Гранд-Леонард

– Я.. мы… Что ж, спасибо! Приветствуем и мы вас! – нашелся, наконец, Рамон, настороженно наблюдая за незнакомцем и подошедшими следом. Что за странное приветствие? Уж не смеются ли над ними, не готовят пакость, как тот ребенок…

– Кто же вы? – поинтересовался усатый с прежним спокойствием.

– А… вы кто? – реакция на встречный вопрос была не то что бы откровенно враждебной, но умеренно-негативной. Мужчины переглянулись, слегка насупив брови. Женщина в дальнем углу фыркнула и что-то сказала своей товарке. Главный – так про себя обозначил говорившего с ними человека Рамон – в лице не переменился, но заметил с укоризной:

– Так не положено, дорогие. Вы пришли к нам, а не мы к вам. Кто гостей принимает, тот и спрашивает первым. Вы нам ответьте, тогда и мы уважим.

Рамон почувствовал прилив злости. Вот значит, как! Он нашел это место первым, устроил тут все, но заявилась толпа голодранцев и в момент переворачивает ситуацию, будто они хозяева, а он – никто!

– Вы не правы! Мы живем здесь уже месяц, а вы – только пару дней, разве нет?

– Месяц? Как же мы вас до сих пор не видели? – спросил, прищурившись, худощавый человек, что стоял чуть поодаль. Резкий, отрывистый тон в сочетании с излучавшим агрессию лицом делали его противоположностью старейшины. – Где же вы прятались?

– Мы не прятались. Мы живем наверху, в надстройке.

– А-а-а, – протянул с пониманием другой мужчина и обратился к тому, что заговорил первым. – Да, Нурислан, мы поднялись два дня тому посмотреть, что там за дверью, но она была заперта.

– Мы закрылись изнутри, чтобы нас… Чтобы спокойней было. И не зря, как теперь вижу, – Рамон не мог не добавить обвинительной нотки в голос. Не будь пришельцев целая орава, он бы уже заорал на них, велел убраться. Но положение было таково, что оставалось только смотреть на собравшихся исподлобья, в бессильной злобе. Он даже забыл на минуту, что Элинор все еще стоит рядом – вероятно, из-за того, что женщина не проронила ни звука.

– Ну, хорошо. Вы живете, теперь и мы живем. Места ничьи, а значит – общие. Давайте же жить, как добрые соседи, – изрек Нурислан.

– А вы… надолго тут? – осведомился Рамон, страшась услышать утвердительный ответ.

Женщины, мужчины, дети – почти все засмеялись.

– Что смешного? – недоуменно спросила Элинор, но так тихо, что не услышал никто, кроме ее мужчины.

– Как судьба-звезда закрутит, так и будет, дорогие. Может, на месяц, а может – на год.

– Почему именно это место? – не унимался Рамон. – Тут ничего нет для жизни.

– Сами-то чего тогда…, – буркнул кто-то за спинами мужчин.

– А ну, хватит вопросы швырять! Вы только гости, а уважения не проявляете!

– Ладно, Николай, спокойно, – Нурислан поднял ладонь и призвал толпу к спокойствию. – Однако мой зять вернулся к тому, с чего я начал. Дорогие гости, прошу уважать наши обычаи. Давайте познакомимся, а там и все вопросы обсудим, какие у вас есть. Не надо суеты и враждебности. Так кто же вы?

Рамона распирало от злости и желания кинуть нечто тяжелое или острое в каждого из тех смуглых, что таращились на него, как на диковинного зверька, непонятно зачем вышедшего из чащобы на чужую территорию. Еще толком не зная, кто они, откуда и зачем пришли, Рамон ненавидел их всей душой. Право, того факта, что они рушили его крохотный и донельзя простой мирок своим бесцеремонным существованием в непосредственной близости, было более чем достаточно и для ненависти, и для проклятья.

– Я не… – начал он, но Элинор вдруг подала голос. Быть может, оттого, что она долго молчала, нервничая перед толпой с неясными намерениями и наклонностями, ее слова прорезали относительную тишину помещения звонким эхом.

– Элинор и Рамон. Нас зовут Элинор и Рамон. Мы пришли из города.

– Славно! С умной женщиной говорю, – наклонив голову, похвалил Нурислан. – А что привело вас в эти безлюдные края?

– Поиски новой жизни вдали от суеты, толпы, – желчно, сквозь зубы процедил Рамон. Элинор послала ему короткий предостерегающий взгляд.

– Что ж, Элинор и Рамон, мы рады обрести в вас соседей и не осудим, хоть бы вы были богатеи, хоть нищие, хоть беглые преступники. Хотеть воли – это право каждого человека в мире. Мы – древний народ, который и сам им пользуется, и за другими признает. Добро пожаловать в лагерь вольноходцев!

Несколько человек что-то прокричали на незнакомом языке; две женщины потянули Рамона и Элинор за руки, стащили с лестницы, параллельно напевая незнакомую мелодию. Им кинули матрас неподалеку, усадили, а Нурислан, покряхтывая, устроился на точно таком же матрасе напротив. Также к нему подсела носатая старуха со струящимися до пояса седыми, но густыми волосами. Все прочие вернулись к своей бурной деятельности или безделью – смотря, кто чем был занят до прихода гостей.

Рамона кольнула новая игла злости, когда среди суетливых ног вольноходцев он заметил хитрую мордочку стража лестницы:

– Эй, ты, а ну, иди сюда!

– Кому это ты, дорогой, кричишь? – осведомился Нурислан и проследил за взглядом Рамона. Мальчик исчез.

– Бегает тут у вас один ребенок. Его надо наказать. Я его только что видел.

– А что ж он сделал тебе и твоей жене?

– Я не жена, – поправила Элинор и покраснела.

Рамон кивнул в подтверждение. Жены хватило и одной. Им хорошо вместе без официальных процедур и бумаг.

– Да? Тогда брат и сестра?

– Нет. Мы вместе, но… не в браке.

– Брак – не брак! Это все ваши городские пустяки, – весело проскрипела старуха. – Если любовь, если вместе, то муж и жена. У нас так. И спрашивать не будем никого. Мы вообще все одна семья. Вон, видите того, без рубахи? Это моего Нурислана зять. Николай – тоже его зять. И бородач у дверей, Альберт, – зять. У него все в зятьях тут, ха!

– Это как? – хлопая глазами, спросила Элинор. – У него так много дочерей?

Старуха засмеялась, обнажив темноту беззубого рта:

– Две. А зятьев – девять. Смекаешь, красавица моя?

– Ох.., – только и нашлась, что сказать Элинор. Рамон тряхнул головой в неверии. Про многоженство он слышал, но чтобы наоборот…

– Да, у нас любить не запрещено, – подтвердил Нурислан.

– Потому и дети общие. Мать одна, а отцы – все. А как же тут поймешь, кто ему отец, если с матерью бывают по трое на неделе? – добавила старуха. Рамона передернуло. Интересно, сколько мужчин было у нее до того, как стала непригодной для употребления?

– А половина моих зятьев – еще и мои племянники, – добавил Нурислан. – Потому и говорю: мы одна большая семья. Понимаю, для вас, людей под государством, наша жизнь может показаться неправильной. Для нас вот ваша – еще какая неправильная, но что с того? Никто никому не мешает и живет по-своему.

Подошла беременная девушка и сунула гостям в руки по деревянной миске с горячей похлебкой.

– Крапивный суп, – пояснил Нурислан и принял из рук девушки такую же миску. – Еда простая, но вкусная. А вечером будет мясо.

Элинор с виноватым видом поковыряла ложкой куски овощей, а потом начала понемногу есть, прислушиваясь к ощущениям. На удивление, было вкусно. Рамон же сразу поставил миску на пол.

– Спасибо за угощение, но мы только поели. У нас там своя кухня и своя еда.

Женщина перестала жевать, покосилась на него, затем в легком смущении последовала примеру.

– Очень вкусно, но… мы не голодны.

– Ну, дело ваше, дорогие, – и мужчина, и старуха принялись уплетать свой суп с завидной скоростью, шумно прихлебывая. А Рамон снова заметил на другом конце вестибюля мальчишку. Он встал и по возможности тихо подошел к нему со спины, схватил за плечо.

– Эй, ну что, поговорим о твоем поведении? – мальчик попытался вывернуться, но не преуспел в этом деле, и стал молотить Рамона своими кулачками везде, куда дотягивался, вдобавок завопив так, что у мужчины зазвенело в ушах. – Не ори, я только хочу…, – он не закончил предложение, потому что кто-то заехал ему в висок.

Поднялся злой лай и визг, шарканье шагов.

– Рамон!

Он обнаружил себя лежащим на полу. Темные пятна перед глазами понемногу рассеялись. Удар был неслабым.

– Вставай, шакал! Хорошо получил? – прорычал кто-то над ним. А неподалеку женщина, смеясь, что-то прошипела на своем языке.

– Эй, вы что, с ума посходили? Оставьте его в покое! – Рамон узнал испуганный голос Элинор, несмотря на резкие, нетипично высокие для нее ноты.

Рамон поднялся на ноги, но злость и решимость врезать любому, кто бы ни стоял перед ним, рассыпались в труху: его обступили несколько вольноходцев с поразительно звериным выражением на лицах. Видимо, все они считались папашами того ребенка.

– Какого черта? Что за бурная реакция? Я всего лишь пытался сделать замечание вашему…

– Заткнись, пока зубы не выбил тебе! – гаркнул один. – Только тронь еще кого – порежу!

Между Рамоном и «отцами» вдруг возник Нурислан.

– Всё, всё, спокойно! Что за драка, зятья? Что он сделал?

– Схватил Ахмеда! Привязался к малому просто так!

Рамон возмутился:

– Ничего я не привязался! Этот ваш Ахмед вел себя безобразно со мной и моей женщиной!

– Он плюнул в меня, – подключилась Элинор. – И все время нам «ты» вместо «вы»…

– Я только хотел попросить, чтобы он извинился, и чтобы вы его наказали, – примирительно ответил Рамон, с трудом заставляя себя держаться.

Мужики опять загалдели и зарычали.

– Надо было сказать мне всё, дорогой. Никому нельзя трогать наших детей и женщин кроме своих. Ты сделал глупость, – Нурислан уже не выглядел добродушным и дружелюбным, но – прохладно-жестким.

– Я пытался вам сказать…

– Чем ты его обидела, что он в тебя плюнул? – не слушая Рамона, вожак повернулся к Элинор.

– Обидела? Она ничем не могла его обидеть! Он сам к нам пристал со своей дурацкой палкой, – злость опять закипела в мужчине.

– Э нет! Так не бывает! – беглецы оглянулись на источник звука: к ним ковыляла, сгорбившись, все та же старуха. – Что вы ему сказали? Или не сказали?

– Ничего.

Старуха ухмыльнулась, буравя обоих ехидным взглядом. Рамон начал смутно догадываться, о чем могла идти речь.

– Он спросил, кто вы такие, да? А вы, как и нам, не хотели говорить. Чего тогда удивляетесь? Наши дети еще от сиськи не оторвались, а уже живут по традициям. Вы сами виноваты.

Мужчины и женщины одобрительно загоготали.

– Мы?! Виноваты? – окончательно теряя самообладание, взревел Рамон. – По-вашему, нормально плевать в лицо незнакомому человеку, кем бы он ни был?

Нурислан покачал головой:

– Мы учим детей уважать взрослых. И гостей, которые ведут себя прилично.

– А мы, что? Не взрослые?

Снова над ними стали смеяться; один из мужчин передразнил Рамона, сымитировал его возмущенный, нервный тон.

– Вы для Ахмета в ту минуту были просто чужаки, а не гости или взрослые, да! Мы не наказываем детей за пакости чужакам. Все, не о чем тут говорить! – отрезал Николай.

У Рамона было подозрение, что именно этот агрессивный папаша его ударил. Но что делать? Только возвращаться наверх и постараться избегать дальнейших контактов с неотесанным племенем.

– Вот так, значит? Да черт с вами и вашим Ахметом! Пошли, Элинор, пока нас гостеприимные соседи не забили палками еще за что-то.

– Ай, правда, так будет лучше для вас, дорогие. Хотя мне жалко, что вы пошли по дурному пути. Надо бы жить мирно, – кинул им вслед Нурислан под хохот и насмешливые возгласы беспорядочной семьи.

* * *

– Сволочи, отребье! – рычал Рамон. – Пригласили супчика похлебать, поговорить о жизни. Теперь понятно, зачем! И тем более понятно, чего они смеялись. Нашли двух лопухов, – Элинор озадаченно терла рукой висок и смотрела, как ее любимый кидается из одного закутка в другой, оценивая масштаб неприятности.

– Что-то еще, кроме радио, взяли?

Рамон фыркнул:

– Еще бы они упустили такую возможность! Ложки-вилки, большую часть инструментов, один из твоих чемоданов. Какой я идиот! Почему, почему я не закрыл дверь? – он запустил пальцы в едва отросшие за месяц волосы и хорошенько дернул.

– Ох, кто ж знал-то! – ответила Элинор, однако более весомые слова утешения не находились.

Рамон, и правда, сделал глупость. Зря он так резко повел себя с пацаном, обострил ситуацию. И теперь особенно остро обозначилась проблема удовлетворения элементарных потребностей: вольноходцы заняли весь первый этаж – душ с туалетом тоже оказались в зоне их обитания. Как глупо все складывалось для Элинор, даже абсурдно! И она спрашивала себя: было ли впереди нечто такое, ради чего стоило принимать тяготы настоящего, терпеть и ждать, не имея ни четкого плана, ни идей.

– Рамон, не надо. Взяли – и пусть, – предостерегла Элинор: мужчина, чтобы обличить в краже новоиспеченных соседей, уже двинулся к выходу и преодолел несколько ступенек.

– Ты что? Взяли – и пусть? А завтра они придут и утащат тебя. Мне и это стерпеть?

Филомену задели его слова.

– Меня утащат? Как ножи и ложки? Ты давно меня в один ряд с вещами поставил? – холодно спросила она и скрестила руки на груди.

Рамон понял, что сморозил глупость.

– Любимая, я не это имел в виду. Я хотел только сказать, что нельзя позволять им…

– Я поняла, что ты хотел сказать. Послушай теперь меня. Если ты сейчас пойдешь к ним, то сделаешь только хуже. Уж прости, но дипломат из тебя плохой, в этом мы убедились. С другой стороны, силой ты тоже ничего не добьешься, не из тех ты мужчин. Да, Рамон, не смотри так, сам знаешь, что я права.

Рамон нахмурился:

– Вопрос не в том, из того я типа мужчин или нет. Просто я один, а их много.

– Видишь, ты сам и пояснил, почему не стоит к ним сейчас идти и чего-то требовать.

Мужчина раздраженно цокнул, но, признавая поражение, спустился обратно.

– И что тогда нам делать?

Элинор на минуту задумалась, прикидывая, нужен ей Рамон в ее деле или нет. В итоге пришла к пониманию, что толку от него немного – еще разрушит шаткий мир с вольноходцами своими неосторожными словами.

– Вот что. Я пойду вниз как бы помыться. А на самом деле разведаю обстановку.

– Я с тобой!

– Нет, ты подождешь меня здесь, – твердо заявила женщина.

– Не глупи, любимая! Я не пущу тебя одну в логово этих животных!

Элинор прикрыла глаза и покачала головой. Хотелось бы ей чувствовать себя под защитой, быть недосягаемой для смуглых людей, что так странно на нее смотрели. Но что сделает ее нервный избранник, если сразу пятеро или шестеро нападут на них? Ничего не сделает: они его впечатают в стену, и следом примутся за нее. Единственное, на что она надеялась – так это на относительное здравомыслие и человечность их старейшины. Был еще шанс, что закрытость общины делала недопустимыми контакты их мужчин с чужими женщинами. Последняя мысль приободрила.

– Оставайся здесь, Рамон. Это не обсуждается! Не хватало еще, чтобы из-за тебя нас вообще от воды отрезали. Тогда нам здесь конец.

Рамона, вероятно, уязвило, что женщина перехватила инициативу и стала отдавать распоряжения. Однако довод Элинор касательно водопровода подействовал на него должным образом, и он выразил скупым жестом свое согласие.

Будто беспокойные пауки, звуки карабкались по стенам мимо Элинор, пока она спускалась в их логово. Пение, смех, возгласы, детский плач, стук дерева и звон посуды; а в довершение композиции – пестрый клубок из знакомых и незнакомых слов. Даже для городской женщины было непостижимо, как можно прожить хоть месяц в такой суматохе и не свихнуться. Все находилось в непрестанном движении. Один смуглый сел и затих – значит, другой обязательно встанет и начнет совершать непонятные действия. При подобном уровне всеобщей активности наверняка возникала непролазная грязь и в умах, и в телах; продолжались скитания, которые вольноходцы звали свободой. Впрочем, далеко ли сами беглецы от них отошли?

Тихо и быстро Элинор сошла вниз, чуть ли не боком по стене пройдя туда, где в конце небольшого коридора располагалась туалетная комната и сооруженный Рамоном душ. Шумела вода, гудели голоса. Элинор приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы увидеть мельком: водными процедурами вовсю наслаждались две женщины и девочка-подросток, а рядом с ними, уже закончив, вытирались ужасающе грязным полотенцем нагие мужчины.

Элинор поспешила закрыть дверь, но сделать это бесшумно не получилось. Лицо горело от смущения. Ее успели заметить – через пару секунд одна из женщин во всей естественной красе выглянула, нашла филомену взглядом и кивком пригласила:

– Ай, что стоишь, заходи, мойся.

– Нет, нет, спасибо. Я после вас. Там… тесно.

– Ну, как хочешь, дорогая! – хохотнула вольноходица и исчезла.

Элинор пришлось мучительно долго стоять в ожидании, пока все пятеро вышли, скользя по ней не очень приятными взглядами, особенно мужчины. Уже под конец своего караула женщина задумалась: не повлиял ли на ее рассудок скудный рацион? Вроде бы пахло свежеиспеченным хлебом и тушеным мясом… Но откуда? Помутнение, не иначе. Чего удивляться, если самое вкусное, что было съедено за последнюю неделю, а то и две – это несколько ложек похлебки от вольноходцев.

Едва последний купальщик покинул поле зрения, женщина шмыгнула в туалетную комнату. Особый дискомфорт принесло осознание, что дверь не запиралась изнутри. Оставалось только спешить и верить, что в ближайшие пять минут никому не приспичит помыться. Вода, как назло, лилась то слишком холодная, то близкая к кипятку: вольноходцы, похоже, что-то сломали. Вздрагивая, Элинор заставляла себя стоять под струей локализованного в помещении дождя, возможно, при иных обстоятельствах сумев найти в этом романтику.

В соседней кабинке кто-то кашлянул, и женщина подскочила до потолка. Кашель бесцеремонно напомнил ей, что рядом с самодельным душем – за тонкими полосами дерева – стояли унитазы, два из которых все еще находились в рабочем состоянии.

Смыли воду, следом зашуршали одеждой. Мимо прошел очередной смуглый, нисколько не беспокоясь о том, что мог причинить кому-то неудобство. Элинор прикрыла руками все, что могла, вытаращив на него испуганные глаза, но мужчина, даже не взглянув в ее сторону, спокойно покинул туалетную комнату.

– Вот же! … Как это вообще? – спросила Элинор вслух, слыша в собственном голосе истерические нотки.

Полотенца не было на привычном месте; внимательно изучив валяющуюся на полу тряпку, она ужаснулась: это оно и было, едва узнаваемое после того, как им вытерлось неизвестное количество людей, не очень чистоплотных и не признающих чужие права собственности. Чувство омерзения оказалось сильнее желания вытереться. Постояв пару минут, чтобы вода максимально стекла, и напряжённо слушая шаги в вестибюле, Элинор оделась. Очевидно, что с водой все не очень хорошо, но могло быть и хуже. По крайней мере – ее сюда пускали. Оставался нерешенным вопрос их с Рамоном вещей.

– Извините за беспокойство. Я только хотела спросить, не найдется ли у вас лишних вилок-ложек, да посуды какой-нибудь ненужной? А то мы всю свою растеряли, – тон Элинор был очень мягок, потому что Нурислан уже предавался послеобеденному сну, когда она нашла его. – По-соседски, – она сдержанно, осторожно улыбнулась.

Старейшина, подложив руку под голову, ее дослушал и тоже улыбнулся:

– Ничего, дорогая, сейчас мы тебе что-нибудь найдем. Эй, Михаэла, дай красавице посуды, какая не нужна. Чтоб на двоих им хватило.

Через минуту прибежала немолодая женщина и улыбнулась ртом, полным кривых, желтых зубов.

– На, забирай! – она протянула Элинор деревянную миску, похожую на те, в которых им утром предложили суп, небольшую мелкую тарелку со сколотыми краями, деревянную ложку, вилку без средних зубчиков, слегка погнутый нож для мяса и большую разделочную доску – единственный предмет в хорошем состоянии.

Элинор хотела уже поблагодарить, но вдруг спохватилась:

– А нет ли какой-нибудь, хоть самой маленькой, кастрюли? И сковородки?

– Э, дорогая, с этим сложнее, – покачал головой Нурислан, все в том же лежачем положении. – Вон, видишь, в проходе горка лома? Найдешь что – забирай, и пользуйтесь, сколько нужно. Мы соседи хорошие.

– Спасибо большое, – выдавила Элинор.

Копаться в старом хламе на глазах у этих людей было довольно унизительно, но Элинор утешала себя тем, что они с Рамоном не останутся совсем без утвари. Ей удалось раскопать сковородку: покрытую слоем копоти и жира, без ручки, но и такая сойдет. Также ей приглянулась алюминиевая кружка с небольшой вмятиной на боку. Кастрюли не нашлось – что ж, суп можно попробовать сварить и в чайнике. Вопрос лишь в том – как долго предстоит жить с подобными осложнениями.

– И это – посуда? – ужаснулся Рамон, когда разглядел принесенную его женщиной добычу. – Они, скорее всего, по помойкам это собирали. Вот, глянь на это подобие вилки! – скривившись, он со звоном швырнул прибор обратно в кучу.

– Да, это не равноценная замена украденному, но смог бы ты достать хоть такое на моем месте? – пошла Элинор в контратаку. – Радуйся, что нам вообще есть, из чего поужинать! Вопрос только – чем ужинать, – она вперила в Рамона усталый взгляд, одновременно не желая ругаться, задевать его чувства, и пытаясь показать, что не только из-за вольноходцев ее не устраивала сложившаяся ситуация.

Мужчина, хмурясь, продолжал изучать уродливую посуду, словно показывая, что кроме этой проблемы его в данный момент ничего не занимает. О, конечно же, он все видел, все понимал. Просто не знал, что делать и не хотел признавать это. Разве что, Элинор бы ему подсказала…

– Когда ты последний раз разговаривал с охранником?

Он вскинул брови в удивлении.

– Что? С охранником? Да уж больше недели. Он сказал, чтобы я подошел через пару недель. Как раз на днях его напарник должен уйти на пенсию…

– Может, стоит попробовать уже завтра? Сходи, поговори еще раз. Мы бы могли разом решить оба вопроса: и с едой, и с соседями.

– Как с соседями решить вопрос? – растерянно спросил Рамон.

– Выжить их отсюда, конечно! Мы не можем хоть какой-то адекватный быт наладить, пока они здесь, не так ли? Ни помыться, ни поесть, постоянно в страхе, что нас обчистят…

– Конечно, я хочу, чтоб они убрались. Но как их…, – он помолчал с полминуты, затем поднял глаза на Элинор: – Стой, ты имеешь в виду, натравить на них охрану?

– Ну, конечно. Иначе как? Даром убеждения? Силой? – она покачала головой, выражая сомнение в собственных предположениях. – Ты сможешь это сделать?

– Хм… Да, надо попробовать. Не знаю, почему я сам об этом не подумал.

Наличие плана и замаячившая перспектива избавления от двух отравляющих обстоятельств скрасили им вечер. Даже опостылевшее вяленое мясо было съедено с большим аппетитом. А когда оба сделали вылазку вниз, чтобы наполнить ведра водой, Рамон держался с вольноходцами торжествующе приветливо.

– Недолго этим грязным существам здесь тереться, – злорадно шепнул он на ухо Элинор, предвкушая скорую расправу.

Ощущение пойманной за хвост удачи захватило их ко времени, когда легли в постель. Рамон возбужденно разглагольствовал о том, что и как сделает после того, как все разрешится, Элинор оставалась более сдержанной, но ему верила. Не могла иначе и не хотела: все внутри противилось дальнейшему погружению в отчаяние и разочарование.

* * *

Из сладкого омута снов Рамона выдернул скрежет, способный раскроить череп.

– Какого…, – повернув голову, он увидел, что любимая тоже не спала, но закрыла ладонями уши и морщилась, словно от приступа зубной боли.

– Да они вконец озверели! – севшим за ночь голосом пробормотал Рамон, когда шум ненадолго прекратился.

– Что это может быть? – спросила, рискнув отнять руки от ушей, Элинор.

– Звук – как будто металл режут.

– И запах еды. Значит, мне вчера не показалось…

Рамон втянул носом воздух.

– В самом деле. Хлеб.

– Вчера, когда я пошла мыться, так же пахло. Как они его пекут? Это вообще возможно в здешних условиях?

– Может, у кого-то еще электропечь сперли. Генератор же есть. А может, дровяную сложили, натаскав кирпичей, – он усмехнулся этой нелепой мысли, но в груди засело странное чувство между тревогой и ревностью, будто он пропустил что-то важное, потому что его никто не пригласил, не поделился с ним.

– А топить-то чем будут?

– Понятия не имею, любимая.

– Нам бы так…

– Устроюсь на работу – куплю нам печку, если хочешь. Будет и у нас свой хлеб. Мы даже…, – конец предложения потонул в скрежете. За ним последовал лязг, стук и ликующие крики: сначала мужские, после – женские.

– Чему они так радуются? – шепотом спросила Элинор.

– Без понятия. Но мне это не нравится. То, что хорошо для них, скорее всего, плохо для нас. Я спущусь, вынесу мусор и попробую выяснить, в чем дело.

– Давай. Только осторожно, ладно?

– Конечно-конечно. Я помню про план, – он подмигнул Элинор и встал с кровати, чтобы одеться.