Предел погружения

– Ну да, – он покосился на неё недоуменно, – не на вахте же мне к химикам бегать? До скорого, Сань.

– Пока.

Дверь тихонько хлопнула, и Саша растянулась на своей койке, взяла с тумбочки альбом.

Эх, она ведь даже не знает, можно ли рисовать внутренности подлодки. Может, лист вырвут и отберут, когда она будет сходить на берег. Но уж очень хорошо ей виделся ярко освещённый центральный пост, морщинки, прочертившие широкий лоб Кочетова под тёмными завитками, рельефные скулы, на пульте – широкие ладони с длинными сильными пальцами. И фигуры офицеров рядом – в динамике, в постоянном движении, чтобы чувствовался пульс центрального поста.

Начать с главного, с командира. Лицо, наклон головы, складка у рта…

Он лёг, не разуваясь, свесив ноги на пол. Робу не расстёгивал, только ПДА снял – коробочка лежала под локтем. Второй локоть он пристроил под голову вместо подушки – так и смотрел на тусклую лампочку.

Свет не давал совсем уж расслабиться и задремать. И всё же веки тяжелели, теплели, и из-под подволока выплывали мутные лица. Комдив – «больше некому, Рома, я на тебя рассчитываю», Стас и Толя – «ну, Ром, служба службой, а когда всё-таки на шашлыки?», мама, тоненькая, в белой косынке. «Ромочка, ну сколько, сколько мне ещё надрывать сердце, скажи? Когда ты уходишь в море, я не могу…»

Он мотнул головой, прогоняя недослушанные слова. Двадцать пять лет одно и то же. Мама, когда ты уже поймёшь, что без лодок нечего делать и некем быть? Галя же поняла.

Галино лицо – тёмный румянец, узкие дуги бровей. Рука в кожаной перчатке – в его голой ладони.

«Рома, тебе будет намного легче, если ты сможешь целиком отдаваться своему делу и никто не будет себе требовать отдельный кусочек тебя. А я так не сумею. Я буду хотеть всё больше, больше, и ты будешь разрываться между мной и лодкой. Не надо. Давай закончим сейчас».

Она была права, конечно. Ей больше, чем кому бы то ни было, он хотел бы отдавать своё время, свои силы и мысли. А лодке не хватило бы части его. Лодка требовала его себе целиком.

Хорошо они расстались. И созванивались, писали друг другу – редко, правда, пару раз в год. Это тоже правильно. Чтобы не бередить.

Смешно: он мог представить, какие слова бы она сейчас сказала, чтобы поддержать его, мог мысленно услышать тёплый грудной голос, гортанный переливчатый смех, но лицо виделось ему смутно, как сквозь дымку. Ещё бы, когда они в последний раз виделись? Он, кажется, приезжал к Ковалёвым в Москву – и она зашла, смеющаяся, в зелёном…

– Товарищ командир, говорит штурман.

Кочетов поднял руку, подтянул к себе рукоять «Каштана».

– Слушаю.

– Мы в заданном квадрате.

Пришли.

Время стрелять.

Глава 13

Сашка, как всегда, сидел, подтянув коленки к груди, пристроив на них книжку. Ладонь подпирала подбородок, пушистая светловолосая голова наклонялась над страницей.

Он и бровью не повёл, когда Артур вошёл к нему и дверь тихонько хлопнула, закрываясь.

Артур хмыкнул, подошёл ближе.

В слабом свете ламп от Сашкиной головы на страницу падала округлая тень, тихонько сползала ниже, ниже, перебиралась на следующий лист. Пальцы рассеянно отстукивали на покрывале ритм строк.

Сашка немало книг перетаскал из корабельной библиотеки у замполита, но Артур почти каждый раз заставал его с Лоркой – как сейчас, тихого, задумавшегося.

Артур приподнял ладонь, хлопнул по узкому плечу. Сашка вздрогнул, поднимая голову. Страницы затрепетали.

– Просвещаешься? – Артур выпустил его плечо, сложил руки под грудью. – Дело хорошее, но так можно и всю жизнь пропустить. Дуй в центральный. Там сейчас начнётся то, ради чего ты, собственно, и рвался сюда.

– А я рвался?

– Конечно, рвался. Любой, завидевший нашу лодку, испытывает жгучее желание ступить на её борт хоть разок, – Артур плюхнулся попой рядом с ним, вытянул ноющие ноги. – Ты же собирался кропать статью про наш героический поход? Вот и увидишь самую квинтэссенцию героичности – ракетные стрельбы.

– Ого, – Сашка спустил ноги на пол, принялся ощупью искать тапки. – А меня в центральный пустят?

– Командира спроси, – Артур пожал плечами. – Я бы пустил.

– А ты тоже пойдёшь стрельбы смотреть?

– Я? – он прищурился. – Откуда ж у меня столько свободного времени?

– Так ты же механик, не ракетчик.

– Друг мой Александр, – Артур возвёл глаза к подволоку. – Ты хотя бы в среднем представляешь себе, сколько весит баллистическая ракета? А что случится с подводной лодкой, когда она на глубине потеряет тонн тридцать от своего веса – представляешь?

Сашка смущённо усмехнулся, потянулся за ремнём своего ПДА.

– Она начнёт всплывать.

– Именно. А нам нужно десять таких ракет выпустить с глубины сорок метров. Так что я вместе с моими орлами буду следить за дифферентом, за тем, чтобы лодочка вовремя принимала балласт – и не хапнула его слишком много.

Сашка кивнул.

– Всё будет хорошо.

– Конечно, будет, – Артур улыбнулся, удивляясь, что Сашка вообще об этом заговорил. – Наш командир – железный человек из лучшей межгалактической стали, наши ракетчики – звери. Ну и я тоже кое на что гожусь. Давай, – он пихнул Сашку под лопатку, – иди и не ссы, журналист! Сотвори нам летопись подвига!

– Есть, сэр! – Сашка с серьёзным видом приложил ладонь ко лбу, но губы прыгали от смеха. Артур вздохнул, покачал головой:

– Вот учишь их, учишь – как об стенку горох. На пустую голову честь не отдают! – он сорвал свою пилотку, нахлобучил на Вершинина. – Другое дело! Хоть сейчас на вахту.

– Нет уж, спасибо, – Сашка осторожно снял пилотку, протянул Артуру. – Лучше я посмотрю на стрельбы.

– Иди, иди, – Артур откинулся на подушку.

Дверь прикрылась.

Артур глянул на часы – минуты три он мог себе позволить передохнуть. Ладонь рассеянно прошлась по покрывалу, наткнулась на опрокинутый томик. Он взял книгу, машинально перелистал.

– Мать, отчего твои слезы

льются соленой рекою?

– Плачу водой, сеньор мой,

водой морскою.

– Сердце, скажи мне, сердце, –

откуда горечь такая?

– Слишком горька, сеньор мой,

вода морская…

В фантазиях этот момент представлялся ей более торжественным: офицеры в чёрной форме, строгая тишина, изредка прерываемая резкими, отрывистыми указаниями. Но в центральном все как обычно были в робах, переговаривались, вахтенный что-то, смеясь, твердил боцману, и командир его не обрывал.

Саша шагнула вперёд, развернула лопатки:

– Прошу разрешения в центральный!

– Разрешаю, – командир повернулся в своём кресле. – Проходите, Александр Дмитриевич. Блокнот взяли с собой? Самое время делать наброски.

Ох ты ж. А ведь ей в самом деле придётся как-то рожать эту статью. Не рассказывать же им, что училась она в медицинском и кроме лекций за последние четыре года не писала ничего?

– Нужно? – молоденький парень за пультом протянул ей ручку и двойной лист в клетку. Она рассеянно кивнула:

– Спасибо.

– Пресса во всеоружии, – хохотнули за спиной. – Лодки девятьсот сорок первого проекта зовутся «Акулами», а нашу впору называть «Акула пера»!

Командир покосился в сторону смеющихся, потянулся к «Каштану».

– Боцман, доложите глубину и дифферент.

– Глубина сорок, дифферент ноль!

– Хорошо. Ребята, – сказал он в «Каштан», – от вас не нужно никаких чудес. Сделайте то, что мы с вами регулярно отрабатывали. Я знаю, что вы сделаете это хорошо.

Выждав паузу, произнёс громче, жёстче:

– По местам стоять, боевая тревога! Ракетная атака!

– Командирам боевых частей – доложить о готовности.

– Боевая часть два к проведению предстартовой подготовки готова, – захрипел «Каштан». То же самое повторили ещё четверо, и вахтенный привстал в кресле:

– Подводная лодка к проведению предстартовой подготовки готова.

– Шахта номер пять к пуску готова.

Командир кивнул:

– Пуск ракеты из шахты номер пять разрешаю.

– Открыть крышку шахты номер пять! – Это командир ракетчиков, обычно говорящий сбивчиво, торопливо, а сейчас каждое слово звенит.

У Саши покалывает кончики пальцев. Вроде бы только что переглядывались, пересмеивались, а сейчас будто сам воздух в центральном сгустился, как перед грозой, и его прорезает только ровное гудение приборов и короткие реплики приказов и ответов.

– Открыта крышка шахты номер пять…

– До старта одна минута!

Саша тихо-тихо делает шаг в сторону, чтобы лучше видеть Кочетова в его кресле. Глаза, лоб, скулы хранят молчание, не выдают ни напряжения, ни тревоги – он словно пассажир в салоне самолёта. Только рот слегка сжат.

– До старта тридцать секунд… двадцать пять… двадцать…

«Так что с этими ракетами? – спрашивал кого-то дядя из соседней комнаты. – Экспериментальная модель? Каковы риски? Мой племянник… да, журналист, очень интересуется… я хотел бы быть уверен…»

– Десять, девять, восемь, семь…

А вот ещё на ум приходит – школа, пустой коридор, братец сипит в шарф:

«Если не сделал домашку, надо скрестить пальцы под партой – тогда точно не вызовут…»

Её вжимает спиной в стену, по ушам шарахает. Лодка взбрыкивает и дрожит, готовая рвануться вверх, но Артур держит её, вливая в стальное нутро балласт, перегоняя его по цистернам.

И опять ровное, спокойное:

– Ракетная шахта номер два к пуску готова.

– Пуск ракеты из шахты номер два разрешаю…

Ракеты уходят одна за другой, чётко, не торопясь. Сначала Саша теряет счёт ракетам, потом – времени. Уже пять часов прошло? Или всего только чуть больше часа? В висках пульсирует, роба липнет к спине. В спине что-то сдвинулось от постоянных рывков.

В который раз – обратный отсчёт, и кто-то произносит едва уловимо, но Саша слышит:

– Последняя…

Так же невозмутимо командует Кочетов, так же спокойно и быстро откликаются подчинённые. В голосе командира ракетчиков всё же прорывается ликование:

– …три, два, один – старт!

И несколько вязких, тягучих секунд – ничего. Застряла? Не вышла из шахты? Будет взрыв?

Лодка вздрагивает, за стенкой грохочет. Кочетов бросает взгляд на монитор и поднимается с кресла. Теперь видно, как липнут ко лбу тёмные волосы, как скулы темнеют малиновыми пятнышками. Кочетов улыбается, рука, сжимающая рукоять «Каштана», не дрожит.

– Товарищи подводники! Поздравляю всех нас с успешным окончанием стрельб. Благодарю экипаж за высокий профессионализм и слаженную работу.

Саша оглядывается, куда бы сесть: ноги сейчас растекутся, как желе. На какой пульт вообще нельзя опираться, а на какой – нельзя, но ничего страшного?

Кочетов, кажется, хочет сказать что-то ещё, снова тянется к «Каштану», а может, Саше только кажется. Прежде, чем он успевает поднять руку, грохот раздаётся совсем близко – выбивая пол из-под ног.

– Первый отсек осмотрен, замечаний нет!

Конечно. Он чувствовал – рвануло ближе к корме. В носовых отсеках всё в порядке.

Будь это и впрямь взрыв торпеды или отделившейся части ракеты, они легко могли получить пробоину или начался бы пожар масштабнее того, что пришлось неделю назад тушить в пятом отсеке. И всплыть так легко не удалось бы. Вряд ли, вряд ли… но всё может быть…

– Восьмой отсек осмотрен, замечаний нет!

Не торпеда. Хорошо.

Самому бы к ракетам, осмотреть хорошенько, убедиться. Но его место в центральном, так велит устав, и с этим ничего не поделаешь.

– Ракетчики, ну что вы медлите, черепашьи дети, – бормочет под нос старпом. Пальцы теребят рукав робы.

– Спокойно, Палыч, спокойно, – негромко произносит Кочетов, и почти в унисон с ним два голоса выпаливают:

– Ракетные шахты проверены, замечаний нет!

– Нашёл, тащ командир! Холодильная установка. Баллон с фреоном рванул.

Кочетов чувствует, как старпом беззвучно выдыхает.

– Повреждения?

– Трюм, конечно, разворотило, – медленно произносит Караян – осматривается, видимо. Приглушённо, сквозь ладонь, заткнувшую динамик, доносится:

– Ребят, течёт где-нибудь? Что там, лужа?

И снова громко, дробно:

– Целостность прочного корпуса не нарушена. Но установка не может работать, на ремонт уйдёт дня три.

– Двадцать четыре часа, – приказывает Кочетов, и командир дивизиона живучести равнодушно отзывается:

– Есть двадцать четыре часа. Разрешите приступать?

– Товарищ командир! – новый голос вклинивается, вибрирует. – Третий отсек осмотрен, в медчасти обнаружен начальник медицинской службы корабля. Лежит на полу неподвижно, под затылком лужа крови.

Блядь. Этого ещё не хватало.

– Фельдшера – в медчасть, – пересохшую гортань колет. Старпом прижимается спиной к пульту, давая кому-то пройти. – Живой хоть? Пульс проверяли?

– Я не могу понять, тащ командир, – в голосе явно слышится растерянность. Кочетов морщится:

– Иду к вам.

Дёргается к выходу, вспоминает про рванувшую установку и вновь тянется к «Каштану»:

– Приступить к ремонту холодильной установки.

– Есть приступить к ремонту холодильной установки, – репетует Караян, у него там что-то уже вовсю гремит.

– Палыч, – Кочетов поворачивается к старпому, готовому сорваться с места следом за ним, – центральный на тебе.

– Есть, – он послушно наклоняет голову.

Кочетов мчится в третий.

Если они потеряли члена команды, офицера, врача… потеряли Гришу Агеева, собранного, злого на язык, спокойного… даже не из-за ракет, блядь, из-за пустяковой аварии! Жены у него нет…. есть мать, звонить ей, она не будет верить, ни за что не будет верить… потом протокол, следствие, военный суд… Господи боже ты мой, пусть он будет жив, сука, только бы жив. Хуй с ним, с судом, но, Гриша, как же так?

Лужи крови он не увидел. Неподвижного тела на полу – тоже: Агеев лежал на койке и тихо стонал, пока фельдшер проворно бинтовал разбитую голову, а журналист стоял над ним с пузырьком. Резко пахло нашатырём.

– Гриша, слышишь, видишь меня? – журналист отставил пузырёк на стол, снова наклонился. – Сколько пальцев я показываю?

– Один, – глухо произнёс корабельный врач. – Средний. Перестань, а то я его тебе…

– Тихо-тихо, – Вершинин опустил руку. – Что случилось? Ты упал? Ударился?

– Ещё бы тут не упасть, когда пол под ногами прыгает, – Агеев поморщился. – Подошёл к шкафчику достать шприцы – и меня как кинет назад, на стенку. Как ударился, не помню… просто выключилось всё. Ооой, голова, – он потянул руку ко лбу, но Вершинин настойчиво отвёл её.

– Не нужно прикасаться к ране. Как болит?

– Как, как – сильно! Как будто шуруп ввинчивают.

Он закрыл глаза, тут же вновь тревожно распахнул их.

– Что с лодкой? Почему такой сильный дифферент? Мы же кувырнёмся на дно…

Фельдшер, поправлявший повязку, поднял голову, переглянулся с Вершининым, перевёл взгляд на Кочетова. Кочетов шагнул вперёд, к кровати больного.

– Мы всплыли в надводное положение, Григорий Алексеевич. Дифферент ноль. У вас, видимо, кружится голова.

– Товарищ командир, – Гриша улыбнулся бледными губами. – Вы… вам виднее.

– Рана на лбу поверхностная, – сказал Вершинин. – И, скорее всего, сотрясение головного мозга. Без компьютерной томографии точно нельзя сказать.

Кочетов повернулся к нему:

– Как лечить?

– Пять дней постельного режима, – пробормотал доктор, – ну, я за три на ноги встану…

– Отлежите все положенные пять, – сухо сказал Кочетов. – Александр Дмитриевич и Иван Сергеевич, – он кивнул на фельдшера, – будут вас наблюдать. Если состояние ухудшится, немедленно докладывайте мне.

– Товарищ командир, – прошелестел Гриша, – пожалуйста, не сообщайте в штаб, что меня ранило. Сотрясение за пару дней пройдёт, а вам запишут как халатность или ещё как-нибудь припомнят.

Кочетов помолчал, прошёлся по каюте – её хватило на три шага.

– Докладывайте мне немедленно, – повторил он. – Если Григорий Алексеевич почувствует себя хуже или его состояние не придёт в норму за пять дней, мы сообщаем в штаб и немедленно доставляем его на берег.

Вряд ли получится «немедленно», в штабе начнут проволочки устраивать. Ладно, это их дело. А команде главное – всем вернуться живыми и невредимыми.

– Александр Дмитриевич, – он повернулся к журналисту. – До выздоровления доктора замените его на посту. Поможете товарищу фельдшеру. Возьмите халат.

Серые глаза широко распахнулись:

– Есть!

– Товарищ командир, – улыбка на Гришиных губах могла бы сойти за лукавую, не будь уголки белыми от напряжения, – а запись в вахтенном журнале – будет?

– Григорий Алексеевич, – Кочетов хмуро взглянул на него, – коль скоро вы больны и можете испытывать проблемы с памятью, я вам напомню, что в экстренных условиях имею право принимать любые меры, необходимые для обеспечения безопасности корабля. А вахтенный журнал – не ваша печаль.

Гриша слабо пожал плечами – и поморщился, прижал ладонь ко рту.

– Иван Сергеевич, – ровно произнёс Вершинин, – тазик принесите.

Глава 14

– Разрешите?

Саша подняла голову от карточки, исписанной мелким докторским почерком, спешно прикрыла зевок ладонью. Так уж заведено было на лодке: заходя к кому-то, надо непременно спросить разрешения, а вот ответа можно не ждать вовсе – заходи, да и всё.

Конечно, когда ты спрашиваешь разрешения у командира корабля, ответа лучше подождать: себе дороже. Но Саша и начальником медчасти была всего лишь временно – и не удивилась, когда в каюту, не дожидаясь её слов, протиснулся Артур.

– Здорово, медицина, – он на ходу потёр ладонью тёмно-масляное пятно на щеке. – Как наш док?

– Спит, – тихо сказала Саша, бросила взгляд на дверь в смежную каюту, где стояла его койка. – Надеюсь, всё-таки сотрясение, ничего хуже.

– Эк его угораздило. Может, завтра зайду к нему, если минутка будет и если он не будет спать. Саш, а что с Воробьёвым?

– А, матрос, который себе на ногу кувалду уронил? – Саша сочувственно улыбнулась. Артур мрачно кивнул, размазывая по щеке пятно.

– Он из моего дивизиона. Я обещал ему сам ноги повыдёргивать, как только ты его излечишь.

– Всё нормально, – Саша достала из кармашка своей робы сложенный носовой платок. – Перелома нет, сильный ушиб. Ты только не бей его, ладно? А то опять придётся выяснять, целы ли кости.

Она потянулась в ящик стола за зеркальцем, которым Гриша смотрел у больных горло. Артур досадливо хмыкнул:

– Я вообще никого не бью. У нас бить не принято – кроме уж совсем неебических косяков. Нет, не так: косяк – это значит ты хотел как правильно, но ошибся. А вот если ты намеренно всех подставил… Но такого почти не бывает.

– Хорошо, – Саша встала, подошла к нему, протягивая платок и зеркальце. – Вытри уже. А то скоро весь чёрный будешь.

– Да похуй, всё равно сейчас обратно в трюм, – буркнул Артур, но всё же забрал их у неё, принялся стирать пятно. – А что ты думал, Вершинин? Так и служим. Жопа в масле, хуй в тавоте, но зато – в подводном флоте!

– В таком случае, доктором мне нравится больше, чем механиком.

– Кто бы спорил. Правда, есть вещи, из-за которых я бы никакой, даже самой завалящей специальности не предпочёл медицинскую. Аппендицит подо льдами, например. Ну да тебе здесь сидеть недолго, на тебя такое точно не свалится. Слушай, – Артур протянул ему зеркальце с платком, провёл ладонью по чистой гладкой щеке. – Ты наверху уже был?

– Наверху?

– Ну ты даёшь! – он засмеялся, вальяжно опёрся рукой о стенку. – Рвался наверх, а теперь, когда мы всплыли и выход на палубу разрешён, ты сидишь спокойненько в кабинете, даже не думаешь идти дышать воздухом.

– Ой! – Саша засмеялась, покачала головой. – Честное слово, забыл, что мы всплыли! Сейчас – скажу фельдшеру и побегу!

– Как побежишь? – Артур сложил руки под грудью. – В РБ и в тапочках?

– А что, не положено? – она растерянно взглянула на него. – Я переоденусь…

– Да шучу, – он махнул рукой. – Все так и ходят наверх – в чём есть. Хотя ты у нас птица нежная, ты можешь и пёрышки обморозить на арктическом ветру.

– Да ну тебя, – отмахнулась Саша. – Всё, я пошёл.

Она вышла в коридор и услышала позади голос Артура:

– Вершинин, если жопа смёрзнется – у меня в каюте в шкафу пальто висит. Зимнее. Бери.

Ползти по трапу вверх было легче, чем спускаться. Уже на середине у Саши заныли локти и колени, но она карабкалась бодро, жадно втягивая пробивающийся сквозь вентиляцию ветерок, от которого в носу, на кончике языка становилось солоно.

Она выбралась в рубку, отряхнула робу и штаны, толкнула дверь – и ветерок тут же превратился в режущий глотку, забивающий дыхание, опаляющий щёки вихрь. Она стояла, держась за ручку, глотая холодный воздух раскрытым ртом, и кто-то на палубе обернулся – в темноте не было видно лица:

– Что, Вершинин, от радости в зобу дыханье спёрло?

– Так точно! – гаркнула Саша и захлопнула за собой дверь, осторожно ступая зябнущими в тапочках ногами по прорезиненной палубе. Мелькнула мысль сбегать за шинелью Артура и за ботинками, но здесь все стояли в робах, в таких же тапочках, как у неё. Опять смеяться будут.

А кстати, если зайти вот сюда, за кормовую надстройку – ветер уже не хлещет в лицо, не так уж и холодно.

А небо чистое-чистое, чёрное, видимо-невидимо звёзд. Прямо над головой навис ковш Большой Медведицы, холодным белым огнём горит Сириус – пряжка на поясе Ориона.

– Ты под ноги смотри почаще, – ворчливо произнёс голос Ильи. Теперь, когда он подошёл ближе и Сашины глаза привыкли к темноте, она узнала его. – Будешь думать – палуба, а там уже вода.

– Не упаду, не бойся, – она засмеялась.

– Да мне-то что? – он потянулся в карман за сигаретами. – Зажигалки у тебя не будет?

– Я ж не курю.

– И что за охота вам, Илья Геннадьевич, вместо морского воздуха травить себя этой дрянью, – произнёс глуховатый голос командира. Он подошёл к ним – голая шея в вороте робы, треплющиеся под пилоткой тёмные волосы. – Лучше бы подышали.

– С табаком и воздух вкуснее, тащ командир!

– Ну, как знаете, – Кочетов повернулся к Саше. – Всё в порядке у вас? Справляетесь?

– Справляюсь, товарищ командир, – улыбнулась она. – Спасибо, что дали мне возможность… помочь.

– Да вам спасибо, – он пожал плечами. – Фельдшер у нас молодец, но уж больно робок. Если рядом с ним не сидит и не подсказывает начальство, может растеряться. А вы не мой подчинённый, вы и вовсе не обязаны что-то делать для нас. Другое дело, что праздность и скука…

– Самые опасные в автономке вещи, я помню, – Саша засмеялась. – Я не ваш подчинённый, но мне кажется, что вы очень хороший командир. Вы не кричите, не злитесь, спокойно приказываете – и люди всё делают.

Кочетов кивнул. Постоял молча, глядя вместе с ней, как подкатываются под борт лодки горбатые белые гребни, ударяются с тихим вздохом и рассыпаются, уступая место следующим.

– Мой первый командир был именно таким, как вы говорите, – негромко сказал он. – Очень спокойный. Рассудительный. Но и пошутить, посмеяться умел и любил. Я тогда только пришёл из училища штурманёнком. И мне было не тяжело привыкать, я чувствовал, что мне помогут и подскажут, а не будут колоть меня моими ошибками, – Кочетов хмыкнул. – Он ведь и людей таких же подбирал. Знающих, немногословных. Я с тем кораблём сросся мясом, тяжело было уходить. Спускали новую лодку, набирали экипаж. Взяли меня – на ту же должность. Я пошёл к моему командиру: очень хотел остаться. Командир сказал: правильно тебя берут. Лодка нового поколения, мощная, нужно многое осваивать, проверять – выбирают лучших из лучших. Он убедил меня согласиться на перевод. Правильно убедил, конечно.

Кочетов поднял голову, разглядывая небо, придерживая пилотку на затылке.

– Экипаж у нас на новой лодке отличный подобрался. Только одна заноза: командир. Он толковый был, знающий, но вспыхивал как масло в кислороде. Кричал так, что, кажется, переборки звенели. А я был упрямый, – Кочетов усмехнулся, – я и сейчас упрямый. У нас сразу не заладилось. Но переводиться куда-то ещё раз я не хотел, а он не торопился меня выгонять: дело своё я знал.

Волна накатила высоко, ударилась о корпус лодки. Холодные брызги обдали ноги – Кочетов выругался под нос. Саша инстинктивно отступила назад, но снова шагнула к Кочетову.

– Лодки-то были в одной дивизии – прежняя и новая, – Кочетов негромко хмыкнул. – Пошли мы как-то раз всей дивизией на учения. Отстрелялись как полагается, на отлично, всплываем на сеанс связи. Поздравляют нас, приказывают возвращаться в базу. И тут – «СОС» от гражданского корабля. Прогулочный, с пассажирами. Должен был идти у берега, а его далеко в открытое море вынесло. Тонет. Запрашиваем начальство – нам приказывают сохранять строй и возвращаться.

Кочетов прошёлся по палубе, обхватил ладонью запястье за спиной.