Враг мой: Сокол для Феникса

Как оказалась на верхушке самого высокого каменного столба – не поняла. Вот только залезть – залезла, поймать – не поймали, а спуститься княжна уже не могла.

С нескрываемым ужасом таращилась вниз, судорожно цепляясь руками и ногами за холодный камень, ненасытно забирающий тепло княжны.

– Ого, – раздался девичий хохоток со стороны. Любава испуганно метнула взгляд на девицу примерно её возраста. Новенькая в землях батюшки. С отцом своим, боярином, Степаном Радеевичем, прибыла из дальнего княжества, потому чуть отличалась от местных. Тёмным отливом волос, зеленью глаз, прямым носом. – Высоко сидишь, далеко глядишь, – прыснула боярыня, сгибаясь пополам.

– Далече некоторых, – насупилась Любава, взглядом обшарив округу. Увидала, что мальчишки подбирались, крадучись, но не к ней, а к одному из своих, продолжая играть в «дружинных и разбойников». И до того обидно стало, и за себя и за глупость ситуации, что сузила глаза: – Далече настолько, что вижу, как медведь бурый за спиной твоей крадётся. Вот-вот на полянку выскочит и кивнула для убедительности.

Ахнула боярышня-насмешница, обернулась, косами по воздуху взметнув. И тут, как на руку, Добротко, толстяк-отрок, с рыком на Витяську-тощатика накинулся, в капкан рук ловя.

Рыку Добротко вторил визг наглой боярышни. Девица с такой расторопностью на соседний столб взобралась, что Любава от удивления едва не свалилась со своего.

Уставились друг на друга, жадно воздух глотая, а затем расхохотались над дуростью обеих.

– И что, не было бурого? – только чуть успокоились девицы, принялась озираться боярышня.

– Неа, – мотнула головой Любава.

– Ну дала, – крякнула девица. – Развела… стало быть.

– Угу, развела, – поддакнула княжна.

– Ладно, – поджала губы боярышня. – Давай спускаться что ли…

– Давай, – улыбнулась Любава, но даже не шелохнулась, ожидая прыти от незнакомки.

Девица глянула вниз, втянула воздух поглубже:

– Не могу, – выдохнула так, будто спрыгнуть собиралась… мыслями сиганула, а бренное тело на месте осталось.

– Во-во, – поддакнула понимающе Любава.

– Эй, красно-девицы, – насмешливо посматривая на Любаву и боярышню, Иванко в окружении нескольких мальчишек спокойно приблизился к столбам, – и долго вы там сидеть будете? Слезайте! – мотнул головой.

Девчонки угрюмо переглянулись и тяжко вздохнули:

– Не можем, – хором получилось, отчего княжна и боярышня вновь уставились друг на друга. – Мы – боимся!.. – признались стыдливо.

Вот тогда Любава и узнала, насколько богат язык Иванко. До сего момента она свято верила в его удивительное умение говорить не как простые холопы, а воспитанно, заменяя бранные слова более мягкими… Но чего нельзя не отдать – его не портило сие познание, а как он уместно применял каждое… Прям заслушалась – уж очень ярко звучало и красочно.

– Курицы безмозглые, – чертыхнулся напоследок от бессилия.

Любава губы обиженно поджала и гордо подбородок вздёрнула:

– Сам такой! Гусь неощипанный!

– Пф! – хрюкнула боярышня, но так резво, что тотчас взвизгнула, чуть не рухнув со столба.

Иванко ещё что-то желал бросить в ответ, но лишь раздосадованно отмахнулся.

– И чё делать? – нахмурился Добротко, нарушив повисшее молчание.

– За лестницей сбегать? – предположил осторожно Гаврилка.

– Угу, – скривился Афоня. – Покуда дотащишь, ночь наступит…

– Да и как незаметно уволочь? – поддакнул Радька. – Кто увидит – вопросов не оберёмся.

– Во-во, – Борила зло метнул взгляд на девиц. – А как прознают, что младшая княжна на столбу сиднем высиживает – огребём – мамка не горюй!

– Так, – почесал затылок Митятич, – сам за каждой полезу, – рассудил задумчиво и тут же девицам: – Руками меня не хватать, не мельтешить и молчать! – грозно и пальцем на каждую. – Первую буду снимать тебя, ткнул на боярышню.

– Я первая забралась, меня и надобно первой снимать, – возразила Любава.

– А за то, что языком мелешь много – посидишь чутка больше!

Любава хотела руки на груди скрестить, выражая всем видом оскорблённую честь, но усидеть без страховки было страшнее – вот и вышло нелепое телепание, которое тотчас насмешило всех. И до того скверно стало княжне, что всхлипнула, к стыду признавая, что рева под стать другим девчонкам, хотя до сего момента упиралась – не такая!

Иванко в пару рывков оказался на соседнем столбе, точно хомутами, руками и ногами обвивая каменное изваяние.

– На спину перебирайся, – кивнул боярышне. Она несколько секунд ёрзала, охала, губы кусала, пока карабкалась, ноги перекидывала, за голову Иванко подол рубахи зацепила. Тут уж и Любава смехом разошлась. И смех и грех! Стыдоба…

Митятич сквозь зубы прорычал:

– Да, правильно, угробь нас обоих!

– Да не специально я, – проворчала девица, смахивая ткань с лица Иванко, от усердия язык вытащив.

Нужно отдать должное, только боярышня справилась, руками и ногами обхватила парня, он проворно спустился. Недовольно головой мотнул, вперил хмурый взгляд на Любаву, и к ней пополз…

– Ну, что глаза ломаешь? – сузил свои голубые и такие морозные сейчас, будто обвинял во всех неприятностях. – Забирайся…

Можно и поартачиться для виду, но сидеть на верхушке камня жутко неудобно, страшно, да и вечерело уже, а по осени… темень быстро набегала.

– Не трусь, не уроню… Ежели сама не сиганёшь, – добавил со смешком, мазнув колючим взглядом.

Не стоило брать на слабо! Любава расторопно перебралась на спину Митятича, отметив, как приятно от него веяло жаром. По коже мурашки понеслись, тело ватным стало.

Зажмурилась, ощутив, как мышцы кузнеца вздулись от напряжения.

– Держись крепко, – шикнул через плечо Иванко, и княжна вцепилась сильнее. – Задушишь, – сипло процедил Митятич, осторожно спускаясь по столбу. Любава постаралась ослабить хватку, но от страха всё равно глаза закрыла.

– Мелкая, ты там заснула, что ли? – заставил вынырнуть из темноты мягкий голос Иванко.

Ой-ёй! Княжна очнулась – Иванко уже на земле, а она до сих пор на нём. Быстро спустилась, одёрнула рубаху, понёву.

А потом мальчишки окружили и стали наперебой расспрашивать, как там наверху. Они-то сами ни разу…

Любава голову задрала, преисполненная гордостью:

– Сползайте – узнаете!..

Парни разочарованно заскулили, но их аппетит решила утолить боярышня. В красках принялась описывать ощущения и вид. Что конечно подкупило мальчишек, и они возле неё жались, точно преданные псы.

Несомненно, героем был Иванко…  и Любава себе призналась, что влюбилась раз и навсегда… бесповоротно. Но как девица княжеских кровей, ни за что не скажет об этом какому-то сыну кузнеца! Пусть он влюбляется! Пусть он бегает! И впредь спасает, раз так понравилось…

– Давай дружить, – боярышня протянула ладонь, когда уже вернулись в хоромины, а толпа мальчишек восвояси разбежалась, – ты ничего так, смелая, только трусиха немного.

– И ты тоже, – ещё раздумывая, обидеться али нет, брякнула Любава, а потом ответила рукопожатием, – а дружить не против. Ты – смешная!..

– Сама ты – смешная! – и тут же без перехода: – Ты и правда княжна?

– Угу, – досадливо скривила личико Любава, с тоской прикидывая, как быстро новенькая испугается и будет по углам шарахаться.

Так все делали… Общались, но при ней не сплетничали. Играли, но не дурачились. Не прогоняли, но избегали… Все понимали, что дружить с княжной – опасно. Пока мелкая – одно, а как вырастет… кто ведал, какая дурь втемяшится. Обид накопит, а потом – головы с плеч полетят.

Нет, Любава верила в себя – она не станет кровожадной и безрассудной, злопамятной и циничной. Но и клясться, что останется такой же, как сейчас – не взялась бы. Время… оно многое меняло, расставляло по своим местами. И ежели сейчас мальчишки могли её дёрнуть за косу, толкнуть или гадость сказануть, то уже через несколько годков… Это может быть чревато.

– Что-то не очень похожа! – новенькая критически окинула взглядом Любаву.

– Я вообще-то вылитая бабка! – не без гордости подбоченилась княжна. – Поэтому, ещё как похожа! Ну, а ты на кого?

– Ежели верить батюшке, на соседа, – призналась боярышня кисло. – А ежели матушке, – тут она тоже скривилась, – на анчутку лесную!

– Да ты что? – ахнула Любава, расплываясь в лучезарной улыбке. – Тогда, – поклон изобразила, – здравствуй, сестрица по несчастью.

– Что? – неверяще выпучила зелёные глазищи боярыня. – И тебя тоже?

– А то, – отмахнулась легкомысленно Любава. – На дню по три раза, а того и гляди – больше…

– Ну, раз мы обе анчутки, то давай дружить, – расхохоталась боярышня. – Кстати, меня Боянка зовут.

– А меня Любава…

Глава 7

5 лет назад

Любава Добродская

Любава, подперев кулаком подбородок, смотрела на улицу из окна своей комнаты в женской части терема. И если лицом оставалась спокойной, то тело жило своей жизнью – ноги так и мечтали пуститься в пляс, потому княжна тоскливым взглядом окидывала площадку под окнами, при этом виляя задом, да отбивая ритм, который с утра крутился в голове.

В свои двенадцать она оставалась всё таким же сорванцом, и если бы не косы, толстыми канатами ниспадающие до талии, то княжну можно было принять за непоседливого отрока – глаза светились озорством, руки были в царапинах, а коленки сбиты в кровь.

– Иванко, – вспыхнула счастьем, увидав проходившего мимо Митятича, – возьмёшь меня сегодня на рыбалку? – с мольбой уставилась на сына кузнеца, перевешиваясь через раму. На самом деле, только его и ждала! Только его и высматривала. Он поутру с мечом, как и остальные младшие дружинные тренировался на ристалище, а потом… пропал… Куда ушёл, не углядела, потому и караулила у окна.

Сильно возмужавший за последнее время, Иванко вскинул голову и невесело усмехнулся:

– Не бабское то дело, – да и голос сломался, теперь уже басовито отзывался. Нет, голос у Митятича мог и дать петуха, потому Иванко больше отмалчивался. Но сейчас вышло именно по-взрослому, по-мужски, солидно.

Да и вообще, он уже считал себя взрослым, и возиться с малявками, как выражался сам, не желал. Тем более с малявкой-княжной!

– Ну, Иванко, – заканючила Любава, едва не пуская слезу. – Я удочки приготовила. Мух поймала, а Петьке велела червяков накопать… Да и с утра уже сбегала рыбу прикормила, так что ловить будет одно удовольствие.

Взгляд Иванко смягчился. Как бы от неё ни отбрыкивался – княжна была его слабостью. Он жутко стеснялся этого, тщательно скрывал чувства, но было что-то в ней…

– Вот и молодец! – похвалил благосклонно. – Спасибо за работу, но на рыбалку не возьму! – отмахнулся категорично. – Иди, девичьим делом займись – вышивай, – торопливо отвернулся и быстро зашагал прочь.

Любава аж задохнулась от негодования!

Зло стукнула ладошкой по подоконнику, крутанулась на каблучках сапожек и стремглав бросилась прочь из комнаты, в дверях едва не сшибив дородную Глафиру.

– Ты куда? – лишь успела всплеснуть пухлыми руками нянька.

– Гулять, – ярусом ниже, цокая по ступеням, крикнула Любава, не сбавляя скорости. Прямо с веранды сиганула в клумбу с недавно распустившимися цветами. Воровато оглядевшись по сторонам, не увидал ли кто её бесчинства, и убедившись – никто, – погнала вслед за Иванко. Правда, далеко убежать не получилось – уже на углу следующей хоромины её затормозил голос подруги.

– Ты куда? – с насмешкой и наигранным удивлением. Боянка перед княжной выскочила, да путь преградила.

– Прям все сговорились сегодня! – недовольно нахмурилась Любава, глазами продолжая погоню за Митятичем, скрывшимся за последним домом по линии. А потом заметила, как ехидно заулыбалась подруга: – Свежим воздухом подышать вышла! – нарочито сахарно протянула. Не признаваться же в том, что за Иванко увязалась. Расправила гордо плечи, нос задрала и благосклонно добавила: – А то засижусь в своих хоромах княжеских, уму разуму научусь… Как землями управлять, или же, как на место ставить зарвавшихся боярышень!

– Уморила, – заливисто захохотала Боянка. – Научишься… И кто тебя такую зануду и ханжу терпеть будет? – с брезгливой жалостью. – Даже я сотню раз подумаю, а стоит ли с тобой дружбу водить…

– Вот и не нужно со мной дружить! – ощерилась надменно Любава. – Я сама по себе умею жить. И не нужен мне никто… – совсем утопилась в обиде.

– Прям никто? – сузила недоверчиво змеиные глаза боярышня, выводя на откровенность.

– Никто! – дерзко мотнула головой княжна, принимая словесный вызов.

– Никто-никто… и даже Иванко? – гадюка всё же зацепила больную мозоль.

Любава втянула воздух… Слишком горда, чтобы сдаться так просто. Но при этом и лгать без веской на то причины не очень любительница, поэтому зло поджала губы, прикидывая, как проучить Боянку.

– Да ладно, лишь слепой да тупой не увидит твоих поползновений за Иванко! – наморщила носик боярышня.

И так захотелось в него вцепиться посильнее, да оттянуть, дабы неповадно было совать не в свои дела.

– А тебе-то дело какое? – насупилась княжна. – Сама на него запала, а меня уличаешь… – ляпнула первое пришедшее на ум.

– Вот ещё, – отмахнулась подруга. – Я потому и шла за тобой, хотела кое-что проверить, но коль ты уже сердцем определилась, то… – взмахнула рукой, мол, и без тебя обойдусь, и двинулась восвояси. Этот жест особенно раздражал, а если шёл вкупе с коронной оборванной фразой «но коль, то…» и подавно от желания узнать, что ж такого задумала неугомонная боярышня, потряхивать начинало. Вот и сейчас… Любава аж забурлила негодованием от того, как хотелось вытрясти из подруги – куда она собиралась.

Торопливо глянула в сторону, куда Иванко ушёл. Задумчиво прикусила губу, наблюдая за Кольневой, нарочито медленно вышагивающей вдоль главного дома – и жажда узнать секрет боярышни пересилил желание с Митятичем побыть. Тем более, загадочное «сердцем определилась», всё назойливее жужжало в голове.

– А ну стой, змея подколодная, – беззлобно шикнула, и к Боянке поспешила, прекрасно зная, что на обзывательство подруга не обидится, ибо девицы давно переступили черту вежливости и обходительности. Они были так похожи в своих живых и подвижных характерах, что сроднились. Стали ближе сестёр – разница в статусах и положении сословий их уже не смущала. Да и вообще, её будто не существовало!

Боярышня Кольнева без страха «тыкала» правдой княжне, а княжна не оставалась в долгу. Они часто вздорили, но быстро мирились. И Любава с горечью понимала, что нет никого роднее это наглой девицы. Той, кто, зная самое нелицеприятное, всё равно не отталкивал. Кто не бросал в трудную минуту, нередко брал вину на себя и всегда прикрывал тыл.

– А? Что? – в притворном удивлении вскинула тёмные брови Боянка.

– Ну и подлая же ты! – упёрла руки в боки Любава, растеряв весь воинский настрой и прекрасно осознавая, что заочно согласна на любую проказу, которую затеяла подруга. И то, что затеяла – по-другому быть не могло! А то, что проказа – кровь из носу.

– И потому ты меня любишь! – подмигнув, расплылась в белозубой улыбке боярышня Кольнева.

– Люблю, – согласилась Любава, закатив глаза.

Подруга тотчас под локоть схватила, да потащила подальше от окон, где уши могли быть.

– Помнишь ведь, что завтра Купала ночь? – заговорщицки.

– Кто же забудет, – проворчала Любава. – Только мне ещё рано, – скривила недовольно лицо. – Я кровить-то не начала, да и няньки глаз не сводят.

Всегда раздражали правила. И постоянный надсмотр. Туда не ходи. То не делай…

– Тоже мне, горе! – фыркнула Боянка. – Где проблему нашла? А я тебе на что?

– Вот и я всё думаю, на кой ты мне? – подыграла Любава.

– Потом благодарить будешь, – кивнула значимо подруга. – Когда замуж удачно выйдешь.

– Ты о чём?

– Я уже нам всё приготовила. Пока остальные девки будут по реке венки пускать, а парни по лесу рыскать в поиске папоротника, мы с тобой к тайному месту сбегаем.

– Это где такое? – озадачилась Любава. Окрестности облазила вдоль и поперёк, а если учесть, что частенько на Буяне каталась… так и хорошо за пределами.

– Завтра узнаешь, а пока приготовь кое-что…

К следующему вечеру Любава была особливо взволнована. И до того загорелась шалостью подруги, что намедни легла рано, заготовила наказанное Боянкой, весь день точно на углях промаялась. Убедила нянек, что спать охота. Глафира и Авдотья проверили, чтобы княжна в постели лежала. Зная её хитрость, проверяли несколько раз каждая, и только раздался первый смех со двора, – незамужние девицы спешили к костру на берегу Дёсоньки, – Любава плюнула на осторожность, да вместо себя подушек разложила. Одеялом приткнула, мол, крепким сном забылась, а сама в окно… по верёвке… и крадучись за угол конюшни, где был спрятан узел с вещами.

Тенью мимо хоромин – проулками затенёнными, по тропинке к лесу и у поваленного дуба, до которого едва свет села доставал, остановилась в ожидании боярышни.

К оговоренному времени Боянка примчалась. Вся запыхавшаяся и разволнованная, свой узелок к груди прижимала.

– Ух, батька злой нынче, – хихикнула дурашливо. – Глаз полвечера не спускал. Уж подумывала его усыпить отваром каким.

– И как всегда не досмотрел, – прыснула Любава. – Ну и влетит тебе опосля.

– Дык это опосля, значит нужно так отгулять, чтобы не зря потом страдать! – обескураживающе отмахнулась подруга.

Чуть покопошилась. Вспыхнула лучина и Любава за Боянкой во тьму леса пошла. Дышать боялась, но ступала по непроглядной тропинке, кою ведала боярышня. И до того княжна верила своей подруге, что даже страх мрака и вероломства волшебной Купаловской ночи, не останавливали.

Шли долго, а может казалось то потому, что сумрак окружал, звуки пугали. Вертляво, меж деревьев, через кусты, пригибаясь к земле, а когда Любава поняла, что уже шаг за шагом, прижимаясь и бока царапая о голую ведьминую глыбу, оторопела вмиг:

– Издеваешься? – шикнула в темень, ведь Боянка упрямо дальше по отвесной скале пробиралась.

– Что? – непонимающе оглянулась, удерживая лучину пред собой.

– Ночь! Купала! Ведьмина глыба! Погубить нас хочешь?

– Испугалась что ли? – хитро глаза сузила. – А кто мне косы драл, визжа, что ни черта, ни бога не страшится?

– И ничего я не боюсь, – нахохлилась Любава, проворчав предательски севшим голосом.

– Отлично, а то усомнилась я… – бессовестно дёргала за нитки гордости Боянка.

– Что… – Теперь не по-детски испугалась Любава, таращась на расторопно раздевающуюся подругу. Боярышня уже и костёр успела небольшой развести, и обрядовые слова наговорить, пока камушки по обе стороны от пепелища выкладывала. – И купаться в ведьминой заводи будем? – едва не клацала зубами от ужаса, переводя взгляд на берег реки: на шуршащий от порывов ветра рогоз и совершенно недружелюбную тёмную воду, в которой то и дело мерещился плеск.

– Раз ты мелкая для обрядов простых, то почему бы не воспользоваться колдовскими силами и источниками?

– Да я не тороплюсь вроде, – проблеяла княжна, обхватив плечи руками, прекрасно осознавая, что лукавила. – Подождала бы год-другой…

– И всё же трусиха, – досадливо тряхнула головой Боянка. Смахнула длинные тёмные косы на спину, и они тяжёлыми змеями колыхнулись по светлой рубахе. – Я, между прочим, больше твоего рискую, – напомнила хмуро. – Я-то уже пару лет, как девица.

– Вот срамота-а-а, – пристыженно пискнула Любава, и тоже принялась заголяться. Поясок верёвочный, понёва, сапожки… – Прознает Богомила, порчу на нас наведёт.

– Ой, да, – отмахнулась Боянка. – Ей сегодня не до нас… Пока с нашими навозится, мы уже своё дело сделаем.

– Почто это вы девки нечисть решили потревожить? – недовольный голос пресловутой Богомилы заставил подруг с визгом шарахнуться к воде. Ведьма из темноты ночи вышла к небольшому костру, хмуро посматривая на прижавшихся друг к другу Боянке и Любаве. – Жить надоело? – как она бесшумно к ним подкралась в кромешном мраке, оставалось догадкой, но появление… не на шутку напугало.

– Нет, – в этот раз первой отошла Любава. Коль уж из-за неё дела скверные возжелали сотворить, ей и ответ держать. – Но очень охота суженого увидать.

– Не рановато ли? – сощурилась осуждающе Богомила. – Всё-то ты торопишься куда-то, – и взгляд на княжну, словно слова только ей и предназначались. – И родиться прежде срока. И ходить, и говорить… Суженого ей подавай… Вся как на углях, гляди выгоришь, так и не прожив, сколько отведено.

– Дык я женихаться не тороплюсь, – пробурчала Любава, немного отойдя от испуга появления ведьмы. – Мне бы только глянуть на него. Хоть глазком, а там… обожду, – рьяно кивнула своим мыслям.

– И готова из-за этого нарушить завет богов?

Любава недоверчиво на боярышню посмотрела. Боянка на подругу, глазами мазнула, мол, а я-то что, предупреждала, тебе решать тебе.

Княжна опять кивнула, а потом осторожно уточнила:

– А каков завет?

Богомила криво хмыкнула, руки над заметно утихающим костром погрев:

– Возраст, девонька, на то и есть оговорка.

– И что будет за нарушение?

– Цена есть у всего, – Богомила отвлеклась на крики дальше по реке. Селяне тоже купания праздничные затеяли. Девки песни затянули…

– Ежели не жизнь человеческая, можно и оплатить, – рассудила задумчиво княжна.

– А смелости хватит? – не без ехидства старуха.

– А то, – выпятила грудь Любава, хотя поджилки тряслись, как у зайца, удирающего от волка.

Ведьма молча обошла костёр, не сводя глаз с княжны. И до того морозно стало, что Любава поёжилась. Благо, подруга рядом была. Она словно ощутила сомнение княжны и ближе встала. Плечом к плечу, делясь своим теплом.

Богомила остановилась напротив Любавы. Прицельно смотрела угольными глазами, будто в душу пробиралась. Неприятно внутри расползался холод, ноги сводило от напряжения, в животе скручивался узел страха, но княжна выжидала. Если уж добралась до запретного места ведьм, то гадание выдержит и подавно.

– Вижу, – кивнула Богомила чуть теплее, – сила в тебе крепкая сидит. Да и, – качнула головой на подругу, – есть у тебя хранитель за спиной. Доверяешь ей? – вопрос с подвохом, но Любава не смутилась:

– Как себе, – не лукавила.

– Вот и проверим, – глухо фыркнула Богомила. – Обряд сделаю. Но он древнее тех, к которым привыкли. Да и запретный… Но ежели не побоишься, а подруга не подведёт – сможешь увидать своего суженого.

Любава чуть от счастья не взвизгнула. Жар тотчас по телу заструился.

– Согласна, – рьяно закивала, а когда вспомнила, что не только ей предстояло нарушить наветы, с надеждой на подругу уставилась:

– Да куда я тебя брошу? – отмахнулась Боянка. – Нет уж… я притащила, мне и помогать!

Богомила тихо наветы давала, а девицы выполняли с точностью, что велела. Костёр больше разожгли, и пока ведьма ворожбу творила с пучками трав, подбрасывая в огонь, вокруг пламени ходили, да тихую песнь тянули. И до того перед глазами зарево огня примаячилось, что голова закружилась:  искры, взмывавшие в черноту, со звёздным небом сливались…

Дурман окутал, лёгкость в теле ощутилась. Монотонное бормотание Богомилы успокаивало, да в сон клонило. Уж под ногами не чувствовалось прохладной земли, лишь тепло костра, диковинный аромат трав, потрескивание веток и напев свой…

И даже когда ведьма перед Любавой оказалась, не сразу княжна очнулась от морока Купаловой ночи и ворожбы. Потому послушно жевать начала что-то терпкое, ловко в рот сунутое Богомилой.

– Дурман-трава, – пояснила ровно ведьма.

Боянка тоже не своими глазами смотрела, будто в никуда, да с равнодушием мирским, ещё слова пропевала, а ведьма и её прожевать вынудила:

– Пусть…

– Подол задери, – распорядилась ведьма, вытащив из-за пояса обрядовый клинок. И если княжна вначале дёрнулась выполнять поручение, то следом замялась:

– А это зачем? – удерживая присборенную ткань на уровне бёдер, а в голове всё сильнее безмятежность разливалась, в груди жар, а взор тяжкий – вот-вот глаза смежатся.

– Кровить обязана, – в лицо княжны внимательно вглядывалась Богомила, – и ежели не по девичьему сроку, то вынужденно…

В следующий миг Любава всхлипнула сквозь зубы. Нож лишь мазнул по внутренней стороне бедра, оставляя порез на коже, который тотчас закровил.

– Я уже, – поспешно выставила ладони боярыня, но то не уберегло её от ловкого острия ведьмы. По рукам и прошлась. Причём косым резом по обеим.

– Ауч, – взвыла коротко Боянка. На миг в глазах озарение и просвет мелькнули: осуждение, когда на ведьму уставилась, но уже в следующую секунду начала смаргивать, точно в ощущениях терялась и не могла в мир яви оборотиться. Кровавые дорожки медленно зазмеились по коже… Руки обвисли вдоль тела.

– В воду живо девицы ступайте, – повелела ведьма. Подруги шагнули прочь от спасительного огня.

– На суженых глянете через мир нави.