Предел погружения

– Право было начальство? Конечно. Это дело гражданской спасательной службы, а у нас формально ещё учения не завершились. Но мы-то все знали, что волнение на море усиливается, начинается шторм, что ржавые тазы спасателей в такую погоду в море не выйдут, а вертолёт второй месяц в ремонте. И пока перебросят нормальные корабли, нормальную технику, семьдесят восемь человек пойдут на дно, пуская пузыри.

– И что вы сделали?

– Три лодки выполнили приказ – пошли в базу. А мой командир наорал на штабного связиста, изменил курс, сломал строй и пошёл забирать людей. Мы их всех сняли, никто не погиб.

Кочетов сухо усмехнулся.

– Его полоскали на комиссии. Нарушил приказ. Сорвал учения. Мой первый командир очень чётко и очень обстоятельно доказал, что этого человека нужно понизить в звании и снять с командования, поскольку он не в состоянии принимать взвешенные, обдуманные решения.

– Но он же людей спас, – Сашина ладонь сжалась в кулак.

– Среди этих людей оказалась сестра жены губернатора – это его и спасло. Губернатор по своим каналам вмешался, отстоял. Но на повышение командир так и не пошёл, через пять лет ушёл в отставку капитаном второго ранга. Я служил с ним эти пять лет, провожал его потом на большую землю. Созваниваемся до сих пор, видимся иногда.

– А тот, первый?

– Он сейчас служит в штабе Северного флота. Вице-адмирал. У нас обычно штабных не любят: говоруны… а он – другое дело, он профессионал.

Саша помолчала, переступила с ноги на ногу. Пальцы мёрзли в тапочках.

– Профессионалом можно быть по-разному.

– Конечно.

– А эти ракеты, которыми вы сегодня стреляли – я правильно понял, что ракеты новые, экспериментальные? Был какой-то особый риск?

Кочетов не спешил отвечать, и Саша прочистила горло.

– Понимаю: секретность. Я ничего не хочу выведывать, просто… пытаюсь продумать, как лучше сказать о вас, когда буду писать репортаж.

– Скажите, что пуск прошёл в штатном режиме, – Кочетов вздохнул. – Что мы выполнили стандартную процедуру. Поверьте, в сложившихся обстоятельствах это будет лучшая похвала.

– Что-то не так? – Саша повернулась к нему. – Вы беспокоитесь из-за взрыва в корме?

– Холодильная установка – это пустяк, уже всё в порядке, – он махнул рукой. – Главное, чтобы доктор Агеев благополучно встал на ноги. Не берите в голову, Александр Дмитриевич: отстрелялись, доложили, идём дальше.

– А дальше – это куда, товарищ командир?

Лицо Кочетова ей было плохо видно, но в голосе послышалась улыбка:

– На полюс.

– Ну, Григорий, как самочувствие? – за ширму заглянуло розовое круглое лицо замполита. Гриша шевельнул сухими губами, улыбнулся. Ему хотелось было притвориться спящим – как минимум наполовину это бы соответствовало действительности: он, даже когда вроде бы не спал, дрейфовал где-то между дрёмой и реальностью, и низкий потолок каюты плыл и качался вместе с ним. Но от звуков бодрого довольного голоса он и сам вдруг почувствовал себя немного бодрее и даже приподнял руку, протянул её замполиту.

– Спасибо, ничего, Константин Иванович.

– Вот и правильно, не залёживайтесь. Что это за офицер, которого может свалить слабенький щелчок по голове? Вы и так уже сегодня пропустили собрание в кают-компании.

– Ай-ай, – Гриша вздохнул. Наверное, если вдруг начнётся третья мировая и ядерные ракеты полетят во все стороны, Константин Иваныч первым делом расстроится оттого, что из-за вражеской атаки сорвётся собрание и он не сможет довести до офицеров любовно собранную политинформацию.

– А ведь решать пришлось очень важные вопросы! – замполит присел на стул, пристроил на коленях толстую синюю папку.

– Что такое? – веки снова наливались свинцом, Гришу тянуло в сон. – Кому-то выносили общественное порицание за просмотр порнухи на боевом посту?

– Гриша, вы, как всегда, несерьёзны, – замполит с укором покачал головой. – Подумайте: мы выполнили первую часть нашего боевого задания: выстрелили экспериментальными баллистическими ракетами.

Ага, уж ты-то точно обстрелялся.

– А впереди у нас – поход в Арктику. Что нужно сделать прямо сейчас, вот в эти дни и часы? Поднять боевой дух экипажа!

– Аа, ну поднимайте, поднимайте, – зевнул Гриша, – а то так и будет висеть на полшестого.

Замполит поморщился, но не сбился со своего плавного повествования.

– Я решил устроить праздник Нептуна. Представьте: разбитая каравелла, морской царь держит в руках трезубец, его слуги выносят нашим усталым морякам сундук с сокровищами…

– С шилом? – Гриша моргнул.

– С конфетами, – вывернулся замполит. – Старый мудрый Кашалот поёт древние песни моря, а прекрасная русалка, сидя на скале, расчёсывает волосы.

– Солидная программа. Только мне-то вы зачем это рассказываете?

– Ну как же: вы – Кашалот!

Гриша поднёс ладонь ко лбу, трогая повязку.

– Ну спасибо, что хоть не Нептун, тащ кап-два. Или эта роль забронирована для командира?

Зам страдальчески скривился, махнул рукой:

– Роман Кириллович сказал, что отправит меня прочищать цистерну грязной воды в трюме, если я ещё раз заикнусь о том, что хотел бы видеть его в своей пьесе.

– Таак, – с удовольствием протянул Гриша. Константин Иванович взглянул на него с укором:

– В общем, Нептуном быть придётся мне.

– А прекрасной русалкой? Кого-то из молоденьких матросов нарядим – или, может, журналиста?

– Ну нет, это было бы слишком очевидно, – Константин Иванович покачал головой. – Чего от нас требуют современные театральные веяния? Неожиданности! Контрастов! Сочетания несочетаемого! Русалкой будет наш командир дивизиона живучести. Матросы уже шьют ему хвост из простыней – а журналист раскрасит этот хвост в самый что ни на есть чешуйчатый цвет.

– Артур? Артур – русалка, серьёзно? – Гришины плечи затряслись от смеха, и виски тут же прострелило болью. Он поморщился, поднёс руку ко лбу.

– А что? Он, во всяком случае, стройный. А парик ему из ветоши сделаем. Такая русалка будет – ахнете от восторга!

– Вы уж не перестарайтесь, – вздохнул Гриша.

– Сделаем всё как надо! Вот, – замполит опустил на тумбочку толстую синюю папку. – Это ваша роль. За три дня выучите.

Гриша прищурился:

– А «Войну и мир» заодно не надо наизусть рассказать?

Замполит взглянул на него с укором:

– Это что же, товарищ доктор, вы отказываетесь подчиняться приказу заместителя командира корабля?

– Константин Иванович, мне чуть череп не проломило, а вы…

– Ладно, ладно, – фыркнул замполит, – не бойтесь. Вот ваша роль, – он ловко выдернул из папки три листочка. – Что ж народ пошёл такой пугливый, к трудностям не готовый…

Гриша сгрёб листы с тумбочки, попытался рассмотреть крупно отпечатанные строчки. К горлу тут же подкатила тошнота, перед глазами замелькали кляксы, и он опустил руку.

– Я Кашалот, слуга царя морского, – пробормотал он. – Тащ замполит, раньше, чем я смогу вернуться к своим служебным обязанностям, я эту херню учить не начну.

Толстые губы замполита сердито сжались, но он добродушно произнёс:

– Конечно, Григорий, сначала – выздоравливайте.

Привалившись боком к ограждению рубки, Паша щурился на солнце и улыбался. Щёки пощипывало ветром, в глотке было свежо и солоно. Паша даже не пытался отойти под ветер, не запахивал ворот робы.

– Картошечки бы сюда жареной, – пробормотал он. – С укропом. Под шило – в самый раз.

– Мне и так хорошо, – блаженно отозвался Ивашов. – Самая главная пища у человека знаешь какая? Воздух. Вот я его никак наесться не могу.

– Или напиться, – хмыкнул Паша.

Он помолчал, рассеянно поглаживая ладонью перекладину, глядя, как внизу наваливаются на острый нос лодки прозрачные пенящиеся волны, отливающие холодной зеленью.

– Но всё-таки согласись, Лёха: одним воздухом сыт не будешь. Вот если бы картошки – да с селёдочкой…

Ивашов усмехнулся.

– Лучше уж с отбивной тогда. Знаешь, я служить начинал – ещё и зарплату толком не платили, перебивались не то что бы с хлеба на воду… а с хлеба на рыбу. Рыбы-то всегда полно было. И вот зовёт меня брат к себе в Москву на свадьбу. У него тогда свой бизнес был, он неплохо поднялся, квартиру купил, Мерс, всё по моде. Невесту нашёл – дочка владельца компьютерной фирмы. В общем, свадьба, ресторан, все разодетые, я в кителе сижу. Невеста воркует с братом, поворачивается ко мне: «Лёша, а что ж вы икры себе не накладываете?» Прямо передо мной салатницы – и с чёрной, и с красной. «Стесняетесь?» Нет, говорю, спасибо за угощение, но я дома икру каждый день ем ложками – надоела, смотреть уже на неё не могу.

– Ого! – Паша в восторге хлопнул в ладоши. – Вот так уел!

– А то! Брат так и поперхнулся. Спрашивал потом, не соврал ли я насчёт икры. А чего мне врать, если у меня в холодильнике стояли два яйца, пакет молока и пять банок икры, чтоб её. Но в эти детали посвящать брата было не обязательно, – Ивашов блеснул глазами.

– Молодец, – кивнул Паша. – А у нас так получилось, что я из родни вроде как самый удачливый. Городок маленький, сахарный завод закрылся ещё в начале девяностых, а больше там особо и работать негде. Ну, кто сторожем, кто охранником в школу, кто так и на огороде копается… А я, вон, подводник, – он хлопнул себя ладонью по груди. – Мне из школы звонили, хотят мою фотку в актовом зале повесить. Вроде как пример.

– Ну, красава, – засмеялся Ивашов. – А в школе небось троечником был?

– Не совсем. У меня даже пара пятёрок затесалась в аттестат – по геометрии и…

Ивашов легонько толкнул его под локоть, Паша осекся, вопросительно глянул на него.

– Вон, – Ивашов повёл бровями, указывая на высокую фигуру в чёрном форменном пальто поверх РБ, подходящую к ним по палубе. – Орёл госбезопасности.

Фигура направилась прямо к ним, поднимаясь в ограждение рубки, и Паша с Лёхой вытянулись по струнке, отдавая честь:

– Здравия желаем, товарищ капитан второго ранга!

– Товарищи офицеры, – особист приложил ладонь к пилотке. – Собственно, не обязательно так официально, мы ведь в походе, не на плацу…

Особист дружелюбно улыбнулся, и Паша растянул губы в ответ:

– Так точно, товарищ капитан второго ранга!

Особист поморщился, но тут же стёр недовольное выражение с лица.

– Я хотел бы с вами поговорить, товарищи офицеры. Особенно с вами, Павел Андреевич, как с механиком.

Ну здрасьте пожалуйста, началось в колхозе утро. Что может быть нужно от механика особисту?

– Вы ведь участвовали в ремонте холодильной установки, в которой произошёл взрыв, верно?

– Так точно.

– Ремонтная команда установила причину взрыва?

– Утечка фреона, – Паша пожал плечами. – Микротрещина в баллоне – скорее всего, из-за перепадов давления.

– А почему неисправность вовремя не заметили и не устранили?

Особист говорил спокойно, доброжелательно, но в нарочитой мягкости его голоса Паша чувствовал хищный азарт.

– Это было бы очень трудно сделать – разве что кто-то случайно полез в установку и обнаружил бы проблему с баллоном. Никаких сигналов о неисправностях на пульт не поступало. Видимо, утечка была незначительной.

– Но её хватило для взрыва, – особист покачал головой. – А ранее в пятом отсеке случился пожар. Тоже случайность? Не связаны ли эти случайности между собой?

Ивашов прочистил горло.

– Эти случайности связаны между собой тем, что подводная лодка – очень большой и очень сложный механизм, товарищ капитан второго ранга. И к походу её готовили в ускоренном режиме. Сбои неизбежны. А вот то, что со всеми сбоями экипаж быстро и эффективно справляется – закономерность, которая многое может сказать об уровне его подготовки.

– Вы очень хорошо говорите о своих товарищах, Алексей Анатольевич, – особист вновь улыбнулся. – Однако мой долг – расследовать всю цепочку событий. Если на лодке кто-то систематически устраивает саботаж, пытаясь вывести её из строя и сорвать выполнение боевого задания…

– Товарищи офицеры, мичманы и матросы! – по рубке прокатился звучный, усиленный динамиком голос командира. – Через пять минут – общее построение на ракетной палубе.

Глава 15

На палубе было шумно от ветра, от гула волн, но сильный чистый голос командира, стоящего перед строем, без труда прорывался сквозь этот шум.

– Товарищи подводники! Принята шифрограмма от командования Северного флота, – Кочетов развернул сложенный лист бумаги, вздрагивающий в его руках на ветру. «Поздравляем экипаж К-214 «Белуга» с успешно проведёнными ракетными стрельбами. Благодарим за высокую воинскую выучку и профессионализм».

Многоголосое «Ура!» загремело в ответ. Кричала и Саша, хотя она к этой стрельбе имела мало отношения и у неё с самого утра саднило горло – может, просквозило с непривычки на палубе.

Но горло – пустяк. Какое яркое сегодня солнце, так и брызжет в глаза. Как здорово глотать ветер, чувствовать щеками холодные капельки – и как не хочется вниз, в затхлые отсеки. Пусть Кочетов говорит, говорит побольше, чтобы они ещё постояли и подышали. Пусть рассказывает про Арктику, про трудный поход подо льдами, про то, что им всем нужно быть особенно внимательными и ответственными…

Эх, замполита бы выпустить – три часа бы заливался соловьём. А командир, увы, долгих речей не любит.

– Все вниз! Приготовиться к погружению.

Палуба вибрирует от проворных шагов, ходит вверх-вниз на волнах. Постоять ещё хоть несколько секунд, посмотреть, как растекаются бело-жёлтым маслом солнечные блики в волнах.

Прямо под бортом – тяжёлая сине-серая тень, будто под волнами гранит, и пена не искристо-белая, как в носу лодки, а темнее, с металлическим отблеском. И резкая, чёткая граница между светом и тенью – контуром рубки, аккуратным прямоугольником.

Пора. Куда все так быстро делись? Они, наверное, уже спускаются, если она задержится, командир будет ругаться.

Палуба скачет вниз-вверх, ветер словно подпихивает к краю. Саша идёт медленно, осторожно, стараясь не потерять равновесия. Где же, где тут вход в ограждение рубки? Она видела, она ходила здесь – и понять теперь не может, как попасть внутрь.

Ах да, вот. Ручку на себя. Теперь захлопнуть… не получается, что ж такое. Ещё раз, изо всех сил. Есть. Вот и трапик, вот и рубочный люк – его прикрыли.

Саша нагибается, тянет ручку на себя – люк не поддаётся. Заклинило, что ли? Дёргает сильнее – никакого толку.

Они что, задраили люк? Не дождавшись, пока она спустится?

– Эй, откройте!

Она стучит ногой в люк. Ай, не услышат, тапочки ведь на резине. Опускается на колени – холодно, как же холодно ногам – колотит кулаками по крышке:

– Откройте!

Тихо, тихо пол уходит вниз. На палубу набегает вода, лижет черную спину лодки.

Погружаются.

Саша судорожно дёргает ручку на себя, сипит:

– Откройте, откройте…

Уже никто и не услышит. Лодка уйдёт под воду, а она захлебнется в рубке или проживёт ещё несколько минут в ледяной воде, бог знает в скольки километрах от земли, совсем одна.

Она вскакивает на ноги, перелезает через перегородку, выбегает на палубу. Под подошвами тапочек хлюпает ледяная вода. Вода лижет щиколотки, подбирается к коленям.

– Вернитесь! – кричит Саша, зная, что кричать бесполезно. – Вернитесь!!!

Палуба выскальзывает из-под ног, Саша падает боком в волны – и подскакивает на койке.

Слабый свет ламп, сбившаяся простыня под попой, койка Ильи над головой. Ровный гул турбин, пощёлкивание за стенкой. Всё как всегда. Они идут под водой, они ещё вчера погрузились, и было всё именно так: брызжущее в глаза солнце, холодный солоный вкус ветра, поздравления, зачитанные командиром. А потом они спускались, и она шла в самом хвосте, командир стоял у рубочного люка, ожидая, пока она пролезет и окажется внизу. Когда они все спустились, он полез сам, сам закрутил рубочный люк.

И лодка стала наклоняться на нос, погружаясь.

– Саш? – сверху свешивается растрёпанная голова Ильи. – Ты чего?

– Я ничего, – она прочищает горло. Вроде бы голос нормально звучит, как всегда. – Сплю.

– Ты кричал, – Илья не торопится убрать голову. – Меня разбудил.

– Извини, – Саша морщится, – херня какая-то снилась.

– Везёт же людям, сны им снятся. Тут так заебёшься за день, что кладёшь голову на подушку – и темнота. Хоть бы раз что-нибудь увидеть.

Он спустил ноги с койки, спрыгнул.

– Всё равно уже вахта через семь минут, – подошёл к шкафу за своей робой. – А что тебе снилось-то?

– Лодка погрузилась, а я снаружи остался.

– Аа, – Илья повернулся к нему лицом. – Такое случалось – за всю историю флота пару раз. Но у таких командиров, которым грош цена. Да и экипажи были не лучше.

Он подошёл к её койке, и Саша машинально подвинулась, давая ему сесть.

– Перед тем, как лодка пойдёт на погружение, командиры отсеков проверяют, весь ли личный состав на месте. И докладывают командиру лодки. Он отвечает за всех. И потом, когда лодка погрузилась до уровня рубки, в отсеках осматриваются ещё раз. У нас такого просто не может случиться – чтобы взять и забыть человека снаружи.

– Конечно, – Саша сглотнула, – члена команды не забудут. А я…

– А ты что, не наш? – Илья поднял брови. – Да я первый скажу «где Вершинин, он не спускался в центральный!» Артур всех на уши подымет – он же над тобой трясётся, как над братом младшим! Да все мы сообразим, что тебя нет, и командир – в первую очередь. Ты, Саш, не знаешь, какой у нас командир, – ладонь Ильи тяжело хлопнула его по спине.

– Хороший командир, – Саша неуверенно улыбнулась, чувствуя, как потихоньку отпускает. – Я вижу.

– Ну так ложись давай и досыпай, – Илья поднялся, просунул руки в рукава робы. – И не еби себе мозг всякой хуйнёй.

– Ладно, – Саша легла, натянула одеяло по грудь. – Хорошей вахты… или надо сказать «ни пуха ни пера»?

– Да без разницы, – он потянул на себя дверь каюты. – Всё равно всё всегда через жопу.

Сделав глоток, Кочетов поставил кружку с чаем на стол, отодвинул подальше от карты. Надо было сосредоточиться на проверке маршрута, составленного штурманом, но в висках ломило – ломило с того самого момента, как они начали погружаться, и Кочетов то и дело потирал лоб костяшками пальцев.

Так. До семьдесят девятой параллели всё в порядке, дальше начинаются льды. Во льдах трудно. Случись что – никакого экстренного всплытия, иначе шарахнетесь спиной о непробиваемый панцирь.

Ладно. Экипаж натренирован, акустики с закрытыми глазами найдут полынью, чтобы аккуратно всплыть. Надо будет по дороге ещё повторить действия при поступлении воды в отсек, при пожаре и при заклинке рулей на погружение. Ох уж эта заклинка. Рядовая, в общем, ситуация, а промедлишь хоть чуть-чуть, растеряешься – и камнем идёшь на дно, никто тебя уже не спасёт. И тут как раз самое важное – вовремя всплыть, а как ты будешь всплывать подо льдом…

– Товарищ командир, прошу разрешения войти!

Кочетов повернулся в кресле всем телом: если повернуть голову, сразу начнёт резать в затылке. Худощавая фигура в матросской форме неуверенно замерла в дверях каюты.

– Проходите, Евгений… – как же его? Матрос Ольховский, это он помнил, а вот отчество…

– Валерьевич, – пробормотал матрос, бочком протискиваясь мимо шкафа.

– Евгений Валерьевич. Садитесь, – он указал на свободный стул. – В чём дело?

К врачу бы ему. Кожа прямо пергаментная, глазницы провалились, лиловые круги вокруг. Конечно, недосыпают все, но большинство ведь не выглядит как вурдалаки.

– Товарищ командир, – пальцы матроса стиснулись в замок. – Я пришёл по поводу холодильной установки. В четвертом отсеке. Которая взорвалась.

Кочетов выжидательно кивнул, и матрос выпалил:

– Это не я.

– Простите? – Кочетов поднял брови.

– Товарищ офицер Особого отдела расследование проводит, – парень обреченно развёл руками. – С нами вчера разговаривал. Так вот, я подумал, может, вы мне поверите. Я ничего не взрывал, товарищ командир.

– О расследовании мне известно, – Кочетов скептически пожал плечами. – Я не вижу в нём необходимости, но, если Олег Максимович считает, что оно чем-то поможет нам – он вправе собирать какую угодно информацию. Но почему вы решили, что должны оправдываться? Разве вас кто-то обвиняет?

– Нет. Пока нет. Просто я запутался, – пальцы парня хрустнули. – Я смотрел на торпеды и думал – вот бы их… ну, вот бы они рванули. И тут эта установка рванула по-настоящему – мне так страшно стало, товарищ командир! Я же не хотел. Я правда не хотел.

– Так, стоп дуть, – Кочетов поморщился, чувствуя, как вокруг головы сжимается обруч боли. – Вы много всего нагородили – давайте разбираться. С холодильной установкой вы что-нибудь делали?

– Никак нет.

– А с торпедами?

– Тоже ничего. Я просто… Я устал, я к доктору ходил, сказал – не могу больше! А он меня… ну, послал. И я так разозлился! Думаю: ну, когда всё это кончится? А тут, рядом – торпеды.

– И вы думаете: «Вот бы они рванули и всё кончилось!»

– Ну да, – выдохнул парень. – Я виноват. Я не должен был.

– В чём вы виноваты? – Кочетов с силой потёр пальцами висок. – Вахту вы несли удовлетворительно?

– Так точно. Ну, было два замечания…

– За небрежение во время приборки в отсеке и за сон в трюме, если мне не изменяет память. Торпеды тут ни при чём.

– Но ведь я думал нехорошо. Вдруг это как-то, ну, опасно? Вдруг я с ума схожу?

– Евгений Валерьевич, – Кочетов выпрямился в кресле, – думать вы можете о чём угодно – хоть о том, как вы пускаете по родному дому ядерные боеголовки. Это не вина, не преступление и не сумасшествие. И как раз то, что вы впоследствии испытываете страх от таких мыслей, показывает, что вы совершенно нормальный человек с совершенно измотанными нервами.

– Так точно, – уголки бледных губ дрогнули, Ольховский расслабленно оперся плечом о спинку стула.

– Я был бы рад прямо сейчас закончить для вас это испытание и отправить вас на берег. Но – я не могу срывать боевую службу. И именно потому, что вы абсолютно нормальны и что я доверяю вам, я вам говорю: терпите. Через пятьдесят пять суток мы придём в базу, вы расторгнете ваш контракт по состоянию здоровья и сможете больше никогда не вспоминать о том, как болтались под водой. Поняли?

– Так точно, – снова выдохнул Ольховский, поднялся. – Спасибо вам, товарищ командир.

– Свободны.

Ольховский качнулся к нему каким-то детским порывистым движением, словно хотел обнять, и, поймав этот жест, Кочетов, не раздумывая, протянул ему руку. Ладонь Кочетова стиснули влажные холодные пальцы. Отступив назад, Ольховский поднёс ладонь к пилотке и вышел чеканным шагом.

Кочетов откинулся на спинку кресла, массируя пальцами виски.

– Нет, всё-таки америкосы не дураки, – пробормотал он. – Берут на лодки психологов. А то только и остаётся, что командиру на мозги капать. Меня бы, бля, кто выслушал…

Инстинктивно придерживая затылок ладонью, Гриша сел на постели, потянулся к тумбочке за апельсином. Володька-интендант принёс целую коробку ещё в первый вечер, когда Гриша лежал пластом и о еде даже думать не мог, так что пяток апельсинов, возможно, осел в карманах навещавших его товарищей. Ну да пускай, витамин С им всем нужен. А вот сейчас самое время было поесть. Найти себе другое занятие толком не получалось: в глазах всё ещё ломило, когда он пытался читать – достаточно крупный шрифт был разве что в журнале «Сад и огород» и в том злополучном сценарии, уготовившем ему, доктору Агееву, роль Кашалота. Всю музыку в плеере он переслушал за последние два дня. А обиднее всего – вылезти на поверхность так и не получилось, пока все дышали воздухом, он валялся тут с кружащейся головой.

От обиды Гриша с силой вонзил зубы в апельсин, и сок брызнул ему на щёки, на подбородок.

Ну ничего. Теперь уж понятно, что у него обычное сотрясение, и через пару дней он встанет на ноги. И придётся Вершинину отдать халат законному владельцу, а то ишь, раскомандовался.

Сквозь неплотно прикрытую дверь и сейчас слышался его голос:

– Дима, штанину закатайте. Повыше, повыше… вот так. Давно это у вас?

Дима что-то бурчал неразборчиво, звякала крышка – должно быть, Вершинин доставал инструменты из автоклава.

– Наверное, и ходить было больно. А вы молчали. Нам с фельдшером не доверяли, что ли, ждали, пока доктор Агеев вернётся в строй?

– Да нет, думал, само рассосётся как-то…

– Дима, с фурункулом нужно было сразу идти в медчасть. Прижгли бы – и никаких проблем. А теперь нужно вскрывать.

Снова звяканье, слабые шорохи. Тишина. Гриша сам не заметил, как придвинулся в сторону двери, вытянул шею.

– Ступню поверните, пожалуйста. Нет, в другую сторону…

Ну чего ты там телишься? Фурункул за это время можно было вскрыть уже раз десять.

Пустили дилетанта на чужое место, а ему, Грише, потом исправлять то, что журналист наворотит. Как он ещё весь экипаж в койку не уложил своей медициной, эскулап недоделанный.