Покушение на школьные миражи. Уроки достоинства. Книга 1

Но деятельность каждого учителя направлена на то, чтобы помочь ученику найти своё пристрастие, приобрести свою цель.

Учитель становится не столько глашатаем знаний, сколько учёным-исследователем и воспитателем в одном лице. Он изучает детей изо дня в день, какие и в какой степени интересы охватывают каждого из них. Тут он учёный. Но он не ограничивается одним лишь беспристрастным изучением. Поведение ребёнка во многом стихийно, неизбежны метания, необдуманные порывы, переоценка сил, или, наоборот, упадок сил от временных неудач. Обязанность учителя как-то регулировать эту стихию – здесь он воспитатель-творец. Облик учителя меняется!

Бесполезно сейчас говорить о мерах, какими будет пользоваться такой учитель. Они должны быть найдены в процессе практической работы. Но об одном стоит упомянуть.

Через что ещё учитель узнаёт стремления и интересы своих учеников, как не через опрос? Кроме того, нельзя допустить, чтобы дети уж совсем безответственно относились к тем знаниям, с какими их знакомят хотя бы через показ кинофильмов. Нельзя допустить, чтоб они росли с вялой, не развитой памятью, а память требует тренировки.

Проверка знаний, по всей вероятности, должна проходить как соревнование умов, соревнование памяти, а не основываться на категорическом требовании: знай всё без исключения. Проверка знаний через опросы останется, но останется ли в прежнем значении отметки?

Всё для того, чтобы ученик увлекался, как-то мог реализовать свои увлечения. Всё для того, чтобы он приобрёл цель своей жизни. У любого есть для этого возможности, но утверждать, что каждый приобретёт в стенах школы твёрдую цель, – утопия.

Тот, кто целеустремлён по своему характеру, по природным данным, – найдёт себя достаточно быстро. Кто не целеустремлён, – может метаться долгие годы, и предел этим метаниям зачастую установить нельзя. Отсюда вывод: школа не может ориентироваться на всех, иначе кого-то придётся держать на этом этапе обучения до весьма зрелого возраста. Семь-восемь лет – вот тот срок, который может выделить общество будущему гражданину для первоначальных поисков своей цели.

Значит, после семи-восьми лет обучения будут выходить ученики, нашедшие себя и не нашедшие.

А дальше?

Коротко о спецшколах

Разберём более простой случай: ученик нашёл себя, свою цель. Он навряд ли подготовлен к поступлению прямо в институт, хотя при новом обучении такие случаи и возможны. До института ему ещё надлежит учиться года два-три и, конечно, в школе, соответствующей его влечению.

У нас уже существуют школы, которые специализируются на преподавании какого-нибудь предмета: музыки, живописи, математики и т. п. В одни спецшколы – музыкальные, живописи – набирают учеников из начальных классов. Другие отбирают способных из старших классов, например, физико-математические. В ряд спецшкол я бы поставил и малочисленные в нашей стране техникумы и училища, дающие законченное среднее образование. Правда, эти техникумы и училища не всегда-то рассчитывают на одарённость или даже на простое влечение. Приходи любой, сдавай экзамены по общим предметам, о специализации, о направлении твоей будущей профессии тебя не спросят. Предполагается, что ты, поступающий, не имеешь об этом никакого представления. Будешь учиться – узнаешь, чем это пахнет. Свидится – слюбится.

Другое дело, когда после семи-восьми лет обучения школьник как-то нашёл себя, он может выбрать своё призвание не наугад, он ищет определённую спецшколу, профиль которой соответствует его влечению.

Спецшколы, которые не являются чем-то принципиально новым, спецшколы, соответствующие уровню современных техникумов и училищ, – вот последующая ступень обучения.

Чтобы поступить в такую школу, ученик обязан сдать экзамен. Экзамен важен не только для проверки знаний, одарённости, степени увлечения, но и для того, чтобы государство имело возможность как-то регулировать количество нужных обществу специалистов. До сих пор ученик считался только со своими вкусами и желаниями, но эти желания далеко не всегда будут совпадать с общественными нуждами. Желаю стать историком, а историков на данном этапе в обществе достаточно, нужны специалисты-техники…

Безоговорочно считаться с желанием каждой отдельно взятой личности просто невозможно. И гражданину будущего придётся временами поступаться личными интересами в угоду общественным. Никакой школьной, ни даже государственной системой – будь она верх совершенства – не исключишь из жизни случаев разочарования, крушения надежд, неисполненных мечтаний. И поэтому часто и при новом обучении юношеские надежды будут разбиваться о неумолимую экзаменационную комиссию, отбирающую только лучших из лучших.

А куда денутся неудачники? И только ли неудачники?..

«Люби труд»

И тут-то мы должны разобрать случай – ученик не нашёл себя, свою цель. Куда ему идти? На производство? Но он и к производству не подготовлен, он не знает ни одной профессии, в лучшем случае может стать разнорабочим, пойти на неквалифицированный, грубый физический труд, которого со временем станет всё меньше и меньше.

Человек, не нашедший в школе ясной цели, не обязательно бездарен, напротив, он может быть разносторонне даровитым. Его нельзя считать изгоем в обществе, преступление отступаться от него, отказывать в дальнейшей учёбе. Вполне возможно, что таких людей окажется подавляющее большинство.

Напрашивается вывод: необходимы школы с некоторым универсализмом, где ведущей дисциплиной является труд как таковой, труд с тем или иным уклоном, труд, призванный в воспитатели. Помимо разнообразных специализированных школ должны существовать и разнообразные производственные. Можно ожидать, что они станут самым массовым видом школ, дающих среднее образование.

Но здесь нам придётся поговорить о современном трудовом воспитании, о так называемой политехнизации.

Слов нет, чрезвычайно важно привить человеку любовь к труду. Но вот вопрос, как это сделать? Сунуть лопату в руки, сказать: «Копай. Люби труд»?

Просто любить труд ради самого труда, самого процесса? Труд ради труда, ковыряние лопатой ради ковыряния лопатой – бессмыслица.

Правда, иногда сам трудовой процесс может доставлять какое-то удовольствие: хорошему косцу приятно пройтись «играючи» с косой, приятно иногда, чувствуя силу и ловкость в руках, колоть дрова, чтоб с хрустом лопались чурки под топором, со звоном отлетали поленья… Но если б человечество трудилось только ради удовольствия, то вряд ли оно сумело бы построить города, создать машины, одеть себя в ткани; до сих пор жило бы в пещерах, щеголяло в звериных шкурах. Копание лопатой не всегда-то доставляет наслаждение, скорей оно неприятно. Труд есть труд, и нельзя его фетишизировать. От него произошло слово «трудно», он очень часто тяжёл, утомителен до изнеможения.

Во фразе «Люби труд» есть что-то обывательски ограниченное, ханжеское, пришедшее к нам из морали эксплуататорских классов вместе с такими сентенциями, как «Возлюби ближнего своего». Скорей всего, фразу «Люби труд» придумали те, кто сами по настоящему никогда не трудились. Люди трудятся не из любви к труду, а из желания достичь этим трудом чего-то определённого, чего-то насущно полезного. Люди любят результат труда, его цель, трудятся, подчиняясь властному зову: «Нужно!»

Но вот этого-то властного зова и не испытывает современный ученик, приобщающийся к трудовому воспитанию. Его ставят у верстака или станка, а порой дают в руки лопату и заставляют делать примитивные табуреты, либо точить нехитрые детали, либо рыть картошку: «Учись работать, приобретай трудовые навыки!» Так учил в прежние времена мастер своего подмастерья, но подмастерье видел в этом всё же определённый смысл: «Научусь делать табуретки, буду зарабатывать кусок хлеба. Нужно!» Заветное «нужно» существовало. Теперь же ученик, равно как и учитель, в подавляющем большинстве случаев не считает, что умение делать табуретки станет в будущем его профессией. Казалось бы, табуретка о четырёх ножках – результат труда, самый вещественный. Но, как ни странно, эта табуретка, на которой можно сидеть, которой при нужде можно пользоваться, не имеет тем не менее практической ценности.

Сам ученик, его родители, его учитель в жизни пользуется более удобными и красивыми стульями, выпущенными мебельными фабриками, созданными руками рабочих-профессионалов. Табуретка не для продажи, да и вряд ли на неё отыщется покупатель, табуретка создаётся лишь для того, чтобы ученик приобрёл на ней трудовые навыки. Ради трудовых навыков, ради одного: «Полюби труд». Труд ради труда, ради процесса; оказывается, табуретка несёт в себе лишь мнимый результат. Эту мнимость, эту фальшь ученик не может не чувствовать.

Случается иногда, что школа приспосабливает трудовую учёбу учеников под какие-то практические нужды, например, заставляет клеить картонные коробки, которые потом сдаются (или продаются) школой в торговые организации для упаковки товара. Кажется, тут-то результат труда налицо, но… не для школьников, а для неизвестных им торговых организаций или для хозяйственников школы, которые получают какую-то выгоду от продажи картонных коробок. Эта выгода может идти на пользу самим школьникам, но вся операция продажи, получения дохода, его реализации идёт за спиной школьников, в ней они не участвуют, могут знать о её существовании лишь понаслышке, короче – результата не видят. Право же, как ни горько это говорить, но понятие о результате своего труда у ученика примерно такое же, как у ветхозаветного батрака, работающего на хозяина. Пожалуй, батрак даже больше ощущал насущную необходимость своего труда, чем современный ученик, так как труд для батрака был источником существования, перестань он трудиться – хозяин выгонит в шею, он, батрак, умрёт с голоду. Над нашим учеником угроза нищеты и голода не висит – трудись ради навыков, люби труд. Больше шансов на то, что ученик, вместо того, чтобы полюбить такой бесцельный труд, возненавидит его вкупе с табуретками, унылыми картонными коробками и не менее унылыми наставлениями – «Возлюби труд».

Доход в роли педагога

Ученик вряд ли в будущем станет трудиться в одиночку, скорей всего он вольётся в какой-нибудь коллектив колхоза или завода, бригады строителей или транспортной организации, которые создают коллективные результаты труда – жилые здания, машины, центнеры хлеба…

Вспомним Макаренко. К сожалению, из этого талантливого педагога сделали парадную фигуру. А как часто парадную мишуру на выдающихся людей вешают те, кто хотел бы чужим блеском прикрыть собственную духовную серость. За спину Мичурина прятались подозрительные дельцы при биологии, порой за широкими плечами великого Павлова гнездились рутинёры-физиологи, некоторые театральные режиссёры прикрывали своё творческое бессилие именем Станиславского. Не избежал такой печальной участи и Макаренко.

Но вспомним его и зададим себе простой вопрос: почему ученики-макаренковцы охотно, даже с азартом убирали, скажем, грязную свёклу, ухаживали за свиньями? Эти ученики ещё недавно были испорчены беспризорщиной, они вовсе не видели смысла своей жизни в уборке свёклы или выгребании навоза, а мечтали стать инженерами, агрономами, врачами, красными командирами. И, тем не менее, работали с охотой, с азартом, отнюдь не из-под палки… Ясно, они чувствовали властный зов: «Нужно». Как, через что, какой силой Макаренко и его помощники заставили поверить их в этот зов?

Макаренко сделал одну важную вещь: сумел приобщить даже самого последнего колониста к результатам труда, к распределению дохода.

Доход – это слово напоминает нам скучные экономические выкладки. Но между этим бухгалтерским термином и понятием «жизнь» – прямая связь. Оттого, что заводы, обработанные поля, животноводческие фермы дают доход, появляются жилища, пища, машины, развиваются науки, рождаются высокие идеи и замыслы, расцветает искусство. Без прозаического дохода от прозаических предприятий не полетят в небо космические ракеты, художники не создадут новых Венер Милосских…

В колонии Макаренко текущие хозяйственные вопросы решал выборный Совет командиров. Наиболее важные вопросы выносились на общее собрание.

Чтобы что-то сделать по хозяйству, нужны какие-то средства. А откуда они возьмутся? Не с неба, не из кармана доброго дяди-мецената, а из доходов, добытых трудом. Решение хозяйственных вопросов во многом упирается в умение распределять доход.

Карл Маркс в «Критике Готской программы», разбивая лассалевский «неурезанный доход труда», раскрывает сложную сущность дохода. Каждый, кто с ним сталкивается, должен заранее учитывать и возмещение потреблённых средств, и выделение средств на расширение производства, на резервные фонды, на страховые фонды, на издержки управления, на удовлетворение чьих-то совместных потребностей – обучение, культурный досуг и т. п.

Это сухое перечисление говорит о том, что распределить доход непросто, нужно иметь опыт, навыки, нужно вглядываться, вдумываться, решать определённые хозяйственные задачи. Рядовой колонист колонии Макаренко в одиночку вряд ли бы справился с распределением дохода, он мог и не обладать достаточным опытом в организации хозяйства. Но этот колонист находился в коллективе, состоящем из опытных и неопытных, проницательных и непроницательных людей. Рядовой колонист вынужден был прислушиваться к тем, кто опытней его, учиться у них, словом, он как-то рос, развивался, совершенствовался. Распределение дохода становилось вместе с тем и школой жизни.

Труд создал человека, он продолжает его совершенствовать и сейчас. Эту истину мы часто повторяем, но ещё чаще забываем, что порой вне поля деятельности рядового труженика остаётся самая важная, наиболее способствующая развитию человека часть трудового процесса – распределение дохода.

Колонист вместе со всеми решил: «Нужно сделать то-то!» Нужно! Сам дошёл до этой необходимости, сам приказал себе, и уж ради этого «нужно» он готов на всё – порой отказывается от новых штанов, готов делать самую грязную, самую непривлекательную работу – выгребать навоз, таскать на носилках свёклу. Нужно! Осознаю! Не приходится благопристойно напоминать: «Люби труд». Труд – целеустремлён, каждый предвидит его результат.

Если мы хотим, чтобы труд воспитывал, то обязаны не только славословить Макаренко, но и воспользоваться его опытом, привлекать к организации труда каждого ученика. Тогда сами школы должны представлять из себя автономные хозяйства с уклоном в какую-либо отрасль промышленности или сельского хозяйства. Эти школы должны иметь свой доход, распределение которого – посильный долг каждого ученика, ибо только через распределение дохода можно приобщиться к результатам труда, осознать его высокую необходимость.

Свобода есть осознанная необходимость. Осознать необходимость труда – значит почувствовать себя свободным от унизительного ига, от его тяжести, и тем острей испытать радость от тех результатов, которые несёт труд. Радость достигнутого – самая значительная из всех доступных человеку радостей. Не это ли называется – полюбить труд?

Кроме того, участие в распределении дохода заставляет думать, набираться опыта, приобретать практически нужные знания.

И это не всё. При коллективном распределении доходов происходит постоянное общение труженика с тружеником, волей-неволей приходится внимательно прислушиваться к мнению товарища по работе, считаться с его взглядами, принципами, вкусами. Коллективное распределение дохода неизбежно будет влиять на взаимопонимание, а, следовательно, на укрепление товарищества, что весьма важно для общества.

Вот что такое распределение дохода!

Узкая специализация и широкий кругозор

Государству только на первых порах придётся взять производственные школы на полное обеспечение, со временем они сами начнут поддерживать себя, экономически крепнуть, возможно, даже целиком перейдут на самообеспечение. Возможно, но доход, экономическая выгода не должна стать самоцелью. Школа есть школа, нельзя превращать её в доходное место. Доход для школы – лишь могучий способ воспитания.

Могучий, но не единственный. Огромное количество знаний нельзя приобрести через распределение дохода, им нужно обучать.

Школа – не доходное место, поэтому работа на производстве не должна занимать у школьника много времени. Он обязан отрабатывать каких-нибудь три часа в сутки, остальное должно быть отдано учёбе, спорту, досугу. Макаренко не единожды жаловался на производственную перегрузку своих коммунаров, считал, что это сильно мешает воспитанию.

Время для учёбы – в первую очередь. Ученик производственной школы уже не ребёнок, он вступил в пору юности, он работает, создаёт реальные ценности, распределяет доход, наверняка должен постоянно сталкиваться с тем, что не хватает знаний. Его ставят к станку, от него самого зависит – ограничиться ли минимумом, освоить станок, или же узнать и принцип его работы, теорию, с ним связанную, а значит – физику и математику на соответствующем уровне. И здесь тоже к его услугам специальные группы, где можно изучать под руководством педагога любые науки. От его способности, от его настойчивости зависит – выйдет ли он из школы со знаниями квалифицированного техника, для которого с охотой откроют двери институты, или же выйдет рабочим со средней квалификацией. Всё зависит от индивидуальных способностей, а способностям – широкая дорога.

Все усилия нового обучения направлены к тому, чтобы ученик вошёл в русло специальности. И тут невольно возникает опасение – не сделает ли такое обучение людей узкими и ограниченными, а значит, духовно бедными? Тонкие специалисты в своей области, слепые и несведущие во всём остальном, вплоть до слепоты в социальном плане, в отношениях друг с другом. И недостаточно, что школа преподносит какие-то общеобразовательные знания, как-то расширяет кругозор. Не исключено, что ученик, охваченный стремлением к чему-то одному, будет снисходительно относиться ко всему, что прямо не затрагивает его интересов. Правда, распределение дохода заставляет считаться с интересами других. Но это же распределение не сможет привить, скажем, глубину ощущений и тонкость вкусов. А мы должны стремиться к тому, чтобы человек был совершенен во всём.

И тут-то опять обратимся к искусству. Мы уже говорили, что оно становится одним из помощников обучения, проводником знаний. Но искусство способно и на большее, чем увлекательно преподносить физику или химию.

Очень часто необходимо научить человека не тому, чего он не знает, а заставить его проникнуться тем очевидным, давно известным, что не принимается в расчёт. Сколько людей знают, что следует быть честным и принципиальным – знают, однако же, пренебрегают этим. Научные рассуждения о подлости, какими бы доказательными они ни были, вряд ли будут воздействовать так, как действует, к примеру, образ Иудушки Головлёва. Конечно, наивно думать, что с помощью искусства можно излечить мир от пороков, но не пользоваться искусством, его влиянием, его эмоциональной силой – значит, обкрадывать самих себя.

Если та или иная наука, будь то математика или физика, химия или биология, несёт в себе некую специфичность, не всем в одинаковой степени необходима, то искусство нужно в равной степени всем – и математику, и химику, и биологу. Нельзя жалеть время на искусство!

Но нужно помнить ещё, что там, где начинают искусство преподавать – преподавать как науку, – оно вянет. Слова добросовестного учителя: «Пушкин в образе Евгения Онегина показал представителя вырождающегося дворянского сословия…» – неизбежно убивают поэзию. А что важнее – эта ординарная информация или пушкинская поэзия?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.