Но я отвлёкся. Вожделенная бутылка стояла перед нами на лавочке, обещая неземное наслаждение. Но моменты счастья кратки. Нас посетило ужасное прозрение. То есть посетило оно, наверно, сначала белобрысую голову кого-то одного из нас (уж не помню кого), но, как это бывает, идея, видимо, витала в воздухе, так что горькая правда стала тут же ясна нам обоим. Напиток был отравлен.

Тут надо дать ещё одно пояснение. В то время в наших кругах из уст в уста передавались рассказы о том, как злокозненные иностранцы калечат советских детей. Например, засовывают в пластинки жвачки лезвия бритвы, заражают импортные трусы сифилисом и делают другие пакости, которые уже по прошествии лет не помню. Сейчас, когда я об этом рассказываю, более молодые собеседники начинают дико ржать. Но тогда мы в это реально верили.

В годы перестройки я где-то прочитал, что в недрах КГБ якобы был специальный отдел, занимавшийся сочинением и распространением таких историй (вот работёнка!). Так это или нет – не знаю (хотя безумно любопытно было бы выяснить!). А в нашем детстве, наоборот, ходили слухи, что знаменитые «садисткие стишки» («Дети в подвале играли в гестапо…» и всё такое) придумывало ЦРУ, чтобы не только вредить советским пионерам физически, но и разлагать их духовно.

Так вот, нам стало ясно как день, что эти пристойные с виду иностранцы, конечно же, не так просто забыли свою бутылочку. В ней наверняка был яд. И скрывшись в лесу, они подглядывали из-за сосен и потирали ручонки, увидев, что мы клюнули на эту нехитрую приманку.

Нам безумно хотелось выпить божественный напиток, тем более, что день был жаркий. Но почти наверняка нас ждала после этого смерть в страшных муках. В конце концов, у бутылки была красивая металлическая крышечка – а мы их тогда собирали. Иностранные пробочки – не ровня нашим. Они были не только расписными снаружи, но часто содержали какую-нибудь картинку с внутренней стороны. Пусть нам достанется хотя бы эта пробка.

И бутылка была со взрывом разбита о камень. Не удался ваш план, враги. Не лыком шиты советские пионеры. Прошло почти сорок лет, но перед глазами – шипящая лужица (то здесь, то там из неё выпрыгивают фонтанчики), медленно впитывающаяся в землю вместе с мечтой о прекрасном заграничном напитке. Мы выковыряли стекляшки из пробочки (не забыть помыть руки) и молча разбрелись по своим хрущёвским квартирам.

Сколько с тех пор было выпито и газировки, и всяких прочих напитков (прохладительных и не очень) – подумать страшно. Но до сих пор кажется, что именно в той бутылочке шипучка обладала совершенно особым, нездешним вкусом. Точно так же, съедаешь теперь, не задумываясь, какой-нибудь, скажем, банан. А тогда стояли за этими бананами по три часа в очереди, и зрели они в газетке под потолком неделю, а потом возьмешь один, убедившись, что он уже желтый, а лучше – с едва проявляющимися чёрными пятнышками, и почистишь его, и аккуратно сгрызёшь с внутренней стороны кожуры такой мягкий слой – он тоже вкусный, если, конечно, сначала есть его, а не сам банан, а потом по чуть-чуть начинаешь откусывать… И тут явится старшая сестра, которая свой уже стрескала и требует поделиться… Надо ли говорить, что вкус тогда был совсем другой. Эх.

Вот, собственно, и вся история. Я много раз рассказывал её друзьям и знакомым. Обычно все смеются – вот же как можно запудрить детишкам мозги. Некоторые слушатели (либерального толку) вздыхают, что скоро, мол, это всё снова станет возможным, благодаря всяким киселёвым-соловьевым. Я же просто вспоминаю детство, солнечный день и навсегда утраченную способность испытывать жгучие желания и переживания по поводу простых вещей.

(июнь 2015 г.)

#меняневзяли

на заданную Фейсбуком тему

#меняневзяли в Управление международных экономических отношений МИД СССР, в котором я проходил практику в 1989 г. Это было очень передовое управление, созданное товарищем Шеварднадзе. За стенкой сидел замначальника управления С.В.Лавров. Ему тогда было меньше сорока, ходил он в модном плаще и красном шарфе. А одним из атташе был внук Брежнева Андрей.

Там занимались разными увлекательными делами. Например, один советник достиг каких-то совершенно запредельных результатов в игре в диггера, где такие ротастые твари пожирали изумруды и золото. В шахматы тоже сражались активно. Говорили, что шпионские радары из американского посольства напротив ломаются, проникнув в содержимое наших компьютеров (их было один на комнату). Из дел по работе помню, что начальник отдела постоянно посылал меня к некоему Поплавскому, который руководил строительством его дачи. Ещё над нами издевались сотрудницы канцелярии, к которым мы носили рукописи для перепечатывания на машинке. Они соревновались либо в особо изощрённом посылании молодых сотрудников, либо в их полном игнорировании посредством смотрения сквозь. Когда я пожаловался своему начальнику, тот приобнял меня по-отечески и вздохнул: «Ну что тут сделаешь… Хронический недо..б».

Кстати, 90% разговоров старшего дипломатического состава было как раз про, выражаясь словами Юлия Кима, «обладанье женских тельц», и возникало впечатление, что все они просто какие-то казановы. Ну я-то с работавшим в Управлении приятелем Сашей Фёдоровым (давно покойным, к сожалению) беседовал в основном о Бердяеве да Гребенщикове. Саша ещё в то время писал кандидатскую диссертацию на тему «Перспективы развития сотрудничества Советского Союза со странами СЭВ». Он почти её закончил, но потом не стало СЭВ, за ним – Советского Союза, а соответственно, и перспектив… Ещё иногда заходил мой одногруппник из Туркмении Аллан, проходивший практику в монгольском отделе – в том же здании, т. н. Гастромиде (потому что помещения МИД находились над гастрономом «Смоленский»). Он посещал меня обычно после пяти, уже выпив сто грамм коньячку в буфете (вот времена!). Помню, как пуская дым на лестничной площадке Алашка раздумчиво говорил: «А вот если, к примеру, зайдут сюда американцы, что они скажут? Вот тут вы и пишете свои судьбоносные мирные инициативы – среди бычков, плевков и облезшей краски??»

А в целом делать было настолько нечего, что я (недавно приехавший с другой практики – в Лаосе) стал писать длинное опровержение в «Литературную Газету» на статью маститого журналиста Ильи Фонякова о Лаосе, в которой я, уже считавший себя видным лаосоведом, отмечал всякие несообразности. Файл в редакторе Лексикон назывался, конечно, fonyak, и корпел я над ним около месяца. Однажды, придя откуда-то, я застал за компьютером (как я сказал, он был один) моего со-практиканта и однокурсника Игоря. На вопрос, что он делает, Игорь, не оборачиваясь, флегматично ответил: «Как что? Фоняка твоего стираю».

Он так пошутил, конечно. Опровержение получилось примерно на полразворота. Мне потом пришёл ответ из редакции: «Мы учтём Вашу точку зрения в своих последующих публикациях». В общем, ничего не изменилось в моих писательских буднях.

Наверняка, если бы меня взяли, вся жизнь сложилась бы иначе. Я поехал бы не в Лаос, а куда получше, привозил бы двухкассетники на продажу из краткосрочных командировок и, возможно, до сих пор защищал бы нашу суверенную демократию на передовых рубежах.

И только потом я понял, что шансов на то, чтоб #менявзяли, не было в принципе. Дело в том, что попал я на практику в УМЭО случайно, а чтобы закрепиться, нужны были сильные «протяжИ». Это когда мы после поступления в МГИМО работали летом на стройке институтского стадиона, во время перекура прораб затеял с нами разговор по душам. «В ваше МИМО-то чтобы поступить, – говорит, – протяжИ сильные нужны». Все молчали, потупив глаза, потому что тема сия была неприличной и запретной. А прораб продолжал, потягивая беломорину: «Вот и я когда поступал, без протяжЕй невозможно было…» Тут наше любопытство взяло верх, и кто-то спросил, куда он поступал. «В саратовский авторемонтный техникум…»

Но это уже история с совсем другим хеш-, простите, тегом.

(март 2017 г.)

Факторинг, чековые жопки и девять нигерийских любовниц

ещё мемуар – с детективными построениями, ассоциативными отступлениями и креативными вкраплениями

Помимо стремления сразу заинтриговать гипотетического читателя, заголовок, конечно же, содержит намеки одновременно и на «Lock, stock and two smoking barrels»2, и на «Десять негритят» (простите, юных афроангличан). Был, не скрою, соблазн сказать: десять любовниц. Но я в настоящем произведении решил ничего не выдумывать – а их, насколько мне известно, было девять.

Итак, обо всем по порядку.

На рубеже тысячелетий я работал в лондонском офисе фирмы «ПрайсвотерхаусКуперс». Кстати, не слишком уклюжая русская транслитерация «вотерхаус» появилась после глобального слияния «Прайс Уотерхауса» с «Куперс энд Лайбранд», когда высокие договаривающиеся стороны вдруг обнаружили, что, в отличие от нейтрального Пи-ДаблЮ-Си, «международная аудиторская фирма ПуК» звучит по-русски слишком радикально, и решили остановиться на ПвК. Опять же на окна ПВХ похоже, а это в середине девяностых было круто.

За несколько дней до миллениума группа банков-кредиторов приняла решение привлечь нас для проверки факторинговой компании Louvre Finance (имена и названия я всё же слегка подкорректировал). Факторинг, если кто не знает, это типа такое кредитование компаний под залог (или выкуп) счетов их клиентов. Соответственно, когда клиент платит, кредит возвращается с процентами. Но в нашем случае банки были озабочены тем, что Лувр хоть и рос сумасшедшими темпами, свои кредитные запросы наращивал ещё быстрее, а отдачу, выраженную в, как у нас любят говорить, кэшфлО, приносить не торопился.

Решение прислать ревизию, тем более, накануне Кристмаса, далось банкам непросто. Во-первых, Лувр на тот момент был горячо любим, как кое-кто у нас порой их называет, «инвеститорами» и уверенно входил в FTSE100 (сто крупнейших по капитализации британских компаний), постоянно эту самую капитализацию наращивая. Основной акционер компании – господин К. (выходец с Ямайки) стал самым богатым чернокожим человеком в Британии. А во-вторых (и главных), незадолго до описываемых событий сам премьер Тони Блэр назвал К. «образцовым чёрным бизнесменом» и регулярно появлялся на публике в его сопровождении. По совпадению, как раз перед этим К. пожертвовал круглую сумму на нужды лейбористской партии. В общем, такой как бы ротенберг, но только ещё черный, а это, знаете ли… Примерно в то же время в прессе прогремела история о том, как полисмен, прослуживший верой и правдой почти до пенсии, поймал на месте преступления несовершеннолетнего чернокожего воришку и назвал его «black bastard»3, за что был уволен без содержания.

Тем не менее, нас позвали, и мы начали копать, хотя поначалу не очень представляя, куда. К. и его главный сподвижник финансовый директор Ф. регулярно появлялись в офисе и рассказывали, что все деньги вкладываются в новых клиентов, поэтому поводов для беспокойства нет. И это, надо сказать, полностью подтверждалось управленческой отчетностью. Но однажды вечером…

Я засиживался в офисе Лувра допоздна. Дело в том, что на работе в Лондоне я чувствовал постоянный дискомфорт от незнания местных реалий и методологий и старался компенсировать его (в смысле незнание, а не дискомфорт) усердием. А к тому же промозглым зимним вечером можно было сесть на автобус, забиться в уголок на втором этаже и замечательно без пробок доехать от Хаммерсмита, где располагался луврский офис, через Оксфорд-стрит (уже свободную от толп алчущих рождественских скидок покупателей) прямо до дома в Хайгейте.

Иногда, впрочем, эти поездки были, как говорят местные, eventful4. Однажды рядом со мной уселась негритянская семейка, и сынок лет десяти начал громко петь:

I love Jesus, Jesus loves me.I love Jesus, Jesus loves me.I love Jesus, Jesus loves me.Iiiiii looooove Jesus!5

«Какой хороший мальчик, – умилился я, – Как они всё-таки правильно воспитывают детей…» Мальчик тем временем продолжал. По громкости и атональности исполнения номер вполне годился бы для рассказа Драгунского «Слава Ивана Козловского», а по тембру – соответствовал восприятию голоса того же Иван Семёныча (дался он им!) с похмелья Венедиктом Ерофеевым: «Гадее его нет».

I love Jesus, Jesus loves me.I love Jesus, Jesus loves me.I love Jesus, Jesus loves me.Iiiiii looooove Jesus!I love Jesus, Jesus loves me.I love Jesus, Jesus loves me…

Так продолжалось без преувеличения минут двадцать. Других слов в песне не было. Зато во время её исполнения мальчик выделывал акробатические этюды. А я никак не мог решиться попросить родителей. Потому что ведь могли подумать, что я не love Jesus. А за это можно и… как за родную катманду, в общем.

…Iiiiii loooove Jesus… И тут (о счастье!) крепкий в вере юноша, выполнив очередной переворот на поручнях, зевнул и, повернувшись к родителям, молвил:

– It’s a boring song, anyway. It’s decent, but very boring6.

И семья торжественно покинула автобус.

(N.B. К дальнейшему действию этот эпизод не имеет ровным счётом никакого отношения и носит исключительно креативно-ассоциативный характер, как и было обещано в заглавии.)

А я вот почему про «засиживался допоздна» начал. Однажды поздним вечером что-то заставило меня залезть в шкаф в углу коридора. Ну, может, канцтовары Сашке для школы искал – не помню уже. И на нижней полке шкафа кучкой лежали cheque stubs, или, как их ещё называют, cheque butts (дословно – чековые жопки, а по-нашему – корешки). Если кому-то вдруг в жизни не приходилось выписывать чека (а вдруг!), это такие краешки чековых книжек у переплёта, которые остаются, когда все чеки из книжки вырваны. На них пишут адресата и сумму чека, чтобы не забыть, кому и за что было уплочено.

Я из природного любопытства стал листать одну такую жопку и, в точности как это описывают в плохих детективах, «что-то вдруг показалось ему странным. И только через несколько секунд он понял, что именно».

А странным было вот что. Я только закончил просматривать лувровский cashbook, то есть журнал, куда заносятся все операции по денежным поступлениям и платежам. На чековой книжке было ясно написано, что она принадлежала Лувру. Но ни одно имя получателей платежей на чековых жопках и в кэшбуке не пересекалось. И в кэшбуке этих имен было гораздо больше. Прошло аж шестнадцать с лишним лет, а я очень отчетливо помню это ощущение, что я нашел что-то важное. Во мне проснулся такой внутренний, как, по словам моего папы, выражались у них в детстве в деревне, Шерлохомец.

На следующее утро я решил поговорить с личной ассистенткой К. и Ф. Она, хоть была тоже с Карибов, имела странное имя Lorraine (Лотарингия). Она ли послужила музой при выборе названия компании и от неё ли у ямайского хлопца появилась французская грусть – гадать не буду (забегая вперед, скажу, что у К. была ещё роскошная вилла на Кот д'Азуре, которую кредиторы потом долго пытались отсудить). Зато могу сказать, что подобно тому, как «поэт в России – больше, чем поэт», Лотарингия была в Лувре гораздо больше, чем ассистент. Она фактически вела все текущие дела компании. Она же выписывала и чеки. Поэтому к ней я и пришел с естественным вопросом о причинах столь разительных отличий.

На этот вопрос Лотарингия мне ответить не смогла, но в ответ устроила безобразную травлю меня. Она орала, что я тупой и не понимаю их бизнеса (ну, это, в общем, не привыкать). Она, кривляясь, прилюдно издевалась над моим акцентом. Она прозрачно намекала на то, что от русского вообще ничего хорошего ожидать не приходится.

Я терпел и, между прочим, даже не позволил себе в ответ ни одного расистского не то что высказывания, но даже намека. Давалось это нелегко, и мне приходилось периодически отступать в туалет и там успокаивать себя медитацией. Благо, этому способствовало стихотворение, выгравированное на двери с внутренней стороны неизвестным автором:

Some come here to sit and think,Some come here to wonder.But some come here to shit and stinkAnd fart like fucking thunder7.

То ли благодаря длительному созерцанию этих строк неизвестного автора, мастерских по форме и глубоких по содержанию, то ли просто от наступавшей, наконец, тишины именно здесь мне приходили в голову самые лучшие мысли. Так, я решил для начала сравнить, совпадали ли суммы каждого платежа и поступления в чеках и кэшбуке. Да, совпадали. А потом установил на примере одного месяца, что Лувр в основном гонял деньги между дюжиной одних и тех же компаний (в российском деловом обороте именуемых живопырками), а в отчётности при этом возникали всё новые дебиторы на всё большие суммы.

Что и говорить: пирамидальная схема стара и непритязательна. Однако всё ж-таки забавляют в ней несколько моментов, относящихся исключительно к психологии. Во-первых, как уже было сказано, всё это разворачивалось не у нас с нашим тогдашним бандитским капитализмом, а, наоборот, у них с биржей, прозрачностью, стандартами учёта и прочими, как сказал бы украинский классик, вытребеньками. Во-вторых, люди, начиная с панамы (в смысле, с той ещё, не нынешней) и кончая Сергеем Христофорычем, концерном «Тибет» и иже с ними, несмотря на весь предшествующий опыт, всякий раз уверены, что в их-то случае всё это может продолжаться бесконечно. И очень удивляются, когда очередная гениальная схема рушится из-за какой-то случайности. А в третьих… Должно же быть какое-то в третьих для складности? А, вот: чековые жопки-то могли бы и прибрать. Или хотя бы не писать на них всю правду-матку. Самоуверенность, а вовсе не несвоевременность – вот вечная драма…

Дальнейшее было делом техники и одновременно моим маленьким бенефисом. Карьерное житие мое, надо сказать, всегда развивалось посредством взлетов и падений или, как говорят англичане, peaks and troughs. Последнее по времени падение окончилось почему-то славным городом Царьградом. Но в данном случае я переживал явный пик. Лувр объявили банкротом. Под моё начало отрядили сорок тыщ одних курьеров – ведь надо было перелопатить информацию за все годы его функционирования, чтобы определить, как говорится, масштаб хищений. Недостающие мазки картины (то есть периоды, за которые корешки отсутствовали) мы, как опытные реставраторы, дописывали, выспрашивая необходимую информацию по судебному постановлению в банках. Курьеры, в смысле сотрудники, набирались в основном из таких же, как я, командированных в Лондон со всей международной сети ПвК. Что логично: коренные жители лондонских офисов в глубине души убеждены в некоторой интеллектуальной неполноценности всех понаехавших, поэтому такое техническое упражнение было идеальной возможностью их занять.

Из понаехавших запомнилась, например, ортодоксальная еврейская девушка Яэль, которая не могла работать после захода солнца в пятницу. Работы было много, а дело, как отмечено в начале, было в январе, и солнце, сволочь, садилось очень рано, поэтому я был не шибко доволен. Но опять же сдерживался, поскольку в офисе, в том числе среди партнёрского контингента, имелось сильное лобби из Голдерз-Грин и прилегавших районов, своих в обиду не дававшее, а оно мне надо? К тому же девушка была умненькая и шустрая и до заката успевала проанализировать больше чековых жопок, чем некоторые другие – до восхода.

Особенно же радовало то, что из офиса исчезла Лотарингия – равно как и К., и Ф. Юристы сказали им, что вечер перестал быть томным, что им надо быть аккуратными, чтобы не свидетельствовать против себя, что все вопросы – через адвоката и всё такое.

Делу эта пропажа не помешала, потому что сотрудничать со следствием в нашем лице решили айтишники и сотрудники клиентского блока – а нам было на руку верить в то, что они ничего не знали о мошенничестве. Мы же не полиция (которая, впрочем, в офисе тоже вскоре появилась), нам бы деньги обнаружить и, желательно, вернуть кредиторам.

Да, кстати. Я не ошибся: клиентский блок у Лувра и вправду был. На настоящий бизнес приходилось примерно десять процентов оборота – а это миллионы фунтов. Что интересно, у компании были аудиторы – не Большая тогда ещё Пятёрка, а небольшая (пардон за тавтологию) фирма из города Лутон (это типа как лондонские Химки), состоявшая всего из нескольких пожилых партнёров. Опять же, хочется, чтобы для красного словца их было пять, но ведь обещал не сочинять. Не помню я, сколько их было, но интересно вот что. Всякий раз, делая случайную выборку операций Лувра для проверки, они брали их именно из этих десяти процентов. И так год за годом. Банки хотели было судиться с лутонскими старичками, но в итоге рассудили, что взять с них можно мало чего, а на доказывание маловероятности такого совпадения уйдут немалые время и деньги. И на тот момент местечковые аудиторы, что называется, соскочили. Что с ними стало дальше, мне неизвестно, но подозреваю, что, как минимум, им пришлось прекратить заниматься любимым делом. (N.B. Это, если что – шутка, содержащая тонкий намек на скучность профессии аудитора).

Однако пытливый читатель здесь спросит: всё это хорошо, но где же обещанные любовницы? На что отвечу, вторя М. А. Булгакову: «За мной! – скажу, – Я покажу тебе настоящую любовь!» Правда, на мой вкус, у Булгакова дьявольщина получилась куда как лучше. Ну, да не об этом речь.

На первый план сейчас выйдет финансовый директор Ф., доселе пребывавший в тени. При распутывании луврского клубка быстро выяснилось, что не все денюжки гонялись туда-сюда, а часть их группу покидала (что логично). Среди адресатов как раз-таки и обнаружились компании, принадлежащим упомянутым девяти одиноким нигерийским женщинам – знакомым Ф. Я, на самом деле, погорячился, вот так с ходу назвав их любовницами, поскольку того, как они, выражаясь словами Гумилёва, «пляшут и любовь продают за деньги», лично не видел и свечку не держал. Факт, однако, состоит в том, что компании, зарегистрированные на них, ничем не занимались, кроме обеспечения своим дородным владелицам возможности годами припеваючи жить в Великобритании.

Ведали ли жаркие африканки о существовании друг друга, я не помню, а возможно, никогда и не знал, поскольку к науке, которую я в тот момент представлял, это отношения не имело. А ведь интересно, кстати, равно как и то, зачем Ф. они потребовалось в таком количестве, явно превосходившем его как физиологические, так и временнЫе возможности.

Дело в том, что Ф. был совершенно белым английским джентльменом годам к шестидесяти. Как и полагается финансовым мошенникам (согласно всяческим методикам по их изобличению), он сидел на работе вечерами и в выходные, никогда не брал отпусков и никому не делегировал полномочий, кроме упомянутой Лотарингии. В остальном он был совсем непримечательный (эдакий Корейко), однако, как выяснилось, некоторой экстравагантностью всё же отличался, о чём свидетельствуют не только его сердечные пристрастия.

Среди прочих получателей средств было несколько странных бизнесов, один из которых мне запомнился. Группа энтузиастов производила такие, знаете, стеклянные призмы и пирамидки с объёмными изображениями внутри из пузырьков воздуха. Ну, вы наверняка их видели в каких-нибудь сувенирных лавках. Энтузиасты, когда мы нанесли визит в их офис в пригороде, куда надо было ехать на электричке, взахлёб рассказывали, что это российская прорывная технология (задолго до Сколкова и слова «нано-», между прочим) и что совсем скоро они выйдут на точку безубыточности. Надо просто наделать ещё побольше стекляшек с рыбками, цветочками и соборами Василия Блаженного внутри. Они слышали, что с Лувром происходит что-то не то, и заглядывая в глаза, интересовались, сможет ли щедрый Ф. продолжить их финансировать. Мне было их искренне жаль.

Зачем Ф. понадобилось вкладывать деньги именно в такой бизнес, так, по-моему, и осталось невыясненным. Больших хищений в нём обнаружить не удалось. Может быть, на стекляшки были падки нигерийские дамы?

Рассказываемая мною история в своё время по понятной совокупности причин прогремела в британской прессе. Но лично я славы, которой, по собственному глубокому убеждению, был достоин, опять не снискал. Нет, в офисе фирмы ПвК меня какое-то время хвалили и хлопали по плечам. Но был я тогда только приехавший на обучение уму-разуму менеджер. А есть ещё, если кто не в курсе, старшие менеджеры, директора, не говоря уже о партнёрах, которые в лондонских профессиональных фирмах напоминают греческих богов, спустившихся с Олимпа и случайно подзадержавшихся. Вот они и раздавали интервью на своем оксбриджском о том, как фирма ПвК восстановила законность и порядок.

А кроме того, тогда как раз шли бомбардировки Сербии, и кто же в такой международной обстановке признается, что видного бизнесмена-лейбориста вывел на чистую воду русский secondee8? Вы что. Русские на тот момент должны были быть преодолевшими коммунизм, но всё равно простоватыми и довольно подозрительными чудаками или же нуворишами, наворовавшими денег и сорящими ими в Лондонграде…

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

2 из 5