И это всё – наша жизнь

Ну, не в социальные же сети с этим выходить! И не партию же обманутых жен создавать! Партию дурочек, которых обвели вокруг пальца.

Хотя, думаю, стоит только бросить клич! И ряды наши по масштабу и сплоченности будут покруче, чем у партии власти.

За окном стрекотала газонокосилка. Отлично! Как много практической пользы от всей этой ситуации! Глядишь, еще и забор покрасит, и картошку посадит. Все экономия. Да и полезно – физический труд. Вон, уже почти не хромает! Бодренько так скачет! Козликом…

«Козлотоны», – вспомнила я слова Светки Горб. Вот именно – козлотон. Вот и скачи по лужку. А я пойду поваляюсь с книжечкой. У меня бессрочный отпуск и никаких обязанностей. И на обед мне наплевать!

Или я от неожиданности и страха так обнаглела? Я ведь должна пойти на кухню и сварить первое, испечь пирог к чаю, прибраться в доме. Выйти на участок и прополоть клумбы. Я должна! Ну если я – умная женщина.

Я же для чего-то сюда приехала?

Все эти игры в садо-мазо до добра не доведут – точно.

Ладно. Завтра я поумнею. А сегодня…

Сегодня еще побуду дурой.

Такое, надо сказать, сладостное чувство!

* * *

В общем, жизнь потекла своим чередом. Конечно, назавтра я приготовила обед и убрала в доме. Перемыла всю свою любимую гжель и постирала занавески. Разобралась с цветами и кустами. Даже грибы собрала у забора в заветном местечке. А потом взяла и все выкинула. Такая вот самодурка.

Леня тоже был при деле – то на участке, то в доме, то уезжал в поселок за чем-то необходимым. Ездил в город на работу.

Мы вместе завтракали, и обедали, и даже смотрели телевизор. Обсуждали предстоящие перемены в жизни дочери. И – по-прежнему спали в разных комнатах: я в спальне, он в кабинете. И вежливо желали друг другу спокойной ночи.

На выходные приезжали дочка с зятем. Анюта выглядела абсолютно счастливой. «Только ради нее стоило помириться», – подумала я. И самой стало смешно – «помириться»! Хорошенькая формулировка всех этих действий!

Хотя почему бы и нет? Дипломатические отношения восстановлены, это правда. Значит – перемирие.

А что там у нас в интимной жизни… Извините! Вход воспрещен. И маме, и Галине, и дочке – тем более.

А так – все было вполне благопристойно, вполне. Ходили в лес и на озеро, жарили шашлыки, варили варенье. Дочка была спокойна и счастлива. И это было сейчас самым важным на свете. В общем, семья в сборе. Как-то приехали мама с Галкой. Я хлопотала по хозяйству – пекла, жарила, парила. Увлеклась не на шутку – так, что даже обо всем забыла. Носилась как ошпаренная. Семья в сборе. Семья!

Глядя на всех, смеющихся и дружно жующих, перебивающих друг друга, спорящих, крикливых, шумных, родных, подумала: «Семья… и их спокойствие – вот что главное».

Помудрела, значит, на пятом десятке. Уже – результат. Наверное, немалый. Жизненный, так сказать, опыт. Скорби предполагают знание – если перефразировать великих.

Всем скорбям свое время и место.

Умная, блин! Самой противно!

И все-таки я была рада, когда все разъезжались. И Леня – в том числе. Я с неведомым ранее удовольствием оставалась одна. Впрочем, нет – дозированное одиночество я любила всегда. В душе я определенно интроверт. Даже мучила совесть, что не уговорила Галку пожить на даче. Правда, предложила, но была рада, когда та отказалась.

Муж приезжал каждый вечер. Ужин был готов, дом прибран. Иногда ужинали молча. Или так – ни о чем. Однажды он позвонил и сказал, что останется ночевать в городе. Рано утром нужно было встречать партнера в аэропорту. Я растерялась и почему-то очень расстроилась. Опустилась на стул, задрожали руки.

Первая мысль: значит, опять! Опять. Там, у нее. А что удивляться? Наивно поверить в то, что там так просто все закончилось. Все резко взял и оборвал? Ведь были чувства – наверняка. Простой кобеляж не в его стиле. Да и из семьи по такому поводу не уходят.

Да и мужик же он, в конце концов! Сильный и здоровый, в самом соку. Ему банально нужна женщина. Просто физиология – пусть даже так.

А у нас… Ну, все понятно. Не надо быть умной.

Распалила себя до мигрени. Ходила по комнате кругами – все правильно, сама виновата. Зачем приехала? Что стояло за этим поступком и всеми последующими действиями? Что, в конце концов, предполагалось и подразумевалось?

Невинность святая и оскорбленная! Сиди дома и…

Короче, дома сиди!

А то получается, как в поговорке: бьешь и плакать не даешь.

Нет. Не так. Ну быть такого не может! Он же не дурак. Те дела можно обтяпать и днем, вполне себе спокойно. И никто не заметит и не почувствует. Все умные так и делают. Ну, не стал бы он так подставляться, ей-богу! Значит, надо успокоиться и взять себя в руки. Выпить корвалол. Капель пятьдесят. Нет, лучше коньяку. И граммов сто пятьдесят – определенно.

И успокоиться! И еще, кстати, подумать о том самом… Я вспоминала слова Риты Марголиной. Ну, об их с Сашкой примирении. Как они решали этот вопрос в постели. Нет. Подумать об этом страшно. Почему-то именно страшно. Рита – умница. Я не такая. Я так не могу. Тут и горечь, и обида, и стеснение. И почему-то стыд.

Остатки сладки. А объедки? Объедки гадки. И я не стану собирать их с чужого стола.

Господи! Ну какой же ужасный характер! Сколько комплексов, какое злопамятство. Ведь я его уже простила! Ну наверное, простила. Раз приехала, раз готовлю ему еду, живу с ним в одном доме.

Но я все помню. Все. И это отнюдь не облегчает мою жизнь. Как там говорила Рита? «Я забываю. Но я помню».

Все так. Жаль, что память не девичья. Жаль, что гордыня. Что комплексы – жаль. Что характер упертый и тяжелый. Что мозгов, судя по всему, негусто.

Ну что поделаешь? Я такая, какая есть. Не нравится? Не настаиваю. Все имеет право на свою точку зрения. И я в том числе.

А как я его ждала на следующий день! Как красовалась перед зеркалом! Три раза перекрашивала ногти. Надела лучший сарафан. Даже в уши вставила серьги. Потом, правда, сняла. Чересчур как-то. Ни к чему, чтобы он заметил. И с ужином расстаралась. Все как он любит. Сидела на крыльце и смотрела на дорогу. Аленушка на берегу, смешно, право дело!

Чуть не вскочила и не понеслась навстречу. Еле себя обуздала.

И больше всего на свете мне хотелось его обнять. Нет, даже не обнять, а просто прижаться к груди и закрыть глаза. И стоять так долго-долго.

Но я, понятно, отказала себе и в этом удовольствии. Не женщина – Железный Феликс. «Души прекрасные порывы» (первое слово – глагол).

Он быстро поел, сказал, что все очень вкусно, и извинился:

– Тяжелый день, устал, пойду лягу.

– Конечно, – кивнула я. Села на кухне и расплакалась. Посмотрела на свой маникюр и подумала: «Точно дура, каких мало. Ему до меня – как… до лампочки, вот как!»

Простотам не сложилось. Видимо, было хуже, чем здесь. Да и привычка, как говорится, свыше нам дана. Замена счастию она. Как же точно, господи! Вот именно – замена.

Вся моя нынешняя жизнь – замена. Или – подмена. Суррогат. Квазисемья.

И никогда не будет как прежде, потому что я не буду такой, как прежде. Да и он, наверное, тоже. Обстоятельства и ситуация людей выкручивают и ломают. И еще – в корне их меняют.

* * *

А утром я им залюбовалась. Исподтишка залюбовалась. Проснулась и выглянула в окно: он косил траву – не косилкой, косой. Мерный взмах, широкий размах. Сильные и загорелые руки, крепкая шея, почти идеальный торс. Все умеет! Косит, как дышит. Избалованный московский мальчик. И откуда у человека столько талантов?

Я вспомнила, как однажды в юности мы были под Сочи. Пошли в горы и заблудились. Стемнело, решили заночевать. Мне совсем не было страшно. Он разжег костер, соорудил из четырех палок и куртки тент от накрапывающего дождя, набрал каких-то мягких веток и устроил мне ложе. И даже принес мелких и терпких диких слив – очень хотелось есть. Спала я как убитая, а он всю ночь приглядывал за костром – в горах ночью было довольно прохладно.

С ним было нигде и никогда не страшно! В любой стране он прекрасно общался с аборигенами, замечательно ориентировался в пространстве и прекрасно читал карты. А как он водит машину! Я всегда смотрела на его профиль и любовалась. Просто бог за рулем – спокойно, размеренно, уверенно. На провокации не поддается. На хамство не отвечает. Только чуть хмурится и сдвигает брови. И мне это тоже всегда нравилось. И еще – я смотрела на его руки: сильные, крепкие, с длинными пальцами и красивой и ровной ладонью.

«Это уже, наверное, из области эротизма», – подумала я. Он мне всегда нравился! Кроме уважения, были, безусловно, и восхищение, и восторг, и гордость. Он лучший. И самый любимый. Ни разу, ни разу я не усомнилась в своем выборе! И никогда о нем не пожалела.

Всем не везет? Куча несчастных? Преданных и обманутых? А что, счастливых быть не должно? Уверенных, верных, сплоченных, единых.

Ну, должна же быть какая-то пропорция! Какие-то законы равновесия должны быть соблюдены? Какие-то исключения из общих правил! Ну не бывает же все и у всех плохо?

Бывает.

И который раз я готова была бросить ему в лицо: «Что ты сделал с нашей жизнью? Разве нам было плохо?

Ты не просто предатель! Ты хуже. Ты разрушитель! Ты ликвидатор. Ликвидатор всего того, что я так долго и тщательно строила. Вернее, мы! А это еще тяжелее и труднее. Совместное творчество всегда сложнее. По крошке, по кирпичику. Затирали швы, ставили заплаты.

И я тебя ненавижу! Вот за все это!»

* * *

Я вспомнила Маринку – медсестру в детской поликлинике. Как-то заболела Анюта, и Маринка приходила делать уколы. Мы стали приятельствовать.

Маринка сидела на кухне, пила кофе и рассказывала, как она ненавидит своего мужа Николая Ивановича. Маринка была приезжей, из маленького удмуртского села. В детстве натерпелась по горло – пьяницы-родители, инвалидка-сестра, три младших брата. Была одна мечта – вырваться из этого кошмара. Она приехала в Москву, окончила училище и устроилась на «Скорую»: там давали общежитие и больше платили. Но и работка была адова. Аварии, бомжи, пьяные драки с последствиями. За ней начал ухаживать водитель с их подстанции. Был он вдов и немолод, зато имел двухкомнатную квартиру в хрущевке на первом этаже. Маринка говорила, что «до свадьбы не давала». Не потому, что порядочная, а потому, что было противно, и этот «сладостный» момент она, как могла, откладывала. Расписались. Настал час икс. Дальше деваться было некуда. Маринка закрыла глаза и задержала дыхание. «Молодой» оказался бодр и настойчив. И еще – неутомим.

Было противно до слез, до рвоты. Она убежала в ванную, и ее вырвало. Залетела она с первой ночи. А ребеночка хотела! Ведь и лет уже было немало, да и очередь из женихов не стояла. Родила дочку Катьку. Муж старался изо всех сил: халтурил по ночам, гладил пеленки, доставал дефицитные продукты – время было голодное.

А Маринка его ненавидела. Причем на тактильном, физическом уровне. Запаха его не выносила. От интима, как могла, увертывалась. А он – непрошибаем. Ты – жена, ты обязана, три раза в неделю. Как «Отче наш». За уклонение даже пугал статьей Гражданского кодекса.

И Маринка терпела. Говорила, что человек он неплохой, скорее хороший: непьющий и негулящий. Все тетки ей завидуют. А отец какой! Для Катьки лоб расшибет.

– Хоть бы расшиб, прости господи! – И Маринка вытирала злую слезу.

Все понимает. За все ценит. И правда – повезло. В тридцать лет, без роду, без племени. Пятьдесят второй размер задницы. Нос картошкой, на голове три пера – и нате вам, замужем. Да со своей квартирой, да с дочкой, да с непьющим мужем. А муж еще и дачу взялся строить. Участок получил – два года пороги обивал. И построит – не сомневайтесь! Все своими руками. А руки у него золотые.

Только вот одно плохо. Так плохо, что повеситься охота. И Маринка опять всхлипывала.

– Ну, разойдись, – сказала я Маринке однажды. – Разве можно так мучиться? Это же насилие над собой! Ты же его в конце концов ночью подушкой придушишь от ненависти!

Маринка посмотрела на меня с интересом – подушкой, говоришь? А что, это мысль! И странно так смеялась.

Леди Макбет Мценского уезда!

А потом посерьезнела:

– А я все записала тут. Все плюсы и минусы. В столбик. И знаешь, что получилось? – Она загадочно замолчала и достала из сумки мятую бумажку. – А получилось то, что кругом одни плюсы, понимаешь? А минус всего один! И вот из-за этого паршивенького, жиденького минуса я буду ломать свою жизнь? Лишать дочку отца? Менять квартиру после ремонта? Чтобы опять пахать на двух работах? Ну уж нет! Я лучше потерплю! Да и делов-то!

Бедные бабы! «Потерплю»! А неврозы, депрессии, онкология? А потерпят ли они? Подождут, пока мы станем счастливыми?

И еще раз я подумала тогда: «Какая же я счастливая! Ведь у нас всегда это в радость. Всегда. Ни разу у меня не возникло мысли, что это противно. Да, не так ярко, как раньше. Не так пылко и таинственно. Без сюрпризов, что называется. Мы друг друга знаем наизусть. Все заветные и потаенные струны. И от этого нам только проще и свободнее». И еще я думала, какое счастье, что мы знаем друг про друга все. А вот это зря. Нельзя знать все друг про друга. Всю правду, всю изнанку. И даже – почти всю. А где загадка, интрига где? Нельзя быть такой же знакомой, как подъезд в собственном доме.

Наивная дура! Прелесть новизны еще никто не отменял!

И мой муж дал мне возможность в этом убедиться!

Спасибо за урок! Только я, по-моему, не поумнела. Или – все впереди? Есть шанс?

Да, про «прелесть новизны». Про ту женщину я старалась не думать. Даже знать ничего не хотела. Это как способ спасения, что ли? А еще было страшновато. А вдруг она лучше, вдруг красивее? Да наверняка – потому, что моложе. Ей меньше на двадцать лет. На целых бесконечных двадцать лет! А что такое двадцать восемь и сорок восемь – все мы отлично понимаем. И женщины и мужчины – они ведь тоже не идиоты!

Я вспоминала себя в двадцать восемь: самый расцвет, самый сок. И «уже» и «еще» – и все в самом лучшем смысле. За что осуждать и ненавидеть ее, ту? В чем ее вина? В том, что захотела все и сразу? Да и в корысти ее обвинять сложновато – он так хорош, что… Может снести крышу и без всяких там его бонусов в виде машины, денег и прочих атрибутов успешности. А его щедрость? Да что там щедрость! Его мозги, жизненный опыт – самое ценное и привлекательное, его юмор, его тело…

У него все в порядке. Все! Все по местам и на местах.

А у меня? Да, сохранила фигуру – ну, как могла. Слежу за лицом. При моих возможностях несложно. Хозяйка я неплохая, на твердую четверку. Мать тоже, оценка та же. Ну, поддерживала его в тяжелые дни, как могла. Никогда и ничего не вымогала, это да. Но и радовалась как-то сдержанно. На шею не бросалась. Подумаешь, заслуги перед отечеством! Зануда – это есть. Перфекционистка – это раздражает. Тщательна и въедлива – не плюс наверняка. Не из «легких» женщин точно. Люблю поучить и скупа на похвалу. Не от того, что неблагодарная, просто сдержанная. И еще, наверное, комплексы. Никакой восторженности в его адрес – никогда! Никакого пьедестала. Муж – кормилец и друг. Отец и зять. Все естественно вроде. Все ключевые вопросы решает он. Он же мужчина. Как по-другому? Это норма, ничего особенного.

Как будто так у каждой из живущих на земле. У каждой – той, что ничуть не хуже меня. Или – не лучше.

Никогда раньше я не задумывалась о том, что мне повезло. Или – как мне повезло.

Мама, правда, говорила: «Цени! Такие мужики на вес золота». У мамы был опыт. У меня – только гонор и вера во всеобщую справедливость. Точнее – в справедливость относительно моей судьбы. Какая наивность! Или это уже идиотизм…

И все-таки стало интересно: а кто она, эта… Ладно, просто – эта. Не унизим себя оскорблениями и эпитетами.

Итак, эта. Двадцать восемь лет, москвичка, с юридическим образованием. Зовут Виктория. Значительное имя. И красивое, что говорить. Правда, победить ей не удалось – на этот раз. Виктория Лавинская, между прочим. Ничего себе и фамилия к тому же! Девушка с такими именем и фамилией не может быть тупой и необразованной дурой. Невысокая, стройная – что вполне естественно. Шатенка с зелеными глазами. Внешность не кукольная, глаза не пустые.

Что сказать? Спасибо вам, дорогая Виктория, что не поспешили забеременеть от моего неверного мужа. Просчитались! Иначе – держать бы вам его в ежовых! Уж мне-то вы поверьте! От свеженького ребеночка он бы никуда не делся!

В чем еще вы просчитались, малоуважаемая? Не знаю, судить сложно. Думаю, что в интимных вопросах я с вами не равна – у вас тело, кожа, силы и свежесть.

Но! У меня опыт и доподлинные знания всех тонкостей «нашего мужа» – уж простите!

Да что нам мериться? Думаю, что и вы свое отстрадали и отплакали. Не то чтобы мне вас жаль – нет, нет. Я не так гуманна. Просто я знаю, что в ваши годы у страданий другая цена и другой накал. Уж поверьте! Надеюсь, что вы утешились. Надеюсь, что скоро. При ваших-то данных! Сам бог велел! Да и в вашу копилку звякнул пятачок – козлотоны мужики, козлотоны! Светка Горб знает, почем фунт изюма!

* * *

На выходные с ужасом жду наплыва родни. Стыдно признаться, но так хочется остаться с мужем наедине. Сдаю позиции, сдаю!

Измучилась просто, вот и все!

Получилось как просила: мама с Галкой поехали в Дорохово, дочка со своим Эдиком – к его родне. Я испугалась: все как-то затянулось и растянулось. Что-то надо менять. А я боюсь! И еще – не очень хочу. А он как-то странно на меня смотрит. Или мне кажется? Не думаю, что я так желанна. Не обольщаюсь. Просто, если это произойдет, все встанет на свои места. Или – наоборот. Вот поэтому и боюсь, наверное. И еще – стесняюсь. И его, и себя.

Решили поехать на озеро – жарко. У нас есть свое место, почти безлюдное. Правда, доехать туда сложновато – лесная дорога, узкая и колдобистая.

Я осторожно сняла сарафан. Поняла, что очень стесняюсь. Все про себя знаю – про вены на ногах, про целлюлит на бедрах, про все, одним словом. Раньше – смешно даже говорить – я не стеснялась его. Кого? Собственного родного мужа? Бред, ей-богу! А сейчас! Кто он мне? Родной и собственный? Вот нет у меня такого ощущения, нет!

Как там у Бунина? Мужчина если любит, то любит всю женщину! Со всеми ее истериками и толстыми ляжками!

Спасибо за поддержку, дорогой Иван Алексеевич! Надежду, так сказать, подарили!

Вода – парное молоко. Я осторожно вхожу в озеро. Леня – решительный наш – влетает стремительно, пулей. Совсем как мальчик. Плывет кролем, красиво и четко. Он плывет, а я, дура, любуюсь. Резво вбегаю в воду. Я тоже молодуха, пусть знает! Правда, плыву вдоль берега – боюсь глубины. Трусиха – вот как меня зовут. Всего боюсь, всего. Вот подплыть бы сейчас к нему, обнять, похихикать, повиснуть на шее. Сплошная романтика. Как в молодости резвились на море.

И сладким кажется на берегу поцелуй соленых губ…

Вылезла из воды, мокрая курица. Ну, не способна я на такое, не способна. Не могу себя заставить, не могу притвориться. Все женщины – актрисы? Нет, не все. Я – точно нет. И это еще один мой минус.

Мы сидим на траве, и я смотрю на его профиль. И больше всего на свете хочу, чтобы он меня обнял.

Бойся своих желаний!

Вот и боюсь.

Трусиха, неврастеничка, прямая, как палка. Негибкая и неумная. И все это – я.

Едем в машине и молчим. Но молчим как-то по-хорошему, не тревожно. Как умели молчать когда-то. Вдруг он говорит:

– А махнем на море, Ириш!

«Ириш» – так он меня давно не называл. Вернее, так он меня называл тогда, в той жизни. До того, как чудовищно и безжалостно она переменилась. Я вздрагиваю и молчу. А он продолжает:

– А давай на Ситию! Помнишь, как нам она понравилась!

Я помню. Я все помню. Как нам было там хорошо, как спокойно. Ничто не предвещало, ничто. Тихое место, крошечный, в шесть номеров, отельчик, уютный и совсем не пафосный. Белые круглобокие домики с голубыми крышами. Дивная еда – рыба, еще два часа назад плававшая в море, помидоры, сыр, темное, почти малахитовое оливковое масло. И хлеб – горячий, ноздреватый, с хрусткой и румяной корочкой. Мы отрывали крупные ломти руками и макали его в подсоленное масло. И еще перламутровый чеснок и блестящие, слегка помятые пряные маслины. И молодое, совсем некрепкое розовое вино. Пили его на террасе, у моря. Море было нереального бирюзового цвета. Смотреть на него можно было часами. Оно завораживало и успокаивало. Улочки, узкие, мощенные и извилистые, вели на маленькую центральную площадь с белой церковкой и старинным кладбищем на задворках. Кипарисы охраняли кладбищенскую тишину. Впрочем, там везде было негромко. Туристов совсем мало – место скучное, не очень тусовочное. А мы наслаждались! Спали с открытым балконом, слушали шепот волн. И белые полотняные занавески отводил теплый ночной ветерок.

Мы тогда были абсолютно по-детски, дурашливо счастливы.

И ничего не предвещало беды!

А все случилось через полгода после нашего возвращения!

И жизнь разделилась на «до» и «после».

Я молчу. Молчу, как истукан. Он поворачивает голову и вопросительно смотрит. До него ничего не доходит. Ничего! Он не понимает, о чем я думаю. Правильно. Молодец. Он прожил ту жизнь и пережил ее. Он ее просто зачеркнул. Проехал… Иначе – нельзя. Не спастись и не выжить. Он это понимает. Он умный. Он продолжает жизнь. А я – дура. Я – помню.

Я забываю и помню. Вернее, пытаюсь забыть. Изо всех сил пытаюсь. Правда, получается плохо.

Я тоже хочу продолжать жить! И дышать полной грудью! Очень хочу, честно. И молчу. Потому, что мне очень тяжело, очень трудно подхватить его радостное: «А давай!»

«Скидавай», – как говорила наша дачная хозяйка баба Люба в моем далеком детстве.

Как говорится – «проехали»? Вот именно – проехали. Вернее, он проехал. А я еще еду. В холодном и темном вагоне. И до остановки моей совсем не близко.

Я – не «проехала».

Мама права – в конфликте всегда виноваты двое. Сначала я возмущалась – какая чушь! Я хорошая и верная жена. Я друг и никогда не предам ни его, ни интересы семьи. В моем доме чисто и всегда есть обед. Мой ребенок хорошо образован, и я никогда не манкировала материнскими обязанностями. Я – честная, верная и хорошая жена. За что же со мною так обошлись? И нечего искать причину во мне! Нечего искать оправдание своим сексуальным фантазиям!

Нет. Все – не совсем так. И даже вовсе не так, если призадуматься.

Так в чем мои «великие» заслуги? В том, что гладила сорочки и варила борщи? Полноте! Все женщины делают это. В том, что была ему верна? А положа руку на сердце, были ли у меня соблазны сделать наоборот? Искушали ли меня? Попадались ли на моем жизненном пути мужчины, упорно стремившиеся уложить меня в постель?

Нет. Не было. Открою страшную тайну – не было ни одного. Меня не пытались соблазнять и искушать. Хотя я далеко не уродина. У меня неплохая фигура и правильное лицо. Большие глаза и густые волосы. И все же… Наверное, чего-то во мне не хватает. Определенно! Я никогда не привлекала пристальное внимание сильного пола. Ко мне все относились со сдержанной симпатией. Никогда, никогда я не ловила на себе взгляд, полный страсти и откровенного желания. Даже в далекой молодости.

Что-то во мне не так. Нет какого-то манка, изюминки, перца. Я не умею кокетничать и соблазнять. Я банальна и примитивна, как зубная щетка и бутерброд с сыром на завтрак. Я пресна, как церковная просфора.

Я не сделала карьеры, хотя была довольно способна и подавала надежды. Я не из отменных кулинарок, творящих на кухне чудеса. Я не патологическая чистюля и не складываю носки по цвету.

Я не горячая и не сумасшедшая мать. Я занималась ребенком, да, безусловно. Но жизнь ему точно под ноги не бросила!

Я даже не чеховская Душечка, живущая только жизнью собственного мужа.

Я сама по себе. В своем мире, в своих мыслях. В каких? Мне и самой интересно. Точнее, в мирке и в мыслишках. Никакой глобальности, никакого объема.

Одна сплошная и беспочвенная гордыня.

Среднестатистическая женщина, заурядная и обыденная.

Ничего такого во мне нет – абсолютно. Даже странно, ей-богу, как он продержался так долго! Гораздо раньше его могло занести, гораздо раньше. Гораздо раньше он мог попасть под «трамвай желаний» и поддаться на зов любви.

Я ничем и никогда его не удивляла. Я не умею делать сюрпризы и более чем спокойно на них реагирую. Вот в чем моя основная ошибка. Ну, катится и катится. Идет, ползет – и ладно. Надеюсь на «авось» и «как-нибудь».

Так в чем же его вина? В том, что ему захотелось праздника? Новых, ярких впечатлений и ощущений? В том, что он обратил внимание на женщину более свежую, молодую и яркую? Что у него появилась потребность пережить, освежить, впечатлиться?

Даже жаль его, бедного, – не сложилось! А сколько его собратьев начинают жить заново, с нуля? Рожают новеньких деток, строят новое гнездо.

Правда, за чей счет… Что там с их «бывшими» в тот момент, когда они проходят, пролетают и проплывают по новым жизненным рекам и коридорам…