Байкал. Книга 2

…Я не знаю, сколько я проспал и даже не помню, что я видел во сне, пробудившись, я чувствовал себя так, словно только что расстался с Ариком и Аяей. Вот словно я только что был рядом, видел их, касался, слышал голоса, будто мы втроём сидели за этим странным столом…

Так это всё сон… Сон. Боги, какое тяжкое испытание. Это в наказание за то, что я погубил её когда-то…

Я встал и, пошатнувшись, вздохнул полной грудью, но ноги мои сразу промокли – сквозь сапоги пробрался ручей, вытекающий из-под камня сразу на все стороны. Что занесло меня сюда?..

Я направился домой и, хотя мне казалось, что я заблудился, я довольно скоро нашёл дорогу, и вот уже Игрива с криком бежит навстречу мне, а с крыльца выглядывают Серая и Белая.

– Сингайл! – Игрива кинулась мне на грудь. – Как ты напужал нас! Ох и напужал, родный мой! – и она прижалась ко мне большой головой.

А я стоял и не мог понять, чем это я напугал их? Тем, что грязный и мокрый пришёл? Так и что с того, подумаешь, страх какой…

Но выяснилось, что я отсутствовал три дня…

– Мы уж и думать не знали что… – плакала Игрива, то и дело кидаясь мне на грудь, продолжая заливать слезами.

– Да уж, напугал, отец родной так, што не то што думать… делать-то што не знали.

– Делать… баню бы хоть истопили, пустоголовые, что причитаете-то без пользы? – рассердился я, чувствуя, что неприятно мёрзну в мокрой одежде и обуви.

Они подхватились готовить мне баню, кормить и поить, опомнились, наконец. Наевшись досыта и выпарившись в бане, я лёг спать, а они, тихонько ступали в соседних горницах, не позволяли Заряну орать, тетёшкая тихонько, и даже выходили с ним на двор.

Вот, значит, как… трое суток я пролежал на том камне и видел что-то, что-то очень важное, чего не мог сейчас припомнить, словно кто-то закрыл покрывалом и я мог только слабые очертания угадывать того, что я видел и понимал до того ясно. Кто мешает мне видеть?

– Я!

Я не видел Того, Кто произнёс это, я не стал открывать глаза в ужасе замерев и понимая, что это может быть только… Как я это понял?

Он засмеялся хрипло.

– Очень просто, я много раз нашёптывал тебе свои слова и мысли, я внушал тебе то, что ты должен был сделать во славу меня, ты привык и даже не замечал, как дети не замечают умелого управления учителей и родителей, – произнёс Князь Тьмы, которого я узнал, потому что не узнать Его было нельзя.

Я не ответил ему, потому что знал, что незачем говорить вслух с Тем, кто влезает в твои мысли и ворошит ими как углями в печи. И к тому же лжёт: не мог бы я не понять, что кто-то управляет мной, мои поступки были только моими.

– Молчи-молчи, – хмыкнул он, будто разочарованно. – Я-то думал, ты охвачен страстью настолько сильной, что захочешь сразиться, наконец, со своим братом. А ты… Ты слабак, Эрбин, всегда был слабее Ария. Он не побоялся попросить меня о помощи, чтобы завладеть Аяей, ведь иначе не получить её. А ты выпустил из рук и страдаешь, в свою затхлую нору опять залез, как барсук. Неужто, такая, как Игрива должна быть рядом с тобой, сыном царя?.. Из всех женщин, что ты встречал и любил, ни одна не была ровней тебе. Подумай, Лёд, так и уступишь Огню, как всегда уступал? Он двадцать пять лет врёт тебе, он отнял её у тебя и скрывал это, знал, что ты заберёшь назад, если узнаешь…

Я зажмурился и пытался изгнать навязчивый голос из своей головы, повторяя: «Боги, не оставьте меня! Предстаньте, защитите, не отдавайте… Бог Солнце и ты, Байкал, услышьте!»…

Между тем Он разозлился и зарычал, обдавая жаром моё лицо и грудь, но я зажмурился ещё крепче, боясь даже приоткрыть глаза, и почти не дыша.

– Никто тебя не слышит! Никто не защищает вас, людишек, от меня! – со свистом в самое моё лицо прошипел Он. – И ты не спрячешься, слюнтяй и слабак! Всё равно придёшь просить меня! Взвоешь и придёшь, приползёшь, скуля, на брюхе, потому что зависть твоя суть! Ты всегда хотел того, что было у Ария, и не мог получить! И теперь без моей помощи не сможешь! Ещё придёшь ко мне, а я буду ждать. Я дождусь, предвечный!..

И сдуло с гулом и ветром, словно громадная птица вылетела прочь. А меня будто окатило жаром… Слабость и темнота овладели мной, словно солнце упало за горизонт. Настала ночь…

Я проспал до следующего полудня и, когда поднялся, встретил обеспокоенные взгляды трёх женщин чуть ли не с раздражением, даже плач Заряна злил меня сегодня, а ведь никогда не был нетерпим к моими близким раньше. Но разве они были мне близки? Единственным близким мне человеком за всю мою бесконечную жизнь мне был Арик…

Всё же я должен увидеть его. Надо увидеть его, чтобы понять, что же я видел, что я чувствую на самом деле…

Потому едва немного подкрепившись доброй пряной ухой и кнышами, я отправился снова в лес, к дому Ария, не обращая внимания на взгляды и слова Игривы, Белой и Серой, на их удивление и даже недовольство. Сейчас я должен был увидеть брата и понять, что всё происходившее в моей голове это не безумие…

Глава 3. Побег

Ничего не привиделось мне… Впервые за всё время я не только застал Ария, но и увидел её, Аяю… Возможно, это произошло потому что я раньше приходил не подглядывать, а встретиться с братом, шёл открыто, а сегодня я не хотел быть обнаруженным им, сегодня у меня здесь была иная цель. Я скрытно подошёл не со стороны входа, как всегда приходил, я прошёл вдоль изгороди. Я хотел теперь рассмотреть всё, всё их мироустройство. Я хочу понять, что происходит здесь, чем они живут, как, почему они вместе, и куда можно протиснуть клинок, чтобы разлучить их.

Наверное, нет ни одного человека на земле, которому было бы сложнее разделить этих двоих людей. После всего, что я сделал с Аяей, получалось, я и загнал её в этот лес к Арику. Или…

Или они были знакомы раньше?!..

Что, если они были знакомы и близки всегда, задолго до того, как я узнал её, до того, как она попала во дворец к Марею-царевичу?!..

Эта неожиданная мысль так потрясла меня, что я задохнулся от нахлынувшей на моё сознание, и на сердце волны жара: знали друг друга раньше!..

Да нет, этого быть не могло, она с двенадцати лет на моих глазах, выросла буквально. А впервые я увидел её задолго и до этого. Нет-нет, не могли они знать друг друга до того, как она попала во дворец к Марею, Арик не мастер дворцовых интриг, он вон в небо смотрит, люди с их страстями ему никогда не были так уже интересны, потому, думаю, он и летать умеет в отличие от меня. В нём простого, обыкновенного всегда было намного меньше, хотя и пьяница он, хуже последних ярыжек загульных.

Двор Ариков необычный. Кроме того, что все строения на нём раскрашены замысловатыми рисунками, яркими и невиданными, точно Аяи рук дело, так ещё и странные предметы я здесь заметил: какие-то соединённые между собой металлические прутики и пластинки, они покачивались и позвякивали в соединениях, вот что это? И для чего это на дворе, по которому ходят курицы, вышагивает петух, пасутся две коровы и лошади, кошка с рыжим хвостом прошла к столу и вспрыгнула на лавку, прижалась боком к Аяе, сидевшей здесь у этого стола, тоже разукрашенного самым замысловатым образом. А знаете, что делала Аяя? Она сидела со свитком. И даже не читала его, что уже не обычно, хотя она во дворце читала и училась всё время, вечно у Викола я заставал её даже одну без Марея-царевича. Так сейчас она не читала, она что-то писала в нём. И свиток не письмо, это какая-то большая рукопись. Рукопись, которую создаёт она?! Боги, я проснулся или всё ещё сплю?

Неужели это Аяя? Настоящая, живая и ещё более красивая и пленительная, чем была. Сегодня её волосы перехвачены красивыми лентами, и платье необычное на ней, богато расшитое разноцветным бисером. Она качнула ножками с постопах, тоже искусно украшенных бусинами, маленькие постопики… выпрямилась, расправляя затёкшую от долгого сидения спину, погладила кошку и посмотрела по сторонам. Мне показалось, что она смотрит на меня, хотя она никак не могла меня видеть, я стоял за кроной низко наклонившихся ветвей пышной липы, да и кусты шиповника скрывали меня. Но на мгновение показалось, что она смотрит мне прямо в лицо. Боги, как прекрасны её совершенные черты… Достоинство и спокойствие в них, у мягких губ лёгкая усмешка, не высокомерная, положенная такой красоте, но нежная и притягательная. Притягательная настолько, что я качнулся вперёд, чтобы… ещё немного, и я перелез бы через изгородь, но натолкнулся на невидимую стену. Коне-ечно! Арикова защита, я и вижу-то Аяю только потому что он позволил мне однажды войти к нему на двор, приоткрылся для меня. Обычно, думаю, и увидеть нельзя ни двора этого, ни дома.

– Яй!

Я вздрогнул от голоса моего брата, неожиданно прозвучавшего совсем рядом. Она обернулась, тут я и увидел его с длинным шестом, на котором висели рыбины, коптил он их, что ли? Вот делать-то нечего…

Я увидел моего брата, идущего с другой стороны двора, нет, не коптил ещё, только собрался, к печи и несёт и хочет, чтобы она ему с коптильней помогла. На кой чёрт ему помощь, когда он взглядом может куда угодно любой предмет двинуть. Он просто хочет, чтобы она… ему приятно взаимодействовать с ней даже в мелочах. Я бы сам так сделал… Сделал бы… Эрбин…

Арик повернул голову, хмурясь… чувствует меня, моё присутствие, ещё немного и увидит. Надо убираться, пока они возятся со своим уловом…

Я ушёл. Но только для того, чтобы вернуться много и много раз ещё. Подходил с разных концов их огромного двора, так же украдкой я разглядывал Аяю, размышляя над тем, как сделать так, чтобы… Как мне похитить её, вот о чём я думал неотступно, не замечая даже того, что происходило у меня дома.

Хотя там нечего было замечать, всё шло своим чередом. Так прошли все летние месяцы, мой сын подрос, во всю агукал, тянул ручки и улыбался, крепкий, пухлый малыш, похожий на свою мать. Но я будто и не видел обычного, такого привычного моего мира, в котором я пребывал все годы, всю свою тысячу с лишком лет. И только Аяя меняет мой мир. Она изменила его с первой нашей встречи, когда я запомнил странную девочку, говорившую со мной возле мельницы своего отца… И оставаться в той же уютной барсучьей норе мне становилось невыносимо, душно и тесно. Я стал иным давно и все эти годы жил по привычке только потому, что не сомневался, что той, что изменила меня, в живых больше нет.

Но она жива и я опять ожил, я живу иначе… и продолжать прежнюю привычную жизнь становилось всё более невыносимо с каждым днём. Я не мог не ходить подглядывать за Аяей и Ариком, и понимал, что это проявление слабости, но ничего не мог поделать с этим. Да, я мог видеть Аяю, и это стало почти ежедневной усладой моей души. Но это же стало и моей пыткой.

Близилась осень, и я понимал, что скоро я не могу прятаться за деревьями. И что тогда? Отказаться или ждать до следующего лета? Это уже походило на какое-то помешательство. Как отобрать её? Как её выкрасть, если они не расстаются? Я ни разу за всё лето не застал Аяю одну. Но и застань я её, смог бы я даже пройти в их двор, как я предстану перед нею? После того, что я с ней сделал. И будь только мой собственный грех, я смог бы, я уверен, уговорить, умолить, выпросить прощения, я окружил бы её такой любовью и негой, что этому остолопу, Арику, не приходит в голову. Она у него в хлев ходит, я видал, правда вёдер с молоком не таскает, но кур кормит и готовит, хотя он сам отлично справлялся раньше.

Не-ет, я поступал бы с нею иначе. Она стала бы той, кем достойна быть, кем родилась. Я осыпал бы её златом, его у меня столько, сколь нет ни у кого на всех берегах Великого Моря. Я построил бы ей дворец. Я отнял бы дворец у Марея, теперь царя Могула. Да не просто царя, царя царей, чтобы она могла быть моей царицей царей. Пожелай она, я бросил бы к её ногам всё приморье и завоевал бы все земли. Мало, чего я не могу в этом мире, и я сделал бы всё, только бы она стала моей.

Но как подступиться после того, как я отдал её на поругание моим рабам?! Пусть всё было иначе, и они ослушались, но разве я не виновен?.. Как вымолить прощения за то, что они надругались над нею все вместе и после гнали её как зверя по лесу, угрожая убийством? Я не понимаю, как ей вообще удалось убежать, тем более непонятно, как она ушла от погони, но это, конечно, Ария заслуга, отвёл глаза им, спрятал её… Вот потому она с ним и осталась, куда ей было идти, если Марей-царевич предал, родителей нет, брат сторговал с выгодой для себя. Арик и не пустил, конечно, такую рыбку поймал. А не любила его, вот он и пьянствовал тогда, когда рассказал мне в пьяном бреду о ней. И ревновал, и ревнует до ослепления, ежли даже мне, брату своему, не показал, не представил её. И замуж ведь за него не пошла она… Может быть, Марея-царевича всё ещё любит? У женщин это случается сплошь и рядом, и бьёт, бывает, и топчет, а она любит, не предаёт…

Но Марей-царевич, мой дорогой зятёк, уже мне не соперник, ему до Аяи, полагаю, и мыслей-то нет давно, в такой выси теперь парит, так широко крыла расправил, на что ему вспоминать ту полудетскую любовь и первую жену? А ведь, ежли разобраться, коли Аяя жива, так Арлана и дети её незаконные при Марее-то. Первая жена и есть царица, не моя дочь…

Пообещать Аяе трон, возвратить её законное место… теперь не одного Авгалла она царица, но всего приморья, мало кто может отказаться…

Я ещё летом ухитрился бы выкрасть Аяю каким-нибудь манером, если бы не Мокшен, Трик и Жаба и то, что я стыдился их преступления, осознавая свою вину. Потому я мучился теперь этим своим соглядатайством и ощущал своё бессилье. Однако ж, вскоре зима подкатит, надо что-то с этим решить…

А для начала надо увезть Игриву из моего терема… А-нет, неверно. Арик знает этот дом, он придёт сюда за Аяей, другое место надо найти. Оставить здесь Игриву с Заряном, Белой и Серой, пусть живут в довольстве, к лету перевезу в город, в чаще здесь им тяжело будет без людей, когда я оставлю их. А теперь надо бы припасы пополнить, чтобы хватило до весны, и найти новое прибежище для себя и Аяи, достойное её, и при том такое, где я смогу спрятать её от Ария. Он найдёт, но не сразу, за это время, она мне уже и ребёнка родит, а тогда никакой Арий мне не страшен. Когда-то я сам сделал её бесплодной как ледяная скала, потому у них с Арием детей-то и нет, но и на снегу птицы вьют гнёзда, а Аяя в моих руках из этой снежной глыбы самой плодородной почвой сделается, это так легко, что не стоит даже думать иначе, ни одна женщина не ушла от меня без приплода.

И потому всю осень я занимался тем, что искал дом достаточно богатый и красивый, чтобы быть достойным Аяи, и при том уединённый, спрятанный от глаз, вдали от дорог. Это задачка была непростая, я даже подумал, построить дом наново, но чтобы я был доволен, займёт слишком много времени, жаль, что у меня не было больше слуг, которые обежали бы всё приморье и нашли бы для меня подходящее место. Но я не могу доверять никому, даже при моей способности воздействовать на память людей, я не хочу, чтобы был хоть кто-то, кто будет знать, где моё тайное убежище.

Тем временем, Арий пару раз упился зелёного вина до тяжкого моего похмелья и, вопреки обыкновению, я, страдая от дурноты и головной боли, радовался в эти дни, понимая, что, вероятно, они поссорились там, в своём раю, которому я так мучительно завидовал.

Но Повелитель Зла вовсе не был прав насчёт того, что Аяю я хочу из зависти к счастью брата. Моё вожделение куда старше этой зависти, возникшей при виде их вместе. Я хочу её для себя, не для того, чтобы отобрать у него, или насолить ему. Сейчас об Арике я помнил в последнюю очередь, только потому, что он оказался там, где она. Всё было бы намного проще и значительно приятнее, если бы Арик не имел к ней отношения. Я вижу, он её любит, взбесится, опять землю трясти начнёт…

Я утомился в поздний предзимний черностоп в моих поисках и вдруг мой конь, такой же усталый и понурый, как и я сам, сбился с тропы, по которой я ехал и вот, едва ли не на закате я оказался посреди густого соснового леса. Я не заметил, как съехал с дороги, потому что задумался, предоставив моему коню самому выбирать путь, отпустив почти поводья, задумавшись о том, как много переменилось за прошедший год и с той поры, как царь царей Могул, теперь и полноправный царь Авгалла, получил в свои руки всю полноту власти.

Удивительно, какой порядок царил во всё приморье. Он сделал это, конечно за те годы, что уже был царём царей, и само приморье, наш древний возрождённый им Байкал, конечно, не такой великолепный, каким было наше древнее царство, но уже более многолюдный, чем наш, всё приморье было счастливо его полному воцарению и готово к нововведениям. А они произошли: он объявил и закончил давно начатое подведение всех без исключения законов к единому образцу, монет, правил торговых расчётов, и войск. Теперь был единый главный судья и главный воевода. Не каждый царь со своим войском союзники Могула, царя Авгалла, но одно объединённое войско и над всем им царь царей Могул, ему подчиняется главный воевода, а цари Севера, Востока и Полдня и Восточного Полдня, входя в военный совет царей вместе со своими воеводами. Единый герб и стяг для всех, тот самый наш, возрождённый стяг Байкала: алое полотнище с золотой короной, со вставленными в её обод синими яхонтами, эта корона – объединение Солнца и Моря, наших Богов, в одно, алый же фон – это свободный и благородный народ Байкала с горячей кровью и чистыми помыслами. И уже подумывали и всерьёз обсуждали новое название приморья, всех объединённых царств под тем самым, древним, славным, не забытым названием. Думаю, к Зимнему Солнцевороту объявят новое название объединённого единого царства. Удивительно способный, сильный человек оказался Марей-царевич, мой дальний потомок, мой зять, победивший некогда противник, царь царей Могул. Что ж, я проиграл, но проиграл достойнейшему.

Вот именно об этом всём я задумался, когда мой каурый сбился с тропы и забрёл в чащу.

– Это куда ж ты меня привёз-то, а, Каурка? – проговорил я, растерянно оборачиваясь. – День-то к вечеру, а ну как волки придут бабок твоих жирненьких покусать?.. Э-эх, наддать бы тебе сейчас, да помчишься, глупое ты мясо, ещё хуже заблудимся.

Меж тем я прислушался. Вроде шум прибоя одесную, поеду-ка туда, с берега легче будет разобраться, куда направляться дальше. И не более пары тысяч шагов я проехал, когда очутился на берегу пологой бухты замечательной красоты, с одной стороны отгороженной от сиверка высокой скалой, с другой – горной грядой, с поворота спускающейся сюда к самой воде. Удивительнее всего был высокий терем, совсем новый, из золотистых ещё брёвен, высоким коньком и пристанькой для лодки. Вот так находка.

– Каурка… ну ты и завёз! Вот это замечательно завёз! Будто думки мои тайны читал, покуда шёл сюда… Пшеницы самолучшей тебе насыплю, помни, с сего дня в неделю и преднедельник, как сегодня стану тебе вместо овса и сена пшеницу давать. И кажный день давал бы, да не страшусь Бога Солнца прогневить…

Я спешился, потрепав своего чудесного коня по гриве, и пошёл к терему. Недалеко от крыльца забрехал рыжеухий пёс, я цыкнул на него, но он не унимался, пока не вышел хозяин, молодой щекастый мужик с золотистой бородой.

– Ты хто это? Коли со злом, у мене лук здеся, и… – удивлённо проговорил он, и вправду поднимая лук, что держал в руке

– Не со злом я, послушай, – сказал я, поднимая открытые ладони.

Мне его стрелы – тьфу, даже к цели не прилетят, но зачем ссориться, если всё можно решить миром. А вернее, золотом.

– Хто ты есть?! – бледнея, проговорил он. – И как нашёл нас? Я энтот терем в большой тайне строил, штоб ни одна душа… Ты… От отца нашего?

«Нашего»? – удивился я, с кем это он тут прячется от общего отца?

– Я не знаю твоего отца, – сказал я. – Выслушай, я лиха не принёс.

Но тут на крыльцо выскочила из дома юная девчушка, лет пятнадцати не больше, бледная от страха, рыжеватые коски в разные стороны, похожи они, и верно сестра. Это что же тут творится?..

– Лиха не принёс, а чего?

– Кто это, Гигун? От батюшки? – испуганно спросила девчушка.

– Иди в дом, Гайя, не бойся, – сказал Гигун.

И по именам этим я вспомнил, что на рынке давеча слышал разговоры о том, что сын богатого Каюмского купца Гигун, сбежал вместе с сестрой, которую отец пообещал в жёны своему торговому товарищу с восточного берега, тому шестьдесят лет, а Гайе этой едва минуло четырнадцать. Сын взбунтовался, отстаивая сестру, но отец был непреклонен, ему был очень нужен восточный богач, владелец целого флота лодок, на которых их отец переправлял бы на тот берег свой товар. Свадьбу наметили на предстоящую зиму, вот и сбежали брат и сестра, оскандалили отца на весь северо-западный берег… Так вот кто это такие.

– Зря вы так близко от Каюма терем-то поставили, Гигун, – сказал я. – Полдня пути нету, полтора уповода всего. Найдёт вас отец и отправит Гайю на Восток.

– Не бывать тому! – белея от страха, проговорил Гигун. – Передай ему…

– Я не от твоего отца, я вовсе его не знаю. Слыхал болтовню сегодня на базаре, вот и всё, – сказал я, опуская руки. – Мне нужен твой дом.

Он тоже опустил лук, удивлённо глядя на меня.

– Хто ты?

– Не важно, кто я, важно, что я могу заплатить тебе столько золота, сколь стоят три таких терема. Вам уехать надо, подальше от отцовского гнева, коли вы грешники, свалялись друг с другом, – чувствуя отвращение при мысли об этом, сказал я.

– Да нет… – он захлопал рыжими ресницами. – Никогда я… Но… мы сироты, а энтому Мглою узкоглазому стока лет, скока нашему деду, а батюшка Гайю за него… Рази ж можно так?

– Не мне решать, сами судьбу построите себе, – уже легче проговорил я. – Бери золото, Гигун и езжай на полдень, али в Авгалл, столица – большой город, затеряетесь с золотом, замуж сестру выдашь за молодого, раз уж ты такой добрый брат.

Мне пришлось ещё некоторое время уговаривать его, и даже приплатить ещё, чтобы только они согласились убраться отсюда. И, когда через несколько дней, я приехал сюда осмотреться, то остался очень доволен: обширная подклеть, просторные сени, две большие горницы в нижнем этаже и светлица на четыре стороны наверху. Печь, широкие ладные лавки, большой стол, больше здесь ничего не было, купеческие дети всю утварь и ковры забрали с собой, на нескольких подводах увезли, судя по следам на мягкой траве у дома. Налегке надо было ехать, не тащить тюки с кулями, жадность может погубить их, выдать…

Теперь, пока будут мне тут обустраивать всё, надо придумать, как Ария из дома выманить одного, чтобы застать Аяю врасплох…

Глава 4. Сладость и горькие слёзы

– Ты что это, опять пьёшь? – едва не задохнувшись от разочарования и злости, спросила я, чувствуя, как безмерная усталость разом овладела мной, до чего же я ненавижу пьянства!

По его лицу уже издали я поняла, что когда-то успел набраться, едва за полдень перевалило, а он… С чего – ясно, за вечерей накануне он подал мне маленькую чарочку с сильно пахнущими анисом каплями, я сразу поняла, что это, посмотрела на него.

– Огнюша, – вздохнула я, – опять то же…

Мне надоело говорить об этом, надоело объяснять, что бесполезно всё, только бесплодные надежды: загораешься, ждёшь, дни считаешь, прислушиваешься к себе всякую минуту, и всё втуне.

– Ты летом о тревогах говорила, уж зима на носу, а жизнь в приморье только лучше день ото дня, с воцарением Могула, сама видела, ещё лучше стало всё. Байкал скоро почти тем Байкалом станет, что я помню с детства. А ты… ты всё упираешься, всё не хочешь, не хочешь от меня… – сказал он, и побледнел, зрачки разошлись к границам, от чего его, всегда такие светлые, совсем прозрачные глаза сейчас казались почти чёрными.

– Так и хорошо, коли я в своих предчувствиях ошибаюсь, и славно, значит всё само собой и ухитится. Боги управляют судьбами, и смертями, и рождениями.

– Опять ты… Боги, всё само… – он совсем побелел, возвышаясь надо мной, как раскаляющаяся скала. – Выпьешь?

– Огнь… – я вздохнула.

И уж готова была и выпить, только бы отвязался, хотя и знала, что толку не будет, пила я уже и сама травы эти все, еще лет восемнадцать назад и потом не раз, всё надеялась и всё без толку. Но не успела я согласиться, как он размахнулся и шваркнул чарку в стену, она жалобно тренькнула перед смертью и разлетелась в брызги. Разбив снадобье, он зло уселся за стол и, взявшись за ложку, проговорил:

– Ох и гадюка ты, Яя, – качнув головой, и не глядя на меня. – Спишь со мной и то из милости. Из милости, али из жалости, кто вашу натуру бабью разберёт…

– Что ж ты… городишь-то?! – задохнулась я. Ну уж после стольких лет вдруг обвинять в энтом, с чего и взял-то такую дурость!

– Да с того! Вчерась не хотела, еле уломал! – зло зыркнул он.

– Прям уж, уламывал! Цельный день с тобой на самолёте взмывали, замёрзла и устала, ну и привяла, сон сморил, чего обижаться-то? Силушки-то у меня помене твоей! – почти обиделась я.

Он только отмахнулся.