Экскалибур

Я стоял и смотрел во все глаза. Ибо в темноте – в зябкой темноте, воцарившейся, едва загасили факелы, – девушка светилась. В самом деле светилась! Мерцала переливчатым белым светом. Этот неяркий отблеск не слепил глаза, он просто был там, точно звездной пылью припорошив бледную кожу. Распыленное, точно невесомая пудра, сияние коснулось ее тела, и ног, и рук, и волос – но не лица. Мягко светились лилии, блестело и лучилось длинное тонкое лезвие меча.

Мерцающая девушка шла по галерее. Столпившиеся во дворе бедолаги протягивали к ней парализованные руки и ноги и недужных детей; она словно не замечала. Не обращала внимания, словно их и нет, – шла себе и шла легкими изящными шажками вдоль галереи, обратив затемненное лицо к камням. Невесомая как перышко. Она будто погрузилась в себя, затерялась в собственных грезах: люди стонали, взывали к ней… она не поднимала глаз. Просто шла; странный свет мерцал на ее теле, на руках и ногах и на длинных черных волосах, что густым ореолом обрамляли лицо – черную маску на фоне нездешнего сияния; не знаю отчего, интуитивно, наверное, я чувствовал: лицо это прекрасно. Она приблизилась к тому месту, где стояли мы с Иссой, и вдруг подняла голову и обратила непроглядно-черное лицо к нам, поглядела в нашу сторону. Я почуял смутно знакомый запах моря, а затем так же внезапно, как появилась, она скрылась за дверью – и над толпой пронесся вздох.

– Что это было? – шепнул мне Исса.

– Не знаю, – отозвался я. Мне было страшно. Это не безумие, это настоящее, я же сам это видел, но что? Богиня? Откуда тогда запах моря?

– Может, она из сонма духов Манавидана, – шепнул я Иссе. Манавидан – бог моря; уж верно, его нимфы пахнут солью.

Следующего видения пришлось ждать долго, а когда оно наконец явилось, то оказалось куда менее впечатляющим, нежели сияющая морская нимфа. На крыше дворца возникла тень – черная фигура, медленно обретшая очертания вооруженного, закутанного в плащ воина в чудовищном шлеме, увенчанном рогами могучего оленя. В темноте его с трудом можно было разглядеть, но вот из-за облака проглянула луна, и мы увидели, кто он, и толпа застонала. Он возвышался над нами, простирая руки, а лицо его закрывали широкие нащечные пластины шлема. В руках он держал копье и меч. Постоял так мгновение и тоже исчез, хотя я готов был поклясться, что слышал, как по дальнему своду крыши соскользнула черепица.

И тут, едва он скрылся, вновь возникла нагая девушка, хотя на сей раз ощущение было такое, словно она просто-напросто материализовалась на верхней ступени галереи. Только что там царила тьма, а в следующий миг возникла стройная мерцающая фигурка – недвижная, прямая, сияющая. Лицо ее по-прежнему терялось во мраке и казалось маской тьмы в обрамлении пронизанных светом волос. Девушка постояла неподвижно секунду-другую, а затем начала танцевать – медленно, неспешно, изящно вытягивая носок, двигаясь в прихотливом узоре на одном и том же месте то по кругу, то вперед-назад. Танцуя, она не поднимала головы. Мерцающий нездешний свет словно втирали ей в кожу, ибо где-то он сиял ярче, а где-то – бледнее, но, уж верно, здесь потрудилась не рука человека.

Теперь и мы с Иссой преклонили колена: ведь нам был явлен знак богов, не иначе. Свет во тьме, красота среди упадка. А нимфа все танцевала и танцевала, и сияние ее тела медленно угасало: вот она померкла до неясного видения мерцающей прелести в тени галереи, замерла, широко раскинула руки, развела ноги, бесстрашно поглядела на нас – и растаяла.

Мгновение спустя из дворца вынесли два пылающих факела. Толпа разразилась криками: люди взывали к богам и требовали Мерлина, и наконец он и в самом деле появился из дворцового входа. Белый воин нес один из факелов, а одноглазая Нимуэ – второй.

Мерлин дошел до верхней ступеньки и встал там – высокий и статный, в длинном белом облачении. Толпа бесновалась и кричала, он не вмешивался. Его седая борода, ниспадающая едва ли не до пояса, была заплетена в косицы, перевитые черными лентами, точно так же, как его длинные белые волосы. Выждав немного, Мерлин воздел черный посох, требуя молчания.

– Вы что-либо видели? – ревниво осведомился он.

– Да, да! – надрывалась толпа.

На морщинистом, умном, лукавом лице Мерлина отразилось довольное удивление, как если бы он понятия не имел, что такое произошло во дворе.

Он улыбнулся, шагнул в сторону и призывно взмахнул свободной рукой. Двое детишек, мальчик и девочка, вышли из дворца, неся Котел Клиддно Эйддина. Сокровища Британии были невелики собою и весьма заурядны, а Котел – истинное Сокровище – из всех тринадцати обладал наибольшим могуществом. То была громадная серебряная емкость, украшенная золотыми накладками, изображающими воинов и животных. Дети, с трудом управляясь с этакой тяжестью, водрузили Котел рядом с друидом.

– Сокровища Британии у меня! – возвестил Мерлин, и над толпой пронесся благоговейный вздох. – Скоро, очень скоро, – продолжал он, – могущество Сокровищ явит себя в полной мере. Британия возродится! И враги наши сгинут! – Мерлин помолчал, дожидаясь, чтобы угасло эхо ликующих возгласов. – Нынче ночью вы видели силу богов, но это лишь малая толика, пустяк, ерунда. Скоро вся Британия узрит то же, но, дабы призвать богов, мне нужна ваша помощь.

Толпа взревела, обещая: помощь будет, – и Мерлин одобрительно просиял. Эта благодушная улыбка укрепила мои подозрения, что старик ведет с народом некую сложную игру. Но ведь даже Мерлин, твердил я себе, не может сделать так, чтобы девушка светилась в темноте. Я ее своими глазами видел! Мне отчаянно хотелось верить – и воспоминание о гибкой, мерцающей фигурке убеждало меня: боги нас не оставили.

– Приходите на Май-Дан! – сурово велел Мерлин. – Приходите на столько дней, на сколько сможете, и еды не забудьте принести. Если найдется оружие, приходите с оружием. На Май-Дане станем мы трудиться сообща, и труды наши будут долгими и тяжкими, а на Самайн, когда по земле разгуливают мертвые, мы все вместе призовем богов. Вы – и я!

Он помолчал – и направил острие посоха на толпу. Черный посох дрогнул, словно выискивая кого-то, и нацелился на меня.

– Лорд Дерфель Кадарн! – воскликнул Мерлин.

– Господин? – отозвался я, изрядно сконфуженный тем, что меня выделили среди прочих.

– Дерфель, ты останься. Остальные – ступайте. Ступайте по домам, ибо боги не вернутся более вплоть до кануна Самайна. Ступайте домой, займитесь полем и пашней, затем приходите на Май-Дан. Приносите топоры и снедь и готовьтесь узреть своих богов в величии славы. А теперь ступайте! Ступайте!

Толпа покорно разошлась. Многие останавливались, чтобы дотронуться до моего плаща, ведь я был в числе воинов, добывших Котел Клиддно Эйддина из тайника на Инис-Моне, и это, по крайней мере в глазах язычников, делало меня героем. Прикасались люди и к Иссе, ведь он тоже был Воином Котла; однако, когда двор опустел, Исса остался ждать у врат, а я подошел к Мерлину. Поздоровался с ним, но друид сразу отмел все мои расспросы о его здоровье, а вместо того полюбопытствовал, как мне понравились недавние события.

– Что это было? – осведомился я.

– Что «это»? – невинно переспросил он.

– Девушка в темноте.

Мерлин захлопал глазами в деланом изумлении:

– Ах, она снова здесь была, да? Как интересно! Крылатая девушка – или та, что светится? Светящаяся?.. Нет, Дерфель, я понятия не имею, кто она. Я не в силах разгадать все тайны этого мира. Ты переобщался с Артуром и теперь, подобно ему, веришь, будто все на свете непременно имеет тривиальное объяснение. Увы, боги нечасто изъясняются внятно. Как насчет пособить отнести Котел внутрь?

Я подхватил тяжеленный Котел и перетащил его в многоколонный приемный зал. Когда я заходил туда раньше в тот же день, помещение было пустым; теперь там обнаружилось ложе, и приземистый стол, и четыре железные подставки для масляных светильников. На ложе восседал юный длинноволосый красавец-воин в белых доспехах: он улыбнулся, не вставая с места, а Нимуэ, в истрепанных черных одеждах, поднесла зажженную свечу к фитилям.

– Еще днем зал был пуст, – укоризненно произнес я.

– Тебе, верно, померещилось, – беспечно отмахнулся Мерлин. – Может, мы просто не пожелали тебе показаться. Ты знаком с принцем Гавейном? – Он указал на юношу, тот встал и приветственно поклонился мне. – Гавейн – сын короля Будика Броселиандского, а значит, приходится Артуру племянником.

– Приветствую, принц, – поздоровался я с Гавейном. Я слыхал про Гавейна, а вот встречаться не доводилось. Броселианд, бриттское королевство за морем, в Арморике, с недавних пор осаждали франки, так что гости оттуда у нас бывали нечасто.

– Польщен знакомством, лорд Дерфель, – учтиво произнес Гавейн, – ибо слава твоя распространилась далеко за пределы Британии.

– Не пори чуши, Гавейн, – оборвал его Мерлин. – Слава Дерфеля вот разве что ему в тупую голову ударила, но дальше не пошла. Гавейн приехал помочь мне, – пояснил друид.

– Помочь – в чем?

– Ну, должен же кто-то оберегать Сокровища, сам понимаешь. Он – блестящий копейщик, гроза недругов, по крайней мере, так говорят. Это правда, Гавейн? Ты и впрямь грозен?

Гавейн лишь улыбнулся в ответ. Особо грозным он не выглядел, поскольку был еще очень юн: на вид от силы лет пятнадцать-шестнадцать, и бритва еще не касалась его щек. Длинные светлые локоны придавали ему сходство с девушкой, а белые доспехи, что издалека выглядели такими дорогостоящими, при ближайшем рассмотрении оказались самыми обыкновенными: железо обмазали известковым раствором, вот и все. Если бы не его спокойная уверенность и вдохновенная красота, Гавейн был бы смехотворен.

– Ну, так что ты поделывал со времен нашей последней встречи? – призвал меня к ответу Мерлин. Тогда-то я и рассказал ему о Гвиневере – о том, что королеве суждено пробыть в заточении до самой смерти, – а друид меня безжалостно высмеял. – Артур – бестолочь, – твердил он. – Гвиневера, может, и умница, каких мало, да только ему она незачем. Ему нужна какая-нибудь дуреха попроще, чтоб постель согревала, пока он там разбирается с саксами. – Мерлин присел на ложе и улыбнулся двум детишкам – тем самым, что вытаскивали Котел во двор, а теперь вот принесли ему блюдо с хлебом и сыром и флягу с медом. – Ужин! – радостно воскликнул он. – Присоединяйся ко мне, Дерфель, будь так добр, мы желаем потолковать с тобой. Да садись же! На полу вполне даже удобно, сам убедишься. Садись рядом с Нимуэ.

Я сел. До сих пор Нимуэ меня подчеркнуто не замечала. Пустую глазницу – недостающий глаз был вырван неким королем – прикрывала повязка, а волосы, остриженные совсем коротко перед тем, как мы поехали на юг, в Морской дворец Гвиневеры, немного отросли, хотя и не слишком: с виду – как есть мальчишка. Нимуэ, похоже, злилась; впрочем, злилась она всегда. Жизнь ее была посвящена одной-единственной цели: она искала богов и презирала все, что отвлекало ее от поисков, и, верно, считала иронические шуточки Мерлина пустой тратой времени. Мы с Нимуэ выросли вместе, и за многие годы с тех пор, как мы перестали быть детьми, я не раз и не два спасал ей жизнь. Я кормил ее и одевал, однако ж она обращалась со мной как с недоумком.

– Кто правит Британией? – внезапно спросила меня она.

– Неправильный вопрос! – с неожиданной горячностью одернул ее Мерлин. – Неправильный!

– Ну? – настаивала она, не обращая внимания на разъяренного Мерлина.

– Никто не правит Британией, – признал я.

– Ответ верный, – мстительно откликнулся Мерлин. Его дурное настроение изрядно встревожило Гавейна: тот стоял за Мерлиновым ложем и опасливо поглядывал на Нимуэ. Гавейн ее явно боялся, и немудрено. Редкий человек не испугался бы Нимуэ.

– Хорошо, а кто правит Думнонией? – не отступала она.

– Артур правит, – отвечал я.

Нимуэ одарила Мерлина торжествующим взглядом. Друид лишь покачал головой.

– Нужное слово – это rex, – промолвил он, – rex, говорю я, и знай вы хотя бы самые азы латыни, вы бы, верно, понимали, что rex – это король, не император. Император по-латыни – imperator. Или мы рискнем загубить все дело только оттого, что вы невежи необразованные?

– Артур правит Думнонией, – настаивала Нимуэ.

Мерлин пропустил ее слова мимо ушей.

– Кто у нас король? – осведомился он у меня.

– Мордред, конечно.

– Конечно, – повторил он. – Мордред! – Мерлин плюнул в сторону Нимуэ. – Мордред!

Она отвернулась, словно соскучившись. Я был в полном замешательстве: я вообще не понимал, о чем они спорят, а спросить не успел: из-за занавешенного дверного проема вновь появились дети, неся еще хлеба и сыра. Они поставили блюда на пол, и я опять уловил слабый запах соли и морских водорослей – смутно повеяло морем, точно так же как при появлении нагой призрачной девушки. Потом дети скрылись за занавеской, и запах исчез вместе с ними.

– Так вот, – промолвил Мерлин с удовлетворенным видом человека, одержавшего верх в споре, – а дети у Мордреда есть?

– Да небось в количестве, – отозвался я. – Учитывая, скольких девиц он изнасиловал.

– Забава королей, – равнодушно бросил Мерлин, – и принцев. Гавейн, а ты девиц насилуешь?

– Нет, господин. – Гавейна такое предположение явно шокировало.

– Мордред насильничал, сколько я его помню, – промолвил Мерлин. – В отца и деда пошел, хотя должен признать, они оба были куда как мягче юного Мордреда. Утер, он в жизни не мог устоять перед смазливой мордашкой. Да и перед страхолюдной, под настроение. А вот Артур, он к насилию не склонен. Вроде тебя, Гавейн.

– Рад слышать, – сдержанно отозвался принц, и Мерлин картинно возвел глаза к небесам.

– Ну и что Артур намерен делать с Мордредом? – осведомился друид.

– Он будет жить в заточении здесь, господин, – отозвался я, обводя рукой дворец.

– В заточении! – Мерлина это явно позабавило. – Гвиневера под замком. Епископ Сэнсам взаперти; если так и дальше пойдет, то все, кто имеет хоть какое-то отношение к Артуру, вскорости угодят в темницу! Всем нам судьба жить на воде и плесневелом хлебе. Что за недоумок наш Артур! Лучше бы вышиб Мордреду мозги!

Мордред унаследовал трон еще ребенком, и, пока мальчик рос, королевством управлял Артур, но, как только Мордред достиг совершеннолетия, Артур, верный клятве, некогда принесенной верховному королю Утеру, передал королевство Мордреду. Мордред использовал власть во зло и даже злоумышлял против жизни Артура: этот-то заговор и позволил Сэнсаму с Ланселотом поднять мятеж. Теперь Мордреду грозило заточение; Артур твердо вознамерился окружить законного короля Думнонии, в жилах которого течет божественная кровь, почетом и роскошью, однако от власти отстранить. Мордреда будут содержать под стражей в этом великолепном дворце, предоставят ему все, что он пожелает, но набедокурить не дадут.

– Ты полагаешь, что у Мордреда есть ублюдки? – гнул свое Мерлин.

– Десятки, надо думать.

– Надо, Дерфель, тебе – надо, – рявкнул Мерлин. – Имя, Дерфель! Имя назови!

Я напряг память. Я знал Мордредовы грешки получше многих, поскольку был наставником мальчика; впрочем, это поручение я исполнял неохотно и из рук вон плохо. Я так и не сумел стать ему отцом, и хотя моя Кайнвин пыталась быть ему матерью, она тоже не преуспела, и треклятый мальчишка вырос угрюмым, злобным выродком.

– Была одна служанка, – припомнил я, – он с ней долгонько хороводился…

– Как ее звали? – осведомился Мерлин, набив рот сыром.

– Киууилог.

– Киууилог! – прыснул друид. – Говоришь, эта Киууилог родила ему ребенка?

– Мальчика, – кивнул я, – если, конечно, малец и впрямь его, а скорее всего, так.

– И где же сейчас наша Киууилог? – продолжал допрашивать меня Мерлин, размахивая ножом.

– Очень может статься, что в здешних краях. Она не переехала в дом Эрмида вместе с нами, а Кайнвин всегда думала, что Мордред дал ей денег.

– Выходит, и впрямь был к ней привязан?

– Думается, да.

– Ну не отрадно ли узнать, что в дрянном мальчишке есть хоть что-то хорошее… Киууилог, говоришь? Гавейн, ты сможешь отыскать ее?

– Попытаюсь, господин, – пылко заверил Гавейн.

– Не просто попытайся. Преуспей! – рявкнул Мерлин. – А как она выглядела, Дерфель, эта, с позволения сказать, Киууилог? Вот ведь имечко, право!

– Невысокая, – стал вспоминать я, – пухленькая, черноволосая.

– Пока что под твое описание подходит любая британская девка моложе двадцати лет от роду. Поточнее никак нельзя? Сколько сейчас ребенку?

– Шесть, – отозвался я, – и, если память меня не подводит, волосы у него рыжеватые.

– А сама девица?

Я покачал головой:

– Симпатичная, но не из тех, что запомнится.

– Все девушки запоминаются, – торжественно объявил Мерлин, – особенно если зовут их Киууилог. Отыщи ее, Гавейн.

– А на что она тебе? – полюбопытствовал я.

– Я разве в твои дела лезу? – парировал Мерлин. – Или, может, я прихожу и задаю тебе дурацкие вопросы про щиты и копья? Или досаждаю тебе идиотским любопытством на предмет, как именно ты вершишь правосудие? Занимают ли меня твои виды на урожай? Иначе говоря, докучаю ли я тебе, вмешиваюсь ли в твою жизнь, Дерфель?

– Нет, господин.

– Вот и ты о моей жизни не допытывайся. Землеройке орла не понять. Покушай-ка лучше сыра, Дерфель.

Нимуэ к еде так и не притронулась. Она сидела мрачная – злобилась на Мерлина, не пожелавшего признать, что Артур, дескать, истинный правитель Думнонии. Мерлин не обращал на нее никакого внимания и развлекался тем, что поддразнивал Гавейна. О Мордреде он больше не упоминал и ни словом не обмолвился о том, что затевает на Май-Дане, хотя, уже провожая меня к внешним дворцовым вратам, где до сих пор дожидался Исса, завел-таки речь о Сокровищах. Черный посох друида постукивал по камням: мы шли через двор, где еще недавно толпе являлись чудесные видения.

– Мне, понимаешь ли, люди нужны, – сообщил Мерлин. – Чтобы призвать богов, надо здорово потрудиться, мы с Нимуэ одни не справимся. Нам понадобится сотня людей, может, даже больше!

– Зачем?

– Увидишь, увидишь. Как тебе Гавейн?

– Вроде бы послушный мальчик.

– Послушен, верно, но что в том похвального? Собаки тоже куда как послушны. Он мне напоминает Артура в молодости. Хлебом не корми, дай сотворить добро! – Друид расхохотался.

– Господин, – промолвил я, отчаянно нуждаясь в ободрении, – что же все-таки произойдет на Май-Дане?

– Как – что? Мы призовем богов. Обряд очень сложный; я могу лишь молиться о том, чтобы все получилось как надо. И страх как боюсь, что не сработает. Нимуэ, как ты, возможно, уже понял, полагает, будто я все делаю не так, ну да мы посмотрим, посмотрим. – Мерлин прошел несколько шагов молча. – Но если мы все сделаем правильно, Дерфель, если все сделаем правильно, о, что за зрелище нас ждет! Боги явятся на землю в мощи своей. Ты только представь себе: Манавидан выходит из моря, блестя влагой, – он великолепен! Таранис раскалывает небеса молнией, Бел совлекает огонь с небес, а Дон рассекает облака огненным копьем. То-то христиане перепугаются, а? – От восторга старик даже в пляс пустился – неуклюже протанцевал пару-тройку шагов. – То-то епископы обмочатся в своих черных рясах, а?

– Ты же сам не уверен, чем все закончится, – возразил я, надеясь про себя, что друид успокоит мои страхи.

– Не глупи, Дерфель. Почему ты вечно ждешь от меня определенности? Все, что я могу, – это совершить обряд и уповать, что не сбился! Ты ведь сегодня кое-что видел, нет? И все еще сомневаешься?

Я помолчал, гадая: ночные видения – не фокус ли это? Но какой хитростью можно заставить девичье тело светиться в темноте?

– А станут ли боги сражаться с саксами? – спросил я.

– Так ради этого мы их и призываем, Дерфель, – терпеливо объяснил Мерлин. – Наша цель – возродить Британию такой, какой она была в добрые старые дни, до того, как лучшую в мире страну испоганили саксы да христиане. – Старик остановился у ворот и долго глядел в темноту. – Я люблю Британию, – промолвил он внезапно севшим голосом. – Я так люблю этот остров, это особенное место… – Он положил руку мне на плечо. – Ланселот спалил твой дом. Так где ты живешь сейчас?

– Мне придется строиться заново, – отозвался я. – И будет это не на месте дома Эрмида, где погибла моя маленькая Диан.

– Дун-Карик пустует, – промолвил Мерлин, – и я пущу вас туда жить, но при одном условии: когда труды мои завершатся и боги будут с нами, я, пожалуй, приду под твой кров умирать.

– Ты волен прийти туда жить, господин.

– Умирать, Дерфель, умирать. Я стар. Одно-единственное, последнее дело осталось мне довершить – и я попытаюсь исполнить назначенное на Май-Дане. – Мерлин потрепал меня по плечу. – Или ты думаешь, я не сознаю, каким опасностям подвергаюсь?

Я почувствовал в нем страх.

– Что за опасности, господин?

В темноте прокричала сова; Мерлин, склонив голову набок, прислушался, не повторится ли звук.

– Всю свою жизнь, – проговорил он, помолчав, – я мечтал вернуть богов в Британию, а теперь у меня есть к тому средство, но я не знаю, сработает ли оно. Не знаю, гожусь ли я для свершения обряда. Не знаю даже, доживу ли я до того, чтобы увидеть это своими глазами. – Друид крепко, до боли, стиснул мое плечо. – Ступай, Дерфель, – молвил он. – Ступай. Я должен поспать: завтра отправляюсь на юг. Смотри, приезжай в Дурноварию на Самайн. Приезжай – узришь богов.

– Я буду там, господин.

Улыбнувшись, Мерлин повернулся идти. А я зашагал обратно в крепость – ошеломленный, исполненный надежды, терзаемый страхами, гадая, куда ныне заведет нас магия – и заведет ли куда-либо, кроме как к ногам саксов, а саксы непременно придут по весне. Ибо, если Мерлин не сумеет призвать богов, Британия обречена.

* * *

Постепенно – так успокаивается взбаламученный пруд – Британия утихомирилась. Ланселот затаился в Венте, страшась Артуровой мести. Мордред, наш законный король, приехал в Линдинис, где ему предстояло жить в почете и роскоши – но под стражей. Гвиневера оставалась в Инис-Видрине, под неумолимым надзором Морганы, в то время как Сэнсам, супруг Морганы, сидел под замком в гостевых покоях Эмриса, епископа Дурноварии. Саксы отступили в пределы своих границ, хотя, как только собрали урожай, с обеих сторон участились яростные набеги. Саграмор, нумидийский военачальник Артура, охранял саксонские рубежи, в то время как Кулух, двоюродный брат Артура и ныне один из его военных вождей, приглядывал за Ланселотовой белгской границей из нашей крепости в Дунуме. Наш союзник король Кунеглас Повисский оставил под началом Артура сотню копейщиков и возвратился в собственное королевство, а по дороге встретился с сестрой, принцессой Кайнвин, что возвращалась в Думнонию. Кайнвин была моей женщиной, а я – ее мужчиной; она же дала клятву никогда не выходить замуж. Она приехала с нашими двумя дочерьми в начале осени, и должен сознаться, что до ее возвращения я ни минуты не был по-настоящему счастлив. Я встретил ее на дороге к югу от Глевума и долго не размыкал объятий: были минуты, когда я думал, что нам уже не суждено свидеться. Красавица она была, моя Кайнвин, златокудрая принцесса. Некогда, давным-давно, она была обручена с Артуром; когда Артур отказался от намеченного брака ради Гвиневеры, руку Кайнвин обещали другим великим принцам, но мы с ней взяли да сбежали вместе, и смею сказать, немало от этого выиграли.

И вот мы обзавелись новым домом в Дун-Карике, чуть к северу от Кар-Кадарна. Дун-Карик означает «холм близ прелестного ручейка», и название замечательно к нему подходило: чудесное то было местечко. Дом на вершине холма был построен из дуба и крыт ржаной соломой, тут же высились с десяток хозяйственных пристроек, обнесенных прогнившим деревянным частоколом. Жители деревушки у подножия холма верили, что в доме водятся призраки, ибо там, с позволения Мерлина, прежде доживал свой век престарелый друид Бализ, но мои копейщики повыкидывали все гнезда, повывели грызунов и прочую дрянь, а затем вынесли весь Бализов ритуальный хлам. Я нимало не сомневался, что селяне, невзирая на свой страх перед старым домом, уже растащили котлы, треноги и все мало-мальски ценное; нам осталось лишь избавиться от змеиных кож, костей и высушенных птичьих тушек, густо затянутых паутиной. Были тут и человечьи кости – груды и груды человечьих костей. Мы захоронили останки в ямах тут и там, чтобы души покойников не срослись вновь и не вернулись докучать нам.

Артур прислал ко мне несколько десятков юнцов, чтобы я воспитал из них воинов, так что на протяжении всей осени я обучал их науке обращения с копьем и щитом и раз в неделю, скорее из чувства долга, нежели удовольствия ради, навещал Гвиневеру в соседнем Инис-Видрине. Я привозил ей в подарок всякую снедь, а когда похолодало, принес теплый плащ из медвежьей шкуры. Порою я брал с собою ее сына Гвидра, но Гвиневера никогда не чувствовала себя с ним по-настоящему уютно. Мальчик взахлеб рассказывал о том, как ловит рыбу в речушке Дун-Карика, как охотится в наших лесах; она скучала. Гвиневера и сама любила охоту, но это развлечение ей больше не дозволялось, так что она разминала ноги, прогуливаясь по территории храма. Красота ее не поблекла; более того, в несчастье ее огромные глаза обрели особую, небывалую прежде яркость; хотя печаль свою королева упрямо скрывала. Скрывала из гордости; я-то видел: она несчастна. Моргана изводила ее как могла, докучала ей христианскими проповедями и то и дело обзывала блудницей вавилонской. Гвиневера терпеливо сносила обиды и на участь свою пожаловалась один-единственный раз, в начале осени: ночи удлинились, первый иней выбелил лощины, и пленница сказала мне, что в ее покоях слишком холодно. Артур положил этому конец, распорядившись, чтобы дров Гвиневере доставляли столько, сколько ей нужно. Он по-прежнему любил жену, хотя злился, если я упоминал ее имя. Что до Гвиневеры, я понятия не имел, кого она любит. Она всегда расспрашивала меня об Артуре, а вот про Ланселота ни словом не упомянула.