К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

Сказать ему, – нам по пути с тобой («Еще далеко мне до патриарха…», 1931)

То Зевес подкручивает с толком («Канцона», 1931)

Был старик, застенчивый, как мальчик («Ламарк», 1932)

А мне уж не на кого дуться («О, как мы любим лицемерить…», 1932)

И в спальню, видя в этом толк («Увы, растаяла свеча…», 1932)

Пустая, без всяких затей («Квартира тиха, как бумага…», 1933)

Имущество в полном порядке («Квартира тиха, как бумага…», 1933)

Видавшие виды манатки («Квартира тиха, как бумага…», 1933)

Хорошие песни в крови («У нашей святой молодежи…», 1933)

С бесчисленным множеством глаз («И клена зубчатая лапа…» («Восьмистишия, 7»), 1933–1934)

Целую ночь, целую ночь на страже («Когда уснет земля и жар отпышет…», «<Из Петрарки>», 1933)

Тысячу раз на дню, себе на диво, / Я должен умереть на самом деле («Когда уснет земля и жар отпышет…», «<Из Петрарки>», 1933)

По милости надменных обольщений («Промчались дни мои – как бы оленей…», «<Из Петрарки>», 1934)

И я догадываюсь, брови хмуря («Промчались дни мои – как бы оленей…», «<Из Петрарки>», 1934)

Под бичами краснеть, на морозе гореть («Твоим узким плечам под бичами краснеть…», 1934)

Ходит-бродит в русских сапогах («Я живу на важных огородах…», 1935)

На честь, на имя наплевать («Ты должен мной повелевать… «, 1935)

Железная правда – живой на зависть («Идут года железными полками…», 1935)

Пусть я в ответе, но не в убытке («Римских ночей полновесные слитки…», 1935)

Начихав на кривые убыточки («От сырой простыни говорящая…», 1935)

Самолетов, сгоревших дотла («От сырой простыни говорящая…», 1935)

Тянули жилы. Жили-были («Тянули жилы, жили-были…», 1935)

На базе мелких отношений («Тянули жилы, жили-были…», 1935)

И на почин – лишь куст один («Пластинкой тоненькой жиллета…», 1936)

И какая там береза, / Не скажу наверняка («Вехи дальние обоза…», 1936)

Он на счастье ждет гостей («Оттого все неудачи…», 1936)

Мертвецов наделял всякой всячиной («Чтоб, приятель и ветра, и капель…», 1937)

Еще слышен твой скрежет зубовный («Чтоб, приятель и ветра, и капель…», 1937)

Рядом с ним не зазорно сидеть («Чтоб, приятель и ветра, и капель…», 1937)

Когда б я уголь взял для высшей похвалы («Когда б я уголь взял для высшей похвалы…», 1937)

И в бой меня ведут понятные слова («Обороняет сон мою донскую сонь…», 1937)

1.2. Сдвиг семантической сочетаемости (метафорический контекст)

В этом разделе объединены примеры, в которых устойчивая лексика употребляется в рамках сравнения или метафоры, то есть вводится в ненормативный контекст. Так, в строках «Царской лестницы ступени / Покраснеют от стыда» («Как этих покрывал и этого убора…», 1915) с помощью идиомы покраснеть от стыда (которая в нормативном использовании может быть связана только с человеком) олицетворяется лестница: идиома здесь становится маркированным средством построения метафорического образа. При этом само значение идиомы не отходит от словарного, а семантический сдвиг возникает за счет контекста, не свойственного нормативному употреблению этого устойчивого сочетания.

Примеры даны списком, в хронологическом порядке, как правило без комментария.

Когда глаза / Горят, как свечи, / Среди белого дня? («Твоя веселая нежность…», 1909)

Но, как безумный, светел день («Silentium», 1910)

Играет мышцами крестовый легкий свод («Notre Dame», 1912)

Царской лестницы ступени / Покраснеют от стыда («– Как этих покрывал и этого убора…», 1915)

На страшной высоте блуждающий огонь («На страшной высоте блуждающий огонь…», 1918)

Розу кутают в меха («Чуть мерцает призрачная сцена…», 1920)20

И на пороге тишины («Где ночь бросает якоря…», 1920)

И молодую силу тяжести21 («Опять войны разноголосица…», 1923–1929)

И альфа и омега бури («Опять войны разноголосица…», 1923–1929)

Как мертвый шершень, возле сот, / День пестрый выметен с позором («Грифельная ода», 1923)

И под сурдинку пеньем жужелиц («Как тельце маленькое крылышком…», 1923)

До оскомины зеленая долина («Канцона», 1931)

Он с Моцартом в Москве души не чает («Полночь в Москве…», 1931)

Глубокий обморок сирени («Импрессионизм», 1932)

Шум на шум, как брат на брата («Стихи о русской поэзии, 2», 1932)

И когда захочешь щелкнуть, / Правды нет на языке («Стихи о русской поэзии, 3», 1932)

Скажите мне, друзья, в какой Валгалле / Мы вместе с вами щелкали орехи («К немецкой речи», 1932)

О, радужная оболочка страха! («Как соловей, сиротствующий, славит…», «<Из Петрарки>», 1933)

И как руда из груди рвется стон («Преодолев затверженность природы…» («Восьмистишия, 9»), 1934)

Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах («День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток…», 1935)

Расширеньем аорты могущества в белых ночах – нет, в ножах («День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток…», 1935)

И зеркало корчит всезнайку («На мертвых ресницах Исакий замерз…», 1935)

Последний, чудный черт в цвету! («За Паганини длиннопалым…», 1935)

Стук дятла сбросил с плеч… («Стансы», 1935)

Речек, бающих без сна («Как подарок запоздалый…», 1936)

Тише: тучу ведут под уздцы! («Заблудился я в небе – что делать?..», вариант, 1937)

И хор поет с часами рука об руку («Обороняет сон мою донскую сонь…», 1937)

Или тень баклуши бьет («Слышу, слышу ранний лед…», 1937)

Как лесистые крестики метили / Океан или клин боевой22 («Стихи о неизвестном солдате», 1937)

Миллионы убитых задешево / Протоптали тропу в пустоте, – / Доброй ночи, всего им хорошего / От лица земляных крепостей! («Стихи о неизвестном солдате», 1937)

Эй, товарищество, – шар земной! («Стихи о неизвестном солдате», 1937)

Это море легко на помине («Гончарами велик остров синий…», 1937)

1.3. Модифицированные идиомы в нормативном и метафорическом контекстах

К этой группе отнесены случаи незначительной модификации идиом или коллокаций. Например, в строке «Звук осторожный и глухой» (1908) коллокация глухой звук разделена словом осторожный (разбиение устойчивого сочетания здесь самый частотный способ трансформации). Идиома не в пример другим в строке «Это слава другим не в пример» («Стихи о неизвестном солдате», 1937) представлена в инверсированном виде. Ругательство к ляду дополняется окказиональными синонимами в строке «Послать хандру к туману, к бесу, к ляду» («Еще далеко мне до патриарха…», 1931). В этих и подобных случаях идиома / коллокация с легкостью узнается, несмотря на изменения (добавление уточняющего слова, легкое синонимическое варьирование).

Лексические модификации или вставки чаще всего работают на усиление идиоматического смысла. Принципиально важно, что сама идиома и ее семантика определяются легко и сдвига значения не происходит. Этим раздел 1.3 отличается от большого раздела 4, где устойчивые сочетания неявно присутствуют в тексте и, следовательно, их семантика накладывается на более очевидный лексический план и интерферирует с ним. Например, в строке «Обороняет сон мою донскую сонь» идиома охранять чей-то сон глубоко спрятана и переработана, поэтому такой случай мы отнесли к разделу 4. В разделе же 1.3 собраны примеры гораздо менее радикальных трансформаций (ср. «И прямо мне в душу проник» («Татары, узбеки и ненцы…», 1933) – залезть в душу), где базовый смысл идиомы отчетливо проступает, несмотря на лексическую модификацию и вырастающие из нее стилистико-семантические изменения.

Примеры даны списком, в хронологическом порядке, отдельно обозначена идиома или коллокация, которая опознается в тексте.

Мы ждем гостей незваных и непрошеных («Среди лесов, унылых и заброшенных…», 1906) –  незваный гость

И не сносить вам, честные и смелые, / Своих голов! («Среди лесов, унылых и заброшенных…», 1906) –  не сносить головы

Звук осторожный и глухой («Звук осторожный и глухой», 1908) –  глухой звук

И сердца незаконный пламень («На влажный камень возведенный…», 1909) –  пламень сердца

Высокий лад, глубокий мир («Есть целомудренные чары…», 1909) – на высокий лад (настроиться)

Был взор слезой приличной затуманен («Лютеранин», 1912) –  затуманенный взор

Внушая тайный страх, карета («Царское Село», 1912) –  внушать страх

Когда, душой и помыслом высок («Айя-София», 1912) –  высокие помыслы и высокая душа

Кто, скажите, мне сознанье / Виноградом замутит («…Дев полуночных отвага…», 1913) –  помутнение сознания

Стоит, прекрасная, как тополь («Американка», 1913) –  стройная, как тополь

На них кустарник двинулся стеной («Обиженно уходят на холмы…», 1915) –  идти стеной

Сияющей тонзуры честь («Аббат», 1915) –  честь чего-либо (мундира, рясы)

Мы сходим медленно с ума («Когда на площадях и в тишине келейной…», 1917) – сходить с ума

Туда, где с темным содроганьем («Еще далеко асфоделей…», 1917) –  с содроганьем

И руки слабые ломают перед ней («Когда Психея-жизнь спускается к теням…», 1920) –  ломать руки

Ты все толкуешь наобум («Мне жалко, что теперь зима…», 1920) –  сказать наобум

И кромешна ночи тьма23 («Чуть мерцает призрачная сцена…», 1920) –  кромешная тьма

Не к вам влечется дух в годины тяжких бед («Люблю под сводами седыя тишины…», 1921) –  година бед

Под соленой пятою ветра устоит отвес («Нашедший подкову», 1923) –  под пятой

Конь лежит в пыли и храпит в мыле («Нашедший подкову», 1923) –  конь в мыле

Я скажу тебе с последней / Прямотой («Я скажу тебе с последней…», 1931) –  прямо сказать

Я лишился и чаши на пире отцов / И веселья, и чести своей («За гремучую доблесть грядущих веков…», 1931, 1935) – лишиться чести

И ни крупицей души я ему не обязан («С миром державным я был лишь ребячески связан…», 1931) – ни крупицы чего-либо и быть обязанным чем-либо

Мыслям и чувствам моим по старинному праву («С миром державным я был лишь ребячески связан…», 1931) – по праву

Там зрачок профессорский, орлиный («Канцона», 1931) –  орлиный взгляд

И пахло до отказу лавровишней! («Полночь в Москве…», 1931) –  до отказа24

Есть блуд труда, и он у нас в крови («Полночь в Москве…», 1931) –  нечто (у нас) в крови

А иногда пущусь на побегушки («Еще далеко мне до патриарха…», 1931) – на побегушках

Послать хандру к туману, бесу, ляду («Еще далеко мне до патриарха…», 1931) – к ляду, к черту

И Фауста бес, сухой и моложавый, / Вновь старику кидается в ребро («Сегодня можно снять декалькомани…», 1931) —(седина в бороду), бес в ребро

Кто за честь природы фехтовальщик? («Ламарк», 1932) –  биться/сражаться за чью-либо честь

Ты у нас хитрее лиса («Стихи о русской поэзии, 1», 1932) –  хитрый лис

И прямо мне в душу проник («Татары, узбеки и ненцы…», 1933) –  залезть в душу

Хоть ключ один – вода разноречива – / Полужестка, полусладка…25 («Когда уснет земля и жар отпышет…», «<Из Петрарки>», 1933) – жесткая вода

Конькобежец и первенец, веком гонимый взашей («Голубые глаза и горячая лобная кость…», 1934) –  гнать взашей

И в глубине сторожевой ночи («Если б меня наши враги взяли…», 1937) –  глубокая ночь

Чернорабочей вспыхнут земли очи («Если б меня наши враги взяли…», 1937) – вспыхнул взгляд, глаза загорелись

И глаза застилавший мрак («Средь народного шума и спеха…», 1937) –  (мрак) застилает глаза

Эта слава другим не в пример («Стихи о неизвестном солдате», 1937) –  не в пример другим.

Мы видим, что поэзия Мандельштама регулярно прибегает к идиоматике. Она часто реализуется в словарном значении, хотя иногда помещается в нестандартные контексты, что приводит к семантическому сдвигу в рамках поэтического высказывания (при этом семантика идиомы не меняется или меняется минимально). Во всех приведенных в разделе 1 примерах идиома / коллокация легко опознается читателем. Конечно, наш список «простых» примеров заведомо неполный и количество примеров может быть значительно умножено; нормативное употребление фразеологии и ее легкие модификации характерны для поэтической речи и Мандельштама специальным образом не выделяют. Однако в стихах Мандельштама выделяются более сложные случаи работы с идиоматикой, которые мы классифицировали и объединили в следующие классы. В них примеры будут комментироваться и разбираться подробнее.

2. СЕМАНТИЗАЦИЯ ЭЛЕМЕНТОВ ИДИОМЫ/КОЛЛОКАЦИИ В ВЫСКАЗЫВАНИИ

К этому классу можно отнести случаи, когда в высказывании проявляется одна идиома/коллокация; она сохраняет свое значение, но в то же время оказывается значимой и семантика составляющих ее слов. Таким образом, в высказывании возникает смысловая двойственность.

Схематическая запись: идиома АБ представлена в тексте одновременно как АБ/А+Б.

Эталонный пример:

«Душно – и все-таки до смерти хочется жить» («Колют ресницы. В груди прикипела слеза…», 1931) – идиома до смерти проявляется здесь и в идиоматическом – ‘очень’, и в буквальном смысле (в последнем случае создается оксюморонный эффект).

Случаев семантизации в корпусе стихов Мандельштама довольно много. Они могут быть заметны в рамках одного высказывания или лишь в контексте всего стихотворения, а могут играть ключевую роль или быть факультативными.

В корпусе стихов Мандельштама выделяются случаи семантизации элементов идиомы / коллокации на основе сочетаемости разных существительных с одним и тем же глаголом: совпадающая сочетаемость объединяет разные слова и притягивает друг к другу далекие понятия.

Эта модель обнажена, например, в строке «Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина» («Золотистого меда струя из бутылки текла…», 1917): соотнесение «прялки» с «тишиной» возникает благодаря буквализации глагола стоять из коллокации стоит тишина. По такой же логике сопоставлены «ресницы» и «окна» в строке «Как ресницы, на окнах опущены темные шторы» (это каламбурное сравнение обеспечено общим глаголом в коллокациях опускать ресницы и опускать шторы).

Другую группу образуют случаи, основанные на разных возможностях языковой игры со словами, из которых состоят идиомы и коллокации. Сюда входят примеры, построенные на омонимии или многозначности, мотивированной контекстом стихотворения, а также такие варианты обыгрывания состава устойчивых сочетаний, как столкновение паронимов или заострение внимания на лексических элементах, образующих идиому.

Так, в стихотворении «О, этот медленный, одышливый простор!..» (1937) строки «На берегах зубчатой Камы: / Я б удержал ее застенчивый рукав…» выделяют элемент выражения рукав реки в отдельное омонимичное слово (рукав реки оказывается рукавом, частью одежды, за которую можно «задержать» уходящего). Другой пример, в котором заметно внимание Мандельштама к составным элементам идиом, – строки «И жаркие ларцы у полночи в гареме / Смущают не к добру, смущают без добра» («Как светотени мученик Рембрандт…», 1937), где идиома не к добру служит основанием для языковой игры с многозначным словом добро, которое благодаря контексту встроено в высказывание дважды, в разных своих значениях.

В приведенных стихах можно увидеть обнажение приема, поскольку омоним стоит отдельно и сразу помещен в свойственный ему контекст. В большинстве случаев мы столкнемся лишь с мерцанием семантики элементов внутри идиомы.

Приведем примеры из двух групп в хронологическом порядке.

«Когда же <…> / И будет вышина легка / И крылья тишина расправит?» («Под грозовыми облаками…», 1910) – с учетом «птичьей» образности в стихотворении («Несется клекот вещих птиц», «Как ласточка перед грозою») идиома расправить крылья одновременно и воспринимается в своем переносном значении, и представляется буквально реализованной.

«И нету ни молитв, ни слов» («Когда укор колоколов», 1910) – выражение нет слов здесь разделено молитвами и поэтому практически не прочитывается как устойчивое словосочетание, хотя мы считаем, что здесь актуален и его идиоматический смысл (‘крайняя степень разных эмоций’).

«В нас вошла слепая радость – / И сердца отяжелели» («Вечер нежный. Сумрак важный…», 1910) – идиома с тяжелым сердцем здесь буквализуется по аналогии с такими устойчивыми выражениями, как ноги отяжелели или он за эти годы отяжелел (‘набрал вес’), то есть сердце становится тяжелым из‐за вошедшей в него радости. При этом идиоматический смысл сохраняется: тяжесть от слепой радости все-таки воспринимается в метафорическом ключе – как описание душевной подавленности.

«И деревянной поступью монаха / Мощеный двор когда-то мерил ты» («Паденье – неизменный спутник страха…», 1912) – слово деревянный употреблено здесь, по всей видимости, в значении ‘скованный, неестественный’, но если принять во внимание тот факт, что монахи могли носить деревянные сандалии, и учесть указание на материальные свойства предметов («мощеный двор» и «камни» в предшествующей строфе), вперед выступает и буквальное значение слова, характеризующее дерево как материал.

«И, с тусклой планеты брошенный, / Подхватывай легкий мяч! // Так вот она – настоящая / С таинственным миром связь!» («Я вздрагиваю от холода…», 1912, 1937) – коллокация связь с миром в стихах Мандельштама встречается неоднократно (ср. «С миром державным я был лишь ребячески связан…» и «Когда подумаешь, чем связан с миром, / То сам себе не веришь – ерунда! / Полночный ключик от чужой квартиры…» из «Еще далеко мне до патриарха…»). В двух приведенных примерах из 1931 года с помощью этого выражения обозначается, что говорящий субъект в той или иной степени принадлежит к окружающему его миру. Однако в раннем стихотворении семантика сдвинута: связью называется контакт с миром – игра в мяч, с тусклой планеты брошенный, и булавочный укол звезды в последней строфе.

«На босу ногу день пришел» («Футбол», 1913) – здесь происходит семантизация идиомы на босу ногу. Эта метафора отражает наступление дня (по всей видимости, обозначая его неодетое, утреннее состояние). Вместе с тем в последней строке этой строфы в стихотворение вводятся его главные герои: мальчики, играющие в футбол, про которых потом сказано: «Чуть-чуть неловки, мешковаты». Таким образом, метафора приобретает и буквальную трактовку – надеть обувь на босу ногу могли бы эти мальчики.

«Вполоборота обернется / Фортуны нашей колесо!» («Американ бар», 1913) – строка «Вполоборота обернется» описывает человека (стоять вполоборота – ‘обернувшись наполовину’), а именно, как следует из контекста, упомянутую в стихотворении «невозмутимую» продавщицу, в этот момент ставшую для посетителей бара Фортуной, определяющей их будущее счастье или несчастье. При этом на лексическом уровне несомненна связь слова колесо, элемента идиомы колесо фортуны, со словами оборот и оборачиваться (ср. частотное словосочетание оборот колеса). Так иносказательное обозначение позы продавщицы осложняется неожиданной буквализацией слова колесо.

«И с жадным вниманием смотрит мальчишка / В чудесного холода полный сундук» («„Мороженно!“ Солнце. Воздушный бисквит…», 1914) – эпитет жадный, выступая как часть идиоматического выражения жадное внимание, может читаться и в прямом значении, поскольку в стихотворении речь идет о том, как мальчик выбирает мороженое.

В «римском» стихотворении «Encyclica» (1914) вечный купол небес («Под вечным куполом небес») не может не соотноситься с образом купола собора Святого Петра, непосредственно в стихотворении не названным, но, возможно, подразумеваемым. Идиоматический купол из сочетания купол неба подкрепляется реальной хрестоматийной картинкой – видом вечного города.

Еще более очевидной кажется семантизация в стихотворении «Ода Бетховену» (1914), где известный факт жизни композитора – его глухота – упомянут уже в первой строфе («И в темной комнате глухого / Бетховена горит огонь»). Это «внешнее» биографическое знание о Бетховене отыгрывается в строке «С каким глухим негодованьем»: эпитет глухой можно было бы воспринять в переносном смысле, поскольку словосочетание глухое негодованье образовано по аналогии с выражением глухое недовольство. Однако прилагательное глухой под влиянием контекста становится двусмысленным и отсылает к уже названной глухоте Бетховена.

Похожий случай – в стихотворении «Ариост» («В Европе холодно…», 1935), где в строках «От ведьмы и судьи таких сынов рожала / Феррара черствая и на цепи держала» выражение держать на цепи в дословном значении ассоциативно может напоминать факт из биографии Т. Тассо (возможно, спутанного с Ариосто) – в состоянии безумия он был посажен на цепь.

«Как журавлиный клин в чужие рубежи» («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). В словосочетании журавлиный клин слово клин – в контексте похода на Трою – приобретает военную семантику (ср. построение клином и т. п.)26. Точно так же и выражение чужие рубежи колеблется между военным и «гражданским» (‘другие страны’) значением.

«И море черное, витийствуя, шумит» («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). В словосочетании море черное проявляется и десемантизированный топоним Черное море, и контекстуальная семантика ночной темноты [Сурат 2009: 241].

«Смерть охладит мой пыл из чистого фиала» («– Как этих покрывал и этого убора…», 1915) – идиома охладить пыл сохраняет в контексте стихотворения и сюжета «Федры» свое идиоматическое значение, но в приведенной строке получает и буквальное обрамление: «охлаждаться» пыл будет конкретным образом, с помощью яда, выпитого из чистого фиала (так «освежаются» прохладительными напитками).

В том же стихотворении («– Как этих покрывал и этого убора…», 1915) обыгрывается лексический состав идиомы среди бела дня: «Черным пламенем27 Федра горит / Среди белого дня». Составной элемент идиомы, прилагательное белый, оказывается в контрастной позиции по отношению к черному пламени и тем самым выделяется из фразеологизма, получает свою собственную роль в построении образа (обратим внимание на способствующую этому модификацию – вместо оригинальной для выражения формы прилагательного бел использовано полное прилагательное белый).

То же выражение подвергается смысловой обработке уже другого характера в стихотворении 1917 года: «И среди бела дня останусь я в ночи» («Кто знает, может быть, не хватит мне свечи…») – здесь благодаря парадоксальному соотнесению белого дня и ночи (очевидно, ‘темной’, ‘черной’) переосмысляются и будто обновляются семантика и лексический состав идиомы.

В «Соломинке, II» (1916), в строке «Двенадцать месяцев поют о смертном часе», слово час из фразеологизма смертный час воспринимается особо во взаимодействии с «двенадцатью месяцами»: год поет о часе. Другая строка – «Вкушает медленный томительный покой» – видимо, основывается на мерцающей семантике идиомы вкушать покой: либо ‘наслаждаться покоем’, либо, по аналогии с пушкинским вкушать мир, ‘быть мертвым’. Финальная же строка этого стихотворения – «Убита жалостью и не вернется вновь» – обыгрывает выражение быть убитым каким-либо чувством, например он убит горем. Здесь фразеологическая семантика тоже мерцает, допуская буквализацию, поскольку речь идет то ли о настоящей смерти, то ли о сне.