Автограф

Операция завершилась удачно. Ловко орудуя молотком и стамеской, Сверчок не задел ни одной из артерий. Для Женечки операция прошла как в тумане. Она максимально сконцентрировалась на указаниях хирурга и, кажется, ни разу не ошиблась в инструментах, которые подавала врачу. Три санитара держали пациента, сестра милосердия оказалась опытной и без команд хорошо знала, что делать.

Когда Родиона вернули в палату, Сверчок, смывая кровь со своих рук, неожиданно, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал:

– Хирург – тот же мясник. Чем я сейчас орудовал? Молотком. Не женское это дело – кромсать тела. Однако спасибо. Вы – молодец, Евгения Михайловна, но не советую продолжать идти этой стезёй, тяжёлая это ноша… это я вам по‑доброму советую, – проговорил Сверчок перед тем, как удалиться. Женечка глянула в таз, куда только что окунула руки, и увидела, что вода стала розовой от крови. Какой‑то спазм сжал её горло, воздуха не хватало. Она накинула платок и выбежала на крыльцо. Холодная зимняя красота не взбодрила её. Единственное, что она чувствовала, так это бесконечную усталость, пустоту и одиночество. Отдышавшись, девушка вернулась обратно.

Скоро Женечка поняла, что сна нет ни в одном глазу, и решила проверить состояние Родьки, как она окрестила его мысленно. Он лежал уже не в «кладовке», а в большой комнате. Свет в палате был приглушён, две дежурные сестры милосердия вскакивали с табуретов при каждом стоне раненых и просьбе дать воды. Отыскав взглядом Родиона, Женечка второй раз за сегодняшний вечер, рискуя своей единственной юбкой, пробралась по узким проходам между кроватями к пациенту. На сутки после операции больному полагалась персональная сиделка. Женечка шёпотом расспросила её о состоянии юноши и выяснила, что в сознание он ещё не приходил. Сославшись на бессонницу, она предложила сиделке подменить её. Та с радостью согласилась: не каждый день ей удавалось дойти до своей постели. Женечка присела на стул и стала ждать, когда раненый очнётся. Перед глазами прошла давешняя операция. Она запомнила её во всех подробностях и теперь как бы пересматривала, проверяя, не упустила ли чего. Покончив с этим, Женечка стала вспоминать учебник по полевой хирургии, мысленно сопоставляя текст с тем, как оперировал Сверчок. Она почувствовала, что раньше недооценивала хирурга. Его движения были спокойны, точны, а зашивал он просто виртуозно. «Вот бы хотя б ещё разок ассистировать ему. Неважно, что он там говорит, но своё дело делает хорошо», – подумала Женечка. Из задумчивости её вывел то тихое, то вскриком отчаянное бормотания Родиона: «Мамаша, вы только простите, простите, я не мог, так все сложно, что не распутать. Не знаю, ничего не знаю. Только не серчайте». Подав ему воды, она снова вернулась на место, но продолжить свои размышления ей не удалось. Родион громко застонал и пришел в сознание. Боль скрутила его худенькое мальчишеское тело в узел, потом он резко выгнулся и завыл. Получив свою долю морфия, он, казалось, затих, но вдруг спросил: «Можно я вас за руку подержу?». Женечка уже было собралась призвать его к порядку, но широко открытые глаза смотрели на неё с такой щенячьей мольбой, что девушка просто молча протянула Родиону руку. Так он и провалился в полусон‑полузабытьё, держа её руку в своей. «Ох‑хо, какой же этот мститель, на самом деле, дитя», – в который раз за сегодняшний вечер подумала Женечка и вновь вернулась мыслями к операции. Когда наутро пришла её смена, у Родиона жар уже спал.

Сдав дежурство, Женечка добралась до своей комнатёнки, и только было прилегла прямо на одеяло, чтобы не тратить время на раздевание, как в дверь постучали. Открыв, девушка увидела перед собой вчерашнюю сиделку Родиона. По виду до войны она вполне могла быть учительницей или библиотекарем. «Может быть, мне так кажется из‑за её очков?» – подумала Женечка и спросила:

– Чем обязана?

– Я вам так благодарна за вчерашнюю подмену, а то у меня ноги болели – мочи не было. Третью ночь подряд на дежурстве… Мне хотелось бы отблагодарить вас маленьким подарком. Мой муж работает в здешнем финансовом управлении. Им вчера билеты раздавали на концерт, билет один, а мы всегда всюду только вдвоём ходим, и решили подарить его вам в знак признательности. – Женечка с удивлением вертела в руках конвертик из серенькой бумаги, в котором прощупывалась картонка билета. Не дожидаясь благодарности, женщина повернулась и заспешила прочь. Женечка открыла конверт. – Этого не может быть, – девушка, не веря своим слезящимся от бессонницы глазам, перечитала ещё раз: «…в Доме офицерского собрания состоится единственный в нашем городе концерт прославленного композитора и виртуоза – пианиста А. В. Раковского». Раковский – любимый композитор её мужа… Они ходили на его выступления. Женечка тогда не столько слушала, сколько смотрела на Митю. Она не могла оторвать взгляд от его лица – одухотворённого, восторженного и распахнутого навстречу волшебству, льющемуся со сцены. По возвращении домой с концерта Женечка и Борис Львович в течение не менее получаса слушали Митины восторженные впечатления. Женечка не обладала тонким музыкальным слухом и не разбиралась так хорошо в музыке, как её супруг, но всегда была готова разделить с ним его радость. В минуты душевного подъёма Митя любил наигрывать зажигательные мелодии из «Итальянских напевов» Раковского. Пару раз им даже посчастливилось встретить музыканта на праздничных обедах у Бориса Львовича. Выяснилось, что доктор несколько лет назад вылечил у будущей знаменитости травму руки, тот проникся к своему спасителю горячей признательностью и каждый раз, возвращаясь в родные места с гастролей, навещал его. И вот теперь, в этом промёрзшем до костей городке, где люди ёжились не только от холода, но и от страха перед будущим, где электричество еле работало, куда не доходили письма и откуда не ходили домой поезда, будет выступать человек, известный не только в России, но и в Европе – не пойми откуда возникшая тоненькая серебряная ниточка, связанная с самым дорогим, что у Женечки было в прошлом. Невероятно.

Концерт

Женечке удалось на полчаса задремать без сновидений. Разбудил её настойчивый стук в дверь, сопровождаемый громким голосом старшей медсестры:

– Евгения Михайловна, вы здесь? Евгения Михайловна, откройте! Новых раненых привезли, не справляемся. Павел Петрович просил всех собрать!

– Да‑да, я сейчас! – ответила Женечка, вскакивая с кровати. Плеснула в лицо холодной воды из кувшина и, не вытираясь, поспешила в вестибюль корпуса. С грузовика понесли первые носилки с тяжелоранеными. Женечка вместе с другими сёстрами занялась приёмом пострадавших. В отличие от предыдущих дней среди них было много раненых, тогда как обычно больше бывало заболевших гриппом и обмороженных. «Видимо, бой был где‑то недалеко», – подумала Женечка, – слишком много тяжёлых. В таких случаях, как правило, далеко не везут».

Наконец, к вечеру удалось всех помыть, обустроить, накормить. Усталые нянечки, санитары и сёстры милосердия уступили место дежурным сёстрам и потихоньку стали расходиться: кто‑то домой, кто‑то на съёмные квартиры, несколько человек остались ночевать в госпитале. Женечка посмотрела на часы. До концерта ещё больше часа, успеет. Девушка умылась, расчесала волосы. Проблем с выбором туалета у неё на этот раз не было. На холод у Женечки имелось только одно шерстяное тёмно‑синее платье с кружевным воротником кремового цвета. Однако, надев его, девушка своему отражению в зеркале не обрадовалась: сшитое два года назад точно по фигуре, нынче оно висело на ней, как мешок. Последние месяцы Женечка ходила в коричневом платье, в белом фартуке и косынке: получалось что‑то похожее на форму сестёр милосердия, только без красного креста на нагрудной части фартука. Впрочем, какое теперь значение имел её вид? Женечке давно уже казалось, что её не существует. Если она вдруг исчезнет, никто этого не заметит, ну разве только Павел Петрович задумается на минуту, а, потом, решив, что она уехала домой, забудет о её существовании. В этом городке, куда забросила её случайность, а может быть, судьба, у Женечки не было ни подруг, ни родных, ни даже знакомых. Всё, что она знала в нём – это госпиталь, страдающие раненые и лечебный персонал – бесконечно усталые, измученные люди, просто каждый день делавшие свою работу столько времени, сколько было необходимо. Прежде Женечка не задумывалась о своём одиночестве, живя как все, подчиняясь внутреннему распорядку.

Она подхватила со стула пуховый платок, накинула на плечи жиденькое пальтецо – действительно тёплых вещей из дома они с Митей не взяли в уверенности, что уезжают ненадолго. Вышла в больничный коридор. Одинокая лампа под потолком еле тлела. Уже было направившись к выходу, Женечка внезапно вспомнила про Родиона и решила зайти справиться о его состоянии. Стараясь не помешать никому из стонущих, хрипящих или мирно спящих раненых, она прошла к кровати, в которой полусидел Родион. Завидев её, мальчик встрепенулся и заулыбался, хотя Женечка увидела по его глазам, что боль от раны еще не утихла. «А он молодец», – с уважением подумала Женечка.

– Я уже думал, вы про меня забыли, вон как много раненых теперь. С утра вас ждал. Всё поблагодарить хотел.

– За что? – удивилась Женечка.

– За поддержку. Ваши слова так помогли мне, дали надежду на прощение матушкино и Божье. Я вот всё время думаю: неужели Господь хотел, чтобы я стерпел осквернение святынь Его? Надругательство над памятью отца, над всеми нашими людьми православными? Неужели я, следуя заповедям Его, должен был в смирении «подставить другую щёку»? – быстро, скороговоркой проговорил юноша и доверчиво‑вопросительно посмотрел Женечке в глаза.

– Не знаю. Месть всегда порождает месть, – задумчиво произнесла Женечка, – и как это остановить тогда? У каждого своя правда. Может быть, надо как‑то иначе, но на вашем месте я бы тоже стала защищать своего отца и то, во что верю.

– Вот‑вот, я тоже так думаю. Вы такая необыкновенная! Никогда никого красивее не видел! – без всякого перехода восторженно воскликнул Родька.

Женечку несколько смутили его порывистость и повышенная эмоциональность, возможно, вызванные небольшой, к счастью, температурой. Поэтому она уже суше сказала:

– Лучше вам сейчас ни о чём не думать. Вам волноваться вредно.

– Вы уже уходите? – расстроено произнёс Родька.

«Того и гляди сейчас расплачется» – подумала про себя Женечка, а вслух сказала не терпящим возражения голосом:

– Мне надо идти. Постарайтесь заснуть. Потом договорим.

– А куда вы уходите? – вопреки всем правилам приличия спросил Родион.

– Ваш вопрос неуместен. Вы этого не понимаете? – строго спросила Женечка.

– Евгения Михайловна, извините, то есть прошу покорно извинить меня, – сконфузился юноша и замолчал.

– Я иду сегодня на концерт, – про себя улыбнувшись, ответила Женечка.

– Ничего себе! На концерт! А я никогда не был на концертах. Вы расскажете потом, как там? – тотчас воспрянув духом, воскликнул Родька.

– Посмотрим. Если будет время, завтра в обед зайду, – Женечка встала и вышла не оборачиваясь. Она знала, что Родька смотрит ей в спину, как щенок, который не может ослушаться приказа «сидеть», но чья душа рвётся пойти за хозяином.

Погода на улице встретила Женечку негостеприимно: раздражённо бросила в лицо колючий снег и со злостью пихнула в грудь порывом холодного ветра. Скользя по льду и увязая в только что наметённых сугробах, Женечка медленно пробиралась по тёмным безлюдным улицам туда, где на центральной площади находился жёлто‑белый двухэтажный Дом офицерского собрания. Как‑то летом они с Митей, гуляя, обратили внимание на странное здание – видимо, его неоднократно перестраивали и надстраивали, в результате чего дом окончательно утратил свои первоначальные пропорции, и теперь уже трудно было оценить замысел архитектора. Фронтон украшали барельефы в стиле классицизма, в этом же стиле выполнены были и колонны, но, вероятно, один из его владельцев захотел придать оригинальность постройке и приказал в небольших нишах по углам здания поместить средневековую символику: геральдические щиты, шлемы и мечи. Среди жителей строение получило обиходное название «Рыцарский дом». Незадолго до войны городские власти приобрели этот дом в собственность и предложили офицерскому собранию занять первый этаж для проведения различных патриотических мероприятий. Второй этаж заняла военная канцелярия. Учитывая, что в городке никаких других примечательностей не водилось, этот особняк стал его визитной карточкой и неизменно присутствовал на фотографиях и открытках, которые отдыхающие так любят рассылать всем знакомым и даже малознакомым людям. Женечке казалось, что «Рыцарский дом» находится недалеко от бывшего санатория. Она не подумала, что в такую непогоду ей потребуется больше времени и усилий, чем ранней осенью, когда они с Митей часто предпринимали прогулки по городу. Необычно холодная и снежная зима изменила южный город. Тёмные одноэтажные деревянные постройки, без огней в окнах, казались насторожённо замёрзшими в ожидании чего‑то, серые сугробы стояли, как горные цепи, высотой вровень с заборами. Низкое иссиня‑чёрное небо в облаках брюхом лежало на крышах домов. Пустынные улицы, тишину которых даже редкие прохожие не могли нарушить, проскальзывая, словно тени, и растворяясь в темноте. Женечка ускорила шаг, зябко кутаясь в потёртый воротник пальто. Вдруг, перекрывая завывания вьюги, послышался взрыв, за ним ещё один. Женечка, никогда прежде не слышавшая стрельбы, вздрогнула и замерла. На несколько мгновений раскатистое эхо создало иллюзию, что стреляли где‑то рядом. Прошло несколько секунд, и всё стихло. «Наверное, что‑то взорвалось на складах» – стараясь не поддаться панике, подумала девушка. Возвращаться ей не хотелось – большая часть пути уже была проделана. Выждав ещё немного, Женечка почувствовала, что окоченевает, ресницы и те покрылись инеем. Стоять на месте нельзя, надо идти вперёд. «Осталось совсем немного. Вот дойду до перекрёстка, за церковью поверну направо, а там рукой подать до «Рыцарского дома» – успокаивала себя Женечка. Для того, чтобы изгнать из головы тревожные мысли, она принялась считать свои шаги. Так, наконец, добралась она до городской площади, где и увидела искомое здание. Площадь тускло, но освещалась. Здесь присутствовала хотя бы какая‑то жизнь. Перед входом в дом стояли две машины, что означало, что военное начальство пожаловало – с начала Войны лошади и автомобили были реквизированы для нужд фронта. У дверей толпились несколько человек, желавших купить билеты. Женечка вошла внутрь и, словно Алиса через дырку в норе, попала в другой мир.

В фойе было тепло и светло, официанты разливали по бокалам шампанское, прогуливалась разношёрстная публика, среди которой выделялись офицеры в военных мундирах, дамы в вечерних туалетах, сшитых по ещё довоенной моде, и господа во фраках с орхидеями или хризантемами в петлицах. Некоторая карикатурность этих персонажей усиливала и без того охватившее Женечку чувство нереальности происходящего. Последние месяцы изо дня в день её окружали лишь больные и раненые, страдание и смерть, холод и бессонница, страх и отчаяние. Оказалось, совсем рядом существуют люди, которые не подозревают, что их самих, и мира, в котором они родились и выросли, уже нет. Они продолжают жить, как жили: смеются, флиртуют, делятся новостями, оценивающе рассматривают друг друга. Женечка явственно ощутила бездонную пропасть между прошлым, которое вот‑вот исчезнет, и наступающим уже ему на пятки настоящим. Ей в это прошлое дороги заказаны. Только теперь пришло осознание необратимости перемен. Фатальное одиночество, подобно стреле навылет, пронзило острой болью её сердце. «Ничего и никого не осталось. Меня больше нет. Я нигде», – второй раз за день подумала Женечка. Это чувство было непривычным для девушки, о которой всегда кто‑то заботился, любил, переживал вместе с ней и хорошее, и плохое. «Если я погибну, заражусь тифом или сама… никто из родных никогда не узнает обо мне. А может быть, так даже лучше будет. Жить страшнее, чем умереть», – неожиданно для самой себя сделала вывод Женечка и тут же с удивлением, смешанным с некоторой долей удовлетворения, поняла, что совсем не боится смерти, но не от храбрости, а от охватившего её безразличия. Размышления девушки прервал звонок колокольчика в руке капельдинера, и публика хлынула в распахнувшиеся двери зала.

Женечка нашла своё место в последнем ряду бельэтажа. Видно было хорошо. Вскоре в зале погас свет, и упавший на сцену луч софита высветил чёрный рояль и табуреточку перед ним. Женечку охватило давно забытое предвкушение волшебства, смешанное с нетерпением. В кулисе метнулась тень, и вслед за ней на сцену вышел Раковский. Женечка мгновенно узнала его, он мало изменился: среднего роста, с гордо откинутой немного назад головой, с выразительным, красивой лепки, лицом. Артист был одет в безукоризненно сидящий на его фигуре фрак, в вырезе которого виднелась белоснежная манишка. Лёгкий поклон публике в ответ на аплодисменты, и Артист, не тратя время попусту, сел за рояль. Даже внешне его игра выглядела удивительно: небольшие на вид руки, казалось, вовсе не прикасаются к клавишам, а грациозно выделывают какие‑то па, паря над клавиатурой. Играл он легко, никакого физического напряжения в нём не чувствовалось. В следующее мгновение все размышления смыло волной эмоций, охвативших Женечку. Мощный вихрь звуков обрушился на неё, захватил и унес с собой, чувства слились с музыкой. Не осталось никакой отдельной «её», только единение и растворение в божественных звуках. Впервые в жизни Женечки музыка заговорила с ней. Восторг, счастье, полёт, свобода, печаль, неотвратимость разлуки и неизбежность встречи – всё, о чём рассказывала музыка, было понятно и находило отклик в душе. Зазвучала знакомая мелодия на мотив народной русской песни, напомнившая Женечке то, чем когда‑то питалась её душа. Ей привиделся парк над рекой, заросли сирени всех оттенков: от белого до терпко‑малинового. Закат, стрёкот кузнечиков, вдалеке слышится пение под аккомпанемент гармошки, лёгкое касание тёплой руки… Женечка ощущала себя игрушкой в руках стихии звуков, но одновременно в неё проникало нечто невероятное по силе и красоте, что‑то, что пробуждало в ней ощущение могущества, наполняя сердце девушки жизненными потоками, и только где‑то на периферии сознания тихо, уходя в задумчивое пиано, звучала тоска от невозможностью вобрать и унести с собой в безграничной целостности этот дар небес. Новая мощная волна рокочущих звуков накрыла Женечку и заставила её инстинктивно схватиться за края кресла от страха, что под таким напором ей не усидеть. Внезапно мелодия оборвалась – закончилась первая часть сочинения. Секунду или две стояла мёртвая тишина. Музыкант слегка откинул голову назад и, не глядя на клавиатуру, прикоснулся к клавишам. Женечка вздрогнула, ей послышался тихий стон; вслед за тем рояль застонал уже громче. Казалось, инструмент ожил сам по себе, и пианист не имеет к этому никакого отношения. Протяжная скорбная мелодия рассказывала Женечке о том, что творится вокруг, что невидимая душа, говорящая с ней при помощи звуков, страдает и мучается так же, как и душа Женечки. «Твоя боль и моя боль, твоё горе и моё горе», – девушке казалось, что она явственно расслышала эти слова, – «вокруг страдания, смерть, ненависть, ничего не осталось. Оплакиваю с тобой каждого невинно пострадавшего. Слышишь, как мне страшно? Слышишь в моём звучании вой всех матерей, потерявших своих детей, слышишь, как с ним сливаются предсмертные стоны? Это разрывает сердце, я знаю». Неожиданно Женечка поняла, что давно уже плачет. Слёзы непроизвольно сочились из глаз, стекали по щекам и каплями висели на подбородке. Она давно не плакала – не могла; даже когда узнала о смерти Бориса Львовича; даже тогда, когда прочитала письмо Вари; даже тогда, когда смотрела на безжизненное лицо Мити, там, в Той палате. Музыка стихла. Безграничная минута скорби ещё не закончилась, а её уже перебила третья часть произведения. Полилась мелодия необыкновенной красоты, полная света и тихой смиренной грусти. Женечка замерла от восторга. В её душе вновь зазвучал голос Музыки: «Да, жизнь полная страданий, жестокости, алчности, кажется, что ничему другому в ней уже нет места, но наравне с этим существую Я, и, что бы ни происходило, во Мне обязательно живет светлая и чистая ЛЮБОВЬ, Она – утешение и надежда». Женечке показалось, что кто‑то бережный, с тёплыми и добрыми руками, вернул на место её, утерянное было, сердце.

Аплодисменты, крики «браво!» зазвучали со всех сторон. Раковский улыбался и кланялся, прижимая руки к груди. Женечка сидела потрясённая, заплаканная и совершенно счастливая.

Между тем, Артист покинул сцену, и публика, возбуждённо делясь впечатлениями от услышанного и пережитого, потоком хлынула к выходу. Подождав несколько минут, Женечка неохотно (хотелось подольше сохранить в себе отзвуки концерта, прожить ещё немного в этом ощущении счастья, запомнить его вкус) поднялась с кресла и вышла в фойе. Там она увидела Раковского, принимающего восторги и подарки от самых преданных своих поклонников. Женечка замешкалась, не решаясь подойти поближе. Музыкант несколько раз посмотрел в её сторону: видимо, силился вспомнить, где прежде он уже встречал это лицо. Последний раз поклонившись публике, под аплодисменты Раковский направился к двери, ведущей в служебные помещения. Он было прошёл уже мимо Женечки, но вдруг обернулся и стал внимательно разглядывать её. В ответ Женечка сделала несколько шагов навстречу.

– Простите, мы ведь встречались раньше? – спросил музыкант.

– Да. Давно. В доме Бориса Львовича Бортко. Я – Евгения, жена его племянника Дмитрия, – ответила Женечка.

– Боже мой, конечно, конечно. Какими судьбами вы здесь? – изумлённо продолжил Раковский.

– Это долгая история. Мы приехали сюда потому, что Дмитрию нужно было пройти курс реабилитации после фронта, – сказала Женечка, испытывая облегчение от того, что маэстро её узнал.

– Что же мы тут стоим? Пожалуйте в гримёрную, и вы всё мне расскажете, – спохватился маэстро и распахнул перед девушкой дверь. Пройдя по узкому небольшому коридорчику, они оказались в комнате, приспособленной под грим‑уборную. Женечка осмотрелась. Помещение было завалено всяким хламом, на небольшом столике стояла бутыль тёмного стекла и блюдо с экзотическими фруктами: ананасом, персиками, апельсинами и виноградом. Девушка не могла поверить своим глазам. Откуда здесь такая роскошь?

– Местный купец, кажется, фамилия его Шкерц, оказался большим почитателем моего таланта. Вот, прислал из собственной оранжереи. Угощайтесь, прошу, – заметив изумление девушки, пояснил Раковский и отодвинул стул, приглашая сесть, – позвольте вас угостить этим божественным напитком.

– Благодарю, но я не пью, – сказала Женечка.

– Тогда прошу, попробуйте фрукты, они свежие, по крайней мере, на вид, – предложил Раковский и продолжил, – ну, расскажите, как Борис Львович? Он здесь, с вами?

– Нет. Он остался дома, и его убили, – сглатывая слёзы, замотала головой Женечка.

– Как?! Вы точно знаете? – любезная улыбка сползла с лица Раковского. Он отвернулся к окну.

– Я не знаю, ничего не знаю. Знакомые передали, – всхлипнула девушка. За всю свою жизнь она, наверное, столько не плакала, как в этот вечер. Раковский подошел к ней, не найдя слов утешения, погладил её по голове.

– Всё, всё, не надо плакать. Борис Львович, друг мой дорогой, Царство тебе небесное, ушел достойно, как и жил, а это удаётся далеко не каждому, – задумчиво произнес маэстро. Заметив, как зябко поёжилась Женечка несмотря на то, что в помещении было довольно‑таки тепло, Раковский, уже не спрашивая, разлил алкоголь по рюмкам.

– Давайте помянем талантливого врача и доброго человека. Пусть земля ему будет пухом, – тихо сказал он и выпил залпом. Второй раз Женечка отказываться не стала и чуть пригубила терпкого, обжигающего напитка. На глазах выступили слёзы, в горле защипало, но буквально через секунду по всему телу разлилось приятное тепло; тогда девушка решительным движением вновь поднесла рюмку к губам и выпила до дна.

– А вы, что вы тут делаете? Где Дмитрий? Уже на фронте? У вас есть тут кто‑нибудь, кто мог бы о вас позаботиться? – продолжил Раковский после приличествующей случаю небольшой паузы.

– Мити больше нет. Он погиб во время бандитского налёта, здесь недалеко, в госпитале. Я и сейчас там работаю – это единственное место в городе, которое я знаю, и я знакома лишь с его персоналом. Мне этого достаточно, – скороговоркой проговорила Женечка. Раковский молчал. Внезапно он встал и, плеснув себе ещё бренди, осушил залпом стакан. Первой прервала молчание девушка, торопясь рассказать о своих чувствах, переполнявших её. – Я хочу выразить вам огромную благодарность за сегодняшний концерт. Вы не можете себе представить, что я пережила. Вы возродили меня. После гибели Мити я перестала что‑либо чувствовать, только кошмары и отчаяние, жила по инерции. Теперь же иначе, я плакала впервые за долгое время. Значит, я живая, смотрите! Поразительная музыка! Никогда, никогда ещё со мной не происходило ничего подобного! – горячо проговорила Женечка. Раковский удивлённо посмотрел на неё. В тот момент она выглядела молоденькой девушкой, предвкушающей вступление в манящую будущую взрослую жизнь.