Воспоминания и дневники. Дополнения к семейной хронике

В Бузулуке же велосипед сделал доступными все окрестности города и за два года, конечно, в сухую погоду, я (обычно в компании с другими сверстниками) многократно объездил все окрестные достопримечательности.

Голод

Зимой с 1932 на 33 год наступил настоящий голод. В магазинах в продаже не было ничего съедобного, цены на базаре, тоже оскудевшем, были непомерные. Одна служащая 3-й категории и две иждивенческие карточки давали 500 грамм хлеба в день, иногда хлеб заменялся отрубями, а нередко подсолнечным жмыхом.

Есть хотелось постоянно. В городе функционировал Торгсин, где за драгоценный металл можно было получить практически любые съедобные деликатесы. Драгоценности принимались как лом с выковыриванием не идущих в вес драгоценных камней.

Я уверен, что без Торгсина наша семья голода не перенесла бы.

Первыми ушли обручальные кольца, а позже дошло до риз с икон бабушкиного иконостаса, включая и серебряную лампаду, и все наличные серебряные ложки, и немногочисленные безделушки.

В Торгсине бабушка брала не деликатесы, а самую дешевую еду, как таковую. Помню, время от времени появлялась мука, пшено, чечевица, реже постное масло. Эти продукты растягивались на предельно длительный срок, но перерывы между походами в Торгсин были всё длиннее. Вскоре суп со следами картошки и пшена сменялся затирухой, тоже довольно жидкой.

Затируха – это кипяток, сдобренный перетертыми в ладонях шматками теста, в тесто, если есть, кладут ложку любого масла (подсолнечного, кукурузного, хлопкового или лампадного). С появлением зелени стало легче: затируха сдабривалась крапивой или лебедой. Посадили во дворе лук и картошку. Я частенько бегал на рыбалку, и кошке доставались только хвосты и головки пескарей и ершей.

Трупов на улицах я не видел, но по слухам, были, особенно на вокзале. Изможденных нищих, особенно башкир, татар и цыган, было видимо-невидимо.

В школе на большой перемене давали завтраки по списку. Это была или жидкая каша на воде, или еще более жидкий суп со следами крупы и картошки.

За завтраки платили наличными, т. е. даже у малышей были деньги. Мне тоже давали, однако мечта о велосипеде зачастую толкала меня опустить мелочь в копилку.

Позже участились случаи ограбления младших старшими учениками, и «завтраки» стали оплачиваться вперед, от чего качество и количество пищи не увеличилось.

За углом нашей улицы размещалось городское ГПУ, где был свой, конечно закрытый, распределитель. Постоянно ребята с улицы наблюдали, как «сотрудники» выносили оттуда набитые сумки.

В школе тоже некоторые соученики (и соученицы) приносили с собой такие вкусные вещи, о которых большинство детей забыло думать. Редко кто делился, но просители и услужливые подхалимы были.

Голод продолжался весь 1933 и половину 1934 года. Позже стало полегче. Стали выдавать съестное на базе совхозснаба, где работала мама. Я рисовал для конторы лозунги к праздникам и универсальные, вроде КАДРЫ РЕШАЮТ ВСЁ! и ТЕХНИКА РЕШАЕТ ВСЁ! Оплачивали лозунги мне тоже продуктами, не щедро, но тем не менее.

Темлаг. Лазаретный лагпункт

Темниковский лагерь расположен на территории Мордовии. В конце 1989 г. в одной из телепередач показали иностранцев-преступников, осужденных у нас в стране. Они содержатся в лагере на ж.-д. станции Потьма, значит, жив Темлаг.

В 1934 весной мама получила документ-разрешение на свидание с отбывающим заключение отцом.

В лагере он оказался осенью 1932 года на 9-м лагпункте, в качестве лесоруба.

Лагерь представлял собой ж.-д. ветку обычной колеи от станции Потьма на северо-восток. Кругом были сосновые леса и болота. Вдоль ж.-д. ветки расположились лагпункты (в разное время – разное число, в 1934 году их было 20).

Каждый лагпункт представлял собой охраняемую зону. Определенная небольшая территория, примерно 500x300, огороженная забором из колючей проволоки в 2–3 ряда, перед забором внутри зоны – запретная полоса, как на границе. Вокруг зоны – вышки с вохровцами (охраной) и столбы с освещением.

Внутри зоны – бараки для заключенных, охраны, администрации и другие постройки.

Один из лагпунктов был административный, помнится, шестой, и один – госпитальный или лазарет – 17-й. Километрах в 4-х было мордовское село Барашево. Железнодорожная станция у лагпункта тоже называлась Барашево.

Отец проработал лесорубом с осени 1932 г. до марта 1933. Заболел пеллагрой, это была обычная для ГУЛАГа болезнь – тяжелый авитаминоз. Смертность была большая. Сейчас пишут об этом много, а я сам видел.

Попав в лазарет, отец фактически был обречен, т. к. был лежачий пеллагрик, такие обычно не поднимались.

Дальше сработал «его благородие СЛУЧАЙ». Начальником лазарета оказался соученик отца по медицинскому факультету Казанского университета доктор Варшавский Абрам Соломонович.

Конечно, он мог не узнать и не вспомнить знакомого двадцатилетней давности. Даже узнав, мог не признать. Но доктор Варшавский и узнал, и признал, и помог.

Прежде всего отец был поставлен на ноги, в воле начальника лазарета было обеспечить элементарное лечение и питание. Главное же было в том, что отец был оставлен санитаром в инфекционном отделении лазарета.

Летом 1934 г. подвернулся случай. Заболела дочь начальника лагеря, чем-то серьезным. Потребовались срочные анализы, которые сделать в лазаретной лаборатории не смогли, а отец взялся и сделал. После этого заключенного же заведующего лабораторией и отца поменяли местами. Люди были подневольные, еще не то делалось.

Став завлабом, отец получил право писать чаще, а не раз в месяц при условии выполнения плана, как было установлено для рядовых заключенных; более того, «ударно» проработав около года – получил разрешение на свидание с родными на пять суток.

Так я попал в Темлаг в первый раз. Второй раз, летом следующего 1935 года мы с мамой приехали уже без разрешения на свидание, т. к. у отца закончился срок заключения, и он был оставлен на той же должности в вольнонаемном качестве. Это в лагерях практиковалось, причем зачастую таким «вольнонаемным» по какому-нибудь поводу, а чаще без повода давали новый срок, и он в очередной раз становился зеком.

На свидание мы приехали в каникулы после окончания мной второго класса, было мне 10 лет.

До ст. Потьма доехали в обычном пассажирском поезде Андижан-Москва. От Потьмы ехали товарным порожняком на обыкновенной платформе. Барашево было на 57 километре от Потьмы.

Поселились мы в пристройке к женскому бараку. Одно окно и дверь были в сторону конюшни, вдоль которой стояли сани и повозка. В конюшне было 6 лошадей, конюхами и возчиками были пожилые кубанские казаки. По вечерам они часто пели свои песни очень складно.

В пределах ограды было довольно много бараков. Три или четыре корпуса собственно лазарета, лаборатория и аптека в одном бараке, три или четыре барака для заключенных, отдельно барак ВОХР с вольером для собак, клуб с библиотекой, столовая с кухней и несколько двухквартирных коттеджей, в которых жили вольнонаемные врачи и другой персонал. Отдельно был склад и контора.

В зону вело два КПП, основной и хозяйственный, с караулками и воротами. На КПП дежурили вохровцы. Кроме того, была мастерская (столярная и слесарная), морг и большой ледник.

Вдоль бараков были приподнятые деревянные тротуары. В центре территории был плац с трибуной, рядом спортплощадка с брусьями, турником, «гигантскими шагами» и волейбольной сеткой.

Вокруг лазарета метров на 150–200 был сохранен сосновый лес, а дальше шли вырубки, зарастающие кустарником, и болота.

Вдоль ограды стояли столбы со светильниками. Эти светильники – керосино-калильные лампы Аида – я ни ранее, ни позже никогда не видел.

Светильник был почти моего роста. Заправлялся керосином. Горелка особой формы работала по принципу примуса, т. е. требовала накачки, предварительного разогрева, а будучи подготовленной, накрывалась калильной сеткой, которая разогревалась горелкой добела и являлась собственно источником света. После поджога горелка с сеткой закрывалась цилиндрическим стеклом. Были устройства для вентиляции и колпак от воды.

Лампа по двум направляющим тросам опускалась до земли на тросике с помощью небольшой лебедки.

К освещению, а столбов было 8 или 10, был приставлен фонарщик, который заправлял и чинил лампы, зажигал их по вечерам и тушил с рассветом.

С фонарщиком я быстро познакомился. Это был пожилой священник-зек. Он часто читал мне какие-то стихи и постоянно тихонько пел что-то духовное тоненьким голосом.

Когда мы приехали в лазаретный лагпункт на следующий год, лампы Аида были заменены электрическими прожекторами.

В первый же вечер и ночь меня поразило невиданное количество комаров и клопов. От комаров люди спасались накомарниками и кадилами – консервные банки с пробитыми гвоздем отверстиями на веревочках или проволоках с тлеющим навозом или древесным мхом или трухой. Я быстро освоил режим поддержания в «кадиле» наиболее дымового состояния. Комаров была такая масса, что по вечерам со стороны леса в десятке шагов был слышен гул. С голыми руками и ногами по вечерам лучше было не появляться. А будучи в накомарнике, следовало иметь еще ветку дерева с листьями, чтобы непрерывно обмахиваться.

Клопы буквально не давали спать до слёз. Как только гасился свет, клопы толпами бросались из всех щелей. Пытались после выжигания клопов из кровати ставить ее ножками в банки с водой, но клопы падали с потолка. Для того, чтобы заснуть, нужно было сделать эллипс на простыне из бутылки со скипидаром. Пока скипидар не выдыхался, можно было заснуть.

В первый наш приезд мы прожили не 5 дней, а до средины августа, т. е. два месяца.

Дело в том, что на 3-й или 4-й день около лазаретного кипятильника-титана, где все брали кипяток, мне обварили ноги ниже колен.

Санитар, набрав ведро кипятка, – уронил его, а я стоял с чайником в очереди. Я, конечно, заорал и помчался к своему бараку, громыхая привязанной крышкой чайника.

Я был в носках, тапочках и коротких штанах. Носки снялись вместе с кожей, выше почти до колен были пузыри, а ступни были закрыты тапочками и уцелели. Конечно, было больно. Бинтовать ожоги было нельзя, приходилось прикладывать намоченные в марганцовке тряпки. Тряпки высыхали и нагревались. Следовало их часто освежать. Накрываться, даже простыней, тоже было невозможно. Пришлось делать из провода каркас, а уж его накрывать простыней. Лежал я недели 2–3, после чего начал понемногу ходить. К этому времени к нам, видимо, привыкли, и уехали мы только к началу школьных занятий.

Когда я стал вставать и передвигаться, мы с мамой ежедневно ходили в лес. Для выхода из зоны у начальника ВОХР лазарета брали «бирку» (картонный талон, который отбирался при возвращении на КПП). Бирку мы получали без разговоров, т. к. начальник ВОХР частенько заходил к отцу в лабораторию и выходил с красной мордой. Он выпивал почти весь получаемый для анализов спирт. У этого начальника была огромная свирепая овчарка по имени Гитлер. Этого пса боялись все, т. к. ходил он без намордника и поводка, был явно натаскан на зеков и хватал за ноги по своему собственному разумению, хозяин при этом не проявлял недовольства.

В лесу, на полянах, на порубках и на кочках болот было видимо-невидимо ягод (земляники, малины и черники. Клюква вызревала позже). Ягод мы собирали помногу, но сохранять было трудно. Сахару не было. Мама делала пастилу (сваренная без сахара масса из ягод намазывалась на доску и сушилась) и сушила ягоды малины и черники на солнце. Основную массу собранного съедали, да и собирали «через одну» (одну в рот, другую в кузовок). Кузова были из бересты, сделаны художественно, кроме того, и туземцы в деревне, и умельцы в лагере плели из лыка лапти и разные поделки. В 3- й класс я пошел с ранцем из лыка, но вскоре ребята задразнили, и ранец оставался дома, как вместилище книг.

Нам с мамой сплели лапти по заказу мелким стежком лыка, причем лапти имели форму глубоких галош. В лаптях было очень удобно ходить, особенно по воде болот. На болотных кочках росла и малина, и черника. Заблудиться на мокром болоте было очень просто, т. к. кочки тянулись рядами, одна переходила в другую, и масса их создавала форменный лабиринт, залитый водой. Дно было не топкое. Вода мелкая, редко выше колен. Однажды, собирая малину с очередной кочки, я услышал, что с противоположной стороны кто-то чавкает и шевелится. Подумал – мама, но меня насторожило довольно громкое чавканье, однако я увлекся малиной и дошел до конца кочки, где носом к носу столкнулся с медвежонком средней величины, стоящим дыбом. Я и зверюга бросились бежать в разные стороны. Мама, которая уже искала меня, сказала, что видела медведицу с маленьким медвежонком, которые выбежали из болота и скрылись в лесу.

Разговоров было до конца лета.

С обеих сторон лазаретного лагпункта по линии железной дороги были покинутые лагпункты 16-й и 19-й (18-й был в стороне, еще действовал, к нему, по-моему, шла отдельная ветка).

Из любопытства мы заходили в эти лагпункты. Они отличались от лазаретного меньшими размерами зон, вышек было по четыре, только по углам огороженного квадрата. Ограда была усилена рвом с водой. Построек было тоже меньше, и были они какие-то очень мрачные, с маленькими окнами и нарами внутри.

Меня поразил тошнотворный постоянный запах во всех бараках и, казалось, даже на территории. Помещения были необитаемы с прошлого года, а запах устойчиво сохранялся. В лазарете преобладал запах креозота и карболки. Как-то я оказался около КПП, когда ввели колонну больных (были и женщины, некоторые заметно беременные). Колонна прошла близко от меня, и я почувствовал тот же запах, что и в бараках покинутых лагпунктов.

Вообще больных доставляли почти ежедневно, бывали и на носилках, которые тащили ходячие больные, но всегда под конвоем, нередко с собаками.

Умирали в лазарете многие. Постоянно видел, как несут накрытые носилки в морг. Хоронили в братских могилах, на которые ставился столбик с номером. Вокруг лагпункта было несколько кладбищ.

О людях в лагере.

Мое общение с окружающими людьми было случайным и односторонним. Могу достоверно сказать, что в подавляющем большинстве к 10-летнему мальчишке относились очень приветливо, заботливо, а иногда даже с какой-то нежностью. Это понятно, у многих на воле остались дети. Были единичные злобные типы, которых я сторонился.

Засилья уголовников в лазаретном лагпункте не было, преобладала 58-я статья, судя по компаниям подбиравшихся по интересам. Был драмкружок, в котором участвовал отец. Я дважды был на спектаклях, ставили Островского «Не в свои сани не садись» и модного в те годы «Платона Кречета». Режиссером был аптекарь, бывший заслуженный артист республики из Харькова (фамилии не помню). Постановки выглядели бедно по костюмам и реквизиту, но вполне профессионально по игре. Была компания, собиравшаяся в библиотеке. Библиотекарем была очень симпатичная женщина средних лет. Я слышал, что она кандидат наук, бактериолог, работала в НИИ в Киеве, срок получила 15 лет в составе группы сотрудников по ст. 58.10 и 58.13 за «подготовку бактериологического отравления Днепра». Фамилии я не помню, звали Аня. Отличалась тем, что ходила в вольной одежде, тогда как преобладала кругом казенная спецовка и для мужчин, и для женщин.

Собиралась компания и на волейбольной площадке, в основном молодежь. Иногда в команду принимали меня. В лагере я начал играть в волейбол.

В лаборатории, кроме отца, работало еще двое лаборантов и две санитарки. Один из лаборантов, инженер-химик, читал мне вслух и в лицах интересную книжку о мальчике-разведчике в гражданскую войну «Макар-следопыт». Позже я эту книгу никогда не встречал. Этот лаборант был радиолюбитель. Он первый рассказал мне о радио. При мне он собрал детекторный приемник (самый простейший), и несколько раз мы слушали радио (был всего один наушник, даже непонятно, откуда он появился, т. к. трансляции в лазарете не было). Буквально через два дня пришел начальник ВОХР и приемник отобрал.

В лазарете был ларек, который иногда открывался, там бывали и съедобные вещи. Иногда у КПП стояли крестьяне из ближайшей деревни – мордва, все в одежде из домотканого полотна с вышивками и обязательно в лаптях, с женщинами в особых головных уборах, вроде духовных клобуков. Крестьяне продавали продукты.

С питанием у нас было плохо. Отец получал «на вынос» свою порцию в столовой для обслуги. Порции на троих не хватало. Деньги быстро кончились. Мама меняла вещи на картошку, но и вещей, конечно же, было мало, чемодан быстро опустел. Картошку варили в мундире на лабораторной керосинке. Помнится, удивительно вкусная была картошка.

Когда приходили знакомые или сотрудники отца, то обычно приносили что-то съедобное. Угощали едой и совсем незнакомые люди, это я хорошо помню.

В первое наше посещение я часто заходил к соседям в конюшню. Конюхи были приветливые кубанские дядьки, все пожилые. Я сперва помогал, а позже и сам запрягал и распрягал лошадь. До сих пор помню названия деталей сбруи, хотя позже никогда с этим не встречался.

Когда мы приехали на лето 1935 г., то жили в маленькой комнате при лаборатории, в противоположном конце зоны.

Рядом были мастерские. Я повадился в столярную, где ко мне тоже относились хорошо мастера. В столярке я научился обращаться с пилой (продольной и поперечной). Стругал доски и рейки. Впоследствии плотницкие навыки мне очень пригодились. Недели через две после приезда я начал делать педальный автомобиль. И сделал.

Кроме коленчатого вала и оси задних колес, эта конструкция, которую я помню в деталях, была целиком деревянной. Должен сказать, что мастера мне только советовали, как делать ту или другую часть, но делал я все сам.

Для оси пилил ножовкой по металлу прут, а коленчатый вал мне согнули и отковали в слесарке.

Колеса были деревянные, в два поперечных слоя досок, опиливал по кругу лучковой пилой я сам.

Автомобиль получился тяжелый и ездить было трудно, особенно по песчаной почве зоны. Вот по деревянным тротуарам ездить было приятно.

В течение лета второго посещения Темлага, когда отец был уже вольнонаемным и получал какое-то содержание как «сотрудник НКВД» и паек, мы жили прилично, т. е. не голодали.

Мама наварила несколько банок варенья, а также, как и в первый приезд, насушила ягод и сделала пастилу.

Когда мы уезжали в середине августа, отец провожал нас до Потьмы и посадил в поезд.

Во время посадки у нас украли тюк – матрас, одеяло и подушку, в которые были завернуты банки с вареньем и сушеные ягоды. Темлаг есть Темлаг.

Пионер-активист

Возвратившись после второй поездки на лето в Барашево, в 1935 г. я пошел в свой 4-й класс, всячески наставляемый мамой и бабушкой – «взяться за ум». Однако главным стимулом было обещание мамы платить мне по 50 коп. за каждую пятерку. О велосипеде я думать не переставал, и копилка медленно пополнялась. Надо сказать, за ум я взялся серьезно и начиная с 4-го класса четверки получал очень редко.

С начала четверти по совету соученика Вовки Давыдова (Давыда) я записался в кружок авиамоделистов дома пионеров. Дом пионеров был на Красноармейской улице по пути из школы домой.

В это время большинство ребят бредили авиацией. Все внимательно следили за спасением челюскинцев, все знали фамилии первых Героев. Молодежь рвалась в небо, энтузиазм был повсеместный.

В нашем доме появилась радиотрансляция. В большой комнате висел репродуктор «Рекорд» (черная бумажная тарелка на ободе).

Занятия в кружке были после уроков. Начинались с построения и строевой подготовки, затем инструктор Сергей рассказывал об устройстве самолета, типах и назначении машин, а также случаи из жизни (он кончил планерную школу в Оренбурге). После теории мы работали час-полтора.

Каждый выбрал себе схематическую модель по готовым чертежам и самостоятельно строил ее. У каждого был свой перочинный нож, кроме того, в помещении кружка был необходимый инструмент (рубанки, лобзики и ножовки, различные рашпили и напильники). Был и материал: бамбуковые палки, сосновые и липовые рейки, резина, тонкая папиросная бумага и клей (казеин и эмалит).

Мне очень пригодились первичные столярные навыки и некоторое представление об инструментах, полученное в мастерских лазаретного лагпункта.

Я строил схематическую модель типа «утка». Это схема, при которой модель летит стабилизатором вперед, а винт расположен сзади, т. е. винт толкающий.

Стрингера и нервюры делали из бамбуковых тонких реек. Концоли гнули над спиртовками.

Бамбук хорошо кололся, но был опасен острейшими гранями лучинок. Пальцы резали беспощадно, у всех постоянно было порезано 2–3 пальца.

Я получил практику в перевязках, позже неоднократно удивлял окружающих бинтовкой собственных порезов. Это тоже пригодилось впоследствии.

Моделизм требует аккуратности, нередко ювелирно тонкой работы и, конечно, терпения. Очень я благодарен навыкам, которые получил за почти три года работы в Бузулукском доме пионеров.

По готовности моделей устраивались соревнования. Всем кружком выходили на большой пустырь и запускали свои модели.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.