнему не зная, как поступить.

– Что-то за этим есть, – продолжала его прекрасная половина. – Есть у тебя какая-то тайна, ниггер, я это по глазам твоим вижу. Стоит мне на тебя глянуть, и я сразу вижу, когда ты меня обманываешь – как в тот раз, когда строил шашни смуглой Бет.

– Да чего ты городишь, Феба! Смуглая Бет тут ни при чем, клянусь!

– А кто сказал, что при чем? Нет, Билл, то дело прошлое. Я просто вспомнила о нем, потому что вид у тебя точно такой, как когда Бет тебя обхаживала. Сейчас я говорю, что ты сам не свой. Говори, где собака зарыта, выкладывай все начистоту!

Говоря это, Феба не сводила с мужа проницательного взгляда, внимательно наблюдая за выражением его лица.

Но выдавать оно могло немногое. Будучи коренным африканцем, Билл выразительностью черт мог потягаться с каменным сфинксом, да и краснеть не умел. Как уже упоминалось, кожа его была, как черное дерево, и имела синеватый отлив, благодаря которому охотник и получил свое прозвище.

Он твердо выдержал пытливый взгляд и на какое-то время сумел ввести Фебу в заблуждение.

Только после ужина, скромность которого отчасти объяснялась его неудачной охотой, сердце Синего Билла дрогнуло, а язык развязался. Точная причина неизвестна, но, так или иначе, перед тем как отойти ко сну, он все как на духу рассказал спутнице дней своих, поведав обо всем, что видел и слышал в кипарисовом болоте.

Сообщил и о подобранном письме. Осторожно вытащив его из кармана, он передал его жене на осмотр.

Феба одно время была прислугой в доме и состояла горничной при белой госпоже. Было это в золотую пору юности, в старой доброй Виргинии, до того как ее отправили на запад и продали Эфраиму Дарку, где ее ждала злая судьба обычной невольницы. Но прежняя владелица немного научила ее грамоте, и в памяти Фебы сохранились еще остатки былого образования – достаточные, чтобы разобрать письмена, попавшие к ней в руки.

Сначала она поглядела на фотографию, поскольку та первая выпала из конверта. Не требовалось много усилий, чтобы понять, кто на ней изображен. Эта дама была слишком прекрасна, чтобы не восхищать даже самого скромного раба в поселке.

– Какая красивая молодая леди, – заметила негритянка, в течение некоторого времени изучая портрет.

– Тут ты права, Феба. Красивая, как ни одна другая белая девушка, которую мне, ниггеру, доводилось видеть. И такая же добрая. Какая жалость, что она уезжает отсюда! Много чернокожих будут скучать по милой белой госпоже. И масса Чарльз Клэнси тоже будет скучать! Господи! Я же совсем забыл: он может и не будет скучать, потому что уже умер, наверное! Если так, то это она будет скучать по нему, ей-богу. Все глаза выплачет.

– Так ты думаешь, между этими двумя что-то было?

– Думаю? Кому ж знать, как не мне, Феба! Я много раз встречал их в лесу, когда ходил за енотом. Видел их вместе. Белая леди и джентльмен не стали бы встречаться, если бы не имели чувств друг к другу. У нас, у черного народа, тоже так заведено. А еще твой ниггер наверняка знает, что они были влюблены. Джул сказала про это Юпитеру, а тот по секрету сообщил мне. Они давно друг друга любили, еще до того как масса Чарльз в Техас уехал. Только вот полковник Армстронг – это большой человек, он и слышать про это не хотел. Да если он прознает, то застрелит массу Чарьза, если тот уже не покойник. Будем надеяться, что нет. Вот что, девочка, открой-ка это письмо и давай посмотрим, что там пишет там леди. Это точно она его написала. Вдруг это прольет свет на это темное дело.

Следуя этому внушению, Феба достала письмо из конверта и развернула, а потом, держа поближе к сальной свечке, прочитала от начала до конца.

Этот подвиг занял немало времени, потому как ее академические таланты, не блестящие и в лучшие времена, без постоянной практики сильно потускнели с годами. В конечном итоге сумела разобрать смысл и передала его Биллу, который слушал ее, развесив уши и вытаращив глаза.

Покончив с чтением, оба некоторое время сидели молча, размышляя над открывшимися им причудливыми обстоятельствами.

Синий Билл первым обрел дар речи.

– Многое, про что сказано в этом письме, я и прежде знал, а что-то было и новое, – сказал он. – Но не важно, новое это или старое, другим людям ни к чему знать, про что написала молодая леди в этом послании. Нет, Феба, ни единое словечко не должно сорваться с наших уст. Мы спрячем письмо, и никто даже не узнает, что оно у нас было. И чтоб никто не пронюхал, что твой ниггер его нашел. Ежели такое обстоятельство выйдет наружу, добра не жди: исполосуют Синего Билла кнутом, а то и под насос засунут. Так что дай мне, Феба, слово, что никому не расскажешь. Дело это опасное, отчаянное.