Молитвы человеческие

И вдруг – стоп! Остановка, затор! Что случилось? На пути раскинулось дерево. Ветви с острыми шипами создали колючую непроходимую сеть. Душа запуталась, забилась… «Как же так? Ведь я так старалась!»

Дерево шипело и не выпускало её, извивалось, как гигантская змея. «Ма…ма…мать…» – вдруг выговорило оно. И – замолчало.

Единственное слово, но почему-то насупилась душа, приуныла. Мать! А лучше – мама. И вспомнилось, замелькали картины…

«Доченька, не уезжай. Я ведь старая, кто обо мне позаботится? Ни в магазин сходить, ни дров заготовить. И здесь жить можно. Купите себе дом в райцентре, всё ближе. Не уезжай. Не бросай меня, дочка…»

«Мать…» – шипело дерево и не выпускало из страшных объятий.

«Милая, родная, возвращайся. Плохо мне без тебя. Внуков не вижу, а я уже старая, глаза никуда. Доченька…»

«Не выпущу!» – и дерево сузило ветви, сжало так больно, что застонала, запричитала душа. «Я вернусь! – закричала. – Всё, всё исправлю! Отпусти меня!» И тут же ослабило ветви дерево, постояло мгновение – и исчезло.

Понурившись, душа тихо летела обратно. «Мамочка, прости. Нет мне дороги в Небо: обидела я тебя. И все мои труды оказались напрасными…»

…На узкой грядке трудилась старушка. Внезапно – шум колёс, кто-то нажал на тормоза. Смотрит – и не верит: дочь, с чемоданом, идёт ей навстречу. В глазах – грусть, и говорит виновато:

– Оставила я тебя…

После чая и хорошего ужина стояла женщина на террасе и вспоминала, как месяц назад, умирая в больнице, лёгкой птицей летела в Небеса. Только нет дороги к Свету тому, кто, живя на земле, оставил без помощи свою мать.

Мать и сын

«Сыночек, родной, ненаглядный мой! Уж три месяца, как уехал ты, а не пишешь. Больно мне без тебя, сердце тоскует, а по радио говорили, что немец уже у Севастополя стоит, что бои идут тяжелые, и наши войска потери несут. Только что же мне делать без тебя, если не вернёшься? Единственный ты у меня. Вот и боюсь. Иду почту смотреть, жду письма, а думаю: вдруг похоронка…»

«Мама, нас перебросили к Волге. Осень, холодно, мокро. Нет ни сил, ни времени написать. И карандаша тоже нет. Только думаю о тебе. Ты, верно, топишь уже, и в доме тепло. А мы замерзаем. Ночуем в подвалах сырых, топить запрещают, чтоб дыма не было видать, да и нечем. Прижмёмся друг к другу – и спим, зуб на зуб не попадает. Многие болеют. Утром проснулись, а ружьё к рукам примерзает…»

«Сыночек, я тебе варежки тёплые связала, а послать – не знаю куда. Ты бельё оставил, а оно тебе бы сейчас пригодилось. Бригадир дрова привёз. Я сижу возле печки – и не пойму, почему замерзаю. А потом слышу сердцем: холодно тебе. Я бы птицей полетела, чтобы согреть тебя, сынка…»

«Мама, опять мне не спится. Всё думаю о тебе. Как ты одна: и дома, и в поле? Вернусь – помогать тебе стану, устроюсь на завод. Только б вернуться…»

«А вчера, мой родной, утром проснулась – не пойму, что гремит. На улице тихо, в избе – никого, а грохот в ушах стоит. И будто кто-то кричит. Не знаю, как догадалась, что это – там, у тебя. Только как же я слышу?! Упала, давай молиться. Всем сердцем просила Пречистую Богородицу оградить тебя от беды. А потом стало стихать. Только долго сердце болело. Сыночек, ты жив ли? Мне бы весточку от тебя. Вокруг – одни похоронки…»

«Вчера нас, мама, опять обстреляли. Налетели юнкерсы, и давай бомбить! Следом – пехота. Роту нашу зажали, головы поднять нельзя. Командир тычет ружьём: «Вставайте, в атаку!» А я прижался к земле, понимаю, что встану – погиб. И вдруг вижу свет. Внезапно всё стихло. Глаза открыл, а над нами в небе – Женщина, да огромная! У меня дыхание перехватило. Немцы стрелять перестали, и наши тоже молчат. А Она стоит, взор грозный, и держит в руках платок, вроде как покрывает. Так и была тишина. Я успел в укрытие перебежать, да оттуда смотрел на Женщину. Никогда такого не видел!»

«Сыночек, сынок, возвращайся. Молюсь за тебя день и ночь. Пусть покров Пресвятой Богородицы убережёт тебя…»

«Ты знаешь, мам, я подумал: не зря та Женщина в небе стояла. Ты, наверно, опять икону достала и молишься. Ты молись, мам. Я раньше смеялся, не понимал, что ты бормочешь. А теперь догадался, что ты мне Женщину эту послала. Больше смеяться не стану. Мама, опять стреляют. Я уже и не чаю вернуться. Об одном лишь прошу: молись за меня покрепче. Пока ты молишься, я – живу».

Скользко!

Доброте крёстных матерей

У Ванюши не было сапог. Ни сапог, ни какой-либо другой обуви. А потому ноги его погружались в грязь и скользили. Но разве это смутит парня в семь лет?! Весёлый, с разметавшимися вихрами, он шёл по скользкой осенней дороге на рынок. Мать дала ему «денежку», – небольшую, всего пятачок, и наказала купить муки, а потом зайти к куме Валентине и попросить у неё закваски.

Ванюша выполнять поручение отправился бодро. Только ноги скользили и разъезжались в жидкой грязи: этой осенью дожди щедро полили землю. Он кутался в старый кафтан деда, свисавший с плеч почти до пяток, и весело шагал дальше.

На рынке, найдя знакомую торговку, – не обманет! – купил муки и, засунув бумажный кулёк подмышку, направился было к тётке Валентине, но что-то его удержало. Захотелось посмотреть на речку, да и просто прогуляться, и он, недолго думая, свернул.

Вода в реке была мутной, несла щепки и другой мусор. Поглазев и соскучившись, Ваня хотел уже отойти, как вдруг драгоценный кулёк плюхнулся прямо в грязь. Мальчик хотел поднять его – и промахнулся: ноги скользнули, и Ваня, сам того не ожидая, всем телом упал на кулёк. Тот лопнул, мука разлетелась…

Не веря своим глазам, Ванюша стоял и думал: как теперь вернётся к матери? Что скажет ей? Принесёт одну закваску – для чего, если печь не из чего? Он стоял и смотрел, а потом заплакал. Собрать муку с грязи оказалось невозможным, и напрасно дрожащими пальцами он пытался сгрести её.

Он долго сидел у речки, тоскуя, потом поднялся и поплёлся прочь. Ноги скользили. Как ненавидел он эту грязь! Как хотел, чтобы в эту минуту настало лето, и тогда он мог бы вернуться и собрать с чистой земли хоть немного муки.

…Кума, Валентина, сразу увидела: что-то не так.

– Крестничек, – запела, подняв полной рукою Ванино лицо, – где радость-то растерял?

– Там, – хмуро махнул Ванюша в сторону реки.

– Там? А что случилось?

– Муку в грязь уронил, – признался крёстный сынок, – а мамка велела у тебя закваску взять.

И он разревелся. Дрогнуло в любви сердце крёстной матери. Ничего не сказала, пошла в кладовую и, пока Ванюша размазывал слезы, щедрой рукой насыпала в холщовый мешок белой муки. Закваску положила отдельно, вынесла ему.

– Вот, неси матери. Да сопли-то утри! Ты же не маленький.

– Не маленький, – соглашался Ванюша, а потом прижался щекою к крёстной и затих.

– Надо б тебе сапоги справить, – задумчиво сказала она. – Поговорю с мужем, как вернётся.

Домой шёл Ванюша медленно, осторожно нёс мешочек муки, закваску и мечтал, как мать поставит пироги. Он был внимательным и старательно обходил скользкую грязь.

Лестница

У самого подножия огромной, уходящей в небо лестницы сидела Душа. Была она безобразна и грязна, и уже снизу сотни мерзких лап тянулись, чтобы схватить её и унести в преисподнюю, но милосердный Господь дал и ей шанс: вот, перед тобой лестница в Царство Небесное, поднимайся!

Но у неё совсем, совсем не было сил. Её собственные многочисленные преступления, не очищенные исповедью, не обелённые богоугодной жизнью, висели на ней, как многопудовые гири. И всё же она приподняла голову. Там, в вышине, виднелось ясное небо, оттуда манило лёгкостью и благоуханием, а внизу – демоны пытались стащить её, хватая за руки и за ноги, вцепляясь скверными лапами в подол платья. В отчаянии, понимая, что лишь собственные усилия помогут ей, она встала.

Первые шаги дались с большим трудом. «Что же мешает мне, – думала Душа, – почему я так тяжела? Где та лёгкость, с которой я бегала по земле? Почему мои руки прилипают к ступеням, а в ногах нет сил?» Действительно, она буквально переползала с одной ступени на другую! Не помогали ей ни её собственные прежние молитвы, ибо она не молилась, ни молитвы святых: к ним она не взывала на протяжении всей своей земной жизни, ни даже Ангел-Хранитель. О его существовании она никогда не думала и, конечно же, не подозревала, как необходим он окажется здесь. Не молилась, не взывала, не думала. А чем же жила?

А жила так, как все, вернее, большинство людей, именующих себя «христианами», но на деле не имеющих ни жизни, ни духа христианского. О постах понятия не имела, праздники не соблюдала, Храм Божий посещала нерадиво, да и то лишь на Пасху, чтобы куличи освятить. Об очищении совести не думала, могла и слово гадкое сказать, и обидеть кого-либо. Растолстела, разжирела, взрастила в себе эгоизм, себялюбие, чванство. Наряжалась, украшала себя кольцами, браслетами из золота, а чтобы себя саму, душу, золотою сделать, не помышляла. Никому не помогала, не сострадала, заботилась только о кровных, родных. Видя нищего, думала так: «Мало ли, на что он просит, пусть другие подают». Но хуже всего то, что и детей своих воспитывала так же: в нерадении, в жадности, в лени.

Подъём не удавался. Казалось, целая вечность прошла, а только три ступени пройдены. Откуда ни возьмись, появился Ангел. Он тихонечко прикрыл Душу крылом, и та преодолела ещё две ступени. Села, отдышалась. «Кто ты?» – спросила. «Я – твой Хранитель», – отвечал он со вздохом. «А где же ты раньше был? Я слыхала, что ты помогаешь…» – «Помогаю тем, кто в своей жизни создал со мною прочную связь: молитвами, постоянным обращением. А тем, кто на меня и не смотрел, чем я могу помочь?» – «Тогда почему ты здесь?» – спросила Душа. Она отдыхала в тени чудного крыла и не хотела, чтобы он уходил. «Я здесь потому, что сотни монахов по всей земле молятся о таких, как ты, незнакомых им грешниках. Именно их молитвы привлекли меня к тебе». – «Какое счастье, что хоть кто-то молится обо мне!» – подумалось ей. «Но этого мало, очень мало, чтобы подняться по лестнице в Царство Небесное, – продолжал Ангел. – Человек должен своими усилиями проложить себе дорогу». Душа чуть не заплакала: «Скажи мне, что я такого сделала, что не могу и шагу ступить? Разве я так плохо жила? Много грешила? Объясни это!» – «Объясню, – отвечал Ангел. – Посмотри на свои руки, ноги. Что ты видишь?» Она с изумлением взглянула на свои руки и ноги, грязные, с налипшими на них огромными комьями скользкой глины. «Что это?» – удивилась она. Ангел пояснил: «И руки твои, и ноги на протяжении всей жизни были покрыты маникюром». – «Что же плохого в маникюре?» – запротестовала Душа. «На Бога смотреть надо, а не на ноги. К тому же, ты этим чванилась, тщеславилась, даже не замечая того. Смотрите, какие у меня красивые ногти! Разве не так? Помнишь такие мысли?» Душа скорбно опустила голову. «А тонны грязи на ногах – это вычурная обувь: каблуки, например. Обувь должна быть простой, удобной, и – не полный шкаф, а немного». Душа внимательно слушала. Не со всем она соглашалась, но ей так мешала эта прилипшая к ногам глина! «На руках твоих все время сверкали кольца, браслеты…– продолжал Ангел. – Вот они и мешают тебе сейчас!»

Он немного помолчал. «Все твоё внимание оказалось приковано к земному. О высшем ты даже не думала». Душа шевельнулась. «А что это за лохмотья на мне?» – печально спросила она. «Это – платья, – ответил Ангел. – Сколько их у тебя было? Много, слишком много! Целый ворох нарядов! И ты покупала всё новые и новые. Вот эти платья сейчас и висят на тебе, мешая подняться. Во всем должна соблюдаться мера, скромность, благочестие. Знаешь, что могло бы очень помочь тебе сейчас?» – «Что?» – оживилась Душа. «Милостыня! Ибо в ней – доброта, сострадание, милосердие. Это – божественные качества. Проявляла ли ты их?» – «Нет», – отвечала она. «Что, жалко было копейку подать?» – «Да нет». – «А ты знаешь, что есть правило христианское: не проходи мимо нищего. Неважно, какой он, на что просит. Это – неважно! Важно, чтобы ты в ту минуту, когда Бог на тебя смотрит, проявила милосердие. В дверь ли к тебе постучали, на улице ли кто руку протянул, дай тут же, не мешкая, а сама подумай: за меня и моих детей. Эта милостыня и тебе самой пойдёт на пользу, и детей твоих от бед убережёт. Знала ли ты это?» – «Нет, не знала». – «Конечно, откуда тебе знать, если книг духовных не читала, Евангелие не открывала. А там ясно сказано: «просящему – дай». Уста Самого Господа Пречистого изрекли это».

Ангел умолк. «Грустно мне тебя покидать, но пора». – «Что же мне делать?» – взмолилась Душа. «Поднимайся. Не отчаивайся. Даже у самого грешного человека могут быть добрые дела».

Ангел улетел. Душа ещё какое-то время пыталась идти сама, но потом приуныла и застыла на ступенях. В этот момент рядом с ней неведомо откуда появился маленький херувимчик: такой, каким его рисуют на картинках в детских книжках. Она оживилась и радостно приветствовала малыша: «Кто ты?» – «Я – Хранитель твоего старшего сына». – «Ты прилетел помочь мне?» – «Конечно. У тебя есть и добрые дела. Например, ты очень любила своих детей. И хотя ты безмерно баловала их, а это им не на пользу, ты всё же часто жертвовала для них и своим временем, и силами». – «В этом нет ничего удивительного, – ответила Душа, – ведь я же – мать. Так все поступают». – «Вот это-то и хорошо, что ты была матерью просто: без тщеславия, без кичливости. Ты жертвовала – и не замечала того, отдавала – и не требовала взамен. Идём!» – и он подал Душе руку. Следующие несколько ступеней они прошли довольно легко, но потом подъем опять затруднился.

«Что опять мешает мне?» – спросила Душа. «Всё то же: эгоизм, себялюбие. Помнишь, как часто ты бывала груба со своими детьми? «Не мешай, пошёл прочь!» – не твои ли слова? И много других, о которых я сейчас вспоминать не буду. А потом, когда дети выросли, ты обижалась, что они грубо тебе отвечают, неласковы с тобой. Не сама ли ты старательно учила их всему этому?» – «Я – учила?!» – ужаснулась Душа. «Конечно! Разве собственный пример – не самая лучшая школа? Будь ты подобрее, помягче, и дети твои выросли бы такими. И не страдала б ты от их грубости, – Ангел помолчал. – Хорошо ещё, что ты руку на них не поднимала, а то не сидела бы сейчас на этой лестнице». – «Поднимала, – заплакала она, – но потом сама так скорбела, так горько мне было, и у деток прощения просила». – «Вот и простил тебя Господь, забыл этот грех. Отдохнула?»

Они прошли ещё немного, и херувим оставил Душу. На прощанье он дал ей что-то в ладошку и сказал: «Когда будет трудно, раскрой ладонь. Не сейчас! Не сейчас!» – улыбнулся он, потому что Душа из любопытства хотела тут же посмотреть, что там. В ладони кто-то шевелился и щекотался. Ангел улетел.

Душа посмотрела вверх. Как высоко! Возможно ли, чтобы кто-то мог подняться скоро? И что нужно делать для этого, как жить? Ей казалось, что все эти правила, о которых говорили ангелы, слишком тяжелы, невыполнимы: не делай, не носи, не одевай. А ведь человек – существо земное. Хочется и нарядиться, и поесть повкуснее, и отдохнуть. А молиться – это всегда казалось ей страшно нудным, тягостным, не для неё! Так в чём же моя беда? – думала она. И сама понимала: в том, что жила только тем, что было сейчас, сию минуту. О будущем не думала. Вот оно! Не думала, что за жизнью временной стоит что-то ещё. Слышала, но никогда не относилась всерьёз. Загробный мир, Суд страшный: сказки, чепуха! А вот – не чепуха, и лестница под ней совершенно реальная, и бесы, которые пытались её схватить, тоже не сказочные.

Душа посидела немного и опять начала подъём. В эту минуту ладонь её сама собой распахнулась, и оттуда выпорхнули маленькие белые бабочки. Они вмиг окружили душу светлым ореолом и начали тихонько подтягивать вверх. Душа засмотрелась на одну из них и вдруг увидела себя саму, там, на земле, много лет назад. Она помогла соседке побелить потолок и не взяла за это плату. Рядом порхала другая бабочка. Опять – воспоминание. На даче угостила детишек клубникой со своей грядки. Детей было много: собрались чуть ли не со всей улицы, но она не жалела, а только думала, всем ли достанется… На крыльях следующей бабочки виднелись пятнышки. А это – те чудесные дни из прошлого, когда они всем студенческим отрядом работали «на картошке», помогали колхозу убирать урожай. Работа была грязная, тяжёлая: сколько вёдер перетаскаешь за день! Студенты за неё не получали ни копейки… Теперь Душа поняла, что за бабочки порхают вокруг. Это – её собственные бескорыстные поступки, те, о которых она давно забыла и которыми никогда не тщеславилась, даже не помышляла о них. Задышалось легче, подъём уже не казался таким крутым. Бабочки потихоньку растворились. Душа опять осталась одна. Но – не одна! Потому что вдруг кто-то стал рядом. Высокого роста, в прекрасном воинском плаще. На правом боку висел меч. Душа присмотрелась: ей казалось, что она знает его.

«Узнаёшь меня? – спросил посетитель. – Много лет назад ты гостила у родных в маленьком селе и зашла в Храм, посвящённый моему имени. Поставила свечу и сказала одно слово: «Помоги!» – вот я и пришёл тебе помочь». Он с улыбкой смотрел на страдалицу. Наконец-то она узнала его! Святой Георгий Победоносец! «Слава Богу! – вырвалось у Души. – Слава Богу!» Все идут ей на помощь, не только зло было в её жизни! И она опять заплакала.

Святой Георгий взял её за руку и очень легко, свободно повёл по ступеням. Душа удивилась: как быстро они идут! «А если б молилась святым во всю свою жизнь, то сейчас летела бы!» – ответил Георгий Победоносец на её мысль. И добавил: «Нам, милостью Божией, даётся большая сила помогать таким, как ты».

Они поднялись очень высоко, подножие лестницы скрылось в облаках. Святой Георгий показал вниз: «Смотри, сколько ступеней ты прошла, а ведь очень, очень грешна. Теперь иди сама. Помогать тебе больше некому. Не отчаивайся, не унывай, проси Бога о милости. Прощай!» – и исчез.

Душа с тоской огляделась: почему же так поздно я узнала обо всём этом? Ведь можно было столько сделать! Да, и поступиться чем-то, ради своего же блага. Не так уж важны все эти наряды, браслеты. Лучше б продала один и деньги нищим раздала: себе же на пользу! Как она сердилась на саму себя сейчас, как хотела хоть несколько дней вернуть! Зайти в Храм Божий, покаяться и попытаться жить по-новому. Вспомнилось, что в последние годы, когда в доме царил достаток, она часто испытывала странное, тяжёлое чувство. Не радовали её ни материальное благополучие, ни полный шкаф одежды, ни новая мебель. Смутное, тоскливое чувство. Хотелось чего-то просторного, высокого, светлого… Лишь теперь она поняла, что это тоска по Богу мучила её. Поняла и другое: подниматься по лестнице следовало начинать уже тогда. И не было бы сейчас так одиноко, пусто и безнадёжно.

Душа посмотрела вверх. Ступени уходили в самое небо. Что там, в Царствии Небесном? Дойдёт ли она? Вздохнула, собралась с силами и сделала следующий шаг.

Сомнение в спасении

Ученик сидел у дверей кельи и проливал горючие слёзы. Подошёл старец.

– О чём плачешь, Пётр?

– Ох, отец, – сквозь слёзы отвечал послушник, – не спасёт меня Господь! Столько грехов, столько немощей!

Нахмурился старец.

– О каких немощах речь?

– Опять позавидовал, брата осудил. Наелся. А вчера… – и Пётр начал рассказывать, что натворил вчера.

Старец долго слушал, глядя в небо, и, наконец, сказал:

– Глуп ты, Пётр, и веры в тебе нет. Господь уже тебя спас: тем, что сюда привёл, что на путь христианский поставил. Плакать и рыдать нужно о грехах своих, а вот сомневаться в том, что милосердие Божие велико и способно все грехи твои любовью покрыть – это неправильно. Этим ты Господа оскорбляешь. И даже больше скажу: сомнение в спасении вычёркивает тебя из числа спасаемых.

– Как это, отче? – осушив слёзы, с изумлением спросил ученик.

– А так. Сам подумай: приятно ли Господу, что сидит овца и слёзы проливает? Господь каждую минуту протягивает Свою руку и ждёт, что мы уцепимся за неё и будем держаться с радостью и доверием. А сомневаясь, ты эту руку отталкиваешь.

– Нет, отче, я и не думал, – запротестовал Пётр.

– А тогда и рыдать перестань. Порадуй Господа тем, что веришь в Его милосердие, и тем, что доверяешь Его руке устроить твоё спасение. Так и скажи: «Господи, верую и доверяю! Хоть и немощен я, но Ты, Господи, всемогущ. Подними меня и спаси!»

– И спасёт меня Господь?

– Уже спас! Ох, и неразумный ты… – и старец, покачивая головой, ушёл в келью.

Ученик долго сидел, размышляя, а потом лицо его стало мягким, и весь он просветлел.

– Верую, Господи, и доверяю, – тихо повторяли губы.

Старец вышел из кельи и несурово сказал:

– Идём ужинать, Пётр.

За ужином Пётр улыбался, словно весь внутренне радовался.

– Что, поверил? – спросил старец.

– Ах, отче, как хорошо внутри! Сердце раскрылось, такая радость!

– Душа должна верить, – отвечал отец. – Ты плачь, но душою верь. А как сомнения подступают, гони их палкой.

– Какой палкой, отче? – весело спросил ученик и указал на стоящий в углу посох: – Эта сойдёт?

– Сойдёт, – отвечал старец и, радуясь духовному преображению ученика, тоже улыбнулся.

Солнце встаёт

На вершине высокой-высокой горы, там, где снега не тают даже в самое жаркое лето, жил мудрец.

Почему он забрался так высоко? Безмятежное пространство высоты помогало ему сосредоточиться на главном, на том, что он считал важнее всего: на моменте, когда солнце отрывается краем от кромки земли и идёт совершать дневной путь.

А потому каждое утро, неотступно в течение многих лет своей жизни, этот человек следил за восходом солнца.

Он ждал его, когда стояла зима и мороз сковывал горы ледяным панцирем. Он ждал его, когда чёрные облака окутывали вершины. Он ждал его в любую погоду и был первым, кто мог воскликнуть: «Солнце встаёт!» Но он молчал. И не потому, что не с кем было говорить: ведь он мог сказать это птицам, или пролетающему ветру, или даже самому себе. Нет, его молчание имело другую причину: он пел это сердцем. «Солнце встаёт!» – ликовал человек. «Солнце встаёт!» – весь мир окрашивался лучами светила. «Солнце встаёт!» – и взгляд обращался вверх. «Солнце встаёт!» – и руки тянулись к небу. «Солнце встаёт!» – пела душа.

Изо дня в день, из года в год этот миг был смыслом всей его жизни. Он состарился, подряхлел, но всё так же выходил из убогой хижины и, опираясь на трость, ждал появления чуда.

А внизу жили люди. Они тоже видели солнце, но каждый из них, погружённый в бездонную пучину своих дел, встречал утро совсем по-другому: беготнёй, суетой, спешкой. Где уж тут думать о солнце?

Шли годы. Мудрец умирал и молился о благе всего мира и о том, чтобы солнце вставало ещё многие столетия. О тысячелетиях он не просил: не дерзал просить о многом.

А потом настал день, когда часы Земли истощились. Время, отведённое ей на чаше Вселенских весов, отсчитывало последние капли. Но люди не знали и всё так же суетились. В природе по-прежнему распускались цветы, реки несли свои воды, но миллионный круг лет подходил к концу, и всё, что существовало, должно было перестать. Холодная вечность смотрела бездушными глазами на последние дни человечества. И вдруг…

«Солнце встаёт! – прозвучала молитва. – Пусть солнце встаёт ещё многие годы!» Тихая просьба одного человека, бессменного часового восхода, пронзила пространство.

И – дрогнуло время, закрутились бешено вечные часы. И подарили земле ещё несколько столетий жизни. Ибо молитва оказалась сильнее весов.

Люди все также шли на работу, спешили, бежали; никто не всматривался в небо, не замечал простого

чуда восходящего солнца. Наступал новый день. И лишь мерно текущее время знало, что он стал возможен благодаря одному человеку, который пел сердцем: «Солнце встаёт!»

Не забывай

Находясь в недрах Отцовского Лона, душа взывала:

«Отче, возлюбленный Отче мой! Когда я – в Тебе, мне тепло и уютно. Твои заботливые руки непрестанно согревают меня. Я ни в чём не нуждаюсь. Но мне так хочется оторваться, пуститься в странствие в неизведанные миры!»

И ласковый голос Отца отвечал:

«Дитя Моё возлюбленное, конечно, Я позволю тебе. Но стоит тебе отделиться, как ты почувствуешь холод. Опасности окружат тебя стеной».

«Я знаю, мой Отче. Но миры так прекрасны! Мне хочется самостоятельности, хочется ко всему прикоснуться рукой. Ведь Ты дашь мне тело?»

«Конечно, Я дам тебе тело, оно послужит тебе проводником. А когда станет ненужным, ты сбросишь его, и оно уйдёт в землю».

«Ах, как хочется всё познать!»

«Дитя Моё, ты слишком хрупка. Оставшись со Мною, ты всегда будешь защищена. А там, в хо-лодных мирах, ты почувствуешь горечь и одино-чество, и чувство оторванности от Меня будет мучить тебя…»