Без края

Вернувшись в настоящее, Вэя обнаружила, что Шая собирается на свадьбу к сыну. По-прежнему напрочь отрицает возможность отношений между их семьями, но присутствовать на свадьбе исключительно ради приличий и традиций все-таки находит нужным.

Потом так же исключительно ради приличий она поехала на выписку снохи и внука из роддома. Чтобы не ехать с пустыми руками, купили несколько наборов одежек для новорожденного, подгузники, погремушки, большой букет и торт.

Шая полагала, что на этом визите ее общение с семьей сына прекратится раз и навсегда, но посмотрела в личико внука, взяла его на руки и поняла, что никого не любила так – даже, наверное, сына, – как это хрупкое, нежное создание.

Шая и Ник поехали к Феде и Ане домой, и Шая сама уговорила Аню пойти поспать, уверила ее, что с маленьким Сережей уж точно ничего не случится, пока она за ним присматривает.

– Спасибо, Серж, – подумала Вэя, глядя на младенца, – воистину умеешь ты создать атмосферу душевности, в которой растает даже самое обледеневшее сердце.

Когда Ник с Шаей ехали вечером домой, Шая начала писать что-то в телефоне.

– По работе? – спросил Ник. Переживал, что Шая мало отдыхает, даже в выходные ее не оставляют в покое.

– Пишу заявление на отпуск, – сказала Шая.

– Отпуск? – Ник был ошарашен. – Не помню, чтобы за эти пятнадцать лет ты хотя бы раз была в отпуске.

– Так не кажется тебе, что пора уже? – съязвила Шая.

И она действительно пошла в отпуск, проводила много времени помогая Ане, а когда Сережа подрос, он стал часто бывать у бабушки и дедушки. И Вэя видела, как оттаивает душа Шаи, как она снова наполняется светом и любовью и начинает любить всех вокруг.

Однажды Шая после работы заехала в магазин и вернулась домой с целым набором красок, кистей и бумаги. На ее холстах рождалось что-то неопределенное, абстрактное. Ник смотрел на ее картины и только смущенно хмыкал, говорил, что он ничего не понимает в искусстве, поэтому не может судить.

Зато душа Вэи пела при соприкосновении с Шаиными творениями. Сама того не осознавая, Шая в цветах и формах выражала свою способность создавать новое, именно то, что всегда увлекало ее больше всего. А значит, она возвращалась к себе.

Да это было понятно и по многим другим признакам. Шая снова излучала свет, рядом с ней приятно было находиться, она снова радовалась жизни, благодарила эту жизнь.

Уже все, и близнецы, и Флайя говорили Вэе, что пора уходить, что они сделали все, что задумывалось, и даже больше.

– К тому же Серж теперь с ней, – напоминал Кёльне.

Но Вэя медлила, боязно было оставлять Шаю – вдруг без ее поддержки она снова начнет проваливаться?

– Ты не можешь опекать ее до самого конца, – сказала Флайя, – в том и смысл, что Шая сама должна выбрать этот путь.

Почти через год, снова летом, маленький Сережа играл на полу в гостиной, а Шая сидела на диване, набрасывала что-то на листе бумаги. И вдруг подняла глаза, посмотрела прямо в пространство открытого окна, где по обыкновению зависала Вэя, и подумала: «Я простила тебя, боже, я больше ни в чем тебя не виню. И Ника простила, спасибо ему за то, что он со мной все эти годы. Спасибо вам обоим».

Сережа засмеялся в этот момент, обернулся к окну и тоже посмотрел на Вэю. А у Вэи так спокойно, так тихо стало на душе, впервые за многие годы. И в тот момент она поняла, что теперь действительно можно уходить.

С тех пор Вэя больше не проводила с Шаей так много времени, как раньше. Наведывалась иногда, заглядывала к Сереже, тот всегда улыбался ей, смеялся. Шая стала гораздо спокойнее, расслабленнее, все больше стала интересоваться окружающим миром, радоваться мелочам, стала теплее относиться к Нику. И вообще она вдруг поняла, что Ник это тот человек, единственный наверное, с которым она может говорить о Вэе. Это тоже поспособствовало их сближению.

В круге решили, что они вполне могут сходить в их мир, теперь можно было и им немного отдохнуть.

– Только пойдемте на этот раз в мир красок? – предложил Кёльне.

Флайя задребезжала – не любила краски, плохо их чувствовала. А Вэя даже рада была этой возможности, так что поддержала близнецов, и они пошли в круг.

Вэя всегда с любопытством ждала очередного вхождения в круг и создания нового мира – они порождали интересные ощущения. Это было похоже на то, как каждый оргазм в общем мире порождает различные цветовые образы в воображении. По ощущениям вхождение в круг тоже напоминало чувство наслаждения, душевного подъема, только иного рода, не сексуальное – такое бывает, когда люди соединяются в общем порыве, объединены общей целью, или поют в хоре, или танцуют на концерте любимого исполнителя. И образы в этот момент рождались самые разные – то это было похоже на стремительное движение поезда по ровным рельсам, то на поднимающиеся к поверхности пузырьки воздуха в воде, то на стелющийся под ветром ковыль или на облако, на глазах меняющее форму.

Вэя не могла понять, связаны ли эти образы с тем, какой в итоге будет создан мир, или с общим состоянием их круга, или с ее собственным состоянием, но наблюдать за этими ощущениями ей нравилось. Все рождающиеся в сознании образы, может, были и непонятны, но всегда казалось, что они полны смысла и выполняют некую функцию, как сны, например.

Перед началом объединения души как обычно приблизились друг к другу и начали разворачиваться наружу. И когда притяжение стало достаточно сильным, они словно вобрались все друг в друга, а потом снова стянулись и схлопнулись внутрь, превратившись в почти незаметный сгусток энергии. Снаружи – почти ничего, а внутри целый мир, космос, галактика. Очень похоже в каком-то смысле на человека, который спит и видит сны – внешне просто человек, неподвижный, никак не проявляющийся, но в снах при этом он может целую жизнь прожить.

В мире красок было необычно, но по-своему замечательно. Вообще ведь очень много самых разных миров существует, не только похожие на мир людей. Души бывают в этих мирах, создают их, хранят в себе память о них. Люди же, когда ищут что-то необычное, часто ищут совсем не там, где следовало бы, все пытаются представить себе инопланетных жителей, нечто вовне и не подозревают, что далеко ходить не надо – все в них самих. Как говорится, все, что ты можешь представить себе, реально, и это все можно найти в мирах, которые создают души.

Мир красок для Вэи был словно непрекращающаяся медитация. В нем не чувствовалось течение времени, в нем, казалось, почти ничего не происходило. В этом мире все мысли и чувства превращались в краски, и души наблюдали за тем, какие это порождало прекрасные узоры. И только в этом наблюдении и заключался смысл – не надо было ни реагировать на это, ни что-то предпринимать, ни пытаться улучшить или исправить, а нужно было просто наблюдать за меняющими цвет и форму узорами, словно ходишь по картинной галерее, в которой постоянно меняется экспозиция.

Души могли видеть не только свои узоры, но и узоры других душ в круге. А иногда они начинали переплетаться между собой, и так рождались новые рисунки и образы.

На этот раз Вэя сначала была просто белым светом. Через какое-то время в него стали вливаться краски светлых радужных цветов – желтый, розовый, салатный, голубой, сиреневый. Постепенно они стали темнеть, становиться ярче, цвета превращались в красный, оранжевый, зеленый, фиолетовый, синий. Краски сворачивались в спирали, завитки, текли медленно, иногда из них получалось что-то смутно узнаваемое, но они тут же снова растекались, меняли очертания и становились просто абстрактными узорами.

Это было как раз то, что происходило с Вэей – ей хотелось этого плавного движения, словно спуск по медленному течению реки, бездумный и почти бесцельный, если не считать целью отдых и расслабление.

Вэя заметила, что там, где они соприкасаются с Кёльне, они стали смешиваться.

Кёльне наслаждался миром красок, они позволяли в полной мере проявляться его чувственной художественной натуре. Он всегда выражался в очень ярких, неповторимых образах, они быстро сменяли друг друга, трансформировались один в другой и никогда не повторялись. Его самовыражение не имело границ – он мог проявляться в крупных и мелких формах, в ярких и тусклых красках, в насыщенных цветах и черно-белой гамме, в растительных и геометрических узорах, в изображениях предметов, людей, животных – чего угодно, в каком угодно виде.

Сейчас он был объемным узором в необычной гамме бордовых, темно-оливковых, кремовых и темно-оранжевых тонов, это одновременно было похоже на осень, на ночь, на теплое таинственное свечение в глубине заколдованного леса, словно что-то не вполне ясное манило и звало за собой. Когда Вэя начала думать об этом, узоры на их с Кёльне границе стали соединяться. Линии переплетались, цвета смешивались, дополняли друг друга, Вэя почувствовала, что Кёльне словно грустит о чем-то немного или придумывает что-то такое, чего еще не было в его картине бытия.

Влаз был черно-белым фракталом, правда, когда Вэя всмотрелась в него, то увидела еще один цвет или скорее фактуру, вплетенную в рисунок – словно ртутные серебряные капли и жгутики, которые перекатывались и переливались, протекали вдоль линий, заполняли пространство между элементами, поблескивали, серебрились, придавали узору текучести, живости, изменчивости.

Рисунки Влаза и Вэи тоже стали сливаться и объединяться. Серебристая ртуть потекла по ярким узорам Вэи, а ее насыщенные цвета стали вливаться в черно-белый фрактал. Влаз как всегда что-то изобретал и творил и при этом присматривался к Кёльне. Самому Влазу всего хватало, и ему хотелось лишь, чтобы и брат обрел все, чего ему недостает.

Глядя на узор Флайи, Вэя понимала, почему той не нравится быть в мире красок – то, что получалось у нее, было чем-то неопределенным, непроявленным. Как правило, это было просто наполненное золотым свечением пространство, и в нем только лишь насыщенность цвета и золотых искр была слегка неоднородна – где-то темнее и искристее, а где-то светлее и почти без мерцания.

– Что со мной не так? – спрашивала Флайя. – Неужели я настолько скучная?

Вэя решительно не понимала, как такой прекрасный золотой свет может быть скучным, но самой Флайе всегда казалось этого мало. Вэе же очень нравилось, как они сливаются с Флайей – ее рисунок словно начинал светиться изнутри, а в золотое пространство самой Флайи она привносила редкие полуразмытые элементы узора. Вэе казалось, что эта их неопределенность, незаконченность, размытость в золоте придает им шарма, но Флайе и тут хотелось четкости, ясности и прорисованности вместо недосказанности, оставляющей простор для фантазии.

Самый красивый рисунок получался там, где соединялись Влаз и Кёльне. Близнецы, вроде бы такие разные, но когда они объединялись, всегда получалось что-то невероятное. Нельзя сказать, что они полностью сливались – элементы их узоров оставались прежними, но при этом из них складывался новый образ, непохожий на те, какими они были по отдельности. И если другие касались друг друга только на границах, то они постепенно объединялись почти полностью. Их рисунок двигался, менялся, в нем появлялись отдельные новые элементы, а что-то, наоборот, исчезало, и это была захватывающая и всегда новая история.

Потом Вэя снова возвращалась к себе, к своим мыслям и чувствам. В них снова проступали мысли о Шае и, конечно, о Шамуи – таком, каким она его любила. Когда они с ним попадали в мир красок, то не просто дополняли друг друга – они всегда порождали что-то новое. Они были единственные, кому удавалось действительно стать одним целым, и это всегда вызывало совершенно невероятные ощущения у обоих, да и остальные души из круга это чувствовали.

– Почему мы все не можем так объединиться? – задавался вопросом Шамуи. – Ведь мы могли бы тогда создать что-то большее вместе.

Вэя скучала по этим ощущениям, скучала по нему, по Шае, и ее рисунок снова стал меняться, краски посветлели, утратили свою яркость, стали прозрачнее, легче. Вместе с этим изменились и их общие узоры с другими душами. Нужно было сменить настрой, и Вэя постаралась уловить свое вдохновение. Тона остались светлыми, но стали более яркими, а узор начал напоминать распускающиеся пышные цветы.

Мысли текли, переплетались, вместе с этим менялись узоры. Вэя не могла сказать, сколько они провели времени в мире красок, но внезапно ее словно потянуло что-то назад. Она вышла из круга, а за ней и все остальные.

– Что случилось? – чуть ли не одновременно спросили близнецы и Флайя.

Теперь Вэя чувствовала, что это Шая зовет ее.

В жизни Шаи почти одновременно произошло два события одинаковых по степени значимости, но противоположных по эмоциям – в свои десять лет Сережа, любимый белокурый ангел, получил одну из самых престижных в мире музыкальных наград за игру на скрипке, и тогда же ему поставили страшный диагноз. Врачи говорили, что вряд ли он доживет до двадцатилетнего возраста, и, скорее всего, последние два года он будет практически обездвижен.

Шая готова была объехать всех врачей мира, испробовать все, даже самые невероятные способы лечения, день и ночь молиться, приносить жертвы – что угодно, лишь бы Сережа жил, вырастал и становился великим музыкантом. И ее в полное отчаяние приводило то, как сам Сережа к этому относился:

– Бабушка, – говорил он, безмятежно глядя на нее своими безудержно голубыми глазами, – не бойся за меня, со мной все будет хорошо.

Шая не могла этого вынести, сердце просто разрывалось на части.

Вэя сразу увидела, что с ней происходит. Одно радовало, что Шая настроена была решительно – преодолеть все, справиться, хотя давалось ей это непросто. Каждый день превратился в борьбу за время. Врачи, обследования, больницы, процедуры, выступления, репетиции, гастроли и снова врачи, снова больницы…

Шая видела, как устает Сережа от репетиций, от бесконечных разъездов, как съедает его силы болезнь.

– Давай бросим это все, – предлагала она.

Но он только светил на нее своими чистыми глазами, улыбался кротко.

– Я брошу, только если ты бросишь лечить меня, – говорил в ответ.

– Никогда, – заявляла бабушка, и они продолжали бороться с болезнью и совершенствовать музыкальный талант Сережи.

К двадцати годам он успел выступить во всех самых известных концертных залах мира. Публика его обожала – белокурого, светлоокого, казалось, от него самого исходит свет. Когда же стало известно о его болезни, люди и вовсе словно сошли с ума – Сереже мешками слали письма со словами любви и поддержки, и на все его концерты билеты были раскуплены на два года вперед.

Шае было уже семьдесят пять, Ник умер три года назад, Федя и Аня давно уже принимали в жизни сына лишь самое минимальное участие. Когда у них родилась дочка, Шая воспользовалась этим и полностью взяла Сережу под свою опеку. Это случилось как раз тогда, когда стало известно о его болезни, а Сережина сестра родилась недоношенной, тоже требовала много внимания, так что родители не возражали, чтобы старший сын пожил какое-то время у бабушки. Позже так сложилось, что он так у нее и остался.

Сейчас Шаю беспокоило то, что сил у нее становилось все меньше, а Сережа по-прежнему нуждался в помощи и уходе, и вряд ли его родители могли их ему обеспечить так, как это делала она. И когда его состояние начало резко ухудшаться, Шая не могла успокоиться, ей казалось, что она что-то упустила, что еще можно и нужно что-то сделать. Винила себя в том, что не может найти способ помочь любимому внуку, спасти его, ведь не может быть, что ему суждено уйти так рано – такому необыкновенному, светлому, талантливому.

Вэя снова вмешалась в происходящее. Шае не в чем было себя винить – просто им обоим, ей и Сержу, пришло время возвращаться в поднебесье. Лучшее, что они могли сделать, это отпустить и дать всему случиться, и как раз Сержу это давалось легко, он вел себя так, словно всю жизнь только и готовился к этому моменту. Он любил жизнь, старался получать удовольствие от каждого ее момента, но при этом не держался ни за славу, ни за свои успехи, ни за талант, готов был отпустить все в любое мгновение.

Шае, как женщине, как бабушке любимого, ненаглядного внука, было гораздо сложнее. И ей таки пришлось увидеть, как он сделал свой последний вдох.

Вэя баюкала ее каждое мгновение, не оставляла ни на секунду. Шае тогда стало казаться, что она сходит с ума, потому что она начала говорить с Вэей. Бродила целыми днями по пустой квартире или сидела в кресле у окна и говорила с ней, говорила… И словно Вэя ей отвечала, Шая иногда отчетливо слышала ее голос, а иногда казалось, что ответы Вэи словно в мысли ей приходят, как будто возникают в голове. Шая понимала, что в этом нет ничего нормального, но ее почему-то это совершенно не беспокоило. Наоборот – голос Вэи успокаивал, умиротворял и, казалось, если она слышит ее, значит, все будет хорошо…

Через два месяца Шая закончила свое земное существование с легким сердцем. Она сделала последний вдох, закрыла глаза, и темноту стал заливать белый свет, яркий, но мягкий, в который хотелось упасть, как в облако.

Часть 2

Серж не вошел в мир с ними, но Вэя не переживала за него – значит, вернется позже. А Шая снова была в кругу, и от этого входить в мир было еще более волнительно, чем обычно.

Еще в притяжении Вэя почувствовала Шаю – перепутать это ощущение нельзя было ни с чем. От него распускались огромные цветы, в которые вплетались солнце и море, порывы свежего ветра, вкус сладких лесных ягод. Это распускалась ее любовь ко всему окружающему, и это была ни с чем не сравнимая красота. Вэя чувствовала, что и другим душам передается этот душевный подъем.

В их мире было теплое, свежее лето. Природа была очень спокойной, умиротворенной и словно каждый клейкий листочек тополя, каждая травинка, каждая пушинка одуванчика были проникнуты осознанием того, что происходит что-то особенное.

Шамуи стоял у окна их просторного деревянного дома, глядя на зелень травы и леса вдали. Вэя подошла к нему сзади, обняла, прижалась всем телом, закрыла глаза, чувствуя, как сливаются их души в узнавании, в избавлении от долгой мучительной разлуки. Шамуи прижал ее руки к себе, потом повернулся к ней, вдыхал ее, вспоминал сладкую радость от близкого присутствия родной души.

– Быть твоей подругой это еще более мучительно, чем быть с тобой в разных мирах, – сказал он наконец.

Вэя сжала его крепко.

– Никогда больше, никогда, – смеясь отозвалась она, – на за что! И вообще пообещай мне, что мы больше не будем жить так долго, лучше как Серж – двадцать лет и готово!

– Обещаю, – сказал Шамуи.

Наклонился к ее губам, поцеловал долгим, самозабвенным поцелуем, до мурашек, до такого острого желания, что хотелось кричать и петь одновременно. Подхватил Вэю на руки и понес наверх, в спальню, на белые прохладные простыни под порывами легкого теплого ветра, залетающего в открытые окна.

В общем мире всегда что-то мешает – обиды, нерешенные проблемы, скрип кровати, то голова болит, то слишком жарко, чтобы заниматься сексом, то неподходящее время, то нет подходящего места. В поднебесье же близость это тоже своего рода медитация, более духовный акт, чем физический, хотя и телесные ощущения при этом такие, что можно было бы навсегда возненавидеть общий мир за то, во что в нем превращается самое трепетное действо на свете.

Людям, когда они любят друг друга, хочется слиться более того, чем позволяют их тела. Для душ же нет такой границы. Они действительно сливаются не только телами, но и на более тонком уровне, душами, вибрациями. Они словно исполняют партию на двоих – слаженную, гармоничную и очень красивую по звучанию, и эта их ни на что не похожая мелодия вдохновляет и еще более усиливает наслаждение от близости.

Однако, как и в общем мире, такое возможно не с каждым, а только если ты встретил свою резонансную душу. Кто-то, кажется, и не стремился к этому, как Серж, которому достаточно было его симуляции Асланы. Влаз и Кёльне никак не могли найти те две души, которые гармонично дополнили бы их двоих. А Флайя, похоже, вообще не искала любви, предпочитала оставаться свободной и, как и Серж, придерживалась убеждения, что для духовного роста нужно не поддерживать свои привязанности, а избавляться от них, ведь только в этом случае душа может попасть в верхний мир.

– Что там, в верхнем мире? – спрашивал иногда Шамуи, когда они сидели с Вэей и Сержем тихими летними вечерами на веранде.

– Ты же знаешь, что никто не знает, – отвечал Серж. – Но говорят, там должно быть лучше, чем здесь. Не надо постоянно ходить в общий мир, чтобы повышать вибрации, а значит, там гораздо меньше, а точнее вообще нет страданий, и ты всегда сохраняешь свою память. И еще говорят, что там ты начинаешь ощущать себя как нечто большее. То есть, с одной стороны, ты сохраняешь свое сознание, но при этом словно вбираешь тысячи других сознаний с опытом, знаниями, способностями творить и начинаешь чувствовать себя как что-то великое, могучее, способное на что угодно.

– Да, но говорят еще, что вместе с этим у тебя совершенно пропадает желание создавать что-то, – возражал Шамуи. – Зачем, если ты и так знаешь, что все можешь.

– Да, говорят такое, – соглашался Серж. – Именно поэтому, по слухам, некоторые старые души совсем не хотят подниматься выше и предпочитают оставаться в поднебесье. Так можно продолжать жить, чувствовать, творить.

– А кто-то, наоборот, утверждает, что там нет ничего, потому души и не хотят туда.

Серж смеялся, услышав такое.

– Прямо как в земной жизни, – говорил он. – Кто-то верит в рай, а кто-то говорит, что после жизни нет ничего, пустота. А в итоге кто во что верит, тот то и получает. Так что, может, нам просто стоит придумать что-то свое?

Эти разговоры никогда не заканчивались ничем определенным, но и никогда не кончались. Только одно было ясно – в общем мире они уже во все наигрались, более того, эти игры уже порядком наскучили и приносили все меньше удовлетворения и потому все чаще возникали мысли, что надо двигаться дальше. Может, только их страсть друг к другу мешает им подниматься выше? – приходила мысль Вэе и Шамуи одна на двоих. И все-таки даже несмотря на существование такой возможности, они не хотели отказываться друг от друга.

– Такое облегчение всегда, когда возвращаешься, – сказал Шамуи, когда они с Вэей лежали в постели уже просто обнявшись, но по-прежнему не отпуская друг друга ни на секунду. – Словно просыпаешься после плохого сна. Снова вспоминаешь все, понимаешь, что все было не зря, что есть что-то до начала и после конца, что есть ты сам и ты гораздо больше, чем одна человеческая жизнь.

Вэя положила голову на плечо Шамуи, руку ему на грудь, было так тепло и спокойно. Ее тоже беспокоили мысли о том, что в поднебесье они хотя и находятся больше и дольше, чем в общем мире, но все равно они не знают, что будет дальше и будет ли. Просто сейчас совсем не хотелось об этом думать. Когда Шамуи был рядом, все было хорошо, и можно было просто слушать его голос, его дыхание, биение его сердца.

– Ты заметила, что в общем мире нам становится все сложнее? – продолжил Шамуи. – Мы сами не хотим там быть, и он тоже словно выталкивает нас.

– Придется стать кем-то знаменитым, чтобы остаться в поднебесье на века, – сказала Вэя. – Или настрадаться так, чтобы хватило на многие столетия. Или и то и другое одновременно. Видишь, как у Сержа это получается? Он в этот раз просто превзошел сам себя.

– О да, смертельно больной мальчик-скрипач – виртуозно созданный образ. В этом Серж мастер, надо отдать ему должное.

Шамуи все-таки выскользнул из рук Вэи и поднялся с постели. Ей так жаль было его отпускать от себя, не насытилась еще его присутствием, им самим.

– Я вернусь, – пообещал Шамуи, как будто услышав ее мысли, – я и сам уже скучаю по тебе, но надо поесть.

И как только он умудряется слышать ее мысли, ведь Нев лишает души этой способности в их мире.

– Просто я всегда с тобой, – сказал Шамуи и улыбнулся, надевая мягкие домашние брюки.

– И как тут вообще можно хотеть есть, – сказала Вэя, – мы же в поднебесье, а не в общем мире.

– Кажется, я еще не отошел от привычек земной жизни.

Вэя любовалась Шамуи. Высокий, широкоплечий, узкие бедра, длинные ноги. Высокий лоб, благородные черты лица, темно-русые волосы волной уложены назад. Брови светлые, и их почти не видно, отчего в лице Шамуи видится что-то мистическое, неуловимое, непонятое, словно он немного не из мира людей. Его красота не романтическая, не броская, ее замечаешь, только когда начинаешь вглядываться, познавать.

В его движениях обманчивая леность и спокойствие. Кажется, ничто в мире не может ни смутить его, ни обескуражить, ни напугать. Больше всех воплощений Шамуи Вэя любила именно это, и пусть он немного изменился со временем, но все равно ей казалось, что оно полнее всего отражает его суть. Радовало и то, что Шамуи тоже любил этот образ больше всех остальных, хотя и по другим, как ему казалось, причинам – потому что в том воплощении он обрел свою мудрость, свое спокойствие и после него раскрыл свою способность создавать новое в мирах.