И это всё – наша жизнь

Но это уже никого не волнует.

Правда, не все на это решаются, не все. Не все такие отчаянные храбрецы. Как говорил драматург Володин: «Ну как я уйду? Это и выговорить невозможно!»

Правда, кто-то собирает чемодан молча, без объяснений. Ну, у кого на что хватает духа…

У всех разная степень ответственности и нравственности. И разве нравственней и ответственнее те, кто и вовсе не уходит? Кто продолжает делить свою жизнь на двух женщин, на две семьи? Кто мучается сам – не жалко – и мучает еще как минимум двоих?

Сходит спесь, сходит. Набираюсь ума, набираюсь. Гордыня моя, огромное и бескрайнее облако, скукоживается, тает, сдувается.

Взгляд на себя со стороны – вот как это называется.

Тоже, между прочим, подвиг. Особенно на фоне свеженьких оскорблений и обид.

Ну, ну. Посмотрим, что будет дальше. Посмотрим, как ты поведешь себя, милая моя, несчастная.

Но точно прогресс. Радоваться? Не получается. Как-то еще грустнее в связи с переменой концепции. Увы!

Я неисправима в своем «оптимизме».

Господи, помоги!

* * *

– Ты с ним спишь? – Это мама. Вполне в ее духе.

Я поперхнулась и промолчала.

– Ну, в принципе, я так и думала. – Она тяжело вздохнула. Очень тяжело. И на этот раз я ее разочаровала. Она зловеще усмехнулась: – Боишься осквернить свое юное и непорочное тело?

Я не поддалась на провокацию, ответила серьезно и как есть:

– Нет. Просто – боюсь.

Мама задумалась.

– А ты с закрытыми глазами. Как в омут, – осторожно посоветовала она.

– Я высоты боюсь. И воды остерегаюсь. И вообще, «как в омут» – это не для меня. Не мой стиль, так сказать.

– Что делать? – Мама стала явно доброжелательнее. – Это как работа, как поступок, если хочешь. Во благо и во спасение, так сказать.

– Во чье благо и чье спасение? – задала я дурацкий вопрос. От смущения, если по-честному.

– Твое, глупая! – возмутилась мама.

Я снова ее расстроила.

Мама положила трубку первая. Через пару минут раздался звонок.

– Вам надо куда-нибудь уехать. – Ее голос просто звенел. – Да, да! Обязательно – уехать. В какое-нибудь путешествие, в новую страну! На море или в горы!

– Или в леса. А можно в поля. – Я позволила себе поупражняться в остроумии.

– Да куда угодно! Какая разница! – Мама на мой юмор не повелась. – Романтику можно найти где угодно! Хоть в шалаше в Разливе!

Правильно. Лучше в шалаш. Дешевле, по крайней мере. Да и за исход этого мероприятия я не ручаюсь. Чего деньги-то тратить!

Нет, это я от растерянности. Я понимаю, что мама права. Мне что, самой отправиться в турбюро и заказать круиз? А потом торжественно, перевязав голубой ленточкой, вручить ему конверт?

Хорошая мысль, свежая. Но – не для меня. Это точно.

* * *

Все оказалось гораздо проще – конверт, правда, без голубой ленточки, принес он сам. Я заметила, как дрожат у него руки. Не сдержалась, спросила:

– А это что?

– Сюрприз! – ответил он.

– Еще один? – съязвила я.

У него дрогнули губы, но он промолчал. Я вскрыла конверт. Ну понятно – две путевки, два билета. На Ситию, естественно. Как там у поэта? Не возвращайтесь к былым возлюбленным?

Не возвращайтесь на места боевой, так сказать, славы…

Не входить дважды в одну воду. Или – попробовать? Терять-то, в принципе, уже нечего… Все, что можно, уже потеряно. И растеряно. Крошки с чужого стола… Хотя – почему с чужого? Это как посмотреть. Попытка не пытка, а средство для выживания – в нашем случае, по крайней мере.

Я внимательно изучила бумаги и подняла на него глаза.

– Ну, что ж, идея неплохая. В конце концов, море и солнце – это всегда хорошо. При любых обстоятельствах. Даже самых печальных. Хуже, я думаю, не будет. И даже, скорее всего, все встанет на свои места! – сказала я и уточнила: – В смысле – надо ли нам это в принципе!

– Хуже не будет. – Он выглядел почти счастливым и тихо добавил: – Спасибо.

Итак, мы едем. Я дала согласие. Боже! Что я несу! Я дала согласие! Мама сказала: «Лучше бы ты просто – дала. И денег потратили бы куда меньше». Еще моя остроумная мама прокомментировала мой отъезд так: «Торжественное прощание с невинностью».

Ладно, пусть упражняется в остроумии. Врачи – циники априори.

* * *

Я собираю вещи. Обычно я собирала один общий чемодан – большой, вместительный, на двоих. Теперь у меня свой, отдельный, небольшой и достаточно удобный. Муж заглянул в комнату, посмотрел сначала на мой автономный чемодан, потом – задумчиво – посмотрел на меня. Я понимала, что у него в голове. А в голове у него были сплошные, судя по всему, сомнения. Нужно ли было вообще связываться с такой придурочной бабой и тратить деньги на поездку.

За ужином, не поднимая глаз, как бы между делом, он сказал:

– А номер у нас один, Ира. Может, это неправильно?

Вот что мне ответить? Что? Что я еду с ним, что жить буду, разумеется, в одном номере, что номер он – не сомневаюсь – заказал с одной кроватью и что я…

Боже мой! А мне ведь почти пятьдесят! Ну не смешно ли? Бояться лечь в постель с собственным мужем, с которым прожила больше двадцати лет. Точнее – двадцать четыре года.

Правильно мама сказала: «Это оттого, что он у тебя первый и единственный. Бог с ним, что первый. А вот то, что единственный… Были бы еще мужички… Так ты бы долго не раздумывала, скромница наша, схимница».

Я, честно говоря, поперхнулась. Вот от родной матери такое услышать!

Я готова к подвигам! Ура!

Самой смешно.

* * *

На Ситии было прекрасно. Ну что может быть плохого на Ситии? Лазоревое, без единого облачка небо сливалось с голубыми крышами домов и церквей. Море добавляло в эту наивную голубизну чуть-чуть бирюзового и изумрудного. Не стесняясь, пели птицы. Бугенвиллеи всех возможных и невозможных расцветок осыпали булыжные мостовые пестрым и густым ковром. Воздух пах цитрусовыми, горячим хлебом и только что смолотыми кофейными зернами.

Отельчик был тот же – маленький, уютный, стоящий на первой линии у моря. Те же легкие полотняные шторы колыхались в распахнутых рамах. На балконе те же плетеные кресла и низкий столик, на котором в широкой прозрачной вазе стояли пряные и тугие гиацинты.

Хозяин, веселый толстяк, с неизменной улыбкой на сочных губах, сверкал потерянным зубом и, радостно размахивая руками, шумно нас приветствовал.

Заказали кофе и сыр в номер. Я вышла на балкон и замерла. Море, безмятежное и спокойное, казалось, застыло. Солнце набирало обороты – время шло к полудню. Песок, белый и мелкий, похожий на манку, искрился, как первый и самый чистый снег.

Я зажмурила глаза и потянулась. Купаться! Срочно надеть купальник и бежать к морю! Муж разбирал чемодан. Педант! Я махнула рукой.

– Бежим! С чемоданами разберемся! – Легко сбежала по лестнице и оглянулась: муж обнимался с хозяйкой. Я вспомнила ее имя – мадам Рената. Мадам Рената была худа, костлява и на полторы головы выше своего пузатого и беззубого муженька.

Хозяйка наливала в бокал густое красное вино, и муж развел руками: дескать, извини! Что поделаешь! И махнул рукой: беги, догоню!

Я и побежала. У самой кромки чуть притормозила – вечный страх холодной воды. Но это было напрасно – вода была теплой, очень теплой. И очень ласковой. Медленно, словно пробуя воду кожей, я зашла на глубину. Потом легла на спину и закрыла глаза.

И какой ерундой показались все проблемы! Просто мелочью незначительной, ерундой и чепухой на постном масле! Какие обиды, Господи! Какие претензии! Жизнь так коротка и так прекрасна! И вот такие минуты перечеркивают все отвратительное, грязное, лишнее.

Вот она, жизнь! Вот в чем ее сок, ее прелесть и ее мудрость! Синее небо, синее море, белый песок, запах кофе и хлеба.

И счастливы те мудрецы, кто умеет поймать этот миг. И главное – по достоинству оценить. И еще – убедить себя, как надо это ценить, и самое главное – уметь всем этим наслаждаться!

Вот в чем главная и великая мудрость жизни!

Потом я поплыла чуть вглубь и сама испугалась своей смелости – дна под ногами уже и не было вовсе. Развернулась и стала возвращаться к берегу. Неисправимая трусиха!

Муж уже стоял на берегу и, приложив руку козырьком, смотрел на меня и показывал жестами: возвращайся!

Я, вредина вредная, опять повернулась на спину и блаженно закрыла глаза. Вот еще! Он расценил это по-своему и подплыл ко мне.

– Хорошо? – спросил он.

– Сказочно, – отозвалась я.

Он улыбнулся и провел рукой по моему плечу. Я резко перевернулась и поплыла к берегу.

Ускользнула, рыбка золотая! Легкая такая. И кокетливая.

А потом она легла на почти горячий песок, проигнорировав удобный шезлонг, и даже задремала. Да что там задремала – уснула как младенец. А когда открыла глаза, увидела его. Он сидел рядом и, кажется, не отрываясь смотрел на меня.

– Сгоришь! – сказал он смущенно и отвел глаза.

Как дети, прости господи! В игрушки играем! Кокетничаем, смущаемся, оправдываемся. Манипулируем друг другом.

А может, это и хорошо? Освежает, прямо скажем. Просто ренессанс какой-то переживаем! А это обновление, может, и есть начало чего-то нового? Этап переходный, что ли? Только вот к чему переходный?

Ладно, зануда. Побольше оптимизма и креатива! Только вот начала выкарабкиваться из своих сомнений, терзаний и комплексов. А опять тянет на старое!

А впереди – целая жизнь! Ну, не такая, как в молодости, – долгая, почти бесконечная, неизведанная и от того прекрасная. Нет, та, что впереди, – конечно, другая. Но и в ней, почти понятной и почти просчитанной до косточек, тоже есть своя несомненная прелесть и радость. Все еще радость.

И это ясно даже такой противной и заядлой реалистке, как я.

В общем – у природы нет плохой погоды! Прав классик! Каждая погода – благодать!

Особенно – на Ситии. Здесь и сейчас.

Вечером мы пошли ужинать «К Пете». Так в прошлый раз мы окрестили маленький ресторанчик в самом центре городка – он назывался: «У господина Петра».

Ресторанчик славился своими шашлычками-сувлаки, мусакой и десертами – вкуснейшей лимонной панакотой и тонкими вафельными трубочками. На витрине лежали шоколадные конфеты, изготовленные вручную, – мой муж был невозможным сластеной.

Заказали вина, горячее и кучу всяких сладостей. Он, читая меню, глотал слюну и продолжал уплотнять заказ. Я смеялась и говорила, что он помрет от жадности или диабета.

– Я еще поживу, – пообещал он. – Дела кое-какие остались! – Он внимательно посмотрел на меня.

– Угрожающе звучит! – Я покраснела.

Хорошо, что при приглушенном свете он этого не разглядел.

Разглядел. Все он разглядел. И подумал с нежностью: «Как девчонка! От моих слов краснеет».

И почему-то его обдало таким ярким и резким жаром, что он даже вздрогнул и закашлялся.

Все было прекрасно. И еда «дяди Пети», и молодое вино. И мусака с терпкими баклажанами и густым и пахучим сыром. И конечно, сладости.

По дороге в отель мы горячо заспорили об имени будущего внука. Он почему-то был уверен, что будет непременно внук. Мужское самолюбие и тщеславие – не свой ребенок, так внучок.

Даже поругались влегкую. А потом он сказал – вернее, пропел:

– Будет все, как ты захочешь! – И взял меня за руку.

Руку я на этот раз не выдернула.

Пятерка за поведение.

* * *

Я вышла на балкон. Темное, почти черное море сливалось с черным небом. Отчего-то пахло водорослями – слабо и свежо, так, как пахнут только что выловленные устрицы.

Я села в кресло и откинулась на спинку.

А через десять минут – нет, даже раньше – крепко спала. Очень крепко и очень сладко.

Под утро мне стало зябко, и я проснулась. Обнаружила, что муж снял с меня босоножки и укрыл пледом. Спасибо ему – ночи здесь, несмотря на обжигающее дневное солнце, все равно довольно прохладные. Не открывая глаз и покачиваясь, я вошла в комнату и упала в кровать. С удовольствием вытянула затекшую спину и ноги, укуталась в одеяло, уткнулась носом в мягкую подушку и…

Повернулась к нему лицом и положила ладонь на его плечо.

Ничего личного! Просто безусловный рефлекс! Сила привычки, так сказать! Или – отвычки.

А утром опять счастье и счастье – море, солнце, кофе с теплыми булочками. Море – спокойное, песок по-прежнему белоснежный, небо – лазоревое и безмятежное, солнце – нежное и еще вполне деликатное, кофе – ароматный и горячий, да и булочки не подвели – желтое масло медленно таяло и растекалось по теплой горбушке. И все мне рады и готовы угадывать любое желание.

Я заплывала довольно далеко. Он нервничал, стоял на берегу и наблюдал за мной.

Однажды разозлился:

– Ну ты, матушка, даешь!

Я отмахнулась:

– Да ладно, чего там. В жизни должно быть место подвигу. А для меня побороть страх перед глубиной – уже подвиг.

Он удивился:

– А зачем такие стрессы? У тебя же всегда ноги сводило. А это – риск! Глубина тебе противопоказана! Да и к подвигу готовиться ни к чему. Сама жизнь – это и есть ежедневный подвиг. Не ищи сложностей!

– Да, подвиг, – отозвалась я. – Вот здесь ты не ошибся! А сложности сами меня находят! Кстати, не без твоей помощи! Так что к подвигам я не готовлюсь!

– А к чему готовишься? – было видно, что он разозлился.

– К нормам ГТО. – Я развернулась и пошла прочь вдоль берега.

Вот так. Настроение было испорчено у обоих. Странно, такой пустячный разговор. Такой пустяковый…

Когда я вернулась к отелю, его на пляже не было. Не было и в номере. Да ради бога! Мне стало смешно и легко. Кончилось, видимо, терпение, кончилось! Ну и славно – проведем денек наедине с собой! Пошляемся, например, по магазинам. Прошвырнемся, так сказать. Потешим женскую волюшку!

Я заказала такси и поехала на главную торговую улочку – тенистую, узкую, густо усыпанную магазинчиками разного калибра. И все они были прекрасны – каждый на свой лад и манер. Разумеется, нашлось все, что женской душеньке угодно и что может ее развеселить и отвлечь от грустных мыслей.

Например, чудесные босоножки – невесомые, на пробковой танкетке, сливочного цвета. Ну просто «подо все». Как любила говаривать мама, и в пир, и в мир, и в добрые люди. А удобные – как тапочки. И элегантность при этом не отменялась вовсе. Дальше – сумочка. Нет, не так – сумка! Из тончайшей кожи, емкая, глубокая – влезет все. Все, что надо и не надо иметь в женской сумке. Потому, что то, что «не надо», когда-нибудь может попасть в раздел совершенно жизненно необходимых вещей. Мы-то это знаем! А дальше была всяческая приятственная мелочь и сплошное баловство: смешные, несерьезные сережки – серебряные бантики с ярким камешком, бусы – длинные, «до пупа», мелкий разноцветный жемчуг в три ряда. Две блузки маме, брюки и жакет Галке, платье и кофточки Анюте.

Пакеты оттягивали руки. Я села за столик на улице и заказала апельсиновый сок. Поискала в сумке телефон и обнаружила, что забыла его в номере. «Волнуется, – подумала я. – Наверняка ведь волнуется! Ну и фиг с ним! В конце концов, портье я сказала, что еду в город. Не утонула и не истлела под жарким солнцем».

К тому же – мне очень хорошо! Вот просто замечательно!

Я медленно пила сок и глазела по сторонам. Народу было совсем мало. Какой дурак пойдет шататься по магазинам в двенадцать часов дня, в самое «пляжное и купательное» время!

Все приедут и придут сюда после сытного ужина – растрястись и поглазеть. В витрине соседнего магазинчика я увидела сарафан. Нет, не так – САРАФАН. Тот самый, что искала последние лет десять. И все было не то. То цвет не подходил, то размер, то лямки слишком узки или наоборот, широки. В общем, как всегда бывает у нас, у женщин…

А здесь был ОН. Ну, по крайней мере, издалека. Даже страшно было подходить – а вдруг что-то не так?

Я допила сок, оставила на столике деньги, подхватила свои пакеты и пошла к магазинчику.

Вблизи он был еще прекраснее, чем издали. Тончайшее, струящееся кремовое полотно. Батист? Такое легкое и невесомое. Длинный – по щиколотку. Свободного кроя, с открытой в меру спиной и грудью, с идеальными по ширине лямками и – боже! – с густым рядом мелких перламутровых, круглых, как горошины, пуговиц на спине. «Вот как не влезу!» – со страхом подумала я.

Молодая и очень кудрявая продавщица с усилием стащила сарафан с манекена и внимательно рассматривала его, ища следы пребывания в витрине.

– Не беспокойтесь. – Мне не терпелось скрыться с ним в примерочной.

Девушка улыбнулась. Я бросила свои пакеты и поспешила надеть на себя этот сарафан моей мечты. Все было… Все было идеально и безупречно. Казалось, что портной, сотворивший это чудо, долго и внимательно выслушивал все мои пожелания. Я крутилась перед зеркалом в зальчике и очень нравилась себе! Ну, просто так нравилась… Как давно или даже никогда собой не восхищалась.

Кудрявая продавщица тоже заулыбалась, и радостно закивала, и защебетала на греческом. Потом она сказала, что скидка – обязательно! Потому что изделие долго висело в витрине.

Ну вот, еще одна приятность – отказываться не станем, грех нам отказываться. Хотя, сколько бы он ни стоил, я его куплю. Вот когда деньги совершенно не имеют значения! Ну сколько может стоить мечта? А про какие-то пятьдесят евро вообще смешно говорить! На пятьдесят евро счастья, молодости и красоты!

Я сказала, что пойду «в мир» в обновке, – и продавщица упаковала мою майку и бриджи.

Я шла по улице, забыв о немилосердном уже солнце, усталости, отекших ногах и тяжеленных пакетах, оттягивающих руки.

Тут же возле меня притормозило такси. Молодой и голубоглазый водитель спросил, куда отвезти мадемуазель.

Даже эта грубая лесть меня вполне развеселила, и я громко, в голос, расхохоталась.

Через пятнадцать минут машина с удалью, резко тормознула у входа в отель. На крыльце стоял муж и нервно курил сигарету. Увидев меня, бросил окурок, развернулся и зашел внутрь. «Ну, вот, – подумала я. – Обиделся. Как все-таки они, мужики, умеют испортить нам настроение! А кроме того, как легко и виртуозно они умеют испортить нам здоровье и жизнь!»

Я легко взбежала по ступенькам на второй этаж, распахнула дверь в номер, бросила пакеты на пол и стала крутиться перед зеркалом.

Ля-ля-ля! Я сказочная принцесса! Я совершенная красавица! Я легка, молода и прекрасна!

И никто, никто не испортит мне настроения! Как бы ни старался!

А он – старался, определенно. Лежал на кровати, одетый, и смотрел телевизор. Без звука. Брови домиком, губы скобочкой.

– Ну как? – Я кокетливо покружилась перед ним и плюхнулась в кресло, любовно расправив широкую и легкую юбку своей обновы.

– Поздравляю с обновками! – хмуро бросил он.

– Как-то ты не рад! – Я постаралась говорить легко и даже кокетливо. – Вот прямо совсем не рад, ну ни капельки!

Он резко вскочил с кровати.

– А чему, с позволения сказать, я должен радоваться? Чем восторгаться? Платьем твоим новым? А предупредить было нельзя? Оставить записку, позвонить? Или ты сделала все это специально? И телефон забыла тоже неспроста? Ну так, чтобы понервничал, попсиховал! Поискал тебя, панику развел? В полицию уже собрался звонить!

Я молчала, изящно качала ножкой, смотрела в пол.

– А в чем, собственно, дело? Как-то странно все, непонятно как-то. Ну уехал человек в город, ну забыл телефон – с кем не бывает? Ну отсутствовал пару часов! Знаешь ли, у нас, женщин, возникают иногда такие странные желания – по магазинчикам прошвырнуться!

– А я не подозревал, что у тебя возникли такие странные желания! – потеряв уже всякое терпение, крикнул он. – А я не знал, что думать! Куда ты пропала! Как сквозь землю провалилась – и никто тебя не видел! А если ты утонула? – Он выдохся и сел на край кровати. – Думать надо. Хорошо бы головой, – закончил он.

Я встала с кресла и посмотрела внимательно на него:

– Спасибо за совет! Очень ценно звучит. Особенно – из твоих, таких разумных уст! – Я взяла пляжную сумку и направилась к двери. Обернулась: – А что ты, собственно, так расстроился? Не понимаю. Ну, утонула бы – обидно, конечно. Хлопот много – искать тело, везти его на родину. Полиция, деньги. Весь отдых – насмарку. Ну, что поделаешь, в жизни всякое бывает! – И тихо добавила: – Я вот, например, однажды тебя похоронила. Ничего, пережила, знаешь. И ты бы пережил. Не сомневайся!

Он поднял на меня глаза:

– Нет, я бы не пережил. Точно.

– Не смеши! – Я закрыла за собой дверь.

После пляжа я вернулась в номер и легла спать. Лени в номере не было, что, кстати, очень меня обрадовало.

Когда я открыла глаза, на улице было совершенно темно. Глянула на часы – боже, боже! Десять вечера! Ничего себе – норматив на пожарного сдала!

Приняв душ, я оделась и спустилась в лобби. Очень хотелось есть. Я подошла к стойке, где что-то записывал добродушный хозяин. Он поднял на меня глаза и улыбнулся во весь свой щербатый рот. Я, смущаясь, спросила его, нельзя ли приготовить ужин. Он улыбнулся еще шире и сказал на чудовищном английском, что в гостиной ужин для господ уже накрыт. Я удивилась и пошла вслед за ним.

Гостиной здесь называли маленький, круглый и очень уютный зальчик, который служил и столовой в непогоду, и конференц-залом с одним ноутбуком в наличии. В хорошую погоду столовались на улице, во дворе под полосатой «маркизой».

Хозяин торжественно распахнул передо мной дверь и учтиво поклонился.

В зале был выключен верхний свет и горели три канделябра с живыми и уже слегка оплывшими свечами. У раскрытого окна с богатой и затейливой шелковой занавесью был накрыт под белой скатертью круглый стол, на котором стояли ваза с желтыми розами и бутылка вина в серебряном ведерке. А за столом сидел мой муж, с печальным и обреченным взглядом.

Мне почему-то стало смешно, но я сдержалась, понимая торжественность момента.

Хозяин, взяв меня под руку, подвел к столу. Муж встал и учтиво поклонился. Вернее, поклонились они оба, на пару. Довольно дружненько. Теперь я не сдержалась и прыснула. Усаживаясь, осведомилась:

– Давно сидим?

Леня кивнул. Хозяин пятился к выходу. Смешно. Очень смешно. Постановочное такое действие. Ладно, не будем вредничать и усугублять ситуацию. И так виновата! Делаем если не торжественное, то серьезное лицо. Муж налил мне вина. Вошел, точнее, колобком вкатился хозяин, везя перед собой тележку с едой. Он поставил передо мной тарелку с огромным куском говядины, обильно декорированной разноцветными овощами, и бросил взгляд на мужа. Тот кивнул. Хозяин довольно прикрыл глаза.

Я по-прежнему с трудом сдерживала смех. Очень хотелось есть, очень. И мясо было бесподобным, и вино чудесным. Я, не большой в принципе гурман, покрякивала от удовольствия.

Муж беспокоился и спрашивал, как мне все, и то подкладывал салату, то подливал вина.

– Напьюсь ведь! – пошутила я. – Не боишься?

– Боюсь, – серьезно ответил он. И добавил: – Я теперь с тобой всего боюсь! Особенно – твоих исчезновений.

Я пьяно махнула рукой:

– Какой ты, право слово, трепетный! И напугать тебя так легко, оказывается! Тоже мне – то ли девочка, а то ли виденье!

Он отрицать не стал.

Вот и правильно! Ума хватило!

А вино было бесподобное! Просто сказочное! С ужасом я отметила, что он открывает третью бутылку. Подпоить хочет! Правильно, иначе на диалог я не способна. А так – способна? Пьяному, знаете ли, море по колено.

Покачиваясь, я встала со стула и подняла бокал.

– За любовь! – сказала я и неожиданно для себя громко икнула. Бокал качнулся в нетрезвых руках и… Беда, беда, беда! Вот не будешь выпендриваться!

На любимом, таком дорогом сердцу сарафане медленно расплывалось и таяло красное пятно. Господи! Все – грудь, пояс, юбка! Я с ужасом смотрела на это пятно и вдруг разревелась – громко, в голос, со всхлипываниями и причитаниями.

«Получай за свое юродство, получай! – с ненавистью к себе думала я. – Будешь глумиться над святым чувством. И кто поймет, что цинизм – лучшая защита, лучшее прикрытие!»

Продолжая реветь, я плюхнулась на стул. Он вскочил и стал неловко сыпать соль из солонки, пытаясь спасти платье. Я отталкивала его, потому что понимала: платье испорчено безнадежно. Ничего исправить нельзя.

– Завтра – в химчистку, – приговаривал он, пытаясь меня обнять.

– Фигушки! – У меня опять полились слезы, и стало еще больше обидно. – Пятна от красного вина никто не выведет! Тем более на батисте! И отстань ты со своей солью! Отстань, бога ради! Ты и так мне насолил – дальше некуда!

Он продолжал меня уговаривать и утешать, а я, пьяная и несчастная, продолжала брыкаться и возмущаться.

Наконец пришли в номер. Он стянул с меня «соленый» сарафан и бросился в ванную – замывать.

– Мылом натри! – крикнула я ему вслед и повалилась на кровать.

Никогда раньше я не чувствовала себя такой несчастной! Даже в самые тяжелые времена!

Глупая, пьяная баба! Я свернулась клубочком, залезла под одеяло и – уснула!

Проснулась я от страшного шума и грохота. Испугавшись, резко села на кровати. За окном разыгралась стихия – гроза, молнии, ветер с утробными завываниями, вспышки зарниц.