Ищи горы

– Ну и что? – обиделся Поэт. – И то, и другое, все вместе.

– Вот и я говорю. И то, и другое. Все вместе.

– Все равно иногда ты расчетлив сверх меры. Что меня коробило еще в юности, Дан, это его способность просчитывать варианты и вычислять каждый шаг – свой, мой и кого угодно на год вперед… Но знаешь, за что я тебя больше всего люблю, Маран? За то, что высчитав все до последнего шанса, ты можешь наплевать на расчеты и сделать наоборот. Я тогда ругал тебя… ну после Собрания… но это так, сгоряча и, в отличие от многих других, не вполне искренне.

– Я поступил неправильно, – сказал Маран задумчиво.

– Может, и неправильно, но… Ты бросил в почву семя, которое рано или поздно прорастет.

– Неизвестно. Лайва может все вытоптать.

– Нет, не может. Вот он хотел уничтожить тебя физически – не сумел…

– Не сумел или не дали? – заметил Дан.

– Это одно и то же. Потом решил уничтожить духовно, выдворив из Бакнии. Ну и что? Все, что происходит в государстве, люди сравнивают с тем, что было при тебе. Маран такого не допустил бы, Маран повел бы дело иначе – я постоянно это слышу, понимаешь? Вот он объявил, что ты уехал в Дернию добровольно – и кто ему поверил?

– Не передергивай, – сказал Маран глухо. – Наверняка нашлись такие, которые поверили.

– Не они делают погоду.

– О да! Погоду делают не они, а те, кто им внушает сверху. Например: Дерния – извечный враг Бакнии, Маран пытался наладить с Дернией добрые отношения, когда его скинули, махнул в Дернию, дернитское правительство предложило ему субсидию – так кто такой Маран? Чем не погода?

– Но ты не принял субсидию.

– Я-то не принял, но кто в Бакнии знает об этом? Никто.

– Ошибаешься. Дернитские газеты это обнародовали, пресса других стран перепечатала… Или ты думаешь, что в Бакнию не приходят иностранные газеты? Сейчас не времена Изия.

– Но времена Лайвы.

– Это не одно и то же. Возврат к прошлому невозможен.

– Это как сказать. Сразу и полностью – может, и нет…

– И постепенно – нет. И частично – нет. И не каркай, пожалуйста!

– Эх, Поэт, ты же сам только что признал, что я умею просчитывать варианты… В отличие от тебя.

– Ты просто решил, что без тебя Бакния рухнет! Ты слишком самоуверен! – Поэт осекся.

– Бакния не рухнет, – сказал Маран ровным голосом. – Бакния была до меня, будет после меня. Будет и без меня, и, может быть, в тысячу раз более благополучной. Но мы пришли. Извините меня, я пойду посплю немного.

– Прости меня, – сказал Поэт после неловкой паузы. – Я последняя скотина.

– Я просто не спал ночь. Только и всего.

Маран поднял с песка шкуру сахана и пошел в барханы.

– Обиделся, – сказал Поэт смущенно. – Но я скотина, верно?

– Верно, – буркнул Дан сердито.

Дан разогнул спину и прислушался. Барабанный бой заметно отдалился. Лахины успешно наступали. Он снова наклонился над картой региона, ловко вычерченной Мараном прямо на песке. На карте уже появился ряд точек, обозначавших передвижение войска лахинов. На последней дело застопорилось, Маран прикрыл глаза, вспоминая.

– Подсказать? – Дан взялся за висевшую на груди бляху, в которую был вмонтирован микрокомпьютер.

– Нет. – Маран наклонился над картой и поставил очередную точку. – Дурная привычка держать все в голове, – добавил он, словно оправдываясь. – Ну а теперь… – Он подумал и провел стрелку, изогнувшуюся под почти прямым углом. – Видишь?

– Что это?

– Это предположительное направление удара нашего кехсуна. Исходя из поручения, которое мне дал Лахицин, из того, что я вынес из разведки, ну и просто обыкновенной логики. Знание слабых мест противника и прочее. Если распространить эту логику на движение остальных кехсунов, получится, знаешь, что? Смотри. – Маран провел еще ряд изогнутых стрелок разной длины и направления, сходившихся со всех сторон к небольшому участку в центре пустыни.

– Ты полагаешь, что лахины окружают эту зону?

– По всем правилам военного искусства. А что это за зона, знаешь? Тут живет центральное племя.

– То есть это та часть пустыни, под которой находятся развалины?

– Да. Все за то, что лахинам известно о развалинах. Слишком уж целенаправленно они действуют.

– Может, у них иные цели?

– Какие? Взять в плен все людоедское племя? На что им сдались эти дикари?

– А на что им сдались развалины древнего города? Не думаешь же ты, что столь утомительный поход предпринят ради археологических изысканий?

– Жалко людоедов, – вдруг вставил молчавший до того Поэт. – Лахины сотрут их в порошок.

– Вот, кстати, уязвимое место в твоих рассуждениях, Маран, – заметил Дан. – До сих пор лахины не проявляли особой кровожадности, не так ли? Практически они просто вытесняли дикарей оттуда, где проходили. Зачем им планомерно окружать и уничтожать племя? Если им нужен город, они могут выбить дикарей с его территории, только и всего.

– Не знаю, Дан. Наверно, у них свои резоны, нам неизвестные. Но операцию они проводят именно такую, какую я тебе описал.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Вместо того, чтобы сомневаться и спорить, свяжись со станцией, они наверняка закончили анализ.

– И то верно.

Дан нажал на шарик «кома». Ему понадобилось всего две минуты, чтобы узнать результаты анализа последних данных. Атака, отголоски которой они слышали, почти со стопроцентной вероятностью была началом операции на окружение, и зона окружения действительно совпадала с расположением погребенных под песками развалин.

– Ты был прав, – признал он, отключив связь. – Но мотивы? Не понимаю.

– А может, вы правы оба? – предположил Поэт. – Наверно, им нужны и территория города, и племя, которое там живет.

– Думаешь, племя имеет что-то общее с городом? – спросил Маран.

– А почему нет?

– Это невозможно, – вмешался Дан. – Судя по данным каротажа, это был большой город, уровень развития его строителей несовместим с первобытными дикарями… Кстати, Поэт, сверху спрашивали, не хочешь ли ты отбыть?

– На самом интересном месте? – возмутился Поэт. – Вот еще!

– Я думал, ты торопишься в Бакнию.

– Тороплюсь, – согласился Поэт. – Но… Только после похода.

– Разве он может что-нибудь пропустить, – усмехнулся Маран. – Он должен всенепременно принимать участие во всем мало-мальски занимательном, что происходит во Вселенной.

– Да, я любознателен. А что тут плохого?

– Вставай, вставай, любознательный. Пора двигаться. Уже все. Слышишь?

– Ничего не слышу.

– То-то и оно. Барабаны затихли.

Участок, оцепленный лахинами, по виду ничем не отличался от остальной пустыни, разве что разбросанными в беспорядке по барханам убогими шалашами все из тех же «соломинок для коктейля». Большинство шалашей было снесено, разорено, «соломинки» валялись там и сям изломанные, расщепленные, растоптанные. Домашней утвари не было и в помине, только закопченные камни очагов выделялись среди обломков. И трупы, трупы… Дан закрыл глаза, не в силах смотреть на изуродованные тела дикарей, отрубленные руки и головы… В начале сражения Поэт заметил, что биться копьями против луков и стрел все равно, что воевать автоматами против ракет, на что Маран возразил, что из луков надо еще уметь стрелять, возразил резонно, ибо лахинские лучники особой меткостью не блистали, а это поле боя свидетельствовало, что в итоге дело решили мечи. Убитых лахинов почти не было видно, не только потому, что их погибло немного, по традициям Лаха они подлежали немедленному захоронению, и специально выделенные воины, еще не остывшие после кровавого побоища, угрюмо собирали тела павших. Что они собирались делать с трупами дикарей, мимо которых проходили с равнодушным видом? Неужели оставить разлагаться под открытым небом? Дан стоял столбом, и Маран дернул его за рукав.

– Пошли!

Они двинулись в указанном направлении… за оцепление их пропустили беспрепятственно, но начальник одной из девяток кехсуна, расположившегося редкой цепью вдоль гряды барханов, махнул рукой на восток:

– Располагайтесь в той стороне. Далеко не уходите.

Это было ново, до сих пор передвижения охотников никто не контролировал. К слову сказать, это немало удивляло Дана, имевшего совсем иные представления о порядках Лаха… позднее он сообразил, что охотники, хоть и не были лахинами, в поход шли добровольно, к тому же вряд ли кто-либо из них был настолько глуп, чтоб бежать от защиты войска прямо в руки, если не зубы дикарей. И вот, здесь…

Расположиться было делом недолгим, это означало всего лишь скинуть поклажу, а именно, шкуры, кожаные бурдюки с водой и оружие… луки, впрочем, они всегда держали при себе. Избавившись от груза, Маран предложил пройтись, оглядеться. Поэт от прогулки отказался наотрез, в отличие от Дана, который свои чувства старался скрывать, он без малейшего стеснения объявил, что не выносит вида трупов и не двинется с места, пока последний из них не будет убран. Оставив его стеречь лагерь, Дан с Мараном пошли в глубину блокированного участка. Через пару сот метров они наткнулись на первую группу пленных дикарей. Раненые и здоровые вперемешку, они лежали вповалку на песке под охраной десятка вооруженных лахинских воинов. Тут же рядом еще несколько лахинов сооружали из разобранных шалашей подобие загона. Другой, уже достроенный, расположился неподалеку, и в нем в порядочной тесноте толкались дикари. Двое лахинов, отложив оружие, подтащили тело одного из убитых и перекинули его через не очень высокую загородку в загон. Ближайшие из дикарей, отталкивая друг друга, кинулись к трупу, вцепились в него… Дан, не выдержал, отвернулся… впрочем, не он один, многие из воинов, стороживших загон, тоже повернулись спиной, предпочитая не видеть омерзительного зрелища. Маран отворачиваться не стал, но побледнел, и голос его дрогнул, когда он тихо сказал Дану:

– Пойдем отсюда. Дан, неужели наши предки тоже поедали друг друга?

Дан не ответил, ему было не до исторических экскурсов, когда они отдалились от загона настолько, что не стали слышны вопли людоедов, дравшихся из-за ужасной пищи, он сел на песок, а потом и вовсе повалился на бок. Его тошнило…

– По-моему, я больше никогда в жизни не возьму в рот и куска мяса, – прохрипел он.

– Проглоти таблетку адаптина.

Дан последовал совету.

– Какая подлость, – сказал он, придя в себя, уже с оттенком гнева. – Как они могут бросать этим несчастным тела их же товарищей?! Они же цивилизованные люди… по сравнению с людоедами, конечно… то есть, я раньше считал, что они цивилизованные, а теперь…

– Они просто прагматики, – возразил Маран. – Тут всего две возможности: либо позволить дикарям продолжать людоедствовать, либо обречь их на голодную смерть. Третьей просто нет.

– Почему нет? Мы ведь добываем пищу.

– Мы! Ты же знаешь, воины сами живут впроголодь. Если б здесь можно было прокормиться охотой, дикари не пожирали бы друг друга.

– Ты думаешь?

– Конечно! Мне приходилось читать о случаях людоедства… даже не у предков, это я соврал, в наше время, Дан, почти наше время. Люди терпели кораблекрушение, попадали на какую-нибудь голую скалу и там…

Дан задумался, припоминая свои исторические изыскания. Бесчеловечные правления не столь уж далеких времен, голод, мор… ну и людоедство, было, было, каких-нибудь пару сот лет назад, и не на голой скале… Он не стал рассказывать об этом Марану, постыдился…

– Пойдем дальше?

Дальше их ожидало неприятное открытие, километрах в трех они наткнулись на новую цепь воинов, за которую их не пропустили – без всяких объяснений, загородили дорогу, и все. Свернув направо, они некоторое время шли вдоль цепи. Воины стояли близко друг от друга, контролируя все окружающее пространство, проскочить на ту сторону нечего было и думать.

– Может, ночью? – сказал Дан полувопросительно.

Маран не ответил. Проследив за его взглядом, Дан увидел за оцеплением, метрах в тридцати, группу воинов, обступивших высокого и худощавого, как все лахины, загорелого человека с сединой в темно-русых волосах и надменным лицом. Это был сам Деци, полководец лахинов. Среди кехсов, стоявших рядом с ним, Дан узнал Лахицина, тот, в свою очередь, увидел их с Мараном, повернул голову… Тотчас от группы отделился вестник, подбежал к цепи…

– Охотники! Подойдите к кехсам. Вас хочет видеть близ себя доблестный Лахицин.

– Вот это повезло, – шепнул Дан.

– Еще неизвестно, – возразил Маран, но пройдя между расступившимися воинами, зашагал к группе, окружавшей полководца. Дан последовал за ним.

– Победоносный Деци, – заговорил Лахицин, когда они приблизились к кругу кехсов. – Вот человек, которому мои воины и я обязаны удачной атакой. Я поручил ему разведать подступы к сердцу пустыни. О том, как он с этим справился, лучше всего судить по легкости, с какой мой кехсун выполнил свою задачу, понеся втрое меньше потерь, чем остальные. Я уже не говорю о том, что он вынес на себе раненого напарника, Рекуна, одного из лучших моих девятников.

– Этот? – спросил Деци, не поворачивая головы. – Кто такой? Не воин?

– Охотник.

– Горец?

– Из горцев, полководец. Но по рождению лахин. Это сын Чицина.

– Сын Чицина и горянки? Я что-то слышал об этом. – Он повернулся к Марану. – С Чицином мы начинали вместе. Он был славным воином. Не погибни он так рано, сейчас его голову украшал бы обруч полководца, – он коснулся гладкого золотого обруча, охватывавшего его лоб. – Говорили, что где-то в Небесных Ступенях у него остался сын.

Дан поежился. Разрабатывая эту версию… ох недаром Железный Тигран дал согласие с явной неохотой!.. они никак не могли предположить, что на планете, где отсутствовали практически все виды связи, кроме разве что почтовой, да и то в зачаточном виде, письма развозились гонцами, что в подобных условиях маловажный слух о рождении ребенка у какого-то кехса… восемьдесят один кехсун был только в постоянном войске Лаха, во время больших войн это число утраивалось за счет набора обученных начаткам военного дела добровольцев… столь ничтожный слух мог донестись от колонии до метрополии, за сотни километров. А что, если у Деци есть сведения о гибели сына Чицина? Но Деци не стал развивать тему, он испытующе оглядел Марана и спросил:

– Это ты обнаружил проходы на закатной стороне?

Маран утвердительно наклонил голову.

– Я слышал, что у горцев есть особое чутье, благодаря которому они находят всякие лазы, входы в пещеры, горные перевалы. Это так?

– Да, полководец, – смело ответил Маран.

– Как, кровь Чицина не приглушила в тебе это свойство?

– Надеюсь, что нет.

– Оно может нам понадобиться. Будь наготове.

По дороге к месту привала Дан с беспокойством сказал:

– Чего им еще от тебя надо? Неужели они собираются двигаться дальше? Хотят завоевать всю пустыню, что ли?

Маран покачал головой.

– Мне кажется, слова Деци имеют прямое отношение к тайне пустыни и тайне этого похода.

– Почему ты так решил?

– Ты забыл о чутье, – усмехнулся Маран.

– О чутье горца?

– Нет, о чутье начальника спецотдела Охраны.

– Внутренней Охраны Государства Бакния, – пробормотал Дан.

– Именно. С планеты Торена, четвертой Беты… ну и так далее.

– Сумасшедший, – сказал Маран, поднимая голову от сложенных шалашиком обломков «соломинок для коктейля», из которых собирался развести костер, «соломинки» неплохо горели, давая сухой ровный жар. – Псих! Бабник несчастный!

– Нельзя же было допустить, чтобы девчонку съели у нас на глазах, – попробовал вступиться Дан.

– А так ее не съедят? Что он будет с ней делать? Повезет на Торену? Нет? А куда? В Лах? В Небесные Ступени? Он же туда не собирается. Да если б и собирался – так ему и разрешили таскать ее с собой! Вы плохо представляете, где вы находитесь и среди кого. Кто ей позволит объедать воинов?

– Да что она может съесть?!

– Неважно. Как бы мало она не съела, съеденное будет отнято у лахинов. Их позиция такова и в ближайшее время вряд ли изменится.

– Можно отпустить ее.

– Куда? Ее племя наполовину погибло, наполовину в плену. Чужие ее не примут, разве что в качестве свежего блюда. Можно подумать, вам неизвестны их милые нравы. Я посмотрю, как вы оба будете выглядеть, когда вам прикажут вернуть ее в загон.

– Да не мог я, не мог, понимаешь, ты?! – заорал вдруг молчавший до того Поэт. – Не мог позволить расправиться с ней у меня на глазах!

Маран махнул рукой и вернулся к своему прерванному занятию.

Юная дикарка, ставшая невольной причиной распри, сжалась в комочек за полотнищем шатра… при долгих привалах шатры разбивались для всех, охотников в том числе… Она была прелестна. Что и говорить, гуманистический порыв Поэта имел и иные корни. Надо же, стоило им сделать одну вылазку без Марана… Все эти дни Дан уклонялся… ни Лахицин, ни Деци не давали о себе знать, и они были предоставлены самим себе, точнее, своему обычному занятию – охоте, которая с каждым днем становилась все трудней и малопродуктивней, приходилось забираться дальше в пустыню, брать с собой воинов для прикрытия, и все равно дичи попадалось меньше и меньше, участники похода довольствовались, в основном, скромными порциями муки. Вне охотничьих экспедиций они занимались… должны были заниматься!.. своим прямым делом, если говорить правду, Дан не просто уклонялся, а постыдно уклонялся от наблюдений за дикарями, Маран один просиживал у загонов, стоически передавая на станцию все, что в них творилось. Но сегодня Маран «забастовал» – заявил, что ему надо подумать, растянулся во весь рост на песке, заложив руки за голову, и Дан решил отправиться к загонам самому. После некоторого колебания Поэт согласился составить ему компанию. С неизъяснимым облегчением Дан увидел, что от тел остались только кости, обглоданные до такой идеальной чистоты, что больше напоминали учебные пособия в анатомическом театре, нежели человеческие останки. Понаблюдав за дикарями около получаса… наблюдения эти не вызывали подозрений, так как около загона собралось немало воинов, за неимением других занятий и зрелищ глазевших на злополучных пленников… понаблюдав, Дан почувствовал в себе зарождающееся неопределенное ощущение некоей несоразмерности. Он попробовал уточнить это чувство, не смог, потом его осенило: слишком они были разные, эти дикари. Биолог догадался бы с первого взгляда, но и ему понадобилось не так уж много времени, чтобы понять. Слишком они были разные, большей частью кривоногие, с отвислыми треугольными животами, деформированными туловищами, странными чертами лица… нет, то не были черты первобытных людей, Дан хорошо помнил школьные уроки, никаких надглазничных валиков или скошенных подбородков… хотя какие валики?.. это же у неандертальцев, а разве на Земле неандертальцы соседствовали с кроманьонцами?.. забыл, прах их побери!.. К тому же дикари были совершенно безволосы, не только тело и лицо, даже на голове у них росли лишь редкие пучки, брови и ресницы тоже не отличались густотой. Какое-то все кривое, косое – ощущение… чего? Вырождения? Вот-вот, это слово пристало сразу. И рядом с такими выродками прекрасные образцы человеческой породы – вроде лахинов, которые, бесспорно, были красивым народом, или горцев… вообще гуманоиды Перицены были красивы в земном понимании этого слова, и тут, среди настоящих уродцев, ковылявших по загону, попадались высокие стройные мужчины и женщины. Тогда-то Дан и выделил эту молоденькую дикарку лет… Пятнадцати? Шестнадцати? Чуть выше среднего роста, тоненькая, узкобедрая и длинноногая, как подросток, с маленькими твердыми грудями, она особенно привлекала взор длинными пушистыми темно-каштановыми волосами, ниспадавшими до бедер. Поэт, видимо, перехватил его взгляд и подтолкнул в бок локтем.

– Хороша, а, Дан?

Передав энное число кадров… по счастью, горцы традиционно носили довольно массивные браслеты на запястьях и разнообразные амулеты на шее, и эти безделушки были буквально нашпигованы аппаратурой… Дан уже думал, что пора уходить, как вдруг произошла сцена, значения которой он сразу не понял – в отличие от Поэта, сорвавшегося с места прежде, чем Дан успел сориентироваться. По-видимому, Поэта насторожили жесты собравшихся кучкой нескольких наиболее крепких мужчин-дикарей. Неожиданно один из этой компании отделился от прочих и пошел прямо к девушке, которой любовались Дан с Поэтом. Подойдя вплотную, он схватил ее за волосы, грубо намотал себе на руку ее роскошную гриву и поволок к товарищам. Тут-то и добежал до загородки Поэт, сидевший вместе с Даном метрах в десяти от загона, выхватил у ближайшего из стражей длинное копье и с силой кольнул дикаря. Тот взвыл и выпустил свою жертву, с истошным воплем кинувшуюся к ограде, к Поэту, рядом с которым столпились почти все воины девятки, сторожившей загон. Дан подошел к ним вслед за девятником.

– Хотели сожрать? Конечно, сожрут, куда им деваться? Которая – эта? – некоторое время девятник рассматривал девушку, потом, осклабившись, повернулся к Поэту. – Слушай, а она недурна. У тебя есть вкус. Ну раз она тебе так приглянулась, забирай ее. Надоест – приведешь обратно.

Так все и получилось – неожиданно не только для Дана, но и для самого Поэта. Конечно, от беспощадной логики Марана становилось не по себе, но с другой стороны…

– Я давно ее приметил, – сказал вдруг Маран, не поднимая головы от своего медленно разгоравшегося костра. – Она чем-то похожа на Лану.

– На Лану? – удивился Дан.

– Нет?

– Не знаю. Разве что хрупкостью… не знаю, на кого она похожа, но она очаровательна.

– Бесспорно. У этих дикарей совершенно отсутствует эстетическое чувство. Обречь на гибель такое создание, оставив существовать столько уродов…

– Уродов? Маран! Скажи, пожалуйста, тебе не показалось, что степень их уродства выходит за пределы… ну просто уродства? Что это болезнь?

– Показалось.

– И что ты на этот счет думаешь?

– Я? Мне трудно судить об этом, Дан. Не хватает знаний.

Дан вытаращил глаза. Такое от Марана он слышал впервые, больше, впрочем, его потрясли не сами слова, а естественность, с какой они были произнесены… Черт возьми, а ему казалось, что за эти полтора года он изучил характер Марана досконально, во всяком случае, настолько, чтобы не встречаться с неожиданностями, и нате вам! Он поспорил бы на что угодно, что Маран никогда не признается в невежестве или неосведомленности, ну если уж придется, сделает это с большой неохотой и смущением… поспорил бы и проиграл.

– Впрочем, пока вы совершали подвиги во славу красавиц-людоедок, я поднатужился и, представь себе, вспомнил один любопытный эпизод. В бытность мою главой правительства мне как-то докладывали… некий медик, которого при Изии никто не хотел выслушать, добрался-таки на самый верх… Так вот, на одном из рудников было замечено, что рабочие часто заболевают какой-то неизвестной болезнью. Более того, у них рождались дети-уроды. Тот медик доказывал, что причиной было вещество, содержавшееся в руде. Я дал разрешение… Ила Лес попрекнул бы меня любимым местоимением, но ничего не поделаешь, они с умным видом отмахнулись от медика, и действовать пришлось опять-таки мне… Я дал разрешение, рудник временно закрыли и послали несколько человек разобраться с этой рудой. Но это же дело долгое, при мне, во всяком случае, ни до чего не докопались… Я вот думаю, Дан, нет ли здесь чего-либо в этом роде?

– Ну Маран! А говоришь, не хватает знаний. Надо отправить на анализ песок. Погоди-ка! – Дан начал лихорадочно нажимать на выпуклости своего браслета, в спешке не сразу нашел радиометр… нет, ничего такого, обычный фон… Хотя… Нет, повышение слишком незначительно, чтобы привести к подобным последствиям, не выше допустимого… Но откуда оно вообще взялось? Да, песок непременно надо отослать наверх, как только появится возможность…

За Мараном пришли поздно вечером. Вестник неслышно возник рядом с затухавшим костром, у которого сидели Маран с Даном, предоставив Поэту упражняться в шатре со своей Ат, так звали дикарку, в произношении слов языка людоедов, за четыре дня тот уже установил и выучил их сотни две… первое, что стало понятно и ему, и остальным – оба, и Маран, и Дан частенько присутствовали на «уроках», что дикарский язык был далеко не дикарским, в нем обнаружились понятия для обозначения вещей, которых дикари не имели и не могли иметь, например, лестница… Вестник передал Марану приказ немедленно идти к Лахицину и исчез так же неслышно, как появился.

Дан вскочил сразу, а Маран еще пару минут медлил, задумчиво глядя на догорающий огонь, потом поднял глаза на стоявшего в ожидании Дана и сказал:

– Не знаю, Дан, стоит ли тебе идти со мной. Я подозреваю… Нет, скорее, опасаюсь…

– Чего?

– Лахины крайне ревностно оберегают свои тайны и очень не любят посвящать в них чужаков. Так?

– Думаешь, они отведут мою кандидатуру?

– Нет, не думаю. Более вероятно, что они согласятся использовать нас обоих, но потом…

– Уберут лишних свидетелей?

– Да. И касается это, в основном, тебя.