bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 4

Из текстов, написанных в рамках критической урбанистической традиции, мы можем извлечь две конкретные интуиции «городского».

Во-первых, «городское» схватывается в терминах своей мультимасштабности (multi-scalar constitution), а также связей с другими пространствами и местами. Эта идея берет начало в политэкономической критике и определяет урбанизацию как глобальный процесс, связывающий различные места и масштабы, от телесного до глобального. Отталкиваясь от текстов Анри Лефевра, Нил Бреннер и Кристиан Шмид даже позволяют себе заявить, что мы живем в ситуации «планетарной урбанизации»28; таким образом, урбанизация определяется как, по их мнению, превалирующий тип существования, присущий современному обществу.

Во-вторых, «городское» также можно понять как реальность (модерной) повседневной деятельности.

«Городское» – призма, позволяющая увидеть, как логика капитала и государственных сил вплавляется в различные опыты и тактики горожан, стремящихся удержаться на плаву в повседневности; «городское», увиденное таким образом, есть культурный процесс, опосредующий индивидуальный и повседневный опыты в соответствии с требованиями накопления капитала и политической гегемонии. Анонимность, без которой немыслимы большие и сложные городские агломерации, не в лучших отношениях с идеалами децентрализованного общего, в котором все создатели и пользователи знают друг друга в лицо. Тем не менее некоторые урбанисты29 ценят именно эти черты городского (то есть анонимность), воплощающие освобождение от группового давления (peer pressure) и других форм общественного контроля; черты, позволяющие городским культурам развиваться во всем их многообразии.

Дэвид Харви, говоря о переменах и разнообразии, присущих городскому, лаконичен и точен: «город – это пространство, в котором взаимодействуют люди всех типов и классов, как бы неохотно и даже агрессивно они это ни делали; тем самым они производят общую, пусть и постоянно изменяющуюся и эфемерную жизнь»30.

Обратившись к широкому спектру измерений «городского», мы можем обобщить «городское» как пространственную организацию общества. Оно образуется структурными аспектами, то есть ускорением и уплотнением формируемых связей, воплощенных в развитии застраиваемой среды; но его также образуют и культурные аспекты, то есть методы работы с различием и сложностью, основанные на микрофизике повседневных столкновений, а не только замысел высших сил и властное планирование (sovereign planning). Чтобы избежать обращения к доминирующему методу, который выстраивает теорию на основании кейсов, ограниченных рамками Глобального Севера, и принимает города «Третьего мира» за «проблемы, нуждающиеся в диагнозе и реформах»31, мы коллегиально решили рассматривать города и Глобального Севера, и Глобального Юга. Мы стремимся обозначить точку зрения на «обыкновенные города»32, хотя понимаем и признаем, что большинство рассматриваемых примеров размещено в городах крупных (metropolitan centers).

Вызов, поджидающий исследователей городской совместности, кроется в том, что любая попытка создания совместности зависит от городских условий, и в каждом конкретном случае эта зависимость отличается глубиной и сложностью. С одной стороны, городская совместность вынуждена учитывать масштабы, на которые она может выйти, если будет достаточно долго существовать; кроме того, в ней самой заключены потенциальные ограничения, которые могут актуализироваться с течением времени. С другой, продолжающаяся урбанизация общества со всеми ее мобильностями, скоротечностями и множественностями субъективностей постоянно подрывает и оспаривает установленные границы. Так мы приходим к вопросу: какие институции нужны в условиях разнообразия и пусть неполной, но анонимности? И как нам следует размышлять о взаимодействии различных городских акторов? В конце концов, кажется неизбежным наличие набора общих ценностей и норм, необходимых для общественной институционализации.

Границы, в определенный момент создающие чувство сообщества, некоторое время спустя могут быть восприняты и как форма необоснованного исключения. То есть обвинениями в исключении разражаются не только сторонники совместностей; исключение может обнаружиться и в практике, которая мыслилась как общая. И, естественно, любой проект создания совместности, стремящийся преодолеть ограничения государства и рынка, должен рассматривать эти обвинения со всей серьезностью – иначе он рискует воспроизвести социальные различения. С другой стороны, границы можно оспаривать и изнутри; горожане могут прекратить попытки производства совместности (commoning endeavors) из‐за географической мобильности или же потери ощущения сопричастности сообществу. Совместностям, число участников которых идет на спад, грозят проблемы с воспроизводством. Участники, преданные делу, могут чувствовать отчаянную потребность в том, чтобы оберегать соседский парк или удерживать (и обновлять) конкретный сквот. Однако участники процесса по созданию общего, городские акторы, вольны преследовать свои интересы и разрабатывать новые идентичности в самых разных направлениях; и причины, по которым они могут оставить совместное дело, не обязательно сводятся к одному лишь переезду.

В такой ситуации создателям приходится постоянно уточнять, обсуждать и повторно артикулировать, кто такие «мы». Итак, приняв во внимание это непостоянство, как же создателям совместности поддерживать коллективные интересы и идентичности?

У проблемы границ есть и другой аспект, связанный с взаимоотношениями разных совместностей. Харви указывал, что горизонтальность как принцип совместной организации общих благ и ресурсов имеет свои ограничения33. Из этой перспективы децентрализация и автономия – основные двигатели производства еще большего неравенства, производимого неолиберализацией, и в силу этого взаимодействие между автономными элементами (совместностей) необходимо регулировать при помощи правил, которые, в свою очередь, вводит, устанавливает, обеспечивает и контролирует авторитет, занимающий в иерархии более высокое положение34. Отталкиваясь от работ Мюррея Букчина, Харви35 также предложил федеративную структуру, координирующую различные совместности.

В каждом отдельном случае городским совместностям следует быть настороже – чтобы постоянно учреждать и пересматривать собственные границы и институциональную динамику. В каждом случае совместность должна держаться на приличной дистанции от воздействий рынка и государства, при этом выступая «ведущим партнером в танце»36 с ними. Поскольку и капитал, и государство получают накопления из внешних источников, они сознательно трактуют городскую жизнь как источник ревитализации37.

Новые формы взаимодействия, социального и культурного воспроизводств, технологических инноваций, мода и многое другое – суть важные импульсы, усиливающие накопление капитала38. Инициативы по созданию совместностей – такие, как сети малых предпринимателей, субкультурных производителей инициативы по оказанию прямых услуг маргинализованным группам и, например, городское садоводство – получают теплый прием у правительств, которые могут даже поддерживать эти инициативы, надеясь на ревалоризацию городского пространства и смягчение от ударов экономической реструктуризации39. Тем не менее в то же самое время креативный потенциал городских совместностей и их способность к воспроизводству постоянно подрываются новыми попытками их эксплуатировать и контролировать (то есть отграничить); попытками, в свою очередь вызванными политикой по сокращению расходов.

Вызов общему

Артикулируя этот вызов трем измерениям совместности, мы должны отметить:

• Требование Остром о конструировании надежно обозначенных границ для производителей и их сообществ нуждается в пересмотре, поскольку создатели совместности включены в процессы мобильности и социальной дифференциации. Производителям следует включаться в процесс постоянного переопределения границ.

• В силу этого институции совместностей вынуждены сопротивляться процессу очерчивания границ и вести переговоры с производителями (commoners), обладающими различными идентичностями, характером мобильностей, потребностями и возможностями. Эта задача, существующая наряду с крупномасштабным и многоуровневым конституированием общедоступных благ, усложняет режимы управления, которые не могут опираться на удобные встречи лицом к лицу, практически невозможные в сложной городской среде.

• Городские совместности следует рассматривать с точки зрения множественных масштабов, задействуемых для производства и потребления общедоступных благ и практик. Также следует держать в уме, что разные группы интересантов по-своему определяют, что такое городской ресурс. Приняв, что ресурсы никогда не «даны» просто так, следует внимательно изучить способы, посредством которых ресурсы потребляют, используют или воспроизводят.

Это серьезные вызовы, бросаемые городским совместностям, и для их разрешения нам недостает ни точных принципов, ни правил. Дело в том, что готового руководства и вовсе не существует; правила следует разрабатывать во время переговоров – и это, безусловно, черта, присущая городской среде. Эссе, представленные в данном сборнике, подступаются к означенным вызовам с нескольких сторон, предлагая разные способы описания того, как произошли и появились совместности, как их оспаривали, отграничивали и/или защищали.

Структура издания

Данный сборник разделен на четыре секции. Первая, «Перспективы», представляет собой спектр концептуальных точек зрения, с которых возможен анализ городских совместностей (urban commons). Эссе Бриджит Кратцвальд рассматривает их как «диссидентские практики в эмансипаторных пространствах». Кратцвальд предоставляет концептуальное основание совместностей, далее используемое другими авторами, и доказывает, что города оказались очагами политических споров о коллективных благах, сокращаемых жесткими мерами неолиберальной экономики. Тем не менее она также указывает, что «теоретическая дискуссия о совместностях – относительно новый феномен, которому следует прежде всего выявить собственные основания». Оценивая историческое появление общинных земель (и, как следствие, общих благ) в сельской Англии, она спорит с Зильке Хельфрих, говоря, что «общие блага не просто существуют, они создаются». Поступательно развивая аргумент, Кратцвальд подчеркивает потребность совместностей в постоянном самоучреждении, противостоящем государству и капиталу, и высоко оценивает принципы, предложенные Остром для создания устойчивых общедоступных благ.

Маркус Кип сосредотачивается на концепции городского пространства, обращаясь к дебатам, ведущимся в поле критических наук о городе (critical urban studies). Отмечая недавно возникший широкий академический интерес к «городским совместностям», он утверждает, что городской характер совместности недостаточно объяснен. Кип стремится показать, что переговоры о границах и солидарностях заслуживают более пристального аналитического внимания – в силу того, что мультимасштабное устройство городского пространства, равно как и процессы социальной дифференциации, ставят постоянные вызовы перед производителями совместности; вызовы, оспаривающие саму возможность установить общее основание для коллективной практики. Далее он отмечает, что городской совместности удастся выжить и удержаться лишь в том случае, если границы расширяющейся зоны ее влияния будут совпадать с зоной влияния капитала.

Тем не менее такое расширение происходит на фоне нескольких осложнений, которые очерчивает Майкен Бьеньек. Она подчеркивает значимость социальных дилемм, то есть «ситуаций, в которых решение, принимаемое по необходимости, должно вести к удовлетворению либо краткосрочных личных интересов, либо долгосрочных коллективных интересов». Психологическое исследование вооружает читателя несколькими интересными интуициями, связанными с мотивационными, когнитивными и перцептивными аспектами, отличающими работу сообща. Бьеньек обнаруживает, что сложность, свойственная урбанизированному миру, затрудняет социальную кооперацию; далее она обращается к теоретическим наработкам Дэвида Харви и Винсента Острома, посвященным кооперации между совместностями (cooperation among commons).

Оставшиеся секции группируются вокруг трех измерений, в которых размещена «совместность». Эти измерения постоянно накладываются друг на друга, но, несмотря на пересечения, отдельные кейсы можно упорядочивать в соответствии с аспектами, более свойственными одному из трех.

Вторая секция, «Сообщества», содержит три эссе, предлагающих определенные находки и вопросы, посвященные проблеме сообщества. Тобиас Кутлер и Анджела Йэн, обращаясь к своему исследованию базара Бегам (Хайдарабад, Индия), принимают не очень распространенную точку зрения: они берутся описать споры по поводу занимаемого пространства как форму производства совместности. Им не удалось обнаружить ни строгих границ, ни артикулированной групповой идентичности, отличающих сообщество производителей. Этнографическое исследование паттернов апроприации и споров, предпринятое Кутлером и Йэн, предполагает, что «создание совместности <…> успешно осуществляется лишь посредством каждодневной апроприации физического пространства и производства социального пространства». Эта существующая в реальной жизни совместность отмечена тем не менее иерархичностью и социальными неравенствами, радикально отличающими ее от идеальных моделей, сконструированных Остром и другими исследователями.

Эссе Диди Хан и Хаджиме Имамаса переносит нас в недавно учрежденную и активно расширяющуюся жилую коммуну (commune project) Бин-Зиб, открывающую «гостевые» дома в Сеуле (Южная Корея). Хан и Имамаса показывают, что сообщество появилось благодаря накаленности сеульского рынка жилой недвижимости, вызвавшей жесткий недостаток жилплощади и неравенство. Потрясающими чертами этого сообщества являются его радикальная открытость новоприбывшим и отсутствие «политической идеологии, программы или бюрократической структуры». Резидентам коммуны удалось не просто создать новый тип жилищного сообщничества (housing commons), но и претворить в жизнь новые формы «бытия-сообща» (being-in-common); это удалось благодаря постоянным переговорам и установлению обязательств между участниками проекта.

Мануэль Лутц рассматривает палаточные городки бездомных (США) как «разобщенную» форму совместности, наблюдаемую все чаще после 2008 года. Пусть эти городки и можно описать как «интенциональные сообщества», их интенциональность в основном связана с коллективным использованием ресурса и банальным выживанием. Если исследователь берется рассматривать эту самоорганизацию в контексте большей политико-экономической системы, производящей бездомность, то он может заподозрить, что наблюдает «сообщество, устроенное помимо своей воли». Тем не менее Лутц подчеркивал агентность и самоучреждаемость этих палаточных городков как признаки сообщества, сопротивляющегося превалирующим методам управления бездомными. Одно лишь наличие таких сообществ – существующих вопреки государственным методам дисциплинирования бездомных в ночлежках и при помощи специальных «реабилитационных» сервисов, подготавливающих бездомного к жизни в обычных домах, – указывает, что реальная проблема – это отнюдь не бездомные, а жилье, не удовлетворяющее стандартам приемлемой жизни.

В третьей секции, «Институты», собраны эссе, которые полны интригующих размышлений о том, как осуществляются практики создания совместности и как они институционализируются в конкурентном поле. Даниэль Опазо Ортиз обсуждает события, связанные с трущобами Пеньялолен (Сантьяго, Чили), а именно захват земли, на которой появилось неформальное поселение. Жители трущоб решились на это в 1999 году: они заняли территорию, ранее находившуюся в частном владении, тем самым поддержав привычную для Чили традицию сквоттинга. Опазо предполагает, что это поселение можно рассматривать как приостановленную совместность (commons that was cut short). В 2005 году эти площади выкупило государство; сразу после закрытия сделки оно изгнало жителей, ссылаясь на то, что такая форма гражданской апроприации противоречит конституции. Таким образом, государство произвело дискурсивную трансформацию, подав борьбу бедняков за право на город и жилье как махинации организованной группы лоббистов (pressure group), движимых своего рода «приватизационным импульсом».

Кейс Игнасио Кастильо Уллоа, напротив, представляет более удачный исход битвы за совместность. Кастильо рассматривает, как городское движение Сан-Хосе (Коста-Рика) смогло получить доступ и к начальной школе, и к общественной библиотеке, и к городскому парку; теоретическую рамку анализа задают работы Фуко и Лакана. Городские планировщики маркировали район как «исключенную периферию», судьбу которой должны решать централизованное управление и традиционные политические партии. Кастильо же отстаивает точку зрения, согласно которой описываемый случай «радикального производства совместности» (radical commoning) становится возможным благодаря «разломам Реального». «Реальное» планировщиков и надзорных органов, как показывает Кастильо, не смогло полностью поглотить (обитаемую) «реальность», что открыло «неустранимую возможность противодействия, мобилизации местных знаний и языков для воображения альтернативного будущего в настоящем времени».

Агнес Катарина Мюллер исследует конфликты вокруг пространства Гляйсдрайек (Кройцберг, Берлин). Она прослеживает всю историю споров и трансформаций пространства, из маргинального «белого пятна» у Берлинской стены превратившегося в объект желания застройщиков, каковым оно стало уже в эпоху объединенной Германии. Долгая история споров за территорию вынуждала различных акторов, вступающих в борьбу, имея различные виды на пространство, заключать союзы и вступать в коалиции, противостоящие официальному городскому планированию. Мюллер предлагает рассматривать данные коалиции как попытки создания совместности: им удалось заместить принципы планирования, используемые государственными чиновниками, – партисипаторным методом «снизу вверх». В какой-то степени этим коалициям удалось и защитить Гляйсдрайек, и вынудить местную администрацию закрепить за ним статус общественного пространства.

Производство совместности как «акт неповиновения» исследуется в тексте Мелиссы Гарсиа Ламарка. Эта статья посвящена спекуляциям на испанском рынке недвижимости, бум которого пришелся на 2007 год, а также выселению людей. Ламарка внимательно рассматривает общественное движение против арестов имущества, называемое «Платформа пострадавших от ипотеки» (PMAP). С 2009 года «Платформа» постоянно разрастается: ее образуют 200 отделений, она успешно заблокировала 1130 выселений и заново «заселила» 1150 человек в 30 восстановленных зданий. «Коллективное выздоровление» рынка недвижимости произошло через построение отношений, которые оккупирующая группа выстраивала с социальным и физическим окружениями, проживая совместно и самоорганизуясь. Размышляя о будущем «Платформы», исследовательница задается сложным вопросом: что в долгосрочной перспективе позволит движению оставаться освободительным и не исчезнуть?

Четвертая секция, «Ресурсы», посвящена ресурсному измерению городской совместности. Она открывается исследованием швейцарской и немецкой моделей жилищного рынка, которые рассматривают Иво Балмер и Тобиас Бернет. Авторы описывают континуум, заданный двумя ключевыми критериями оценки совместности, а именно степенью декоммодификации и степенью самоорганизации. Несмотря на то что вмешательства государственных политических институтов в дела жилищного рынка обычно расцениваются как необходимые и оправданные, Балмер и Бернет указывают на политическую беззащитность государственного механизма с точки зрения стратегий приватизации. Альтернативу представляет «хитроумный взлом» прав на собственность, которому авторы симпатизируют и который позволяет превратить многоквартирный дом, принадлежащий частной компании, в коллективно управляемый ресурс общего пользования.

В книге рассматривается и еще один значимый городской ресурс – инфраструктура, обеспечивающая подачу энергии. Серен Беккер, Росс Беверидж и Матиас Науман анализируют гражданские кампании недавнего времени в Берлине, призывающие к возвращению электросетей в статус общественного ресурса, которого их лишили в 1997 году. Проблема энергоснабжения буквально наэлектризовала граждан, став точкой отсчета для обсуждения других актуальных для города сюжетов, таких как защита окружающей среды, сохранение ресурсов, демократическая вовлеченность и социальное равенство. Рассмотренные кампании за вызволение электросетей из рук частных предпринимателей опирались на разные политики совместности: одна основывалась на модели кооперативного владения, другая – на модели общественного контроля и отчетности.

И наконец, последний текст сборника – по очередности, но не по значимости – фундаментальное и провокативное исследование совместности, за которое принялся А. К. Томпсон. «Битва за Некрополь» расширяет наше представление о том, что является ставкой в любой попытке производства совместности (commoning). Томпсон пишет, что «нам необходимо вернуться к темам политики как войны и упорства мертвых», если мы хотим сколько-то продвинуться в борьбе за совместность и не оставляем намерений наконец сдвинуться с нынешней позиции, на которой нам доступны лишь ожидание и предвкушение; позиции, на которой приятно жаждать социальных трансформаций и невозможно воплощать поставленные цели». Томпсон описывает «прошлое» и «территорию» как жизненно важные ресурсы, которые необходимо захватывать проектам, производящим совместности, – если, конечно, этим проектам нужна хоть какая‐то политическая значимость.


Надеемся, что это издание вдохновит читателей на дальнейшие скрупулезные и взвешенные разговоры о том, что значит и из чего складывается коллективный захват повседневности. Мы рады быть частью этого процесса – процесса создания совместностей.

ПЕРСПЕКТИВЫ

Городская совместность: диссидентские практики в эмансипаторных пространствах

Бриджит Кратцвальд

1. Зачем определять «городскую совместность»

Есть ли смысл так подробно говорить именно о «городской совместности»? И почему последние несколько лет эта дискуссия набирает обороты? Укажем несколько причин, объясняющих пристальное внимание к городской совместности. Во-первых, анализ демографического развития показывает: через несколько десятилетий бóльшая часть мирового населения будет жить в городах, и это лишь усилит споры о постоянно сокращающихся ресурсах пространства. Во-вторых, усиливающаяся эксплуатация городов приводит к возникновению особых форм огораживания, обособления пространств. Неолиберальная перестройка общества влияет на города, в которых она наиболее заметна; «социальные утопии и альтернативные способы общественного устройства всегда становятся альтернативными способами построения городов»40. Наконец, теоретическая дискуссия о городской совместности – относительно новый феномен, которому еще предстоит выстроить собственное основание.

Города были центрами торговли, а затем – и промышленности. Они были и остаются местами сосредоточения политической и экономической власти. Практики производства совместности (commoning practices) всегда бытовали в городах; однако в отношении городской совместности не существовало ни законодательных положений, ни прав, спущенных сверху, – в отличие от сельскохозяйственных земель. В городах действовали права торговцев и ремесленников; беднякам же прав не полагалось, и они могли лишь рассчитывать на чью-либо милость. Во времена раннего капитализма «законы о бедных» (poor laws) приводили к криминализации и подавлению городской бедноты41; неимущим крестьянам везло больше городских собратьев – до какой-то степени они могли обеспечивать себе независимое и достойное существование, притязая на ресурсы общего пользования, пусть даже это теоретически существующее право постоянно оспаривали помещики и правители.

Фермеры, вынужденные перебираться в город из‐за огораживаний, проводимых знатью и буржуазным правительством, перевезли с собой практики производства «общинности». Однако практики трансформировались согласно требованиям промышленного капитализма. Самоорганизация пролетариата привела к появлению первых систем совместного страхования, а также потребительских и жилищных кооперативов; эти институции настолько укрепили политическое положение рабочего движения, что сделали возможными расширение политической вовлеченности и улучшение условий труда42. Государство взялось обеспечивать социальную и экономическую безопасность, предоставлять жилье и инфраструктуру – с приходом фордизма эти задачи стали государственным приоритетом, и их значимость не меркла ни при «Новом курсе» Рузвельта, ни при формировании европейских государств всеобщего благосостояния. В данном случае мы можем говорить об «огосударствлении» совместности. Определенно, Мануэль Кастельс подразумевал именно такой тип фордистского поселения, называя города пространствами «коллективного потребления»43, в которых государственный сектор предоставляет все необходимое. Государство и рынок должны были обеспечивать благосостояние и безопасность, а либеральная демократия – гарантировать равные для всех права. Действуя сообща и единовременно, они позволяли горожанам надеяться на светлое будущее. Идея «общинного»44 (commons) казалась совершенно устаревшей и не соответствующей требованиям эпохи модерна. Так «общинное» отделили от городских практик.

На страницу:
2 из 4