Полная версия
Петра. Часть I
– Завтра. Рейс в два.
– Хорошо. Значит, с утра успею вам обед приготовить, – довольно произнесла пожилая женщина.
Петра развела руками, переглянувшись с Варварой. Ксюша устроилась на руках у мамы, усадив рядом игрушечного мишку в зеленой тужурке.
Несмотря на возраст, Клавдия Ильинична удивляла необычайной энергией и активностью. Кроме дачных работ, она пять раз в неделю готовила полноценные, домашние обеды на весь коллектив фирмы Петры.
Муж ее, Василий Митрофанович, состоял в штате менеджером по снабжению, и при необходимости исполнял роль второго водителя.
– Клавдия Ильинична, не надо готовить! – умоляюще произнесла Петра. – Я сама все сделаю. У меня выходной, как и у Вас, между прочим.
– Не спорь, – строго произнесла Клавдия Ильинична, – часам к десяти все принесу. К Машеньке вечером зайдем, а днем мы с Митрофанычем съездим на дачу.
– Как скажете, Клавдия Ильинична.
– А ты, моя дорогая, вот что – сегодня лучше отдохни и выспись, как следует. Ты, вон, вся зеленая.
– Опять зеленая. Да что ж вы все сговорились, что ли?
– Так проблемы, что называется на лицо. Я тебя такой уставшей сто лет не видела. Подумай, дочка, нельзя так себя загонять, ни одна работа того не стоит.
Петра согласно покивала головой. Спорить с ней в вопросах еды и здоровья было бессмысленно.
– Значица, так, – задумчиво произнесла Клавдия Ильинична, подперев руками бока, – я утром пораньше тесто поставлю и свежих напеку пирожков, Машенькиных любимых – с капустой, и еще чахохбили сделаю. Маша любит курочку в собственном соку. Что еще…
Она взглянула на супницу.
– А! Еще ее любимый супчик из домашней лапши. А то я тебя знаю – настрогаешь своих диетических салатов из одной травы, а девочка там в этих заграницах, наверное, толком не ела. Что ж, я твоих олухов офисных кормлю каждый день, а Машеньку разве не порадую?
– Да я сама…, – снова попыталась слабо возразить Петра.
– И не спорить!
– Есть, – приложив руку к виску, засмеялась Петра. – Видишь, Варвара, как все строго в нашем доме?
«Ах, если б у меня был такой дом и такая соседка Клавдия Ильинична, да я б с ума сошла от счастья», – думала Варя, прислушиваясь к звукам из библиотеки, где дочка уже листала детские книжки, специально выставленные для нее на нижние полки.
В такие моменты Варя забывала о муже, маленькой обшарпанной комнате в пропахшей табаком и алкогольными парами коммунальной квартире. Она чувствовала себя абсолютно счастливой в этом доме, где нет высокомерия, где не пахнет предательством, где люди сидят с ней за одним столом и относятся к ней уважительно, хоть она и лимита украинская, как называла ее соотечественниц завхоз в их агентстве. Добрых людей больше, Варя это знает точно.
Послышались детские шаги, и в гостиную вошла Ксана, с трудом удерживая в руках увесистый фотоальбом. Девочка подошла к Петре и взглянула на нее вопросительно.
– Кто там? – спросила девочка.
– Ты хочешь, чтобы я тебе рассказала, кто на фотографиях?
Девочка радостно кивнула. Они сели на диван и любопытная кроха, тыча маленьким пальчиком, внимательно разглядывала снимки, дотошно расспрашивая: «Кто это? А это кто?», пока Варя не настояла на том, что пора идти домой.
Оставшись одна, Петра обошла блистающую чистотой квартиру и вернулась в гостиную, бросив по дороге грустный взгляд на красную жестяную банку с надписью «Lavazza». Старинные напольные часы пробили пять раз.
Вот и день прошел, и вечер абсолютно свободен. Когда Маша выйдет замуж и будет жить отдельно, такими окажутся многие вечера.
Петра подошла к столу, где остался лежать открытым фотоальбом. В центр обтянутой кожей обложки был вставлена бабушкина вышивка. Петра провела пальцем по выпуклому тюльпану. На ее день рождения папа всегда приносил сирень и тюльпаны.
Память прочно хранила детские и юношеские ощущения семейного тепла, любви, покоя. Когда все хорошо, потому что есть защита, есть папа, мама, любимая бабушка и поэтому всё в жизни будет хорошо.
Папа – известный летчик, закончивший военную академию, показал чудеса профессионального долголетия, почти до сорока пяти лет, проводя сложные испытания истребителей в критических режимах.
После выхода на пенсию он преподавал в академии, которую сам заканчивал, защитил диссертацию и был одним из самых уважаемых коллегами и студентами преподавателем.
Родители работали допоздна, и воспитание Петры с удовольствием взяла на себя бабушка. Анна Николаевна с детства обучала внучку языкам, музыке и тонкостям этикета. В пять лет девочка хорошо читала, наигрывала несложные детские пьесы и пересказывала бабушке русские сказки на английском и французском языках.
Совсем маленькой Петру стали брать с собой в театры и музеи. В Большом она внимательно наблюдала за солистами балета, а потом дома пыталась воспроизводить их па, скользя по начищенному, блестящему паркету. После первого похода в Третьяковку, она устроила детскую выставку рисунков для своих домашних. Родители выступали в роли критиков, не только хвалили, но и делали замечания, воспитывая в дочери адекватное к себе отношение.
Бабушка первой узнавала все секреты Петры, радости и печали, а вечером, после рабочего дня, в новости посвящались мама и папа.
Олег Петрович состоял в постоянной шутливой конфронтации с бабушкой и женой, потому что обращался с дочкой, как с принцессой, разрешая ей все, что та ни пожелает.
Петра с детства искала золотую середину между «все можно» и «думай хорошо, что можно, а над чем не стоит даже размышлять».
Всеразрешающая папина любовь гарантировала ей уверенность в своей индивидуальности, девичьей красоте и талантах, а умеренная строгость со стороны бабушки и мамы учила дисциплинированности и ответственности за свои поступки.
Кроме слов «хочу» и «люблю» Петра знала, что на свете существуют понятия – «должна» и «надо».
Было «надо» не только хорошо учиться по основным предметам, но и выбрать развивающий факультатив, а также дополнительную физическую нагрузку.
«Свободное время – главный враг подростка», – вспоминала Петра слова бабушки. Позже она поняла, как семья грамотно расставляла приоритеты в ее жизни, как верно ее направляли, при этом всегда предоставляя разумный выбор.
Чтобы внучке было легче понять – где, как выражался папа, зарыт ее талант – Анна Николаевна отвела Петру в балетную школу, студию бальных танцев, художественную и музыкальную школы. В последней Петре проверили слух, и он не оказался, к великому сожалению бабушки, абсолютным. Мечтающая дать внучке хорошее музыкальное образование, Анна Николаевна сначала немного расстроилась, но потом констатировала: «Что ж – нет, так нет, и нечего в таком случае, мучить чужие уши».
Популярную в то время легкую атлетику и фигурное катание решили даже не рассматривать. Никто в семье не был сторонником профессионального спорта.
Из всего предложенного Петра выбрала бальные танцы, а в качестве факультатива в старших классах добавила литературный кружок.
Попасть в него было делом невероятно сложным. Все знали крутой нрав русички, как называли преподавателя литературы и русского Анжелику Порфирьевну. Ходили слухи, что занятия в кружке похожи на собрания закрытого общества посвященных. А тех, кто пытался попасть в него ради улучшения оценок или с целью войти в круг избранных отнюдь не по причине любви к литературе, ждало неминуемое разочарование. Анжелика Порфирьевна была дамой проницательной и непреклонной во всех отношениях.
80-ые.
– Что ж, приступим! Поздравляю всех с первым днем нового учебного года. Он станет для вас завершающим, а значит, это последний шанс оставить о школе приятное впечатление. И, разумеется, школе – о вас, что значительно сложнее.
Преподаватель литературы и русского языка, с экзотическим именем Анжелика и не совсем уместным отчеством Порфирьевна, сложила в стопку книги, открыла большую тетрадь, в которой писала план факультативных лекций и начала занятие, по привычке меряя не по-женски широкими шагами классную комнату.
Эта, неопределенного возраста дама с хриплым голосом и неизменным начесом прокуренных волос, с первого урока покорила Петру не только своим интеллектом, но и смелостью в выражении взглядов на литературу и современную цензуру. Завуч и директор недолюбливали преподавателя, побаивались, что ее высказывания приведут к проблемам, но продолжали терпеть. Анжелика Порфирьевна из года в год на всевозможных конкурсах получала звание лучшего учителя литературы, и в этом, ей на самом деле не было равных.
Любовь к литературе этой немолодой, одинокой женщины накрывала учеников и, либо увлекала дальше в огромный мир познания, либо просто заставляла уважать то, о чем она с таким талантом рассказывала.
Выслуживаться перед ней, как пыталась делать классная отличница Олечка Медведева, было лишено всякого смысла. Анжелика Порфирьевна признавала только действительно личное мнение учащегося, его настоящее стремление узнать о литературе как можно больше и, конечно, однозначное уважение у нее вызывали ученики, которые сами талантливо писали. Она могла им простить плохое знание орфографии, не всегда хорошее поведение, даже отставание в знании ее любимой литературы девятнадцатого века.
«Талант имеет право на недостатки, а посредственность должна стремиться к идеалу среди своих, потому что выше ей не прыгнуть. Не прыгнуть – в моем понимании. Если говорить об общественных мерках, то именно посредственности, как ни грустно, сейчас занимают наиболее ответственные посты», – рассуждала она во время факультативных занятий. – «Я говорю вам об этом, потому что, как мне кажется, вы способны думать независимо. Иначе вы бы здесь не находились».
Запретить посещать факультатив она не имела права никому, но лишние люди здесь, так или иначе не задерживались. Особенно усердная в учебе Олечка Медведева, походив неделю на занятия, тихонько устранилась, поняв, что не хочет до такой степени усложнять себе жизнь и, главное – выглядеть здесь, мягко говоря, бледновато.
«Пятерку по моему предмету, Оля – а ведь именно это твоя главная цель – ты, по всей видимости, возьмешь усердием. Так что не трать, пожалуйста, свое и мое время, займись чем-то другим», – советовала ей Анжелика Порфирьевна.
Петра закинула в свою комнату портфель и, услышав голоса родителей, заглянула через окно библиотеки на балкон. Мария Андреевна копалась в многочисленных горшках и вазонах. Олег Петрович сидел в плетеном кресле-качалке, скрестив ладони рук, и с нескрываемым обожанием наблюдал, как жена, откидывая испачканной рукой прядь непослушных волос, оставляет на своей щеке земляной след.
У Петры с детства были свои личные грабельки и лопатка, а также разделенные с мамой обязанности по уходу за цветами, которые размножались в доме с той же скоростью, что и книги. В холодное время цветы отсиживались в комнатах, а по теплу переезжали в летние лагеря, как называла, Мария Андреевна балкон. Часть ее питомцев поселилась в больнице, заняв большую часть кабинета, и вырвавшись в коридор, расположились в подвесных горшках на стенах, широких больничных подоконниках и даже на дежурном столе.
– Хорошо, что у тебя есть твоя больница. Иначе наша квартира давно бы превратилась в непроходимые джунгли, – заметил жене Олег.
– Кто бы говорил. Скоро полки начнут рушиться от коллекции твоих вождей, – парировала Мария. – Пыль, кстати, с голов твоих гипсово-металлических друзей снимаем мы с дочкой.
Олег с нескрываемым удовольствием смотрел на жену.
– Смотри, будешь обижать мои цветы, мы однажды забудем это сделать, – улыбаясь, добавила она. – И согнут они свои всемогущие головы под гнетом пыли вековой.
– Убедила! Беру свои слова обратно. Хочешь, я освежу твою ламинарию? – смеясь, предложил Олег Петрович, потянувшись за опрыскивателем.
– Это не ламинария, – перехватила пульверизатор и, хохоча, направила на него Мария Андреевна.
Увернувшись от острых струек воды, Олег Петрович обнял и поцеловал жену в висок.
Петра, с нежностью смотрела на родителей, слушая их разговор. К пятнадцати годам, как водится за одно лето, Петра из угловатого подростка превратилась в стройную, узкокостную красавицу с шикарной каштановой косой. Шоколадного цвета глаза под пушистыми ресницами, великолепная осанка, длинные ноги и появившиеся за лето в нужных местах округлости, превратили ее в объект постоянного внимания со стороны сверстников. Но поведение мальчиков всегда проходило через призму родительских отношений, где уважение и поддержка стояли на первом месте.
Иногда отец и мама ей напоминали старшего брата и сестру, которую он нежно любит, а она с благодарностью принимает эту любовь.
«Может, так и должно быть в браке, – рассуждала пятнадцатилетняя Петра. – Ведь страсть, как говорит бабушка, удел первых пяти лет и вообще, продукт скоропортящийся. На смену страсти, если это настоящие отношения, приходит любовь, которая держится на трех китах: уважение, поддержка во всем и влечение друг к другу».
Петра вышла из библиотеки и встала на высокий балконный порожек.
– Привет, мама и папа. Как же приятно видеть вас дома вместе. А где бабуля?
– Доченька, привет, – дружно ответили родители.
Отец подошел к Петре и, чмокнув в щеку, сообщил:
– У бабушки закончились ее цветные ниточки.
– Мулине, – подсказала мама.
– Да. И она поехала в свой любимый магазин на Покровке. Велела тебе напомнить, что сегодня вы идете на принца Датского, – сказал Олег Петрович, заправляя за ухо дочери такую же как у мамы, волнистую прядь волос.
– А-а-а, точно, блин, сегодня же – «Гамлет» с Высоцким! – хлопнув себя по лбу, воскликнула Петра. – С этой школой я все забыла.
Мария Андреевна строго взглянула на дочь.
– Петра, есть одно заболевание, при котором человек делает лишние движения. Здоровых людей при общении это непривычно напрягает. Но болезням есть оправдание, чего не скажешь о лишних словах. Подумай на досуге, почему их называют паразитами.
Петра подняла глаза в потолок, потом посмотрела на маму и хмыкнула.
– Я подумаю. Возможно, ты права. Но так сейчас все говорят.
– Мне казалось, что быть как все – это не твое кредо, – заметила мама.
– Машенька, будь великодушней, это же просто молодежный сленг, – встал на защиту дочери отец.
– А ты, как всегда, потакаешь, – упрекнула мужа Мария Андреевна.
– Родители! Я готова отказаться от всех слов-паразитов, только бы не сеять раздор в наших рядах, – засмеялась Петра и, как обезьянка запрыгнула на папу.
– Папочка, мой папулечка, мой любимый защитник!
Мария Андреевна покачала головой, безнадежно взглянув на мужа и дочь, и склонилась к цветочным горшкам.
Усадив Петру в кресло, Олег Петрович снова пригладил ее волосы и доложил:
– Дамы, я – в гараж, готовить нашу ласточку к завтрашнему рывку загород.
– Ура! Мы едем в деревню!
– Да, доча, осталось совсем немного теплых деньков, надо их провести, по возможности, на свежем воздухе. Тетя Вера требует вывезти ребенка на природу.
– Ребенка не против! – захлопала в ладоши Петра.
– Ладно, мои любимые женщины, я улетел.
Чмокнув по очереди дочь и жену, Олег Петрович ушел.
Мария Андреевна, стоя на коленях, продолжала колдовать над редким цветком с внешностью динозавра, осторожно пересаживая его в больший горшок. Руки в хирургических перчатках действовали ловко, как и скальпель на операционном столе. Закончив с очередным цветочным питомцем, она вытянула затекшие ноги и, прислонившись к стене, с удовольствием посмотрела на свою работу.
Петра встала из плетеного кресла-качалки и подошла к перилам балкона.
– А как вы познакомились с папой? – спросила Петра, взглянув на маму.
– Подай мне, пожалуйста, водички, – делая вид, что не замечает вопроса, попросила Мария Андреевна.
– Ну, мам, расскажи…
– Что рассказать, дочка?
– Где встретились, и сколько у вас длился период безумной страсти? – не унималась Петра, протягивая маме лейку.
– Да, не помню я, Петра. Это все было так давно. Что это тебя заинтересовали такие вопросы. Уж не влюбилась ли?
– Мам, не переводи, как обычно, тему с вас на меня.
Петру не переставало удивлять, что ни папа, ни мама, ни даже бабуля, не могли ничего подробного рассказать на эту тему.
– Вы сговорились, что ли, родственники? Что за тайну семейную скрываете?
– Ничего мы не скрываем, – почти хором ответили Мария и входящая на балкон с кучей свертков бабушка.
Все тут же рассмеялись. И Петра подхватила общую атмосферу веселья. Сначала бросилась целовать маму, потом так зажала в объятьях бабулю, что та чуть не задохнулась.
– Петра, ты же задушишь меня!
– Бабуля, у нас точно нет ничего ужасающего в семейных архивах? – перед сном решила уточнить Петра.
– Подумай сама, внученька, – подоткнув со всех сторон одеяло, ответила бабушка, – разве в такой любящей семье может быть что-то ужасающее? Мы все друг друга очень любим, а тебя – больше всех. Я думаю, ты это сама чувствуешь.
«И правда, – поразмыслила Петра. – Достаточно посмотреть на то, с какой любовью смотрит папа на маму, и как мама до сих пор мило кокетничает с ним».
Петра повернулась на другой бок, и подложила ладошки под щеку.
«Какая же счастливая у нас семья. Однажды и у меня будет муж и детки. Мама с папой станут бабушкой и дедушкой, а бабушка – прабабушкой… и заживем мы еще лучше…», – засыпая, мечтала Петра.
***
Подруга детства Марина уезжала в Германию. Гвардейскую танковую дивизию ее папы переводили в Потсдам. Для девочки переезды давно стали нормой жизни. Но сейчас Марину сильно огорчало расставание с Москвой и подругой Петрой, с которой они прошли детский сад, лизали металлическую горку и в шесть лет договорились, что первого сентября будут вместе звонить в колокольчик. И через год десятиклассник Федор пыжился изо всех сил, делая вид, что ему вообще не сложно нести на обеих руках двух рослых первоклассниц, которые ухватив один колокольчик, с упоением трясли им на зависть других первоклашек.
Быть избранным «звонарем» на утреннике было предложено Петре – внучке известного ученого. Но та категорически заявила, что делать это станет только в паре с Мариной Минкиной. Родители улыбнулись и поддержали желание дочери, а завуч не стала спорить с именитой семьей, и все прошло впечатляюще. Зал дрожал от аплодисментов, а родители и учителя прослезились от двойного эффекта, глядя на восторженных, счастливых девчушек с огромными бантами.
Теперь верная подруга Маня уезжала. Обнявшись, они сидели в парке на Сокольниках, глядя, как падают осенние листья, сплетая на лету пестрый ковер. В парке витал запах дыма и дождя.
Марина плакала, растирая замшевой перчаткой слезы.
– Маняшечка, не плачь, прошу тебя. Папа твой однажды выйдет в отставку, и вы все равно вернетесь обратно, в Москву. Я уверена в этом.
– Петь, все понимаю, но у меня здесь все – ты, школа, партнер по танцам. А там что – опять все заново начинать? Мы с мамой уже так устали. Папу не переводили столько лет, и вот снова-здорово.
Марина вернулась в Москву через пятнадцать лет дипломированным специалистом-неврологом, получив престижное образование на медицинском факультете Берлинского университета имени Гумбольта.
А через месяц после ее отъезда в Германию в класс пришла новая девочка.
– Всем физкультпривет, – взмахнув модным кожаным дипломатом, произнесла новенькая.
Учительница химии и классный руководитель Ирина Васильевна строго взглянула поверх круглых очков.
– Кто такая?
– Ваша новая ученица – Наталья Божко. Прошу, как говорится, любить и жаловать, – отвесив издевательский поклон, ответила Наташа.
После известия о том, что ее переводят в другую школу, она принялась активно выражать протест родителям, а теперь и новой школе. Надеясь, что ее отсюда, благодаря плохому поведению выгонят Наташа, едва переступив порог школы, приступила к воплощению плана: хамить, опаздывать, а по возможности совсем пропускать уроки.
Родители переводом в школу другого района и временным проживанием у бабушки, решили уберечь девочку от внезапно нахлынувшей на нее любви. Однажды, вернувшись с дачи на день раньше, они застали дочь в интимной обстановке с одноклассником. Акт любви не успел свершиться, но Наташе было суждено пройти все этапы позора у гинеколога и моральную порку на большом семейном совете.
Теперь по решению родительского суда она переехала к бабушке, на которую было возложено исполнение приговора – выбить из девочки всю дурь. Ее встречала и провожала служебная отцовская Волга. Рядом с водителем сидела бабуля с папиросой «Беломорканал», зажатой белоснежными зубными протезами. Всю неделю перед первым выходом Наташи в новую школу, бабка так профессионально промывала внучке мозг, что влюбленная девушка начала раздумывать – стоит ли ее страстный роман подобных ежедневных пыток. Но сдалась Наталья не сразу.
– Хотя… – продолжила монолог Наташа, подойдя к учительскому столу, – можете и не любить, и уж тем более не жаловать. Мне наплевать. На вас всех!
Она бросила дипломат на свободную парту, но сесть за нее не успела.
– А ну, вон! – заверещала Ирина Васильевна, и большая стопка тетрадей, подскочив, начала плавно съезжать со стола. – Вон отсюда! Марш к директору!
– Человеческое Вам «спасибо», простите, не знаю, как Вас величать. Только уж, давайте сразу – не «вон из класса», а «вон из школы». Посодействуйте, пожалуйста. Буду безмерно Вам благодарна, – сложив ладони утюжком, продолжала издеваться девочка.
В классе все смотрели на происходящее, открыв рты, и явно посимпатизировали бы новенькой, если б «наплевать на вас всех» не относилось ко всем.
Спешно приехали вызванные в школу родители Натальи. Папа – ответственное лицо в горкоме, улаживая ситуацию, получил в кабинете директора сердечный приступ. И Наташа, еще раз вспомнив бабушку, вынуждена была отменить планы, дав отцу клятву, доучиться этот год в новой школе. Со своей стороны родители согласились на выдвинутое непокорным ребенком требование: они позволят ей вернуться домой из бабушкиного заключения.
«Да, она готова ездить каждый день в школу на метро целый час. Да, все свободное время она отдаст учебе или опять вернется к бабушке, что смерти подобно».
Следующим ударом было предательство юного Ромео. Мальчик Кирилл, в которого так отчаянно влюбилась юная Натали, терпящая страдания в ссылке, сразу после ее перевода в другую школу закрутил новый школьный роман.
Все стало так плохо, как только может быть в пятнадцать лет. Ученики в классе по наущению химички объявили ей бойкот. Наталью, от природы очень общительную, вакуум массового молчания очень угнетал.
Только Петра поддержала опальную девочку. Она была восхищена тем, как эта маленькая белокурая бестия пошла решительно против всех. Петра не знала причин, но догадывалась, что Наташа делает это не по капризу, и за ее поведением кроется большая личная драма.
– Трудно тебе? – Петра подошла на перемене к Наталье, которая, прислонившись к стене, хмуро смотрела в окно.
Вместо ответа, Наташа неопределенно пожала плечами.
– Я не знаю, получится ли у нас дружба, – продолжила Петра, – но я готова тебя поддержать. Я вижу, что тебе очень плохо.
На глазах Наташи выступили слезы, она прикусила пухлые губы, которые предательски задрожали. Петра обняла одноклассницу.
– Не переживай, все будет хорошо…
– Или нет, – пессимистично добавила Наташа.
– Ну, тогда все будет очень плохо, – завершила Петра разговор фразой Высоцкого и они, засмеявшись, обнялись, положив начало долгой и верной дружбе.
***
Петра проснулась от трели телефонного звонка.
– Петрусик, подружка моя любимая, поднимайся, надевай трусы и треники. Мы едем на пикник!
– Наташка, ты не с ума ли сошла? Семь утра, суббота, я хочу выспаться хоть раз в неделю.
– Спать будешь на пенсии! Ты что забыла – нас вчера на пикник пригласили.
– Кто?
– Как кто?! Те двое парней с дискотеки, как ты могла забыть? Один, тот, что с изумрудными глазами и ямочками на щеках, просто ел тебя ими. Наверное, не ужинал в этот вечер. И если ты сейчас не согласишься, он объявит голодовку, умрет, а ты станешь виновницей самоубийства на почве неразделенной любви.
– Стоп! Притормози, прошу тебя. Я уже поняла, о ком ты говоришь. Но мне, если честно, очень не понравился его друг, который, кстати, тоже глазами… того. Только не ел, а раздевал.
– Что факт, то факт. Мне тоже жуть как не понравился этот Стас. Но Мишеньку упускать нельзя. Ценный экземпляр, – констатировала знающая толк в любви Наташа. – Уж ты мне поверь, я знаю, что говорю.
– Так, может, ты одна с ними съездишь на пикник? – предложила Петра, зевая.
– Надеюсь, что ты шутишь. Но признаюсь подруга – если бы этот красавчик Мишка так смотрел на меня, я бы у тебя разрешения не спросила. Но, поскольку, парень точно запал на мою подругу, я готова всячески его поддержать, и даже ликвидировать Стасика с повадками Робин Гуда.