Сон о принце

Часть этого тепла неожиданно перепала на меня. Женщины, заметив, что я смотрю на них, с радушными улыбками пожурчали нежно, и началась магия. Волшебница с более смуглым лицом отвезла меня в допросную: ни с чем другим голая комната с привинченным к полу металлическим столом не ассоциировалась. Однако усилиями волшебницы шатенки помещение превратилось в раздевалку. Мне принесли чистую сухую одежду: забавно-старомодное нижнее белье на завязках и платье. Такое глухое серое, без изысков, но восхитительно мягкое. Женщина, отвязав мои руки, хотела еще помочь мне переодеться, но ее позвала заглянувшая в дверь волшебница номер три, за что я была ей благодарна: висящее на шее кольцо, не привлекая ничьего внимания, перекочевало под новую одежду.

Едва я только закончила, как открылась дверь, и женщины внесли вкусный горячий обед из четырех блюд. Мир сузился до тарелок с едой…

Когда подобраны последние крошки, замечаю, что охранниц снова трое. Смуглолицая взялась за ручки стула-каталки и через несколько минут неспешной поездки под добродушное журчание, я оказалась в одиночной камере, где меня ожидала цивилизация. А именно: унитаз, раковина и кровать. Кровать с постелью. На глазах от умиления выступили слезы.

Мне помогли пересесть на кровать, нежно погладили по плечу и оставили одну.

Определенно, я тяпнула нужного человека…

И тут…

«Мадемуазель-сударыня богиня Ленка Чер…»

«Опять?!»

«При всем уважении, нам нужно поговорить», – голос Эсы тверд и решителен.

«Прямо-таки нужно?»

«Нам необходимо обсудить ваше сегодняшнее появление».

«А почему ограничиваемся только сегодняшним днем? Можем подойти к вопросу глобально?»

«У меня нет ни времени, ни желания рисовать на воде…»

«Рисовать на воде?» – искренне удивилась я, однако цепочка аналогий высветило, что прынцик озвучил местный аналог «толочь воду в ступе». И все же не удержалась, добавила:

«Вы художник?»

«Я не собираюсь обсуждать меня!»

«Было бы что обсуждать…»

«Тем более, – не поддался Эса на подначку, – поговорим о вашем появлении. Сегодняшнем. А не в принципе на этом свете».

«Забавненько. А с моей точки зрения, разговор вполне можно начать с моего появления в развалинах»

«Каких развалинах?»

«А мне откуда знать?»

«Это там где вы повстречали медведя?»

«Интересное слово «повстречали»…»

«И все же…»

«Без всяких "все же"! Я вообще разговаривать не намерена».

«Нам надо…»

«НАМ ничего не надо! – взорвалась я, – В конце концов, имейте совесть! У меня впервые за много дней есть горячая еда, нормальная сухая одежда и роскошная кровать! Все что мне сейчас нужно. Это залезть под одеяло и не вылезать из-под него три дня!»

«А где вы?»

«Да тебе-то что за дело, где я?»

«Может я хотел бы позаботиться о вас?»

«Спасибочки, уже нашлись люди весьма достойно позаботившиеся обо мне! От ВАС же требуется тоже немножко побыть человеком И ОСТАВИТЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!!!»

«Хорошо… через три дня…»

И исчез… А я повалилась на подушку.

Глава XXXV

Меня разбудили через четверть секунды. По ощущениям через четверть секунды, а сколько на самом деле прошло, не известно. Впрочем, какая разница сколько натикало в реальности: час, два, сутки или три дня – мне было недостаточно. Совсем недостаточно. Тело болело, голова гудела, сознание стремилось в отключку.

Но, нет. Внешняя абсолютно равнодушная сила вздернула меня в вертикальное положение и, слегка встряхнув, заставила утвердиться на ногах.

Еще до того как образ мужеподобной охранницы передался в мозг, запястья оказались стянутыми веревочной петлей. Понукания в сопровождении с назойливым дерганьем вгоняют меня в процесс механического переставления ног в направлении выхода из камеры. Просыпание мозга сильно отстает от действительности и с трудом догоняет уже стоящее в дверях тело. По организму волной проносится побудка, отзываясь невыполненным утренним моционом. Тут же делаю шаг назад, вызывая недовольное сопение сопровождающей. Однако после небольшой красноречивой пантомимы, женщина входит в мое положение и даже развязывает руки, давая возможность не только воспользоваться унитазом, но также раковиной. Правда, глаз с меня не спускают ни во время первой, ни во время второй процедуры, обдавая запахом упертой исполнительности. Может, конечно, так и надо. Кто нас, преступников, разберет… Да только на душе у меня от такого пригляда как железом по стеклу.

Стоило только закрыть воду, как руки по новой оказались скрученными. После чего началось долгое путешествие по уныло-безликим гулким коридорам-переходам. Монотонный шаг несется эхом вдоль серых стен, взывая к известному «Оставь надежду всяк сюда входящий». Пытаясь переломить навязчивость угнетающего рефрена, я ухожу в раздумья, чтоб наткнутся на не менее «веселую» тему о Тимке и матери его Йискырзу. Девчуха, вроде бы, к моменту нашего расставания уже несколько оклемалась от болезни, что, несомненно, плюс. Плюсик номер два – это запасец сережек и колец припрятанный в ее рюкзачке. Осталось только понять будет ли из плюсиков толк… Отсутствие однозначного ответа на этот почти риторический вопрос промучило меня своей неопределенностью вплоть до «радостного» момента достижения, конечной точки нашего путешествия.

Без стука открыв ничем не отличающуюся от своих товарок дверь, конвоирша, качнув головой, приказала войти. Я захожу, не капризничая, в большое щедро залитое ярким солнечным светом помещение, пропитанное легким лекарственным запахом. Однако рассмотреть ничего не удается, поскольку оттесняющая меня в сторону охранница выходит вперед, начиная монотонное журчание. Скорей всего докладывается. Дело служивое, дающее мне пару минут на оглядеться, да сориентироваться. Впрочем, глаза отыскали ответ еще раньше, чем вопросы до конца сформулировались: напротив одного из окон, греясь в солнечных лучах, стоит чудо под названием «кресло гинекологическое». Похоже, медицина здесь не пещерного уровня. Это не может не радовать. А то, что «свеженькую» арестантку привели на медицинский осмотр, показывает достаточно развитой уровень общества. Весьма положительный факт… омрачаемый осознанием, что узница – это я.

Сам осмотр как таковой не пугал. Меня приучили их проходить на регулярной основе. Но все же я привыкла перед записью на прием наводить о врачах справки. А вот так, с бухты-барахты, предъявляться полному незнакомцу как-то не приходилось. Правда,и моя подготовка тоже не гарантировала результат. Так, однажды зайдя к одному весьма разрекламированному эскулапу, я втянула эмоции, развернулась и убежала.

Но сейчас в роли человека весьма подневольного вариант с «убежала» не предусмотрен в принципе. Значит, придется терпеть… Хотя с другой стороны, наличие кресла не является необходимостью его использования…

Охранница отступила в сторону. За стоящим у центрального окна стола сидел немолодой хрупкого сложения мужчина. Голубой полувоенный френч на плечах, в руке изрядно покусанный бутерброд, хлебные крошки в небольшой академической бородке, на остром с маленькой горбинкой носу оранжевое пятнышко соуса. Седеющие волосы забраны в хвост, открывая обзору глубокие залысины, в серых глазах вселенская усталость, и пахнет уверенным цинизмом мясника пополам с профессиональной раздраженностью престарелой паспортистки. Ну да, я кусок плоти, на который надо потратить время… Нормальное в принципе отношение. У нас в районной поликлинике редко кто так не пахнет. Главное, нет никаких завихристых желаний, о которых в книжках по психологии пишут много-много букв. Будем считать, что доктор получает одобрямс на взглянуть. Ему, конечно, от этого ни горячо, ни холодно, но мне как-то спокойнее.

Меня окидывают совершенно спокойным взглядом, бросают короткую фразу, кусают бутерброд и задумчиво отворачиваются к окну. До охранницы не сразу, но доходит, что я по-местному ни бум-бум. Ничуть не испугавшись трудностей перевода, она медленно, по слогам, повторяет докторскую команду. Похоже, у нее незнание языка ассоциируется с тупизной. Что ж, мы такие, как нас представляют, поэтому «туплю в ответ и хлопаю глазками».

На самом деле набор врачебных команд минимален. Это либо «проходите», либо «раздевайтесь». Есть еще вариант «На что жалуетесь?», но тогда доктор к окошку не развернулся бы. «Проходите» тоже отпадает, поскольку мы как бы уже вошли. Значит, мне велели раздеться. Вот только кое-кто не догадался снять веревочную петлю с моих запястий. К тому же в помещении, несмотря на солнечные лучи, довольно прохладно, и лишаться, даже очень тоненьких тряпочек, совершенно не хочется. У меня итак уже по всему телу огромные ознобные мурашки гуляют… Может только местами оголиться придется?

Охранница, излучив немного недовольства, повторяет свой перевод. Слегка заинтригованный доктор оторвался от созерцания улицы. «Перевод» озвучивается еще пару раз. Доктор раздраженно хрюкает, после чего занервничавшая конвоирша подступает ко мне с явным намерением поиграть в «раздень Машеньку»… то есть Леночку. Пытаясь отказаться от «милой» услуги, я, поднимаю руки, предъявляя свои запястья. Конфликт исчерпан. Было бы очень смешно, если б не было так холодно.

Доктор выдал короткую язвительно-оскорбительную речь и, откусив еще разок от бутерброда, повторно уткнул свой взгляд в окно. Запах охранницы стремительно упал до униженно-растоптанного. И мне стало ее жалко.

Нет, я сама по себе очень далека от популярного западного закидона под названием политкорректность. Глупость должна называться глупостью без всяких изящно-смягчающих словесных оборотов. Но зачем, же оскорблять! Ведь даже у очень недалекого человека есть чувства, и одно из них чувство собственного достоинства. Да, этой грубоватой мужеподобной женщине дано богом не так уж много. Зато она практически полностью загружает отмеренный ей свыше ресурс. А этот докторишка… Ведь не молод, а прозябает в занюханной тюремной больничке. Не в своей частной клинике с клиентурой из богатеньких 'буратин', а, повторюсь, в занюханной тюремной больничке. Способностей не хватило на что-то большее? Так чего нос задирать, если, по сути, ты такой же недалекий, с трудом доросший до своего места под солнцем. Да и потом не верится мне в то, что свои способности этот врачеватель эксплуатирует так же эффективно, как недалекая охранница. Вот готова поспорить, что КПД использования заложенного природой у нее гораздо выше докторишкиного. Вот и получается, что она достойна гораздо большего уважения, а вместо этого получает болезненные оскорбления от немолодого сморчка.

Освободившейся рукой я удержала рукав конвоирши, и когда она удивленно подняла свои глаза, улыбнувшись, подмигнула. В ответ небольшой смущенный кивок и расцветающая в ее душе благодарность.

Раздеваюсь. И ужасаюсь. Все тело расцвечено пятнами синяков. Некоторые с кровоподтеками. Видно месили меня вчера не по-детски. А это я еще лица своего не видела. Но надо сосредотачиваться на положительном. Вот зубы все на своих местах. Нос сохранил свою форму. И вообще без переломов обошлось. Ведь это многого стоит. А синяки… заживут. Так что лучше думать о вещах более насущных. Например, висящее на шее колечко никому не хочется показывать…

Немного извернувшись, ухитряюсь незаметно снять веревочку с украшением вместе с маечкой. Когда из одежды на мне остаются только ботиночки, решительно делаю пару шагов, к доктору… Богини своей наготы не стыдятся, а дикарки ее не осознают. А я можно сказать и то и другое, поэтому стою горделиво, стараясь не дрожать от холода.

А доктор спокойно доедает бутербродик, даря заоконному пейзажу гораздо больше внимания, чем покрывающейся гусиной кожей мне.

Но вот перекус закончен. Поднявшись со стула, хозяин кабинета неспешно разгладил усы, после чего, мазнув по мне невидящим взглядом, прошел к «притаившейся» в дальнем углу раковине. Не торопясь, вымыв руки, он внимательно разглядел себя в зеркале. Пара минут ушла на ликвидацию пятнышка на носу и избавление бороды от крошек. Следующий пункт программы – размеренное шествие к шкафу стоящему в противоположном конце комнаты. Еще одна неторопливая минута на извлечение из недр мебели пустого бланка. Обратное путешествие к столу тоже не отличается стремительностью.

Прежде чем сесть на стул хозяин кабинета неторопливо оглядывает меня сверху донизу. Словно данные считывает. Рост, вес…

Хм… рост… Говорят, человек растет аж до двадцати пяти лет, но не думаю, что мне удалось сильно вытянуться от своих ста шестидесяти шести, намерянных на первом курсе. Во всяком случае, на одежде это никоим образом не отразилось. Вес же, в отличие от роста, величина менее постоянная, и по мнению бабушки, для большей показательности должен выражаться не в килограммах, а в загадочных единицах восприятия. Например, мой вес, по ее словам, как раз такой, чтоб на руках носить. Правда, после вынужденной прогулки по лесам и долам моему потенциальному носильщику должно стать на много легче. Может он даже и одной левой обойдется.

Что дальше? Волосы? Прямые, чуть ниже плеч, странноватого оттенка, унаследованного от папаши. У нас есть его трехколерное студенческое фото: темные волосы, рыжая борода и светлые усики. В моей шевелюре присутствуют все три цвета, правда, в разной пропорции, создавая своеобразный золотистый оттенок русого цвета, выгодно выделяющий меня в толпе искусно покрашенных красавиц. А вот слегка вытянутое лицо, даже при наличии больших серых глаз, выглядит несколько бледновато… пока в руки не попадет косметичка. Пара неярких штрихов способны высветить мои правильные аристократические черты. Правда, сейчас они оттенены великолепными фонарями, но искренне надеюсь, что скоро синева сойдет. Кстати, «аристократическим» их называла бабушка и, ей как профессиональному гримеру, я склонна доверять. Кто знает, может и в правду в жилах далекого предка, оставившего мне в наследство фамилию и национальность, бурлила весьма голубая кровь.

Тем временем обладатель голубого френча с критично-обреченным выражением лица пробегает глазами по строчкам пустого бланка, после чего поднимает голову и смотрит на меня в ожидании ответа на незаданный вопрос…

«Ну, конечно! – озаряет меня понимание, – с чего же еще начинаются все документы!» Горделиво вскидываю голову и громко, с подчеркнутой четкостью произношу:

– Елена Альбертовна Ланцкен.

Доктор, медленно повторяя, записывает и, закончив, снова смотрит на меня в ожидании.

– Червоточинка, – неожиданно для себя самой озвучиваю свое школьное прозвище.

Оно тоже уходит записью в бланк. Парочку граф доктор заполняет самостоятельно, после чего вновь поднимает глаза с немым вопросом.

Интересно, что сейчас? Может местная «шестая графа»? И кто я тут? На родине всегда была немчура, по жизни считала себя русской. Но здесь эти понятия как-то подутерялись. Нужно что-то новое. Может, Евразийка? Или Землянка?

– Богиня, – решительно озвучиваю свой выбор.

Контора пишет… Надеюсь, последние не попало в графу «Диагноз»…

Ручка отложена в сторону. Повелительный жест расстаться с ботиночками. Затем доктор встает и, направляясь в район женского кресла, взмахом руки зовет за собой. Начинается осмотр. Меня обмеривают, взвешивают, заглядывают даже под ногти на ногах. Все в полном молчании. Только скрип карандаша, фиксирующего измерения. Наше же общение на уровне жестов. Сесть-встать-лечь-согнуться. Тонкие сильные пальцы прощупывают и простукивают мое тело корректно, аккуратно и очень формально. Эдакая смесь наплевательства и педантизма. Вот только нос товарищ врач морщит весьма неформально. Ну да, грязная я. Самой противно, но… кто б мне дал время привести себя в порядок? Вчера сил не было, а сегодня прямо из постели к вам привели, хорошо хоть рот дали сполоснуть.

Наконец доктор, бросив короткую фразу, отходит к раковине, принимается тщательно мыть руки. Дотронувшись до моего плеча, охранница показывает на одежду. Понятно, мне разрешили одеться. Слава богу, а то у меня уже зуб на зуб не попадает.

Однако стоило только накинуть в майку, как дверь со свистом распахнулась, давая дорогу влетающему в кабинет юнцу в серой униформе. Влетает и моментально застывает, уткнувшись взглядом в мои обнаженные места. На пути его взгляда вырастает фигура моей охранницы, пахнущей женской солидарностью.

А я… Тупо повторяю, что богини наготы не стыдятся, и прыгаю на одной ножке, стараясь второй попасть в несчастные трусы.

Тем временем три аборигена пускаются в активные журчания. При этом со стороны доктора несется эмоциональная вонь возмущения, от которой потихоньку начинает гудеть голова.

Кончается все тем, что хозяин кабинета, сунув конвоирше в руки только что заполненные бумаги, выставляет нас из своей вотчины. Хорошо хоть я платье успела надеть, а то бы этот голубо-френчевый вполне мог и нагишом выпихнуть в свет.

Меня снова ведут по коридорам – переходам, но на этот раз не затягивая руки в петлю, а просто придерживая за рукав. Сзади топает юнец, отравляя чуйку полетом воображения на мощном либидном двигателе. Очень хочется обернуться и влепить ему пощечину… А лучше в глаз, чтоб уже перестал оглаживать мою фигуру своим взглядом. Его внимание скапливается какой-то тяжестью в голове… или это мой недосып дает о себе знать…

Мы зашли в более многолюдные места. Еще одна дверь впускает нас в комнату заполненную толпой в форме. Пристроив меня на стул в уголочке у шкафа, конвоирша заозиралась, пытаясь выяснять, что делать дальше. Юнец, потоптавшись немного рядом, куда-то незаметно растворился. Сгинул в людском потоке. От моей спутницы пахло растерянностью. Ее окликнули. Полыхнув радостью, охранница сунула мне в руки заполненные доктором бумаги, а сама устремилась на зов. У меня появилась прекрасная возможность рассмотреть в подробностях образец местной письменности. Только желание подкачало. Мне холодно, голова гудит и очень хочется спать. Так что беглый взгляд, подтверждающий замеченное ранее отсутствие греко-латинских буквенных форм, закрыть глаза…

Нет, не судьба, опять треплют, опять идти. Седоусый сопровождающий по странному коридору заводит меня в крохотный низкопотолочный чуланчик и усаживает на скамью, прибитую к стене напротив двери. Это что келья? Карцер? Почему такой низкий потолок? Может это просто кладовка, в которой по какому-то нелепому недоразумению оставили только одну полку на уровне лавки. И свет только из узких застекленных щелей под потолком. То есть в сантиметрах десяти надо мной…

Конвоира веселит мой страх. В его эмоциях чистое веселье над неразумной дурехой, без примесей каких-либо психоперегибов. Что успокаивает… слегка. Поэтому безропотно позволяю себя запереть… Хлопает дверь. Скрипят засовы.

Прожурчав из-за двери что-то успокаивающе напутственное, седоусый уходит.

Пульс тактовой частотой стучит в висках… набирая обороты… Пытаюсь убедить себя, что клаустрофобия слишком скучное занятие. Получается не очень… но в тот момент, когда аргументы кончаются, комнатка вздрагивает, дергается… Я лечу с лавки на пол…

Так это что, повозка?

Глава XXXVI

Поездка была изматывающей. В прямом смысле этого слова. То есть мотало и болтало по внутренностям чертовой коробки нещадно. Я руками ногами упиралась в стены, но как мертвому припарки: каждая новая встряска легко швыряла меня в совершенно неожиданном направлении. Мне доводилось ездить в лихих маршрутках, где народ в крепких словцах доносил до водителя мысль, мол, не дрова везешь. Но нынешнее путешествие, проходившее при несравненно меньших скоростях, превзошло весь предыдущий опыт. Я была подобна горошине в погремушке. Летай себе от стены к стене. Полная свобода. Не то, что в благословенных маршрутках, где пассажиры и сидения сильно ограничивают возможности неконтролируемых движений. Поэтому всю поездку я крепко накрепко сжимала зубы, боялась воплотить в жизнь слышанные ужастики про случайно откушенные во время тряски языки. Раньше такие россказни мне казались глупыми выдумками. Через несколько минут путешествия в этом гробу на колесах я не сомневалась в их правдивости.

После серии жутких кувырков мне удалось найти более-менее безопасный способ путешествия: сидя на полу, вцепившись руками в лавку и уперев ноги в стену. Та еще картинка, если посмотреть со стороны.

И посмотрели…

Дверь моей «погремушки» распахнулась, и неведомый людь, подавившись воздухом, окаменел в полнейшем обалдении. Скинув подол платья с головы, я взглянула на пузатый силуэт в створе двери и рванулась к выходу… То есть повалилась в сторону выхода, поскольку задеревеневшие мышцы далеко не сразу отреагировали на команды мозга. Пришлось сбавить темп, и сначала, пару раз невольно охнув, медленно подняться на ноги, затем, отодвинув открывателя «кельи», выйти… выпасть на свободу. Потом, повторно отодвинув швейцара, залезть обратно за «спрятанной» под сидением докторской бумажкой – моим единственным документом – и только после этого, отпихнув постоянно мешающую пузатую заразу, окончательно выйти из гроба на колесах в новый мир… со злобным раздражением в душе.

Миру мой настрой был безразличен. Он кипел и бурлил своей жизнью, в которой маленькая армия мужчин и женщин в униформах благоустраивала в спешном порядке площадь перед помпезным четырехэтажным особняком. Чинили, чистили, красили, мыли. Естественно, с шумом, гамом, что отзывалось гулким эхом в моей бедной голове.

Я оглянулась на свою колесницу. Сероватый грязный ящик на колесах, в который были впряжены два конька-горбунка полосатой масти… Убила бы тварей! Впрочем, начать прибивку, пожалуй, стоило с высокого сухощавого мужичка почесывавшего «скакунов» за ушами-лопухами. Очень захотелось, схватив его за грудки, вытрясти все мозги из садиста!

Сделав шаг в направлении кучера, я в очередной раз наткнулась на пузатика, который на этот раз не захотел удовольствоваться ролью отодвигаемого в сторону статиста. Схватив меня за руку, он пробулькал гневно-обиженную речь, из которой мне удалось ухватить только два слова: «есть» и «вода». Привлекательность справедливого возмездия несколько поблекла, однако полностью не рассеялась. Разум голосовал за успокоиться. Решив к нему прислушаться, я глубоко вздохнула и, стараясь «заземлить» свой боевой настрой, постаралась сфокусироваться на каких-нибудь деталях. Например, на факте, что кругом весь народ в униформе, а стоящий передо мной пожилой мужчина в «гражданском». Кроме того, на лацканах его куртки… или все же пиджака, красивая, не бросающаяся в глаза вышивка, выполненная в темных тонах основной ткани. Богатство заметное только тем, у кого есть время его заметить. Естественно, после одежды более внимательного разглядывания удостоился и ее хозяин. Короткие, тронутые сединой, волосы аккуратно, волосок к волоску, уложены в простую прическу. Массивные черты лица, как олицетворение строгости и достоинства. Последнее, пожалуй, в избыточных количествах, что подтверждалось чуйкой. Собственно на этом разглядывание закончилось, поскольку настойчивый «нестатист», развернувшись, потащил меня за собой сквозь ремонтно-помывочные работы.

Переход от разговора к движению застал меня врасплох, заставив направить усилия не на оказание сопротивления, а на борьбу с гравитацией. Раздраженное возмущение немедленно захотело взять тело под контроль, но рациональность не сдала своих позиций, напомнив о еде. Запах уверенной власти от пузана тоже высказался за охлаждение эмоций. Вспылить еще успеется, пока же стоит присмотреться к происходящему.

Мой взгляд выхватил четверку работяг с лопатами, внимающую пятому, чья униформа отличалась цветом воротника и обшлагов рукавов. Невольно подумалось о высокоорганизованном обществе с цветовой дифференциацией штанов. Я огляделась и тут же нашла подтверждение, заметив двух девушек, моющих окно под присмотром начальницы, чей жилет украшали кантики более яркого оттенка.

Невысказанное раздражение противным привкусом осело на языке. Аж сплюнуть захотелось.

Тем временем «буксир» подтащил меня к центральным дверям здания, которые выглядели тускловато функционально. В памяти всплыло нудно пространное объяснение моего строительного босса о подборе материалов для парадных и черных входов. Преподносилась информация, как откровение свыше, хотя, наверное, и ребенку очевидно, что выбор исходит из поставленных задач. Если нужно произвести благоприятное впечатление на входящего, тогда «останавливаешь взгляд» на «покрасивши». Если же у тебя задача максимально облегчить доставку разновсяких предметов, то берешь материалы устойчивые к случайным повреждениям. Тут уж красота вторична, поэтому устраивается такой вход вне видимости с парадного. Таким образом, площадь перед домом, превращается в «задний дворик». Подворье, так сказать.

Осталось понять, меня ведут через эти двери, потому что не хотят производить благоприятное впечатление или опасаются случайных повреждений? Хочется верить, что последнее, поскольку оно в какой-то степени льстило моему самомнению. Но все равно злило.