Преданные империей. Записки лейтенанта

В тот период, когда его оседлал наш 186 полк, передислоцируясь с севера страны, где были взяты города Тулукан и Файзабад, потери на марше составили около 30 человек, которые задохнулись в катакомбах тоннелей Саланг угарным газом из-за ошибок командования. Это суммарные потери нашего полка и ракетной бригады, вклинившейся в наши ряды. Глупые, ненужные потери

Кто не знает, что такое Саланг, тот не видел Афганистан. Это – истина. Один из самых высотных маршрутов, рассекающих Гиндукуш на равные части, была эта самая трасса, по которой наш боевой полк двигался в сторону Кабула, для оказания еще большей помощи бедному афганскому народу.

Уже на подходе к системе туннелей, стоявший на её охране взвод ДШБ распределял очередность прохождения по нему между ракетной бригадой и нашим полком. Мешать одну броневую технику с другой было неразумно. Хотя мы и представляли собой единую армию оккупантов-интернационалистов, но разные командиры могли отдавать разные приказы, что и привело к трагедии, оборвавшей жизни почти взводу солдат и офицеров Советской Армии.

Так как десантуре было по большому счету все равно кого пускать, они и открыли ставни ада для обоих подразделений, и что самое интересное, не понеся никакой ответственности за погибших в угарном газе. На боевые потери списывали жизни и технику. Жестокое существование и трусость. Вшей и болезни, затронувшие рядовой состав. А также глупые приказы, раскрывающие слабость тактической выучки всех командиров, от ротного звена, до полкового. А также неумелое командование в бою, что являлось практическим предательством интересов вооруженных сил.

Моторы надрывались из последних сил, таща к вершине броню, в которой устроились советские солдаты, увешанные оружием по самое «не могу». Высота за 4.000 метров, дыхание становилось рваным, как брезент ГАЗ-66, в его кузове устроились партизаны, навалив на себя матрацы, согреваясь лишь своим дыханием. Они вообще обладали талантом выживать в самых критических условиях жизни. Температура приближалась к минус 30 по Цельсию, отчего печки в кабинах работали на полную мощь. Но все равно мерзли.

Мне достался тягач ГАЗ-66 без лобового стекла, которое я расстрелял, целясь в басмача на севере страны. Прикрытый фанерой, обернутой в солдатское одеяло, все равно сквозь щели проникал мороз, не позволяя даже на миг закрыть глаза.

Минус тридцать. Дыхание превращалось в изморозь за десять сантиметров от рта и падала на колени умирающими надеждами. Никогда больше так мерзнуть мне не приходилось. От него мысли переставали вырабатываться, превращая мозг в ненужную часть головы, не согреваемую даже зимней шапкой с завязанными ушами. Всё чаще попадались заглохшие машины, БМП и БТР, водители которых копались в моторах голыми руками, обмораживая пальцы. Некоторые работали, сбросив ватники, в свете ручных фонарей, по локоть в бензине.

Респект и уважуха вам, как сказали-бы сейчас молодые парнишки, не нюхавшие пороха. Честь и слава, поправили-бы их те, кто прошёл этот скорбный путь.

Честь и слава!

Черный асфальт змеёй полз вверх, заползая в нутро тоннелей. По нему шла сильнейшая армия в мире, пугая афганцев своей мощью. Но те почему-то не боялись. И это было странно.

Постоянно останавливаясь, как это делают альпинисты в горах при штурме высоты, мы упорно ползли вверх, преодолевая Гиндукуш по Салангу. Отставшие машины никто не ждал – есть техническая поддержка в лице майора Китова – зампотеха батальона. Заглохшие автомобили он или брал на буксир, или помогал с ремонтом, в основном советами. Но при марше и этого было достаточно. При всей моей нелюбви к этому человеку, могу сказать лишь слова благодарности его мужеству при преодолении Саланга.

Где-то на высоте за 4.200 метров, если судить по карте, на которую мне постоянно приходилось посматривать, в очередном окне остановка было особенно долгой. Батарея вперемежку с БМП-1 старшего лейтенанта Заколодяжного застыла на шоссе между двумя тоннелями. В колонну боевых машин затесался кунг прапорщика Кикилева – начальника продовольствия батальона, забитый продовольствием. Двигатели не выключали, так как завести их по новой, было практически нереально. Даже с толкача. Уж больно сильно был разрежен воздух.

В черной дыре впередистоящего тоннеля исчезала голова колонны из боевой техники, в основном на гусеничном ходу. Причины остановки никто не знал, поэтому решили размяться языками, а заодно и размять кости и мышцы, задубевшие от долгой неподвижности. И повылезали из кабин, благо на воздухе было ненамного холодней. Удалось уговорить Кикелева выдать одну буханку хлеба из батальонных запасов, которую мгновенно разодрали не десяток частей, исчезнувших в голодных желудках.

Стоим долго. Почти час. Так долго мы еще не останавливались и причина в столь длительной остановке нас, по меньшей мере, не волновала. В этот момент из жерла тоннеля, в котором скрылся хвост колонны из БМП-1, тонкая сизая струйка отработанных газов превратилась в дыхание дракона, изрыгающее из себя клубы черного дыма.

Предчувствие чего-то страшного коснулось лиц всех стоявших в круге и куривших сигареты.

– Ни хрена себе, – это Заколодяжный подал голос.

– Всё. Кирдык котёнку, – прокомментировал, увидев дым, капитан Князев, смачно жевавший свой кусок.

И в этот момент где-то внутри черного сгустка ужаса раздался одиночный выстрел. Затем еще. И еще. Из тоннеля стали появляться люди, с настолько серыми лицами, что казалось, шли мертвецы. Я бросился внутрь, в плотное тело черного дыма, прикрыв лицо шарфом. Рядом со мной оказался кто-то из офицеров и несколько солдат. Мы вбежали в ночь, окутанной ядовитыми парами. Дышать было практически невозможно. Угарный газ проникал в легкие, даже сквозь тонкую материю шарфа, вызывая спазм. Тогда я понял, какого было узника Освенцима, и впервые пожалел евреев.

Первого встречного нам лежащего партизана, я пытался поднять, но не смог. Слишком уж был тяжел. Тогда схватив за лацкан воротника, потянул его к выходу по черному асфальту. Справа и слева от меня бойцы хватали упавших людей и тащили на воздух. Многие были без сознания. Боковым зрением я увидел, как старший лейтенант Игнатенко – замполит 3 роты тащит на себе Кондратенкова Володю. Чтобы представить сиё действие, надо понимать, что Кондратенков весит около девяносто килограмм, а Игнатенко – чуть более пятидесяти. Несколько партизан, под руки выводят на воздух еще одного бойца. Я видел сквозь сизый дым пару человек лежащих под колесами автомобиля без движения. Чтобы вытащить их не хватало ни воздуха, ни сил.

В очередной раз, выползая из тоннеля, я упал в снег, на мгновение потеряв сознание, но быстро пришел в себя от голоса Бенисевича (убит 11 мая 1980 года):

– Товарищ лейтенант, вам плохо?

– Нет… все нормально, – оглянувшись по сторонам, заметил, как росло количество тел, лежащих на выходе из тоннеля у трака БМП-1, стоявшего ближе всего к въезду.

Я видел синие трупы на искрящее чистом снеге на высоте 4000 метров, словно бревна, аккуратно сложенные вдоль дороги. Вот, оказывается, какая бывает Смерть. Никто из спасенных не шевелился. Офицеры и рядовые отдали свои жизни… за что? Даже сейчас, спустя стольких лет после вторжения, на этот вопрос никто не знает ответ. Потому что ответа нет. И никогда не было. Потому что давать ответы – для слабаков. В Советской Армии таких нет.

Одни говорят – интернациональный долг. А понимают ли те, кто говорит об этом, ЧТО ТАКОЕ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ ДОЛГ? К чему мы все пришли со своим интернациональным долгом? Ведь РАЗВАЛ СССР начался именно с начала выполнения этого самого интернационального долга. Может лучше назвать – оккупация? Конечно, слух режет. Да и какая это оккупация, если нас попросили. Но, если попросили, то какой это долг? И кто теперь больше должен? Мы – им, или они – нам? В чём измерять интернациональный долг. В трупах афганцев, или в телах наших погибших солдат?

Задумайтесь…

Коммунистическая идеология не отпускает. Но нынешние реалии не сильно отличаются от реалий тех дней. И если сегодня наша помощь Северной Осетии (эту фразу я писал во время шестидневной войны с Грузией) это и есть ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ долг, долг любого ПОРЯДОЧНОГО государства, то то, что мы выполняли в Афганистане не ложиться на матрицу вообще какого-либо долга. Ибо мы ИМ НИЧЕГО не были должны. Но до сих пор продолжаем тупо повторять что-то про свой долг.

У России такая судьба. Судьба быть на стороне слабых. На стороне правды. На стороне разума. Это карма, скажет индус, или доля, ответит русский. Это печать на лбу, это путь, по которому идёшь, чтобы искупить прежние ошибки.

Сирия. Мы спасли эту страну. Мы переломили хребет террористам, измывавшимся над народом. Но задумаемся, что мы получили в Сирии. И ответим – военные базы. Что дал нам Афганистан? Потерянное поколение, жившее на лжи.

Солнце медленно садилось за горизонт. Было около 2 часов дня, когда начался весь этот кошмар. Чувствуя в ногах слабость, мне меньше всего хотелось вновь залезать внутрь тоннеля, из которого продолжали ползти люди. Многих тащили на спине более выносливые товарищи. Подкатившая рвота выворачивала внутренности наизнанку. Я взял в руки снег и обтер им лицо. Не помогало. В глазах двоилась картинка, и я никак не мог сфокусироваться на стоявших неподалеку машинах.

– Ты что здесь делаешь? – Князев материализовался передо мной злым гением Гиндукуша. – Быстро к своим бойцам. И занимайтесь личным составом, лейтенант.

– Я помогал ребятам….

– Я сказал, занимайтесь своим личным составом, и не суйтесь, куда не следует. Ясно?

«Пошел-бы ты на …уй!» в сердцах проговорил я про себя, оглянувшись за спину. В данной ситуации мое мнение совпадало с мнением моего внутреннего голоса. Что в Афганистане случалось достаточно редко.

На белом снеге обочины лежало около тридцати тел с почерневшей кожей. У многих из рта все еще выползала рвотная масса. У некоторых голова была в крови. Лишь позднее я узнал, что многие солдаты стрелялись, самовольно уходя из жизни. Тогда я подумал, что сам так никогда не уйду и буду ломать себя, но выдержу любые испытания. Как бы жизнь не складывалась. Как бы меня не ломало.

В тот день, 23 февраля – день Советской Армии и Военно-морского флота, погибло от самострелов и задохнулось в угарном газе около тридцати человек (26, если быть точным) из нашего 186 полка и ракетной бригады.

С праздником, дорогие товарищи!

Капитан Князев смотрел на весь этот ужас со стороны, никому не помогая. В его глазах явственно читалось нечто от животного ужаса, которым он заразился ещё тогда, в полку, когда впервые узнал, куда он может попасть. И этот животный страх уже не отпустит его никогда. До самой смерти.

Команду вперед передали по рации спустя полчаса. После того как саперы очистили проход от перевернувшейся техники и трупов. Проходя в тоннеле ТО место, я заметил на бетонной стене следы от пуль и широкую промоину исцарапанного бетона, оставленного танком. Что же испытали на себе солдаты, оказавшиеся в угарном плену? Какие мысли проскользнули по их извилинам, коли единственным решением, для них, было застрелиться? Неужели человек способен дойти до точки, за которой нет возврата. И от этих мыслей стало по-настоящему страшно.

Кабул – Париж Востока

До того, как мы въехали в Кабул, на несколько дней остановились на аэродроме в Баграме, где базировались наша авиация: истребители и штурмовики. Там же располагались разведчики, ежедневно тренирующиеся в рукопашном бое. Было интересно наблюдать за ними, упорно отрабатывающими тот или иной прием каратэ. Их гортанные крики пугали птиц на несколько километров вокруг.

В полку, в Алма-ате, нас, занимающихся каратэ было человек пять. Одного из них – начальника финансовой службы помню до сих пор. Это был капитан. Статный. Умный. Интересный собеседник. Не знаю, по какой причине, но он оказался в том месте, где МИ-8 потерпел катастрофу в этом самом Баграме. Лопастями ему перебило обе ноги. Рядом пострадало еще несколько бойцов и офицеров. И это все, потери не боевые, к тому времени превышающие боевые раза в два.

Он и еще один парень из второго батальона вместе со мной ходили на тренировки в СКА в Алма-Ате. Тогда мне казалось, что я прикоснулся к одной из тайн века. На третьей тренировке меня пригласил в свою личную группу сен-сей – тренер, имеющий коричневый пояс, для меня – вершина боевого искусства. До одури отрабатывая ката, я и в мыслях не держал, что когда-то сам стану учителем по боевым искусствам. Буду тренировать в Японии и Венгрии, Грузии и России, отдав этому делу более 35 лет своей жизни. И всегда знал, что умение жестко бить нам, русским пацанам, пригодится.

Но мы отвлеклись….

Остановились мы у въезда в город Кабул, там, где ранее располагались королевские конюшни. У подножья горы. С видом на Дворец Амина. Расставили палатки. Стали обживаться. Думали надолго, а оказалось – на месяц с небольшим. Но и этого времени было достаточно, чтобы не только прийти в себя, но и более внимательно рассмотреть страну, которую оккупировали, или, как говорили тогда – выполняли интернациональный долг.

После севера, где жизнь сохранилась на уровне каменного века, столица отличалась особым восточным шармом. Пехоте запрещали высовываться из брони, но во время марша минометчики имели преимущество в обзоре внешнего мира. Современные магазины с аппаратурой, от которой захватывало дух. Телевизоры, видеокасеттники, комбайны… По сравнению с нашими «Электрониками» местные «Шарпы» представлялись вершиной технологии. Ой, мама! Джинсы!!! Синие, черные, красные, голубые, зеленые! Рубашки военного образца, гражданские, хаки, черные, с лейблами, и без. Мадэ ин США, мадэ ин Джапан. Мама – держи меня!

Когда-то Кабул называли Парижем Востока. И мы побывали в самом его центре. Там, где индусы торговали электроникой.

Часы! Сейки! Из золота. Из бронзы. Из алюминия. Из чугуна. Кварцевые. С бриллиантами. С арабскими цифрами. Без цифр. Электронные. Механические. С автозаводкой. Без заводки. Голова шла кругом. Однажды остановившись у одного из таких магазинов, проторчали в нем более часа, с трудом оторвав взгляд от сверкающих витрин капитализма. Полученная, пиздюлина от Князева, за опоздание была компенсирована приобретенными положительными эмоциями.

Встречали нас индусы, а они в Кабуле, как евреи в России – сейчас, вся торговля и финансы у них в руках, радушно. С уважением. Думая, что мы и будем их настоящими покупателями. В принципе, думать никому не запрещено. Мало что знающие об СССР, им казалось, что они видят перед собой не шайку бандитов – небритых, грязных и с оружием наперевес, а сильнейшую армию мира. Но вся печать была в том, что и мы также считали.

Проблемы начались после того, как несколько советских солдат силой оружия откровенно раскулачили пару лавок с ширпотребом. На Востоке слухи расходятся со скоростью пули, выпущенной из ствола. Фактов столь отвратительного поведения интернационалистов было столько, что практически вся столица Афганистана вышла на демонстрации против ввода Советских войск. Но они опоздали. Человека, который подписал воззвание к нашему Правительству, мы уже отправили на тот свет, где его приютил Аллах.

Именно поступки интернационалистов (в основном грабежи) стали той каплей, которая заставила выйти всю страну на улицы в марте – апреле 1980 года, протестуя против освободителей, так сказать, пришедших наказать коммунистическую партию неправильной ориентации.

Полиция, обученная в СССР, жестоко подавила выступления. Нам зачитали Приказ Главкома о запрете появляться в городе без особой нужды. А если и появлялись, то исключительно по-боевому, с задраенными люками. Случаи мародерства усиленно замалчивались, стыдливо называя их единичными случаями. Но смею заверить, что случаи были далеко не единичными. Убивали торговцев. Грабили лавки. Заставляли отдавать напитки: «фанту» «колу». Глумились, как считали нужным. Ведь, сильнейшая армия в мире! Помните?

Место, где мы расположились, называлось «королевскими конюшнями», именно в этом районе стояли конюшни с лошадьми руководителей Афганистана. Конечно тогда, дворец выглядел иначе. Даже издалека он скорее напоминал «дом Павлова» из истории Великой Отечественной войны. Пустые глазницы окон, стены в следах от пуль, рваные газеты и запах говна.

Шел дождь. Начиналось время муссонов. Конец февраля. Работа не тяготила. Призыв, недавно прибывший из СССР, спал в палатках, а обязательные политинформации, проводимые офицерами батареи, заканчивались не начавшись. Газеты вызывали если не смех, то точно недопонимание. Оказывается, мы сажаем в Афганистане яблоки.

Не важно…

Главное – мы живы. И также ничего и никого не боимся. Презрительно относимся к Смерти, которая уже отметила свои очередные жертвы. С утра до ночи играем в карты. Карты и нарды. Выигрывает, как правило, прапорщик Акимов Лёша. Почти всегда. Меня это бесит. Солдаты спят. Часть из них несет боевое дежурство. Ночами уже страшно. Земля полнится слухами.

«Слышали, басмачи зарезали наряд?». Духами ИХ назовут журналисты. Года через два. Ныне «духами» мы кличем истощенных солдат, до того худых, что те напоминают божий дух. Для нас ОНИ «басмачи» или «душманы».

Однажды побывал на горе, где стоял Дворец Амина. Весь в следах от автоматных и пулеметных пуль. Пусто. Некогда красивейший дворец, построенный шахом Даудом, представлял собой печальное зрелище. На полу сломанная мебель. Обрывки бумаги. Почти во всех углах насрано. Вонь ужасающая. Мухи размером с воробьев.

Группа КГБ, взявшая дворец, побывала у нас в полку. Я видел несколько человек в песчаных комбинезонах. Двое были ранены. Один в руку. Он о чем-то говорил с Переваловым. Подойти и расспросить не хватило мужества. О них говорили как о легендарных личностях. Так оно и было. Легендарный спецназ КГБ СССР «Альфа». До этого момента о них никто не слышал. Никогда.

При более чем стократном преимуществе противника в живой силе, им удалось взять Дворец практически без потерь. Оставлю за бортом моральный аспект операции. Остановлюсь на боевом. Поверьте человеку, который дрался в окружении, побывал в плену, бежал, знает изнутри каково это – драться с превосходящим врагом. Так вот. Это действительно походило на Подвиг. Именно так. С большой буквы.

А в это время командир полка Смирнов О. Е., расписывал «подвиги» уже своих подразделений, для представления на значок «Гвардия». Что он там написал – не знаю. Но скорее всего писанина сия, была состряпана на основе тех «боевых донесений», какими подавались такими выдающимися интернационалистами 186 МСП, как капитан Косинов и капитан Князев.

Тем временем обустройство жильем в Кабуле продолжалось. Где-то, через неделю, всем зачитали приказ, о том, что на базе нашего полка сформирована 66 отдельная бригада. Еще через пару дней прибыл десантно-штурмовой батальон, влившийся в полк. Как водка в глотку майора Китова. Прибыл ракетный дивизион. И началось переформирование по-взрослому.

Партизаны, выполнившие свою миссию, покидали подразделение. На прощание их всех построили, поблагодарили за службу Родине и отобрали все, чем они обжились на севере страны. Куча ногтерезок, пластиковые карты, еще какой-то хлам – мечта Князева, перекочевали в его карманы. Командир, же бригады, Смирнов всех особо предупредил о запрете перевоза добытого в боях товара, на территорию СССР. Один из самых вовремя данных приказов за всю мою службу в советской армии.

Раскулачивание шло не только по вертикали и горизонтали, но и в глубину. Залезая партизанам в очко по самый локоть. Не спрятали ли они там, суки, нечто такое, что могло бы радовать глаз и здесь. Командиры, как могли, выполняли интернациональный долг.

Еще спустя сутки, стало прибывать новое пополнение, которое и взвалило на себя основное бремя войны. Из тех ребят, что пришли в мой взвод, только рядового Деревенченко отправили назад без ранений, но он получил страшнейшую психологическую травму – потерял 11 мая 1980 года родного брата. Остальные погибли. Практически все. Пушечное мясо войны.

За житейской суетой, сформировали наконец 66 бригаду, о которой сейчас все говорят с повышенными (минорными) интонациями, но здесь не все так однозначно, ибо ТО время представляло собой временем профанаций, недоговорок и откровенной лжи. Лишь сейчас у нас открываются глаза на тот период, которому мы все служили. Как могли.

Если с пехотой все было вроде понятно, то с ДШБ, возникшая ниоткуда – полная муть. Кто такие? Откуда пришли? А не ошиблись случаем? Точно в 66 бригаду?

– Здорова, ты откуда?

– Десантно-штурмовой батальон…

– А как зовут?

– Саня.

– А меня Игорь. Я из первого. Слушай, а к вам можно перевестись?

– Не знаю, надо поговорить с комбатом.

– Поможет?

– Не знаю. У нас некомплект. Ты поговори. А что, хочешь к нам?

– Да не против. Мои пидарасты надоели. А ты с какого училища?

– Коломенское, а ты?

– ТВАККУ.

– Тбилиси?

– Точно.

Саша Суровцев (убит 11 мая 1980 года) из ДШБ сразу понравился мне, ибо был мой одногодка. И также – артиллерист. Миниметчик, хотя поговорку, курица – не птица, минометчик – не артиллерист нам обоим была знакома. Это был спокойный парень, довольно крепкий. С открытым лицом, и такой же душой.

Почти каждый вечер мы встречались, чтобы поболтать о том и сём. Он расспрашивал о войне на севере, я как мог – отвечал. Гоняли анекдоты, я – про десантуру, он – про минометчиков.

Однажды он пришел в палатку, где располагались офицеры минометчики, под вечер, часов в шесть, когда темень практически заволокла окружающий мир тугим полотном.

– Игорь, выйди…

– А, здорово Сань, сейчас, – отпросившись у Князева, я через секунду уже стоял с другом. В Афгане дружба завязывалась мгновенно.

– Держи…, – в руках он сжимал две красивые банки с надписью «beer».

– Что это?

– Открывается вот так, – он ловким движением правой руки вскрыл одну из банок, из которой повалила белая, густая пена.

– Пиво?

– Ну…

– Откуда?

– Трофеи, – рассмеялся лейтенант Суровцев, – пошли поболтаем.

Мы нашли место, где нам никто не мешал. За палаткой на ящике от снарядов или мин. Уже не помню. Говорили мы часов до двенадцати, пока на небе не зажегся желтый фонарь луны. Он рассказывал о своей семье, отце, который служил в Коломенском училище на какой-то там кафедре, и матери. О девушке. Я рассказывал об отце, городе, где жил и учился. Об училище.

Наша дружба продолжалась почти три месяца. И закончилась 11 мая 1980 года в 9 часов 33 минуты.

Память, это такая тварь, которая проникает в тебя на время, а остается на всю жизнь.

Тем временем муссон, о котором так часто говорили замполиты, начался. Лило, как помню, недели две с редкими перерывами на обед. Днем бойцы делали то, что умели лучше всего – спали. Офицеры получали вводные, и тоже спали. До вводных, после вводных, а некоторые и вместо вводных. Я о себе.

Вечерами коротали время в турнирах. Опять играли в нарды. В длинную. На вылет. Я надирал жопы практически всем. Рука была набита еще в закавказском военном округе. Я – же из Тбилиси, помните? Позднее в карты. Здесь рулил Леша Акимов, набивший руку на целине.

Боевая работа практически не велась. Принимали пополнение. Размещали. Знакомились. Дедовщина разрасталась как раковая опухоль. Партизаны ушли, и на новеньких началась охота. Нет, не били, но «ездили» на них все старики или дедушки Советской Армии, как заправские ковбои из вестернов на лошадях.

Этот день походил на все предыдущие, как сиамские близнецы друг на друга. Помню, день стоял необычно солнечный. Дождь выдохся, как бегущий по барханам с ворованным чемоданом чужого добра прапорщик Шатилов. Часы показывали одиннадцать по местному времени. Я только вышел из палатки, и собирался сходить еще раз в Дворец Амина на гору, с надеждой найти что-нибудь там, чего возможно не нашли тысячи наших людей в форме до меня. Но, к сожалению, там можно было найти только говно. Это в традициях советской армии. Говорят, в Берлине в 1945 году, уже 11 мая в Рейхстаг невозможно было войти, не зажав нос.

– Товарищ лейтенант, где найти командира батальона?

Я обернулся. На меня смотрел высокий, выше, чем я, старший лейтенант в зимнем обмундировании и начищенных, до блеска, сапогах. Сбоку висела офицерская сумка (так у нас давно не ходили, а также давно не чистили сапог до такого состояния). Судя по разрезу глаз – не японец. И не китаец. Значит – наш: казах или киргиз.

– Тебе в ту палатку…

– Не тебе, а вам, – спокойно и весомо поправил меня не японец, и не китаец.

– Извините, – мгновенно сдулся я, и кажется, покраснел, – товарищ старший лейтенант.

– Прощаю. Комбатом Перевалов?

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

– А вы откуда?

– Из миномётной батареи лейтенант Котов, – отрапортовал я, вытянувшись в струнку и неумело козырнул правой рукой. Получилось не очень. Но зная, что стою перед будущим Начальником Генерального Штаба Киргизкой Армии, вытянулся бы еще выше. И это откровенная лесть, чтобы кто чего не подумал.