Питомцы апокалипсиса

– Жму рычаг.

Острый осколок и горло Юли потянулись навстречу друг другу. Она хотела умереть.

Я выбил осколок из ее пальцев и сжал в ладонях голубой лоб. Автоматная очередь боли, такой мощной еще не испытывал, всосалась в губку, раздула ее почти на все пространство в моем черепе. Мозги раскатало в лепешку. Я упал без сил рядом с Юлей.

Внутри меня черно-красные пули расплавились и смешались с кровью. Чудовищное желание Юли стало моим. Вены и артерии под кожей накалились как металл на солнце. Как же захотелось их вскрыть! Как же захотелось исчезнуть навсегда! Очиститься через агонию!

Сама собой моя рука потянулась к треугольному осколку на полу. Юля резко сдавила мое запястье.

– Почему? – спросила она, не отпуская.

– Рыбку жалко, – прошептал я.

Юля встала, отбросила стекла подальше. Я не заметил, как она ушла из комнаты. Я не шевелился, тупо сидел, слушая шум воды из ванной и бросая грустные взгляды на такие далекие желанные осколки. Поднял глаза. Юля совала мне под нос стакан с водой. Из него на мир глядела счастливыми вылупленными глазами рыбка. Живая рыбка. Двигала плавниками. Вот он, рай.

По дороге пронеслась бурая карса; они все тут бурые. Я и Мана распластались за ползущим по земле стволом тяждерева и не двигались, пока не затих свист скользящих на повороте покрышек.

Только двинулись дальше, как кто-то крикнул сзади:

– Стоять. Вы двое.

Веснушка-Никсия неуклюже ковыляла, спотыкаясь. Высокие каблуки застревали в земле, скользили по камушкам. Узкое желтое платье сдавливало бедра, рыжая махала руками, чтобы не уткнуться в траву курносым носиком. Клоун на ходулях шагает увереннее.

– Отвечайте честно, – сказала Никсия. – Вы что, сбегаете из Центра?

Мы с Маной молчали.

– Жизнь еще не кончена, ребята! – говорила датчанка. – Не нужно спускаться к реке и топиться!

– Топиться? – переспросил я. – Почему?

– Из-за неразделенной любви, конечно, – рыжая мечтательно погладила голые плечи в веснушках. – Я прокралась за вами, представляла, как вы будете утешать друг друга в объятиях возле тягуры, вытирать слезы поцелуями, и так обретете новую радость. Хотела увидеть союз отвергнутых сердец. А все оказалось намного хуже, – она тыкнула в мою грудь пальцем. – Вы – двое суицидников.

Мана взбесилась.

– Карамба, что за бред! Катись отсюда, пока я тебе голову между твоих косолапых коряг не просунула.

Датчанка отшатнулась.

– И покачусь, – Никсия ехидно улыбнулась. – И расскажу о вас Гарнизону.

– Постой, – сказал я. – Где Велора?

Улыбка потухла на красных губах Никсии.

– Простудилась и спит дома.

Значит, никто не удивится, если Никсия тоже исчезнет с танцев. Теперь Мана оскалилась, как волчица.

– Тогда ты идешь с нами.

– Ни за что! – вскричала Никсия. – Мне это не нужно. Велора меня обожает.

– У тебя нет выбора, – сказал я. – Твоему болтливому языку нельзя доверять.

Никсия вдруг заревела. Серые векторы страха поползли из рыжих кудрей.

– Я не буду тоже топиться. Вы не заставите.

Мана с хрустом размяла пальцы.

– Все же сделаю массаж этой наглой выскочке.

Я предостерегающе поднял ладонь: хватит пугать ее.

– Мы идем в гости к Зерель, – сказал я. – Очень по ней скучаем. Пошли с нами, Веснушка?

Никсия мигом перестала плакать. Просто супермолниеносная смена настроения.

– К Зерель? Хочу! Пойдемте.

Мана все еще скалилась. Обтянутое серебряным шелком мускулистое тело нависло над щуплой Никсией. Ей-богу, серая волчица и цыпленок. Картина маслом.

– Тогда снимай туфли и не смей тормозить, – Мана осмотрела датчанку. – Платье слишком узкое, чтобы быстро идти. Ничего, сейчас поправим.

Мана резко бросилась вперед. Датчанка вскрикнула: «Мамочки!». Смуглые руки смяли и порвали желтый бархат между бедер Никсии до самого низу, разделив перед юбки на две половины. Линия разрыва чуть не дотянулась до трусиков.

Никсия снова заплакала. Мана топнула босой ногой.

– Туфли, живо! Иначе брошу здесь, связав твоим нижним бельем, – Мана прикрыла веки и щелкнула языком о нёбо, меня аж дрожь продрала. – Вывернутым наизнанку.

Через тридцать секунд уже подбирались к западным воротам. Босая Никсия утирала с глаз слезы и текущую тушь, но послушно брела, трясясь от одного взгляда Маны. В разрыве платья нет-нет да сверкали розовые кружева трусиков.

Нужная нам сопка прилегала к бетонной стене в километре от главных ворот. Здесь в дупле высокого торчатника таились мои залежи веревок, скрученных из простыней и полотенец. В детстве я сбегал из Центра навсегда, сбегал сотню раз точно. И всегда возвращался меньше чем через сутки. С букетиком диких роз для Юли.

Иногда меня сажали в карцер – я считал, потому что наследил или кому-то на глаза попался. Теперь подозреваю, все чихать хотели на мои побеги. Просто временами Юля плохо справлялась с разрывной тягой на работе.

Раздобыв из тайника веревки, мы прокрались к зарослям у стены. К узкой мертвой зоне видеокамер.

Красный панцирь сверкал на фоне серого бетона.

Я сказал, что раньше никто здесь не пасся. Пожав плечами, Мана лишь сказала: Унголы.

Мы пошарили туда-сюда вдоль стены. Красные панцири охраняли стену через каждые полкилометра.

– Плотно стоят, – сказала Мана. – Попробуем в другой раз.

Я прикусил губу, глядя на алый цельноаксамитовый шлем солдата между ветвей.

– В другой раз может быть поздно.

– Психанешь – и попадешь только в карцер, – возмутилась Никсия. – Ты что не слышал Мануэлу?

Рыжая посмотрела на Ману снизу-вверх, будто ища похвалы. Я обомлел. У датчанки, похоже, развился Стокгольмский синдром.

Мана молча крутанула головой в ее сторону. Поджилки Никсии сразу затряслись. Линия разрыва на платье разъехалась вверх, показался завернувшийся край трусиков. Лепесток плетеного розового цветка. Из испуганных глаз посыпались серо-розовые векторы. На лице – стыд и ужас.

– Не смотри, – вспыхнула Веснушка, закрывая руками рваное платье. Между тонкими пальцами сверкала белая как мел кожа. И пара медных веснушек. Темнела родинка.

Воздух наполнили векторы цвета розоватого пепла. Я придержал губку. Сжал пальцы вокруг охапки серебристых стержней. Их концы тянулись к моей голове, качаясь, словно головы голодных слепых удавов.

Алый шлем сверкал в просвете между листьями.

Ну, рискнем.

Я бросил стержни в просвет. В голову солдата. Выстрелил блеском фольги, серебра и кораллов.

Векторы воткнулись в небольшой красный гребень на шлеме и мигом всосались в доспех. Солдат вскрикнул и осел на колени.

Дрожащие красные пальцы дернули аксамитовую застежку под забралом. Шлем с лязгом отлетел в стену, следом бахнул по бетону горловой доспех. Солдат погладил мокрые черные волосы, ошалело глядя желтыми глазами на верхушки деревьев.

– Ну, рискнем, – вдруг рыкнула Мана и рванулась в просвет. Бразильянка подскочила к солдату со спины и лупанула ребрами ладоней по мускулистой синей шее с обеих сторон. Солдат выключился мгновенно.

Красная гора с мокрой черной шевелюрой рухнула в траву.

Путь на волю открылся.

Глава 12

Ширма густого леса спрятала нас от фар проносящихся по трассе карс. Мы мчались вдоль обочины, задыхаясь и брызгая слюной, как бешеные псы. Зеленые кроны колыхались над головами. Справа меж толстых стволов с корявыми сучьями темнел асфальт дороги, иногда блестели зеркала и облицовка капотов.

Далеко позади, за бетонным забором, лежал связанный моими простынями солдат. Пока он не очнулся, пока красные панцири не хватились его, нам нужно сбегать к Зерель и вернуться. Иначе – свидание со стариной карцером.

Конечно, с первым же шагом Никсия отстала. Мана толкала ее перед собой, рыча и ругаясь. У меня самого временами кололо в боку, точно аксамитовыми шипами Дарсиса. Неудивительно, что перепуганная датчанка скоро выдохлась. Несколько сот метров мы шли быстрым шагом. Переплетенные ветви качались над головами. Хрустели сучья, когда я отпинывал их с пути босоногих Маны и Никсии, идущих следом. Вдали безмятежно пели птицы.

Мана поравнялась со мной.

– Не знала, что ты можешь повалить здорового солдата на колени, не касаясь и пальцем.

– Не знал, что ты можешь кого-то ударить ребром ладони по шее.

– Это простой прием.

– Я не о приеме.

Мана пожала плечами.

– Раз я хочу стать щитом Дарсиса, нельзя думать о чьем-то ушибленном чайнике.

– Значит, мне точно не грозит быть щитом Дарсиса. Я думаю даже о занозе, покалывающей мизинец в твоей левой ноге.

Мана наклонилась и выдернула между пальцами ноги щепку тоньше волоска. Почти черные глаза округлились.

– Ты такую мелочь ощущ…

Вдруг Никсия споткнулась об спрятанный под листьями валежник и чуть не рухнула в кусты. Мана схватила датчанку за плечо, удержав на ногах.

Веснушка вся сжалась, ожидая рыка-упрека или хлесткой оплеухи. Но Мана, быстро глянув на меня, только бросила:

– Осторожнее.

В ответ благодарный и восхищенный взгляд Никсии.

– Спасибо! Ты такая быстрая, Мануэла!

Подлесок поредел, ушел в сторону. Высокие бетонные коробки Адастры пронзили освещенное Светом небо. Гладкие тротуары заскользили под моими разбитыми об твердые корни туфлями. Мы двинулись по пустым чистым улицам, быстро перебегая открытые пространства между указательными столбами и темными подворотнями. В ушах звенело от давящей тишины.

Адастра, столица Анансии, разрослась ненамного больше какого-нибудь Климовска в Подмосковье. Пара десятков высоток с расстеленной у их подножий змеей-магистралью – весь город. Для страны с четырьмястами тысячами жителей – всем народом ананси – целый мегаполис.

Мана повела нас вглубь улиц.

– Дарсис сказал – пятый дом от Центра.

В подъезде пятого бетонного муравейника на стене висел дисплей со списком жителей. Имя Зерель мигало на двадцать пятом этаже. Как удобно!

Скоростной лифт за секунду вознес нас ближе к облакам и разгадке ребуса Динь-Динь. Шеренга одинаковых белых дверей выстроилась перед нами. Мана постучала в десятую.

Дверь распахнулась, из темноты квартиры выглянуло растрепанное синее нечто. Никаких эмоций в пустых усталых глазах, никаких векторов и цветов вокруг грязных жирных волос. Только прозрачная безысходность на изможденном лице. Завоняло бомжами, которые не моются месяцами и спят в обнимку с дворовыми собаками, которые никогда не моются.

– Ах, Боже! – прохрипела Никсия. – Зерелька, милая, что с тобой? Ты болеешь? Как давно ты ела? – ее вздернутый носик наморщился. – Как давно ты мылась?

С трудом в измученном, иссушенном скелете узнавалась та прекрасная девушка, которую Динь-Динь окутывал бурным потоком любви. Будто злая ведьма навела порчу.

Зерель долго смотрела на нас, не узнавая. Затем одна-единственная тусклая искра мелькнула в полумертвых желтых глазах.

– Гешвистерам нельзя быть здесь.

– Мы тоже рады тебя видеть, – хмыкнула Мана.

Зерель отступила в темноту. Мы вошли в небольшую квартиру, полностью заставленную маркерными досками и мониторами. Всюду – цифры и математические формулы.

– А где кровать? – спросила Никсия, оглядываясь. – Где кухня, туалетный столик, зеркало? Черт, где ты хранишь то суперсексуальное белье, которым задаривал тебя Динь-Динь?

Ничего не сказав, Зерель повернулась к исписанной доске и стала переписывать маркером на чистый краешек данные с монитора рядом. Мы исчезли для нее. Растворились в полумраке комнаты.

– Где рыбка Динь-Динь? – сказал я.

Маркер выпал из тонких пальцев Зерель и покатился по голому бетонному полу.

– Ее больше нет, – прошептала худая девушка. – Я забыла ее покормить.

Светло-лиловые векторы сожаления окружили ее свалявшиеся волосы. Наконец-то признак живого существа.

Я поднял маркер с пола и подошел к окну. Распахнул шторы. Столб Света наполовину спрятался за оконной рамой, наполовину засиял на всю высоту окна.

На Зерель осветило серый мешковатый костюм, давно нестиранный, засаленный до жирного блеска. Она так извелась, что даже не хватало сил выделять аксамит?

Черный маркер заскрипел по стеклу. Я нарисовал на окне ребус Динь-Динь.

Человечек с крылышками. N. Лампочка.

– Оправдываться будешь перед Динь-Динь, а не перед нами, – сказал я. – Когда поможешь найти его.

– Динь-Динь? – прошептала Зерель. – Рауль?

– Да, твоя пара. Твой названный брат.

– Твой любимый! – добавила Никсия.

– Рауль на Земле.

– Нет, скорее всего, нет, – я стиснул маркер в кулаке. – Около недели назад в палате инкубатория я нашел на стене эти рисунки. Очень похоже на послание Динь-Динь, не согласна?

– Что ты несешь? – вскрикнула Никсия и повернулась к Мане. – Мануэла, что он несет?

– Слушай, ступидо, глупая, – пробурчала бразильянка.

Зерель бросилась к окну, синие худые пальцы коснулись человечка с крыльями.

– Рауль.

– Тоже думаем, человечек с крылышками – сам Динь-Динь, – отозвался я. – «N» – Центр или Адастра. Но что такое лампочка?

Резко ладонь Зерель размазала человечка по стеклу.

– Не знаю, – сказала ананси, стирая черные крылышки. – Ничего. Вам нужно вернуться в Центр.

Я, Мана и Никсия застыли и смотрели, как возлюбленная Динь-Динь превращает его послание в грязные разводы чернил.

Динь-Динь всегда восхищался не только красотой Зерель, но и ее умом.

Однажды француз гордо заявил: Моя Зерель – настоящий ученый, гений не только красоты, но и интеллекта.

Ага, ответил я, покруче Тони Старка.

Не раз и не два Динь-Динь тыкал нам в носы сорванным душистым шаром из цветков тягуры или невесомым волановым камушком и твердил: Моя Зерель создала часть чудес Люмена, не правда ли, она кудесница?

Дамблдор с Гендальфом отдыхают, покорно соглашались мы.

Сотню раз точно Динь-Динь брякал: А из всех девочек-ананси моя Зерель – самая прекрасна…

И тут парни-люди – каждый из которых мнил свою пару самой прекрасной, самой клевой и самой богиней сексуальности – кидались на француза и скручивали его. Джордж, богатый мальчик из Голливуда, вопил: Бедняки! Того, кто вырвет длинный язык лягушатника, на Земле ждет новый кадиллак.

Зерель – умная. Она поняла смысл послания Динь-Динь. И не захотела делиться с нами его тайной.

Не захотела спасти своего любимого?

Я оглядел светящиеся мониторы, десятки мониторов. Занавес из экранов с таблицами цифр и цепочками формул длиннее Транссибирской магистрали.

Зерель изучала гравитацию.

Юля пилотировала.

Дарсис служил в Гарнизоне.

Разные обязанности, но один исход в конце – иссушенный вонючий полумертвый скелет?

Никсия схватила маркерную доску на колесах и со всей силы опрокинула ее. Металлический лист звонко запрыгал по бетону.

– Не верю, не верю! – закричала Веснушка. – Зерель, почему ты такая? Динь-Динь оставил послание, а ты его стерла. Ты что его больше не любишь? Неужели твоя подростковая болезнь не прошла в семнадцать лет? – она сморгнула слезы с глаз. – Неужели Велора без меня станет такой же?

– И Дарсис без меня? – прошептала Мана.

Зерель молча стирала руками «N» на окне.

– Вряд ли, – сказал я. – Архонт Гертен не стал. Не стали также красные панцири и другие ученые в Центре. А ведь все ананси проходят программу «гешвистер».

– Но что с Зерель? – спросила Мана.

– Возможно, Динь-Динь – эмпат, как и я. Возможно, именно поэтому у Зерель не прошла депрессия. Если так, у Велоры и Дарсиса в семнадцать лет депрессия пройдет, – у меня встал ком в горле. – Если так, не излечится только Юля.

Никсия уставилась на меня. Мана подошла ближе, смуглая рука крепко сжала мое плечо.

– Мне жаль.

– Это только возможно.

Пальцы Зерель уже стирали округлую лампочку. В окне вдоль рамы сияла палка Света, подсвечивая стекло между чернильными линиями. Зажигая нарисованную мной лампочку.

Я схватился за голову.

Дурачина.

Я закричал:

– Я знаю, где Динь-Динь!

Зерель бросила стирать рисунок. В глазах Маны и Никсии читался немой вопрос.

– На западе! – сказал я. – Лампочка – никакое не озарение или прочая чепуха. Лампочка – это Свет на востоке. N – Центр или Адастра, неважно. А фея с крылышками – сам Динь-Динь – в противоположной стороне от Света. На западе! В Западном филиале!

Худая синяя девушка побрела вглубь комнаты между рядами мониторов.

– И правда, – Мана стиснула руками плечи. – Но тогда Динь-Динь – пленник архонта?

Я стиснул зубы.

– Тогда мы все – пленники архонта. И всем нам врут.

Сестренка, прости. Прости за то, что твой брат-дурак верил, что его вернут к тебе через год.

– Я покидаю Центр. Прямо сейчас.

Никсия хмыкнула:

– Ага, конечно. Давно не дарил Юлирель диких роз?

Мана дернулась как ужаленная. Ее рука сдавила мое плечо, ее лицо задышало жаром в сантиметре от моего. Слишком близко.

– Санта Мария, да что опять придумала твоя чокнутая башка?

Сквозь смуглую кожу щек прорезались острые голубые скулы. Почти черные глаза сверкнули убийственно-жгучим золотом.

– Куда же ты уйдешь? Куда же?

Никсия заметила:

– А мне больше интересно, как же?

Я отшатнулся, но Мана держала крепко. Мана с лицом Юли. С апатичным взглядом ее желтых глаз. И правда, как же? Голова закружилась. Твердый бетон растаял под ногами, словно тонкий лед. Я едва не потерял сознание. Покинуть Центр? Покинуть Юлю? Безумие.

Тогда пора обезуметь.

– Унголы, – выдавили мои онемевшие губы. – Пойду к ним. Может, узнаю, как спасти Динь-Динь. Может, узнаю, как вернуться на Землю.

Никсия покачала головой.

– У унголов ты только узнаешь, как выглядят твои внутренности.

Пальцы Маны на моей руке напряглись. Золотые глаза Юли на ее лице смотрели на меня, как на предателя.

– Я с тобой.

– Чего? – взвизгнула Никсия.

– Но сначала мы вернемся в Центр за припасами, одеждой, – бразильянка шаркнула босой пяткой по полу. – И обувью.

Моих сил хватило лишь кивнуть. Прости, Юля. Прости за то что так быстро сдался.

Мана выпустила мою руку. На белой как мел коже остались красные отметины.

Дверь заслонила тощая фигура Зерель. В тонких пальцах блестел гладкий серый ствол пистолета. Квадратное дуло смотрело прямо мне в лоб.

– Не получится, – прошептала ананси, качая тяжелой пушкой. – Гешвистерам нельзя покидать Центр

– Боже! – Никсия вскинула руки к лицу, – Зерелька, ты чего?

– Вам нельзя покидать Центр, – повторила изможденная девушка. – Раз Динь-Динь все еще на Люмене, я должна быть послушной.

Не отводя от нас черное дуло грави- или бозпушки, Зерель подошла к ближайшему монитору.

– Нужно сообщить архонту, – пробормотала ананси. – Я послушная, я не виновата, что вы сбежали из Центра.

Комнату заполнили серые хлопья страха, источаемые в основном аурой Никсии. Сдерживая оголодавшую губку, я медленно вытянул руку.

– Почему ты должна быть послушной? Скажи, Зерель.

Зерель переложила пушку в одну руку.

– Нельзя.

Короткие серые стержни страха сплошь усеяли мою поднятую ладонь. Я не позволил им всосаться под кожу и ужалить меня девчачьим ужасом Никсии.

– Если ты не послушаешься приказов, что тогда, Зерель? – не отставал я. – Тебе или Динь-Динь причинят боль?

На жидких ресницах Зерель вдруг заблестели слезы.

– Его посадят в карцер. Или убьют.

Почти одновременно я, Мана и Никсия вздрогнули.

«Хорошо, сделаю. Только выпустите Стаса из карцера».

– Но если ты нас выдашь, Динь-Динь останется в плену архонта.

Свободной рукой Зерель развернула к себе монитор.

– Все мы пленники, даже архонт.

Худые синие пальцы забегали по сенсорному экрану.

Я велел стержням ужалить Зерель. Словно рой серых пчел воплощенный страх сорвался с моей ладони и всосался в исхудалое тело возлюбленной Динь-Динь. В ее усталое лицо.

Зерель закричала. Из желтых глаз хлынули реки слез, пушка выпала из кулака, колени–палочки подкосились. Мана тут же набросилась на девушку, свалила подножкой на пол.

– Найдите веревки или какие-нибудь тряпки, – велела Мана, заломив локти Зерель за спину. На полу в углу за мониторами нашелся только ворох мятых лифчиков и трусиков. Суперсексуальное белье, подарок Динь-Динь.

Вскоре Зерель, связанная шелковыми трусиками, лежала на животе и плакала. Я вытянул обратно из худой девушки векторы страха. Маленький частокол серых зубочисток покрыл мои плечи.

– Что теперь? – спросила Мана.

– Оставим ее связанной, – сказал я. – Вернемся в Центр, переоденемся, возьмем припасы и убежим. Утром, когда на утренней инъекции нас не найдут, Никсия признается во всем.

– Меня бросят в карцер, – всхлипнула Веснушка.

– Не бросят. Признаешься, что мы угрожали избить тебя и силой потащили к Зерель, – я наклонился к связанной ананси. – Зерель, утром тебя найдут и развяжут.

Ужас вспыхнул в желтых глазах.

– Утром? Нет! Я должна работать всю ночь. Ради Рауля.

– Придется отдохнуть. Извини.

– Прошу! Раньше, когда я не успевала закончить работу, Рауля всегда запирали в карцер. Если я снова не успею, его могут обидеть.

– Значит, Динь-Динь подождет в карцере, пока мы его не спасем.

Я выпрямился. Передо мной – снова лицо Маны, снова смуглая кожа, снова бразильские глаза цвета чистого антрацита.

– Поторопимся, – сказала Мана. Мы помчались обратно в Центр.

Глава 13

Дождь забарабанил по листьям. Среди холмов Центра пока еще не раздавались короткие армейские команды, не грохотали по мокрому асфальту аксамитовыми сапогами поисковые отряды Гарнизона. Только ледяные струи влажно стучали по рощам и лужайкам. Наш солдат не двигался в зарослях, куда мы его оттащили. Первые капли стекали по его закрытым глазам и плотно сжатым губам. Слава богу, мы успели.

Оставив позади стену, мы поспешили в общежитие. Под навесом крыльца я и Мана помахали Никсии на прощание. Раскинув руки, Веснушка бросилась к бразильянке и плотно прижалась к ее груди, всхлипнув: Береги себя, Мануэла!

Удивленная Мана легонько похлопала датчанку по хрупкой спине.

Утирая слезы, Никсия повернулась ко мне.

– Обязательно попрощайся с Юлирель. Сегодня на танцах «принцесса» вспоминала о тебе.

Кровь загорелась в моих жилах.

– Правда?

– Да, я спросила ее и Дарсиса, почему они не танцуют. Юлирель сказала, что танцует только со Стасом.

Мое сердце подпрыгнуло и крутанулось вокруг своей оси.

– Правда?

– Да, потому что на самом деле Юлирель ни с кем не танцует, а Стас – ничто, пустое место. Поэтому танцевать со Стасом то же самое, что танцевать одной. Так она сказала.

Тут я пожалел, что Зерель не пристрелила меня.

– Черт, ты издеваешься?

– Подожди! Я тоже удивилась и спросила Юлирель: Как же так, ведь Стас твой первый! А Юлирель бросила взгляд на Дарсиса и сказала: Да, мое первое пустое место.

Еще хоть слово от рыжей, я сам брошусь на солдат Гарнизона, и тогда на этой планете на одного эмпата станет меньше.

– Никсия, очень полезная информация. Но нам надо идти.

– Да подожди же! Это не все.

Мана закатила глаза и, махнув мне, скрылась в дверях общежития. А датчанка все загораживала передо мной дорогу.

– Короче, я возмутилась, типа, неужели ты для нее вообще не важен? А Юлирель в ответ: Пустота важна, звезды рождаются в пустоте.

Смех, горький колючий смех разодрал мне глотку. Я бросаю Юлю одну. Ей будет плохо, болезнь грозит убить ее. И тут я слышу такое.

– Почему, Никсия, почему?

Рыжая девочка надула губы и сверкнула глазами.

– Чтобы ты, подлец, хотя бы попрощался с ней.

Сначала я забежал в столовую. С полок на кухне покидал в пустой мешок из-под картошки консервы, пачки печенья, бутылки с водой. Сквозь стеклянные стены коридоров Свет освещал дорогу назад до двери нашей с Юлей квартиры. Войдя внутрь, я не включил свет, и тихо прокрался в свою комнату.

Под кроватью пылился пустой рюкзак. Вскоре в нем уместились все продукты из мешка, а также изолента, нож, зажигалка, фонарик, тюбик антисептика, бинты и зеленый плащ унгола. Я переоделся в плотный спортивный костюм, втиснул ноги в походные ботинки.

Сзади скрипнула дверь комнаты. Юля зашла, дергая ткань вечернего платья на плече.

– Стас, как его снять?

Я застыл с рюкзаком в руках. Юля увидела его и сказала:

– То есть, Стас сбегает.

Мои руки слегка задрожали.

– Потайная молния сбоку под швом, – выдавил я и надел на спину рюкзак. – Помочь?

– Нет, спасибо, – Юля снова завозилась с платьем, ища молнию. – Когда Стас принесет утром букет диких роз, пусть найдет где-нибудь новую вазу.

Я молчал. Юля дергала шов платья.

– Старую я разбила вместе с аквариумом.

Я отвернулся и сказал:

– Корми рыбку каждый день. Только не пиццей. Корм, который она ест, в тумбочке у кровати.