Демография регионов Земли. События новейшей демографической истории

Михаил Клупт

Демография регионов Земли

Памяти моего деда, профессора географии В. С. Клупта, посвящаю эту работу

© ООО Издательство «Питер», 2007

От автора

Предлагаемая вниманию читателя книга – это одновременно и рассказ о важнейших событиях новейшей демографической истории Земли, и попытка ее теоретического осмысления. Демографическое развитие мира представлено в ней как история развития его крупных регионов, каждый из которых имеет свою, во многом уникальную, культуру, социальную и экономическую структуру, политические, семейные и другие традиции. Эти особенности каждого региона, по-моему убеждению, – важный и во многом автономный источник его демографического развития. Несколько расширив известную максиму нобелевского лауреата Д. Норта, следует еще раз подчеркнуть: «История и география имеют значение!»

Современная демографическая теория тяготеет к тому, чтобы рассматривать демографическое развитие отдельного региона лишь как отражение глобальных закономерностей. Такой подход представляется мне односторонним, поэтому обратить внимание на роль региональных источников демографических изменений и включить их в общий контур современной демографической теории я считаю принципиально важным.

Хотелось бы также подчеркнуть, что вопрос о соотношении глобального и регионального в демографическом развитии отнюдь не академический – он тесно связан с разработкой и проведением социальной и демографической политики. Ведь из представления о том, что цивилизационные особенности – второстепенный фактор, вытекают вполне определенные практические выводы: считается, что при разработке и реализации политики эти особенности можно безнаказанно игнорировать, а методы политики бездумно импортировать из других стран. Вряд ли стоит долго объяснять, к каким последствиям это нередко приводит и почему данная проблематика столь актуальна для России.

Эта книга не является демографическим исследованием в узком смысле слова: в ней широко использованы междисциплинарные научные подходы и традиции. К их числу относится прежде всего регионоведение. Крупные регионы Земли, о которых здесь идет речь, – не просто обособленные участки земной тверди. Они представляют собой целостные образования со своими цивилизационными особенностями, исторической судьбой, культурой, политическими традициями. Вне этого историко-культурного контекста невозможно понять важнейшие события новейшей демографической истории регионов Земли, да и планеты в целом, поэтому ему уделено в работе значительное внимание.

Другой междисциплинарный научный подход, лежащий в основе данной книги, – институциональный анализ. Различные ветви институционализма по-разному трактуют понятие «институт», ключевое для этого научного направления. В данной работе под институтами понимаются:

• принятые в обществе «правила игры» – формальные (законодательные акты и т. д.) и неформальные (обычаи, традиции);

• субъекты общественной жизни (государство, семья, институты здравоохранения, правопорядка и т. д.), наделенные материальными, правовыми, моральными и другими ресурсами и полномочиями для осуществления жизненно важных для общества функций, в число которых входит и контроль над соблюдением «правил игры»;

• устойчивые способы и стереотипы мышления, часто называемые также менталитетом населения.

Институциональный подход широко используется в экономической науке и социологии, однако возможности его применения в демографии, на мой взгляд, недооценены. Между тем именно институциональные различия являются одной из глубинных причин демографического разнообразия современного мира. Ввиду этого институциональный подход представляет собой альтернативу теориям, склонным игнорировать региональные различия, например особенности национальной культуры, экономики или менталитета. Региональные особенности таких институтов, как государство, семья (как, впрочем, и многих других), отражают специфический опыт ответов на вызовы истории, накопленный в различных регионах планеты. Институциональные особенности определяются не только историей региона, но и его географией, ибо ответ на вызовы истории всегда приходится давать в конкретных природных и геополитических условиях.

В то же время институциональная структура общества – не только результат, но и фактор его развития. Ее особенности, как будет показано далее, в значительной мере определяют и способ, которым то или иное общество отвечает на возникающие перед ним демографические проблемы, и результаты их решения. Поэтому анализ институциональной структуры общества – как ее глубинных и инертных, так и более поверхностных и подвижных пластов – позволяет лучше понять, каким образом формируется демографическая политика различных стран мира, складывается реакция населения на ее мероприятия.

Институты, сложившиеся в регионе, оказываются также призмой, сквозь которую преломляются «внешние» по отношению к нему воздействия (например, глобальные изменения в технологиях, политических и экономических отношениях, импульсы, идущие от других культур, и т. д.). В результате такого преломления различные общества по-разному реагируют на общепланетарные вызовы, а само демографическое развитие мира оказывается результатом постоянных взаимодействий регионального и глобального характера. Отсюда вытекает и очевидный практический вывод: чтобы улучшить демографическую ситуацию, нужно перестроить институциональную структуру, сделать ее более «жизнесберегающей», благоприятной для рождения и воспитания детей. Институциональная структура многослойна, ее базовые пласты инертны и не меняются в одночасье. Тем не менее многое можно сделать и в достаточно сжатые сроки средствами социальной, экономической, демографической политики.

Доминирующие сегодня в демографической науке теории демографического перехода, эпидемиологического перехода, второго демографического перехода определенным образом фильтруют эмпирическую информацию, игнорируя или относя к малосущественным деталям и исключениям все, что вступает с ними в противоречие. При этом многочисленные эмпирические исследования, охватившие самые отдаленные уголки Земли, часто дают результаты, противоречащие этим теориям. Однако в условиях скепсиса в отношении мирообъемлющих систем, охватившего современные социальные науки, авторы этих исследований не стремятся к теоретическим обобщениям. Сложившаяся в результате картина развития современной демографии выглядит весьма живописно: по берегам ее основного русла, образуемого теориями перехода, постепенно разрастаются груды разбросанных в хаотическом беспорядке фактов, не соответствующих доминирующим теориям, но и никем не обобщаемых.

Послушно следовать в этих условиях логике теорий перехода, ограничивая осмысление фактического материала лишь «маркированием» регионов, отнесением их к территориям с более или менее завершенным переходом в области рождаемости, смертности и т. д., значило бы вновь оставлять важную эмпирическую информацию без внимания. Поэтому данная книга построена по иному принципу. В ее начальных главах, посвященных отдельным регионам, рассматриваются ключевые факторы их демографического развития вне зависимости от того, вписываются они в теории демографического перехода или противоречат им. Из этой региональной мозаики и складывается картина демографического развития планеты, обсуждаемая в заключительных главах.

Мне хотелось бы сразу обратить внимание читателя на то, что эта книга имеет несколько пластов. Один из них статистический. Читатель, уставший от навязываемых ему интерпретаций и жаждущий только голых фактов и цифр, найдет их в великом множестве и, если пожелает, может ими и ограничиться.

Однако данное исследование – не статистический сборник с развернутыми комментариями. С моей точки зрения, в истории каждого крупного региона Земли закодирована важная теоретическая информация, и задача исследователя – ее расшифровать. История каждого региона может рассматриваться как эмпирическая проверка тех или иных демографических теорий. Отсюда второй тематический пласт книги – история демографических идей, их взлетов, падений и тесно связанных с ними вопросов методологии научного познания.

Третий пласт – регионоведческий. Он помогает увидеть, каким образом события демографической истории различных стран и регионов переплетались с их экономической, социальной и политической историей, и сделать видение этих событий более глубоким и комплексным. В книге есть и четвертый пласт, связанный с социальной и демографической политикой. Он необходим для того, чтобы понять, откуда вырастает и к каким последствиям приводит демографическая политика или ее отсутствие.

Все названные пласты так или иначе обозначены заголовками таблиц, глав и параграфов, поэтому при знакомстве с книгой можно ограничиться любым из них. Но я все же льщу себя надеждой, что читатель прочитает эту работу от начала до конца и ознакомится с авторской позицией в целом.

А уж соглашаться с ней или нет – решать ему.

Глава 1

Северная и Западная Европа: новая модель демографического поведения

На протяжении двух десятилетий после окончания Второй мировой войны большинство жителей Северной и Западной Европы[1] отдавали предпочтение традиционному для этой части планеты укладу семейной жизни. В те годы в «нормальной» семье мужчине отводилась роль основного кормильца, а женщина, выбирая между профессиональной и семейной ролью, часто отдавала явное предпочтение последней. С середины 1960-х гг. ход событий принял, однако, совсем иное направление. Женщины все чаще начали ставить достижение экономической самостоятельности во главу своих жизненных планов, внебрачный союз (cohabitation)[2] стал столь же обычным, как и зарегистрированный брак, а число детей, рожденных в браке и вне его, практически сравнялось.

Анализ этих изменений является одним из ключевых пунктов нашего исследования в силу особой роли Западной Европы во всемирной истории. На протяжении многих веков именно отсюда распространялись по миру волны социально-экономических, политических, технологических и культурных инноваций. Вполне закономерен поэтому вопрос о том, является ли современное демографическое поведение жителей Северной и Западной Европы прообразом будущего демографического поведения жителей остальных регионов планеты. Его рассмотрение необходимо начать со статистической характеристики изменений, произошедших в последние десятилетия в жизненном цикле жителей Северной и Западной Европы.

1.1. Изменения в жизненном цикле европейцев

Изменения, произошедшие в последние десятилетия в жизненном цикле жителей Северной и Западной Европы, затронули почти всю их демографическую биографию – от начала первых сексуальных контактов и до конца жизни.

Вступление в интимные отношения и брак. 50–60-е гг. XX в. были в Западной Европе «золотым веком» брака. В первый брак вступали относительно рано (женщины в среднем примерно в 23 года, мужчины – в 25),[3] а сам брак как социальный институт охватывал большую часть населения. Сейчас, по общему признанию демографов, «золотой век» брака остался позади. Возраст начала половой жизни также заметно снизился. Для французов, родившихся в 1932–1941 гг., возраст, к которому половина из них уже имела опыт интимных отношений, составлял 18,4 года, для француженок – 20,6 года. Для тех, кто родился двумя десятилетиями позднее, эти показатели снизились до 17,0 и 18,1 года.[4] Возраст вступления женщин в первый брак, напротив, вырос: в Дании, например, с 22,8 года в 1970 г. до 29,7 в 1999 г.; в Нидерландах, соответственно, с 22,9 до 27,7. В результате период жизни между началом сексуальных контактов и вступлением в юридически установленный брак значительно удлинился и обычно составляет у мужчин 10–15 лет, у женщин на несколько лет меньше.

Во второй половине этого периода жизни европейцы стали все чаще вступать во внебрачные союзы. Обследования Евробарометра 1998–2000 гг. засвидетельствовали, что в Швеции и Норвегии менее 10 % женщин, вступая в первое в их жизни постоянное сожительство с мужчиной, состояли с ним в юридическом браке. Во Франции таких женщин было немногим более 20 %, в Великобритании – чуть менее 40 %. Среди жителей Норвегии, Швеции, Финляндии в возрасте 25–34 года основной формой совместной жизни мужчины и женщины является внебрачное сожительство. Та же ситуация, хотя и не столь выраженная, имеет место во Франции. В остальных странах региона брачные пары этого возраста имеют численный перевес над парами, состоящими во внебрачном сожительстве, менее выраженный в Германии и Австрии и более заметный в Бельгии и Ирландии.[5]

Контрацептивная революция. Одним из факторов, способствовавших изменениям в жизненном цикле жителей Западной и Северной Европы, стало появление новых, более эффективных контрацептивов. Контрацептивная революция началась чуть позже сексуальной. В 60-е гг. прошлого столетия, на ранних этапах сексуальной революции, наблюдалось множество скоропалительных браков, вызванных «незапланированными» добрачными зачатиями. Однако десятилетие спустя контрацептивные технологии шагнули далеко вперед, нежеланные беременности стали более редкими, а внебрачные рождения – более частыми. Молодежный секс все реже приводил к молодежным бракам.

По данным опроса, проведенного французскими демографами, в поколении 1944–1948 гг. рождения первый сексуальный контакт проходил без применения контрацептивных средств у 71,6 % француженок и 78,8 % французов. Для поколения 1969–1973 гг. рождения те же цифры составили только 32,0 и 42,4 %. Женщины этого поколения в качестве средства предохранения от беременности в ходе первого сексуального контакта чаще всего использовали противозачаточные пилюли (44,6 %), а мужчины – презервативы (38,0 %).[6]

Во Франции после расширения в 1975 и 1979 гг. законных оснований для производства абортов их число, по официальным данным, возросло со 134 тыс. в 1976 г. до 183 тыс. в 1983 г., после чего стало медленно снижаться (в 1997 г. – 164 тыс.). Оценки, сделанные французскими учеными с учетом поправки на скрытые от статистического учета аборты, рисуют близкую картину: 1976 г. – 250 тыс. абортов (34,8 в расчете на 100 живорождений), 1983–261 тыс. (34,9), 1993–225 тыс. (31,6).[7] В последнее десятилетие число абортов (в расчете на 100 живорождений) во Франции стабилизировалось и составляет от 25 до 27 – уровень, близкий к среднему для региона в целом (для сравнения: в России данный показатель в 2003 г. составил 126).

Рождение детей. В последние десятилетия ХХ в. первые роды в Северной и Западной Европе становились все более поздними, а вторые и третьи – все более редкими. В 1982 г. средний возраст женщины, родившей первого ребенка, составлял в Великобритании и Франции 27 лет, в Швеции – 28 лет. К 2000 г. значения этого показателя выросли еще на год, составив, соответственно, 29 и 30 лет.

Уровень рождаемости в Северной и Западной Европе не обеспечивает замещения численности родительских поколений поколениями детей. Для такого замещения суммарный коэффициент рождаемости (среднее число детей, рожденных женщиной за всю ее жизнь) при современном уровне смертности в рассматриваемом регионе не должен опускаться ниже отметки 2,08. Тем не менее, уровень рождаемости в Северной и Западной Европе сегодня заметно выше, чем на юге и востоке континента. Наиболее высокие в ЕС значения суммарного коэффициента рождаемости в 2004 г. были зафиксированы в Ирландии – 1,99, во Франции – 1,90, в Финляндии – 1,80 (табл. 1.1). Самые низкие значения данного показателя (около 1,4) на протяжении уже многих лет наблюдаются в Германии и Австрии, но даже эти показатели чуть выше, чем уровень рождаемости, типичный для постсоциалистических стран Центральной и Восточной Европы, а также Италии и Испании (от 1,2 до 1,3).

Таблица 1.1. Рождаемость в странах Северной и Западной Европы в 1960–2005 гг.

«…» – нет сведений.

Источники: Демоскоп Weekly // http://www.demoscope.ru; Population in Europe 2005: first results. Eurostat. 2006. P. 5

Сокращение числа молодых пар, состоящих в браке, привело бы в Северной и Западной Европе к гораздо более сильному снижению рождаемости, если бы не рождение внебрачных детей. В Швеции вне брака рождается более половины детей, в Норвегии – примерно половина, во Франции и Великобритании – более 40 %. У француженок, родившихся в середине 1960-х гг., появление на свет их первого собственного ребенка стало результатом «канонической» последовательности «брак – зачатие – рождение» только в 52 % случаев, у жительниц Германии – в 43 %.[8]

Продолжительность жизни и смерть. Во всех странах рассматриваемого региона на протяжении второй половины ХХ столетия происходил практически непрерывный рост средней продолжительности жизни (табл. 1.2). Стабилизация значений этого показателя в некоторых странах во второй половине 1960-х гг. (подробнее см. далее) была кратковременной, и с начала 1970-хх гг. его рост снова возобновился. Во Франции средняя продолжительность жизни мужчин выросла за вторую половину ХХ в. на 12 лет, женщин – на 13 лет; в Швеции, соответственно, на 8 и 10 лет. Продолжительность жизни в большинстве стран Западной Европы на 1–2 года превосходит соответствующие показатели для США и уступает только Японии, где, по предварительной оценке на 2006 г., она составляет 79 лет у мужчин и 86 лет у женщин.

Таблица 1.2. Средняя ожидаемая продолжительность жизни в странах Северной и Западной Европы в 1960–2006 гг.

* Предварительная оценка 2006 World Population Data Sheet. P. 9 // http://www.prb.ru.

Резко снизилась в Западной Европе и младенческая смертность: во Франции, например, с 21,9 % в 1965 г. до 3,9 % в 2005 г. В настоящее время значения этого показателя не превышают в рассматриваемом регионе 5 %. По предварительным оценкам на 2006 г., Исландия и Швеция вместе с Японией и Сингапуром находятся среди стран, достигших его наиболее низких в мире значений: менее 3 умерших на 1000 родившихся.

1.2. Причины изменений: историко-институциональный анализ

Основная линия изменений. В основе демографических сдвигов, столь сильно изменивших жизнь европейцев (табл. 1.3), лежали существенные изменения важнейших институтов европейских обществ.

В середине 1960-х гг. государство как социальный институт все еще пытается выступать в роли защитника моральных устоев, контролировать сексуальное и репродуктивное поведение граждан. Запрещены или значительно ограничены аборты, продажа и «пропаганда» контрацептивов, а развод если и возможен, то представляет собой долгую и мучительную процедуру.

Однако маховик изменений, запущенный окончанием Второй мировой войны и поддерживаемый непрерывным экономическим ростом, раскручивается все сильнее. Происходит демилитаризация массового сознания; молодежь, родившаяся после войны, менее всего склонна полагать, что расширенное воспроизводство призывников – именно то, в чем она нуждается. Прежние формы социального контроля над сексуальным и репродуктивным поведением лишаются морального оправдания и воспринимаются как опостылевшие оковы. Молодежь громогласно заявляет об этом в ходе молодежных волнений второй половины 1960-х гг., в Париже снова вырастают баррикады.

Массы между тем вовсе не жаждут великих потрясений и недвусмысленно заявляют об этом на выборах. Бунтари разъезжаются по домам, на каникулы, баррикады разбирают, жизнь входит в привычную колею, революция-68, как кажется едва ли не всем ее участникам, потерпела поражение. Однако на протяжении следующего десятилетия все, чего добивалась молодежь, начинает осуществляться, причем при самом активном содействии государства. Разводы упрощаются, аборты легализуются, снимается запрет с продажи и пропаганды контрацептивов, студентам-мужчинам наконец-то разрешено посещать женские общежития.

Таблица 1.3. Изменения в демографическом поведении жителей Северной и Западной Европы в последней трети ХХ в.

Источник: Lesthaeghe R., Neels K. From the First to the Second Demographic Transition: An Interpretation of the Spatial Continuity of Demographic Innovation in France, Belgium and Switzerland. Interface Demography, Vrije Universiteit Brussel, Pleinlaan 2, B-1050 Brussels, Belgium // www.vub.ac.be.

Этот неожиданный для современников ход событий по прошествии нескольких десятилетий оказывается легко объяснимым. Надзор за сексуальным и репродуктивным поведением, как выясняется, больше не нужен никому: ни государству, ни политикам, ни генералам, ибо в новом обществе – постиндустриальном, постсовременном (перечень эпитетов не счесть), фокус социального контроля смещается совсем в иную сферу. Теперь критически важным становится манипулирование сознанием потребителей и избирателей, остальное уже несущественно.

Общество между тем непрерывно богатеет, приспосабливается к новым реалиям; крепнет социальное государство (welfare state), появляются все новые медицинские препараты и технологии. В финале этого европейского концерта слышатся, однако, тревожные нотки. На смену старым, более или менее решенным в прошлом веке проблемам, приходят проблемы нового века, незнакомые и потому пугающие.

Краткие истории, впрочем, всегда спрямляют действительный ход событий. Ввиду этого остановимся на их описании более подробно.

Демографическое соревнование эпохи мировых войн и государственный демографический контроль. Военная и политическая мобилизация населения против внешней опасности относится к числу важнейших функций государства, легитимность которой обычно признается подавляющим большинством его населения. До Второй мировой войны эта функция была неразрывно связана в общественном сознании не только с формированием призывных контингентов, но и с обеспечением условий для их демографического воспроизводства. Реальная угроза краха национального государства в результате внешнего вторжения оправдывала в глазах населения активные действия правительства в сфере демографической политики. В Западной Европе особую роль при этом играло военное противостояние Германии и Франции, в 1870–1871 и 1914–1918 гг. уже сходившихся в смертельной схватке. Над предвоенной Европой витал дух демографического соревнования.

Известно, насколько велика роль внешней угрозы в формировании и изменении этнического самосознания и общественных настроений в целом. Предчувствие войны было психологической доминантой общественной жизни. Пронаталистская (поощряющая рождаемость) политика европейских государств, похоже, черпала соки в этом «коллективном бессознательном». Отношение населения к такой политике, как это часто случается, было двойственным: признавая право государства на вмешательство в репродуктивное поведение граждан «в принципе», люди без особых угрызений совести обходили идущие «сверху» запреты в своей повседневной жизни.

Во Франции, где рождаемость начала снижаться раньше, чем в других странах Европы,[9] эта тенденция многими учеными, общественными и политическими деятелями рассматривалась как угроза самому существованию французской нации. Дополнительным источником беспокойства служило то, что население Франции с каждым годом все более значительно уступало по численности населению Германии.[10] Проведение активной пронаталистской политики в таких условиях представлялось необходимым и вполне естественным. В 1920 г. во Франции были запрещены аборты и антинаталистская (направленная против рождаемости) пропаганда, не допускалась продажа контрацептивов (за исключением презервативов, которые рассматривались как способ борьбы с венерическими заболеваниями).[11] Примером тесного переплетения военных и демографических соображений является утверждение, что аборт «уничтожает во Франции каждый год больше детей, чем война 1914 г. ежегодно уносила французских солдат».[12]

В период между двумя мировыми войнами широкое распространение получила зловещая идея улучшения «качества» населения путем демографической селекции «человеческого материала». Нацистский режим в Германии сформировал этнически дифференцированную политику рождаемости, ставшую одним из элементов геноцида в отношении других народов. Для немцев такая политика предусматривала кредиты для новобрачных, наказание за производство абортов, моральную и материальную поддержку детей, рожденных вне брака. Рождение четырех или более детей объявлялось делом чести немецкой женщины.

В отношении порабощенных народов гитлеровцами проводилась противоположная политика. Гитлеровским ведомствам, действовавшим на оккупированных территориях Польши и СССР, предписывалось всячески пропагандировать среди поляков, русских, других славянских народов аборты и контрацептивные средства и подчеркивать тяготы и «вредность» материнства.[13]