Канцелярская резинка

Таким образом, поставив себя на место усатого толстяка, я выяснил, что он оказывается смельчак, хотя сейчас таким и не казался. Он боялся меня настолько, что казалось подойди я ближе, он утратит сознание в тот же миг.

– Сэр, вы задержаны по подозрению в тройном убийстве. Вы в праве хранить молчание, все что скажете…. – дальше я его не слушал, ведь знал эту фразу наизусть. В фильмах она всегда звучит сурово, и в то же время победоносно. Ведь добро восторжествовало, а зло наконец повержено. Но сейчас; она прозвучала зловеще. К горлу подступил ком ужаса. Ведь это все случилось со мной. И мне так не хватало обычной канцелярской резинки.

***

В зеркало заднего вида полицейской машины, я наблюдал как толстяк, провожает меня все тем же, испуганным взглядом.

На переднем сидении лежал протокол задержания. В строке свидетеля было имя, но я никак не мог разглядеть его, сквозь стальную решетку к которой был пристегнут наручниками. Я попытался представить как бы его могли звать. На ум не приходило ничего кроме обидного Лаврентия.

Итак, я задержан за тройное убийство, которого не совершал, а лишь стал орудием в руках талантливого седого и сморщенного манипулятора, который наверное уже разлагается ниже пояса. Теперь направляюсь в место лишения свободы, будучи схваченным на месте преступления, нелепым жирным алкоголиком, с бесформенными усами по имени Лаврентий. Слишком иронично, чтобы быть забавным. И слишком забавно чтобы походить на правду. Но мысли и надежды о том, что это лишь дурацкий сон уже покинули меня окончательно.

Машина остановилась в какой- то мрачной подворотне, возле железной двери, с маленькой решеткой на окне.

– Руки за спину, – скомандовал офицер полиции, как только я покинул салон автомобиля. Другой уже громко стучался в дверь.

В окне за решёткой, показался ещё один полицейский в форме. Он впустил нас внутрь, и все трое повели меня темными коридорами тюремного участка в полной тишине, лишь под стук своих твёрдых каблуков.

В помещении, нас ждал ещё один служитель закона. Те что меня доставили, отдали ему честь.

– Статья? – спросил он без лишних церемоний. Я услышал лишь «часть вторая» настолько быстро прозвучал номер статьи, – с особой жестокостью, – затем добавил офицер.

– Звонок? – обратился главный ко мне.

– Что простите? – едва промямлил я недоумевая.

– Право телефонного звонка. Желаешь им воспользоваться?

– Пока нет, – ответил я, даже не представляя кому позвонить.

Друзей у меня не то чтоб не было совсем. Но если поразмыслить, то сейчас никто из них не бросится мне на выручку. Такой уж я человек – слишком близко к себе никого не подпускал. Родственников не осталось. Было несколько влиятельных посетителей, но сейчас я не готов был ни с кем разговаривать. Мне нужно было побыть одному. Все обдумать.

Камер с решетками было всего две. И от одного их вида, у меня потели ладони.

«Неужели я проведу в одной из таких остаток своей жизни?»

Меня завели в ту что была слева. Она была гораздо меньше, и я сразу подумал что это хорошо: « Скорее всего это одноместный номер».

Я невольно вздрогнул, когда дверь за мной громко захлопнулась. Мои запястья освободили от тяжелого, не драгоценного, а скорее наоборот украшения, от которого остались тонкие красные следы.

Я долго стоял в темноте, все не решаясь сделать ни шагу. Когда зрение немного адаптировалось к местным условиям освещения, источником которого оказалось лишь небольшое обрешетчатое оконце, под самым потолком, я разглядел ржавую двухэтажную кровать.

– Простите, – обратился я к полицейским, – у вас случайно не найдётся обычной канцелярской резинки?

– Какой резинки? – переспросил меня главный.

– Канцелярской, – вежливо уточнил я дрожащим голосом.

Он принялся копошится в ящике служебного стола.

– Есть только такая, – он подошёл к двери моей камеры, с резинкой синего цвета в руках, соблюдая безопасную дистанцию.

– Это именно она. Это то что мне нужно, – я протянул измазанную кровью руку сквозь отверстие между решёток.

– Зачем она тебе? – недоверчиво спрашивал офицер полиции.

– Это меня успокаивает.

– Заключённым запрещено передавать посторонние предметы.

– Неужели вы считаете, что это может представлять какую-либо опасность. Что по вашему, я смогу сделать вооружившись ею? Сбежать отсюда, передавив железные прутья этой безделушкой?

– Не знаю. Возможно. А может ты хочешь покончить с собой с помощью этого?

– Я конечно немного слащаво выгляжу, но сомневаюсь, что смогу с её помощью повеситься, воспользовавшись вашим советом.

– Передавить вены.

– И как же это работает?

– Точно не знаю, но я о таком слышал, – он бросил резинку мне под ноги, – держи. Развлекайся. И это называется резинка для денег, да будет тебе известно.

– Спасибо, я постараюсь запомнить, – немного насмешливо ответил я, наклонившись к полу, – мне бы немного отмыться не помешало.

– Камеру нельзя покидать до окончательного выдвижения обвинений.

– Но я же тут все испачкаю.

В ответ я был удостоен лишь презрительным взглядом всех троих полицейских.

Темница, узником которой, я неожиданно для себя оказался, меня чертовски пугала. А ещё запах. Непередаваемая амброзия сырости и дешевого вонючего одеколона. Очевидно, что предыдущий постоялец этой отсыревшей за долгие годы камеры, совершенно не имел вкуса.

– Вот, – брякнул сзади начальник этого захудалого местечка, поставив перед решеткой железную миску с водой, – отмой хотя бы лицо. Выглядишь как настоящий психопат.

Холодная вода колола мне руки. Умывая лицо, я вдруг непроизвольно задумался о предназначении этой старой непригодной посудины, до того как мне принесли в ней воду. А ещё о том, что я мог бы схватить эту миску и затащить её в камеру, но они посчитали, что опасней будет дать мне канцелярскую резинку, которая к слову, сейчас очень помогала, тесно вплетаясь между мокрых пальцев.

Я расположился на скрипучей ржавой кровати намереваясь немного подумать над случившимся. Как вдруг из дальнего темного угла, донёсся знакомый голос, напугав меня едва ли не до смерти:

– Ну что вляпались мы с тобой, да?

– Кто здесь? – выкрикнул я схватившись на ноги. Я обернулся к источнику звука, которого не было видно, за блёклыми лучами пыли из окошка.

– Не думал что так все обернётся. Ты уж не серчай на меня, Платон, – я узнал голос, но никак не мог поверить своим ушам.

– Выйдите на свет. Я ничего не вижу, – все ещё опасаясь, что ошибся просил я.

– Боюсь встретить не совсем радушный приём с твоей стороны.

Я увидел это лицо, освещённое тусклыми лучами света и сразу узнал его. Это был старик. Обветшалый и немощный. Он смотрел на меня виновато и растерянно.

– Ах ты старый, мерзкий предатель! – я схватил его за шиворот и с силой прижал к стене. Я услышал как хрустнули его лопатки, и на секунду подумал, что мог их сломать или вывихнуть. Дед то поди уж не вчера родился. Он уже выглядит как ходячая реликвия. Если бы ударился затылком, то я лишился бы единственного человека, если можно его так называть, который знает как все было на самом деле. И возможно единственного шанса покинуть это жуткое место.

– Ты что здесь делаешь? – рявкнул я ему в лицо, перекошенное от боли, которую я ему причинил.

– То же что и ты.

– Что это значит? Почему тогда я здесь? Ты должен пойти и все им рассказать. Все до мельчайших деталей, слышишь! И про шантаж не забудь. Ты меня слышишь?!

– Слышу, слышу, – спокойно ответил он, – но только они мне не поверят.

– Что значит не поверят? Ты что несёшь старый маразматик? Ты убил тех людей! А я здесь из-за тебя, понимаешь?

– Понимаю. Поэтому я и здесь. Отпусти меня наконец! – он ещё смеет поднимать на меня тон.

– Тебя то как поймали? Криминальный ты сухофрукт. Склероз подвёл?

– Да, забыл дома свой криминальный завет, – с нескрываемым сарказмом в голосе произнёс он.

Я неохотно отпустил его, и старик медленно сполз по стене, присев на холодный грязный пол. Он выглядел жалко и несчастно. А еще мне показалось, что он сожалеет о содеянном и его мучает сильное раскаяние. Но не смотря на все его душевные терзания, я больше не намерен повторять своих ошибок. Ему меня больше не пронять.

– Ты не представляешь, что мне пришлось пережить, – мне снова захотелось его придушить.

– Представляю, поверь. Иначе как я по твоему здесь очутился? Или ты и впрямь думаешь, что они меня поймали?

– А что тогда? – с нетерпением взывал я.

– Потому что не смог я. Думал что смогу, но не смог. В теории ведь все легко. И я все сделал согласно плану. Отступать было нельзя ни на шаг. Но оказалось, что все не так просто.

– О чем ты, старик? – все недоумевал я.

– О том почему я здесь!

– И почему же? Скажи наконец!

– Да из-за тебя, болван! – крикнул он укоризненно, – потому, что не смог бы я прожить остаток своих дней, зная что вместо меня кто-то сидит в подобном месте.

– Ты о чем это? Ты сам что ли сдался? – начинал я улавливать суть.

– Дошло наконец. Я увёз внучку домой, а когда она очнулась… – он задумчиво прервался, – я посмотрел на неё и все понял. Мне нужно во всем сознаться. Ведь я точно знал, что тебя схватят. Даже если бы ты сбежал, то пришлось бы тебе скрываться неизвестно сколько. А я не желал такой жизни для тебе. Просто надеялся, что смогу забыть. Но ты оказался хорошим парнем. Ты помог мне, а я бросил тебя там одного. Да и она теперь я думаю в безопасности будет, когда этих подонков не стало. Миссию свою я выполнил. И теперь спокоен. Осталась только одна проблема, – он снова виновато опустил голову.

– И какая же?

– Осталось доказать, что во всем повинен лишь я один. А ты ничего не совершал.

– Доказать? Мы оба расскажем свои версии происходящего, когда поймут, что они полностью совпадают – меня отпустят. А ты догнивай свой остаток за решёткой, старый негодяй.

– Все это так. И даже то, что я старый, дряхлый негодяй, который испортил тебе жизнь. Ты везде прав. Но есть одна деталь, которую ты все же упускаешь. Они мне не верят, – огорчённо произнёс он.

– Не верят? Это ещё почему? – возмущённо произнёс я.

– Да ты посмотри на меня! Разгляди повнимательней, если ещё не понял. Я же столетняя развалина! Кому придёт в голову, что мне удалось содеять подобное? Я никогда не переступал закон. Всю жизнь прожил в страхе, от самой мысли о преступлении. Даже самом мелком, – с каждым его словом, мне становилось все тревожней, ведь я понимал к чему он ведёт. Резинка на напряженных пальцах едва не лопнула, прежде чем я расслабил хват.

Я не заметил, как оказался на ржавых скрипучих нарах. Старик все так же сидел на полу, виновато поглядывая в мою сторону. А я все пялился на строгого вида решётки, пытаясь вразумить, как мне все же удастся привыкнуть к подобному виду, просыпаясь по утрам. Мне ни за что не достать здесь нужное количество резинок.

– Почему же ты тогда здесь? Если они тебе не поверили, зачем тогда закрыли?

– До выяснения обстоятельств дела. Так сказали. Пока не будет доказана чья – либо вина, под подозрением все, кто имеет к этому отношение.

– Значит они тебя все же не исключают из подозреваемых?

– Возможно. Но если и так, то в этом списке, я самый последний.

– Нас всего двое.

– Есть ещё толстяк. Забыл о нём?

– Он то почему в него попал?

– Он был там. Этого достаточно.

– Он тоже задержан? – удивился я, как вдруг мне в голову, пришла единственная адекватная мысль за последний час, – твоя внучка. Она была там.

– Не смей её впутывать в это! Даже не думай о ней заикнуться! – вспылил он тот час же.

– Свидетельские показания! Я говорю лишь об этом. Она ведь сможет все рассказать.

– Ты помнишь, что я сказал тебе, что здесь из – за тебя? Чтобы тебя вытащить оттуда, куда сам же и втянул, – я молча уставился на него, не понимая подоплеки, – ведь я же могу и передумать. Если скажешь им о ней, можешь забыть о моей помощи. Думаю меня отпустят уже к утру, если я откажусь от своих слов, ссылаясь на старческий маразм.

– Ты еще и здесь меня шантажировать вздумал? О какой это помощи ты говоришь? О той когда помог мне спрятать три трупа? Или о той когда отмывал со мной кровавые лужи? Или может о той, когда ты помог сесть мне за решетку, сволочь ты престарелая! – выругался я, едва сдерживаясь от физических действий, – она наш единственный шанс. Только она сможет подтвердить твой, по мнению полицейских, бред умалишенного доходяги.

– Повторяю в последний раз, мы её в это впутывать не станем и точка. Попробуешь мне перечить, и я скажу им, что видел, как ты жестоко и хладнокровно лишил жизни троих человек, – угрожающе прошипел он.

– Старик, с таким настроем, ты можешь и до утра не дотянуть.

– Думаешь боюсь твоей расправы? Ты только избавишь меня от назойливого раскаяния. Тем более я видел, как тяжело тебе было там в баре. Считаешь я поверю, что ты сможешь укоротить мне и без того небольшой отведённый срок? Тем более что я твой единственный способ выбраться отсюда. А наличие трупа в твоей камере, шансов тебе не прибавит, а усугубит и без тонкослойное положение.

– Я ведь просто прошу, чтоб она рассказала, что видела и все, – смягченно попросил я.

– А что она видела? Трёх мерзких наркоманов? Или то, как ты принёс им отравленную выпивку, перед тем как отключилась?

Только сейчас до меня дошло. Девчонка мне ничем не поможет. Тем более, что она таким образом, упрячет последнего родного ей человека в место, под страшным названием: « тюрьма особо строго режима». Чем дальше, тем становилось все хуже и хуже. С каждой новой надеждой, следовало очередное фатальное разочарование. Растущее внутри меня чувство обреченности, казалось вот-вот навсегда поработит мою сущность и заполнит все оставшееся пространство оптимизма.

– Вы должны поверить ему, – не выдержав внутреннего напряжения, я обратился к полицейским, схватившись обеими руками за холодные прутья, – я ни в чем не виноват. Этот человек совершил чудовищное убийство, воспользовавшись моим доверием и жалостью. Он шантажировал меня, чтобы спасти свою внучку! Почему вы не верите нам обоим? Я не должен здесь находится.

Никто из них не проронил ни слова в ответ. Лишь стояли, с немым недоумением на отрешенных лицах, выражая только безразличность и холодное презрение.

– Почему вы не хотите нас выслушать? Как бы это глупо не звучало, но старик убийца. Не я! – все пытался достучаться к ним, – я просто жертва обстоятельств. Поймите же вы, я не убивал!

Все трое ещё несколько секунд смотрели в мою сторону, прежде чем вернуться к своим делам. Двое продолжили неохотно перебирать какие – то бумаги, третий – главный, вернулся к чашке горячего кофе. Его крепкий аромат доносился до самой камеры, и он был чертовски приятным. Настолько, что я вдруг пожалел, что раньше, употреблял этот напиток.

Восемь с лишним минут. Именно столько мне понадобилось, чтобы смириться с очередным провалом сегодняшнего дня, наблюдая за стрелкой настольных часов, что непреклонно следовала по кругу приближая мою дальнейшую тяжелую участь.

Я вернулся на твёрдый пыльный матрац, что был устелен поверх дощатой койки.

– Что ты им рассказал? – разлегшись, пытался успокоиться я.

– Все как на духу. Всю правду. Что я принёс этот яд, с целью их отравить насмерть, а ты лишь подсыпал его по моей просьбе.

– Просьба? Это ты называешь просьбой? – снова завёлся я вскочив с кровати, – просьба – это когда вежливо спрашивают, а то что сделал ты, это называется обманом и шантажом! Может мне изменяет память, но что – то я не припомню фразы «о великодушный сударь, не изволите ка вы подсыпать яду, вот тем троим негодяям, что вероломно обесчестили мою внучку».

– Да да. Ты прав. Это был шантаж. Но а что мне оставалось?

– Ты не передо мной это признать должен, а вон перед ними. Перед законом и его служителями. Им ты эту историю поведать не хочешь?

– Я все им рассказал. Добавить там нечего. Я не упустил ни одной детали. И даже о том, как трусливо сбежал и оставил тебя одного.

– Ты уверен, что рассказал им все? – никак не отставал от него я.

– Да, черт возьми! Уверен! Маразм ещё не до конца поразил мой высыхающий мозг!

– Твой больной воспалённый мозг, сам поразит что угодно. Или кого угодно. Вот возьмём меня например: всю свою сознательную жизнь, я не кому не верил. Отец бросил нас с матерью, когда мне было шесть. Ушёл к другой женщине. Мама так и не смогла пережить его измену. На время она замкнулась, занявшись рукоделием. Из разноцветных канцелярских резинок она создавала оригинальные и неповторимые картины используя гвозди или острые кнопки, забыв о моем существовании на долгое время. Моим воспитанием тогда занималась бабушка. Её мать. Она говорила мне, что мама скоро вернётся, что ей нужно побыть одной. И я терпеливо ждал. Спустя время, так и не справившись с утратой, мать отправилась на поиски отца. И больше я её не видел. Бабушка растила меня одна. Пока не умерла. Я все спрашивал её когда вернётся мама, а она отвечала что скоро. Каждый раз она твердила мне одно и тоже: «она любит тебя, и скоро вернётся», говорила бабушка, – я вдруг понял, что эту историю не рассказывал ни разу в жизни, ни одному живому человеку, но сейчас, я был готов продолжить, – я слышал эти слова и верил ей. Вера постепенно угасала, но эти слова меня успокаивали. Они были панацеей от всех болезней и невзгод. Каждый раз, когда мне становилось плохо, я вновь и вновь спрашивал. И каждый раз получал один и тот же ответ. И вот однажды бабушки не стало. Мне было четырнадцать и меня забрали в интернат. Вот тогда то я и перестал верить. Меня обманывали самые близкие и родные мне люди, и веры к остальным во мне не осталось ни капли. И без неё я прожил ещё прекрасных тринадцать лет. Тринадцать лет, я довольствовался тем, что мне осталось от родителей. Огромная коробка этих самых резинок и недоверие ко всему окружающему миру. Но тут появился ты. И моя резиновая защита лопнула.

– Не хотел разочаровывать тебя вновь, – странным голосом произнёс он.

– Ты меня не разочаровал. А наоборот. Ты лишь подкрепил моё колоссальное недоверие к себе подобным.

Он больше не ответил мне. Просто остался немо сидеть на холодном полу, до тех пор, пока я не уснул, размышляя над тем, как мне вернуть репутацию законопослушного гражданина, и очистить своё имя.

Меня разбудил звук громкого замочного щелчка.

– Заключённый на выход! – раздался громкий голос полицейского, эхом прокатившись по камере.

Я недоумевая смотрел в темную бездонную пустоту окружавшую меня сзади. Старика на прежнем месте не оказалось.

– На выход! Чего ждём?

– Это вы мне? – охрипшим и тихим, после сна голосом, спросил я.

– Нет, это я твоему невидимому соседу по койке.

Я встал и доверчиво заглянул на верхний ярус. Никого. Куда же подевался старик? Увели на допрос? Возможно.

– Тебе, тебе. Кому же ещё? – раздраженно заявил страж, – руки за спину.

Я растерянно выполнил приказ, и направился к выходу. Тяжелые наручники, вновь украсили мои покрасневшие запястья.

Снаружи камеры, стояли двое мужчин в штатском, внимательно рассматривая меня оценивающим взглядом. Оба были высокого роста, спортивного телосложения и вооружены. Только потом я заметил третьего.

Худощавый длиномер в очках с толстой оправой, осматривал соседнюю камеру, сложив руки за спиной так, будто любуясь произведением искусства. Ему очевидно нравилось то, что он видел, и он этого не пытался скрывать. На нем был длинный бежевый плащ, а его большой непропорциональный по соотношению к сухому туловищу череп, украшал старомодный головной убор. Шляпа выглядела столь нелепо, что даже самый неотесанный бутлегер, во времена западного сухого закона, не напялил бы такого даже в разгар рабочего процесса. Надеть подобное, смелости бы не хватило даже самому Чарли Чаплину, во время пародии на Дон Кихота.

Наконец он повернул голову в мою сторону, так и не сменив позу. Он был старше пятидесяти. А под его тонким ровным носом, во все стороны разрослись седые причесанные усы. Я бы рассмеялся, встреть такого где – то в баре. Я бы рассмеялся и сейчас, если бы так сильно не хотелось заплакать, от отчаяния.

– С этого момента вы переходите в руки секретного ведомства, – бесцеремонно констатировал начальник этого угрюмого и неприветливого заведения.

– Что за ведомство?

– В дальнейшем, вам все объяснят его сотрудники. Я не компетентен в подобных вопросах, – все такой же «вразумительный» ответ получил я.

– Я ни в чем не виноват. Ну разве в том, что послушал старого невменяемого проходимца. Где он сейчас? Это он виновен в смерти тех троих…

– Моё имя Феликс, – представился долговязый в шляпе, перебив меня, – вам придётся проехать с нами, – указывал он на двух своих подопечных коллег.

– Куда проехать? Почему вы меня не слушаете? Он же вам все рассказал. Это все правда. Как вы можете все игнорировать? Вы должны нам поверить! – твердил я без умолку.

– Мы вам верим. И именно поэтому, вы должны проследовать за нами. И это далеко не просьба, если вы вдруг имели наивную неосторожность такое себе представить, – он говорил спокойно но строго. Твёрдо.

У меня не оставалось другого выхода. И я подчинился.

– Можно мне воды? – попросил я перед тем, как покинуть это гиблое место.

Феликс перевёл вопросительный взгляд на главного, который к этой минуте уже успел занять своё удобное насиженное место.

– Могу предложить только обычную водопроводную воду. Но она здесь не очень, – растерянно пожимал плечами начальник, – трубы старые.

– А вы сами, что пьёте? – возмущённо уточнил Феликс.

– У нас вода привозная. Но заключённым её давать не положенно.

– Что ж, может сделаете исключение? Тем более, что он теперь, не ваш заключённый.

Начальник, молчаливым жестом приказал одному из охранников принести мне воды. Тот, так же молча исполнив приказ руководителя, принёс мне большую чашку прохладной жидкости.

Я осушил чашку тремя большими глотками. Толи от волнения, толи давалось в знаки количество выпитого вчера спиртного, но я попросил ещё. На что все сотрудники «отеля» глазели на меня, как на прокаженного, который нагло просит ночлежки.

– Может вы наконец дадите человеку пить, и мы сможем вас благополучно покинуть? Чтоб вы смогли дальше заниматься переливанием крови?

– Каким ещё переливанием? – удивился начальник.

– Иначе ваши действия назвать нельзя. Вы тут как три артерии, которые просто гоняют кровь по венам. Но тем не менее, это полезное занятие. Ведь без кровообращения, организм существовать не может.

Наконец охранник подошёл ко мне со второй кружкой в руках. Ему приходилось держать кружку у моего рта пока я пил, ведь мои руки были закованы за спину, от чего немного воды пролилось на его ботинки. Он презрительно на меня посмотрел, и недовольно отправился за тряпкой.

– Спасибо за гостеприимство господа, но мы вынуждены вас покинуть, – с нескрываемым сарказмом и явным подтекстом, произнёс Феликс направляясь к выходу.

Здоровяки крепко держали меня за руки. Изредка бросая на меня непонятные взгляды и удивленно переглядываясь между собой. Думаю они просто не могли поверить в то, что такой как я, мог сотворить нечто подобное. Ведь наверняка они представляли меня иначе. А теперь, пытались разглядеть во мне того самого маньяка, которого ожидали увидеть. Но я похоже не оправдал их ожиданий. Хотя хватку они так и не ослабили, очевидно соблюдая меры необходимой предосторожности. Неизбежно останутся синяки.

– Это Анатолий и Николай, – представил мне своих громил Феликс, очевидно заметив их излишний интерес к моей скромной персоне, – я зову их просто Толя и Коля. Они вам зла не причинят. Но это не значит, что их не стоит боятся.

– Тонко подмечено. Забавное уточнение, – я все ещё был в замешательстве, когда меня садили на заднее сиденье чёрного седана, без распознавательных знаков и номеров.

Один из них, не то Толя, не то Коля, уселся подле меня упираясь головой в крышу. Другой открыл переднюю пассажирскую дверь худощавому Феликсу, и занял водительское место.

– Что за секретная служба? Кто вы? И куда меня везёте? – все же не выдержал я неведения. Ведь я сейчас как слепой котёнок, мог сам влезть в пасть к голодному бездомному псу. Догадок в своей голове я уже перебрал не один десяток. Но самая страшная из них – это была месть.

Что если эти трое хотят жестоко отомстить за смерть тех троих наркоманов. Может этот слащавый мужик, хотя и мало вероятно – отец одного из них. А может они работали на него, распространяя товар. А теперь это делать некому. Или в конце концов, они должны были ему кучу денег, ведь они же конченые наркоманы. И теперь, из -за меня не кому платить по счетам. А может они и впрямь сотрудники тайного ведомства, но тогда что им от меня нужно?

– Всему своё время. Скоро вы все узнаете, – уверял меня Феликс.