Рим. Распятие

–Наконец-то! Слава Тебе Господи! Слава Тебе!

Снова опустив просветлённое от ожидания скорой Встречи лицо к провонявшимся, многократно пропитанным кровью камням, искоса посмотрев на в ужасе попятившегося от него палача, промолвил с грустно-ободряющей улыбкой:

–Не пугайся. Делай своё дело. Ведь мы – для вас – всего лишь больные, сумасшедшие безумцы…]

Попадание в цель "Черёмуха-3" (испепеляющий).

[—В который раз он на неё залез? – вяло прожевал слова Сильвестр покосившись на своего клюющего носом дружка. Григорий равнодушно пожав плечами и потянувшись к графину:

–Да хрен его знает… – наливая водку себе и собутыльнику неверной, пьяно-непослужной рукой, с раздражённым шипением проливая часть мимо рюмок, – нам чё?, делать больше нечего?, считать за ним… – хихикнул пропитый алкаш, проводя растопыренной пятернёй над столом уставленным разномастными ёмкостями с веселящими напитками.

–Да это я к тому, – Сильвестр шатаясь на дорогом венском стуле покосился через левое плечо назад, – что хорошо, что этот Ёбарь-Террорист нас вперёд "пропустил", а то после его жеребячьей "дубины", нам бы там делать вааще было нечего.

Григорий с усилием повернувшись влево всем туловищем, придерживаясь левой рукой за спинку стула, чтобы не свалиться с него, посмотрел на резво похрюкивающего, быстро двигающего, заросшей белесой щетиной, жирной задницей, Колюнчика. Здоровенный, как породистый трёхгодовалый, перекормленный боров, поляк полностью покрывал худенькое тело распростёртой под ним истерзанной молодой еврейки.

–Он так-то давно хотел её…, сколько его знаю столько и хотел… – равнодушно отворачиваясь от продолжающегося полдня насилия, пробормотал Григорий, чокнувшись с Сильвестром и выплеснув водку в раззявленный рот, продолжил, – этот лабазник постоянно об этом мечтал, только и разговоров у него и было, что об этом, постоянно уговаривал меня "бомбануть" этого богатенького докторишку, – пьяно мотнул башкой на валяющееся у входа в гостиную комнату, безжизненное тело молодого мужчины. Сильвестр зажёвывая выпитую рюмку вяло похрустывающим луком, согласно промямлил:

–Ага…, точно… И ко мне он с этим тоже постоянно приставал. Я ему говорю, поймай её где-нибудь в тихом глухом месте, что сам не можешь с этой пигалицей справиться? А потом как "отдолбишь" её, сразу ж и придуши, чтобы не сдала тебя "фараонам", делов то… Нет же, боялся, не хотел сам-один на это дело идти, свинья трусливая.

Григорий подтверждающе тихо зашипел:

–Вот и я о том же. Он же сучонок, даже сегодня когда мы сюда пришли, муженька ейного "пришили" и её, связав, ему отдали, бегал по всей квартире за нами, лебезил мразь едакая, сначала вы, говорит, сначала вы, а то я первый боюсь. А я так-то совсем не хотел, я ж даже всунуть ей не смог, так она подо мной крутилась, так и кончил мимо… Ты то, хоть молодец…, догадался сразу ей пару раз по голове стукнуть, чтобы она обмякла малость…

Сильвестр обречённо махнув рукой:

–А всё равно никакого удовольствия…, противно даже как-то было. Как будто "дуньку кулакову" при толпе народа погонял…

Григорий плеснув снова в рюмки себе и Сильвестру, качнувшись зашлёпал слюнявыми губами в самое ухо подельника:

–Не нравится мне это дело вообще. Ну ладно. Деньжатами мы поживились… – похлопал он по расстёгнутой жилетке, во внутреннем грудном кармане которой забултыхалась тугая пачка ассигнаций, – но вот то, что он от своей доли отказался, – ткнул большим пальцем через левое плечо в сторону повизгивающего в предчувствии приближающегося оргазма Колюнчика, – мне ооочееень не нравится! Мне говорит, её письки вполне достаточно, не надо мне, говорит, никаких денег. А учитывая какой он сыкун… Сдаст он нас, Сильвеструшка, сразу сдаст ежели чего.

Сильвестр спокойно пожимая плечами, фыркнул в ответ:

–Да давай прикончим его перед уходом. Делов то… Я и сам об этом подумывал, потому что не наш он, фраерок этот ушастый!

Григорий хлопнув дружка по плечу и чокаясь с ним рюмками, всхрипнул:

–Замётано!

За постепенно темнеющими, вечереющими окнами дорогого особняка понемногу затихало, разгоняемое свистками полицейских и цокотом казачьих коней, завывание Великого Погрома. Вывернув своё прекрасное личико в сторону убитого мужа, Сара изо всех сил всматривалась в него блестящими чёрными глазами, умирая от сжигающей её внутренней боли и совсем бесчувственная к терзающим нежно-персиковое тело, похотливым пыткам ёрзающего на ней "кабана". (Саша! Сашенька! Любимый мой, родной мой, единственный! Ну, зачем?! Зачем ты пошёл открывать дверь, когда всё началось?! «Я русский, Сарочка! Они не посмеют меня тронуть! И прежде всего я доктор! А вдруг это кто-то кому нужна моя врачебная помощь?!» А впрочем, это не он, а я виновата! Зачем я уговорила его прервать весенний, пасхальный отдых в Крыму и вернуться сюда, когда пришла эта телеграмма! Как он не хотел тогда ехать! Как укорял меня. «Сарочка, милая, нельзя быть такой жалостливой, такая жалость это грех, потому что она противостоит милосердию, ничего не случится с этой вздорной истеричкой, есть и другие врачи в Городе!» Сашечка, миленький!, прости меня дуру! Я!!! Я тебя погубила!!! О, Господи!!! Если б мы были сейчас в Ялте у твоих родителей! А как плакала Машенька, не желая, чтобы мы уезжали!!! Машенька! Машенька! Доченька моя, кровиночка моя ненаглядная! Хохотунья моя, весёлая всегда и жизнерадостная! Ты видимо тоже чувствовала эту Беду! Как ты теперь будешь? Сиротинка моя!) Пальцы руки лежащей у белеющего в наступающей темноте, спокойного как у спящего, лица, известнейшего в Кишенёве доктора, обескровленного ударом финского ножа в грудь, чуть заметно дрогнули. Вся содрогнувшись от волной накрывшей её Надежды выкрестка взмолилась всем сердцем. (Господи!!! Иисусе Христе!!! Помилуй!!! Помилуй меня!!! Оставь жизнь моему мужу, не отнимай отца у моей родненькой! Ведь ей всего три годика! Забери жизнь мою! И душу мою! Я!!! Я согрешила пред тобой, Господи! Я погубила и себя и его, глупой своей "жалостливостью", самообманом прелюбодейным, самолюбованием над самой собой, что якобы я такая добрая! Я заслужила любую кару, любое наказание, но только не он! Господи! Только не он!)

Отсодрогавшийся в конвульсивном оргазме, довольно похрюкивающий Колюнчик, слез с "распятой" – лежащей на дорогом дубовом паркете с растянутыми в разные стороны, привязанными к ножкам мебели, руками и ногами, "смачненькой жидовки". Торопливо спрятав, измазанный выделениями и сукровицей, срам в кальсоны и не застёгивая ширинку штанов, подбежал к столу. Вытирая одной рукой потное жирное лицо, со спрятавшимся в толстенную шею подбородком, дрожаще звеня горлышком бутылки о край гранённого стакана, набулькал туда почти доверху дорогой итальянской мадеры. Жадно глотая, выхлебал стакан до дна. Шлепнувшись жирным задом на протестующе заскрипевший стул, прочавкал, роняя изо рта крошки пережёвываемой закуски:

–Уууфф!, как хавафоо! Давшже не… – с натугой, как уж суслика, проглотив кусок холодной буженины, – даже не мечтал о таком! Спасибо вам, мужики! По гроб вам буду благодарен!

Презрительно сморщившийся Григорий, толкнув локтём в бок своего подельника, указал ему холодными щелками глаз на лихорадочно жующего и снова уставившегося, выпученно-поросячими зенками, на докторшу Колюнчика. Сильвестр согласно кивнув старшОму, внезапно протрезвев, щёлкнул "финкой" и вставая со стула "отрезал":

–Всё. Кончаем это дело. Пора уходить… – шагнул к изнасилованной женщине. Подскочивший изо стола, лавочник суетливо заёрзал перед хладнокровным убийцей, суча полусогнутыми ногами и пытаясь заслонить "добычу":

–Сильвестрик! Сильвестрик, ну чего вы оба так торопитесь! Ну, можно я ещё разок её?… А если что, то идите, вы же всё что вам нужно уже взяли…, а я уж тут сам как-нибудь…

Приостановившийся разбойник глянув на приседающего от возбуждения Колюнчика, внимательно-пристально посмотрел на истерзанное, всё как один сплошной кровоподтёк, женское тело:

–А ты чего? Не насытился ещё? Не все "трюфеля" из неё ещё "выковырял", свинтус ты поганый? – ткнув, указывая острием ножа на изжёванные в кровь соски, – и не жалко тебе её?

Задохнувшийся от возмущения, обезумевший от лютой похоти извращенец, взвизгнул в ответ:

–А чего её жалеть жидовку эту?!

Ухмыльнувшийся Сильвестр хмыкнул в ответ:

–Ну, ты мне то, только "лапшу на уши не вешай"! – кивнув пристальным взглядом на прилипший к изящной шейке, крохотный серебряный крестик:

–Православная она!

Ободряюще кивнув в испуге попятившемуся от него извергу:

–А впрочем…, если хочешь – оставайся! А мы пойдём. Давай обнимемся на прощание, братан! Удачи друг другу пожелаем!

Быстро шагнув к расслабившемуся, слюняво улыбающемуся Колюнчику, прихватив его левой пятернёй за затылок, хлёстко ткнул пять раз "финкой" в подвздошие. Оттолкнув от себя рухнувший, корчащийся в судорогах "мешок с говном", быстро вытерев нож об исподнюю рубаху приконченного, неспешно шагнул к умирающей Саре. Постояв несколько секунд, решительно присев перед ней на корточки, аккуратно перерезал узлы верёвок на руках и ногах. Выпрямившись и глядя строго в пол перед собой, протопал в спальню. Завернув растерзанную женщину в снятое с супружеского ложа шёлковое одеяло, легко, невесомо поднял её на руки, перенёс и положил лицом к лицу с мужем.

–Не могу я! – прорычал, не глядя на подельника, поднимая с пола "финку" и складывая её, – так она на него смотрит! Рука у меня не поднимается! Ты, Гриша, если хочешь сам её пореши, а я не могу!

Откашлявшийся, встающий отталкиваясь от стола старый бандит хрипло подытожил "дело":

–Так и я не смогу, Сильвеструшка…, хоть и нехристь я конченый…, в аду мне гореть, а потом в Пекло меня с остальными. Пущай как будет, так и будет! Может Бог даст, выживет она, всё не совсем сироткой дочь её останется. Ну, всё пошли. По крышам уходить будем! – глянув на согласно кивнувшего дружка, – на улицах по-любому "спалимся", наверняка комендантский час ввели…]

(Третий Рим. Кровавая Баня)

Апостол подтянувшись немного вверх на растягивающем его во все стороны косом кресте, глубоко вздохнув хрипящей, булькающей грудью, откашлялся сукровицей на длинную белую бороду и неожиданно звонким юношеским голосом обратился к поникшим, полулежащим-полусидящим у подножия распятия слушателям:

–Братия! Как-то не довелось мне в своих поучениях к вам разъяснить – какой из бесов наиболее опасен для человеков… – с доброй улыбкой обведя взглядом воспрянувших, изнемождённых продолжающейся третьи сутки пыткой людей, – не успел ранее…, простите меня за это. Может сейчас даст Бог исполнить хоть малую толику из того, что должен Ему.

Пристально вглядываясь в едва различимые в предрассветном полумраке лица, тихо покачал отрицательно головой, отгоняя отдельные протестующие всхлипывания:

–Нет! Нет! Грешен! Грешен! Виновен перед Ним! В Долгу перед Ним Неоплатном! Потому что неведомо нам – какими весами Он грехи наши взвешивает и какой мерой меряет… Но сейчас не об этом. Почти все из вас стоящих сейчас передо мной, ветераны, легионеры не понаслышке знающие – что такое военный лагерь в стране противника. Какие опасности подстерегают воина, когда кругом, по всей земле враги! Каким надо быть осторожным и бдительным, чтобы не погибнуть самому и не погубить своей беспечностью соратников. И каждый из вас знает – что наиболее опасен враг скрытый, замаскировавшийся, не нападающий в открытую, а проникший в ночную стражу лазутчик, переодевшийся в форму римского легионера, неузнаваемый в темноте. Такой подходит к безбоязненно ожидающему смены караула, утомлённому стражнику, убивает его исподтишка и открывает ворота, в которые тут же врывается неудержимый поток жаждущих крови врагов. Так какому же бесу уподобить такого хитрого лазутчика?… Для иудеев и израильтян этот вопрос прост и понятен. Не потому, что они мудрее, а потому что научены в Законе Моиссеевом с раннего детства. Всем из вас здесь стоящих законы эти известны. Но! Если любой из девяти из них, кроме того в котором говорится о грехе прелюбодеяния, сразу же находит отклик в ваших душах, что нехорошо, нельзя так делать, неприемлемо то, что этот закон запрещает, то с блудным бесом для вас дело обстоит сложнее…, намного сложнее. И римская, и эллинская культуры нежизнеспособны для распознавания и борьбы с этим злым духом. Эллинская в силу своей склонности к чувственным наслаждениям, а римская из-за своего прагматизма. Обе они не видят в блуде и разврате "ничего страшного", не видят тех последствий, которые влечёт за собой грех прелюбодеяния, "взламывающий" душу человеков, открывающей Врата для проникновения внутрь толпы демонов, бесов зависти, убийства, лжи, воровства, коварства… Потому что при его кажущейся "безвредности" – Блудный Бес, так же как и остальные порождения Врага Человеческого, есть Ненасыть противостоящая Любви, имеющей Силу самоограничить Саму Себя…

Предупреждая вопрос вскинувшейся, потянувшейся к нему всем своим стройным тельцем девушки-подростка, с бледно-синеватым, осунувшимся личиком:

–Что, моя хорошая? Ты хочешь знать, деточка, как распознавать "хитрого лазутчика"?

По щекам согласно затрясшей головой девочки скатились две одинокие горячие слезинки.

–А это несложно, правда, не сложно! Так же как опытный стражник, не подпустит к себе близко никого из темноты, не осветив его лицо светом факела ещё издалека – так и Воин Христов всегда следует Свету Спасителя, данному Им в учении Его, в Заповедях Его, в Любви Его к нам грешным, вложенной в сердца наши. Держи, Антонина, твёрдо Свет Любви Его в руках своих, не опускай их никогда в отчаянии, крепись в вере и никогда Дракон не одолеет Твердыню твоего Спасения…

Кассиан потряс головой, как отряхивающаяся от воды собака:

–Ты в своём уме?! Чего ты несешь?!

Побелевший от страха преторианец, судорожно сжимающий сильными кулачищами препоясывающий его кожаный пояс, еле выдавил через стиснутые челюсти:

–Это правда, Господин! – глянув исподлобья на успокаивающегося после мгновенно вспыхнувшего гнева, безжалостного руководителя Тайной Канцелярии Императора, облегчённо выдохнув, закончил, – именно так он и сказал, недостоин, говорит, такой казни.

Сидящий за письменным столом Кассиан, задумчиво почесал лоб самосвернувшимся в трубку свитком, за чтением которого застал его доклад солдата императорской гвардии. Оглядев заваленный "делами" стол, досадливо рыкнул:

–Значит этот, провонявшийся рыбой, иудей: не просит о жалости, не просит облегчить как-то его участь, ему мало того что умирать он будет долго и мучительно, он хочет чтобы ему было ещё хуже?! Ну, что ж… Пойдём. Посмотрим чем ему можно "посодействовать", чем "угодить" так сказать…

Деловито и целеустремлённо подойдя к ожидающим его палачам, Главный Экзекутор окинул убийственно пристальным взглядом кучку топчущихся в нерешительности людей:

–Ну и чего мы стоим? Чего ждём? – неспешно-спокойным рычанием волка, подходящего к загнанной в угол овце, проговорил Кассиан. Содрогающиеся всем своим естеством от ужаса, ощущающие себя очутившимися между молотом и наковальней, палачи "заблеяли" кивая на сидящего на земле старика:

–Мы только собирались…, ну всё как обычно…, а он вдруг весь так затрясся…, плачет так странно. Как будто не на распятии сейчас в муках подыхать будет, а на свадьбе пировать, где его подарками как жениха "завалят" и потом ещё он, пердун старый, с невестой, девственницей молоденькой на ложе возляжет… Не достоин, говорит, я таких почестей…

Вновь вскипевший от ярости Кассиан рыкнул:

–Да не вопрос! Распните его вверх ногами! Чего вы на меня так вытаращились?! Чего там уметь?! Да, да!, руки так же прибиваете к перекладине. Потом за связанные верёвкой ноги подтягиваете и подвешиваете его вниз головой. Сдохнет он правда быстрее, но стократ мучительнее чем обычно… Хотя…, в-принципе, то на то и выходит…"

––

Присевший на корточки перед висящим вниз головой Апостолом  Экзекутор, почти "ласково" прошипел:

–Ну как? Доволен? – с кряхтением поёрзав усаживаясь поудобнее, – а ты знаешь, я специально пришёл посмотреть как ты "кончаться" будешь. Интересно прям стало. Правда, правда. Мне вот, что интересно. Мы римляне в принципе к смерти относимся в большинстве своём спокойно. Не заморачиваясь над вопросом, что с нами будет Там. Умирать мы, если честно – боимся! Все! Даже те, кто как заумные философы, вскрывают себе вены во время оргий, чтобы уйти из этого мира на пике наслаждения. Но вот с вами, с христианами, что-то не так! Сначала мне казалось, что вы придуриваетесь радуясь предстоящему Переходу, ну что вы просто безумцы, не осознающие происходящего. Но сейчас у меня началось складываться убеждение, что вы искренне верите тому, что проповедуете, всем этим вашим выдумкам о Жизни в Другом Мире. Ну, хорошо!, пусть так! Но почему вы так жаждете умереть в муках?! Тихо-спокойно отойти в Иной Мир, чем вас не устраивает?!

Тяжело похрипывающий от кинжалами пронзающей всё его тело боли Апостол, проморгавшись от пеленой застилающей глаза, переполняющей их, прилившейся в голову, крови, внимательно и строго посмотрев снизу вверх на ухмыляющегося Кассиана, вопросил:

–Ты хорошо подумал прежде чем задать этот вопрос? Ведь я же могу на него ответить. И этот ответ, это знание войдёт в тебя, станет твоей неотъемлемой частью. Сможешь ли жить с этим? – грустно улыбнувшись самодовольно и нахально лыбящемуся римлянину, продолжил, – ты гражданин Рима от рождения?… Так я и думал… И законы знаешь основательно и досконально?… Ну да, ну да… А вот ответь мне: что такое наказание за преступление, какой в нём смысл? Ведь сколько не наказывают преступников, меньше их не становится, и публичные казни своей цели не достигают. И без этого тоже нельзя. Если в легионах не поддерживать дисциплину, незамедлительно наказывая солдат за совершённые ими проступки, то с каждым разом этот легионер будет совершать всё более и более серьёзные преступления. И в любом обществе, в общем-то, то же самое. Останавливает ли справедливое возмездие, наказание от дальнейших проступков? Не всегда!, далеко не всегда. Так что же такое наказание за преступление? Ну? Скажи мне, римлянин, ведь вы так гордитесь своим правоведением… – не отрывая взгляда от недоумённо пожимающего плечами римского законника, Апостол вздохнул завершая:

–Процесс наказания преступника – это реализация его права на это наказание. Это получение его "платы" за совершённое им действие. Оставленные без наказания, "без оплаты", будут "требовать" её в увеличенном размере, совершая всё более и более тяжкие преступления. Кто-то из получивших "плату" единожды, не желая вновь проходить через этот процесс, отвращается от преступности. А некоторым это приходится "по вкусу", они начинают играть в прятки и в догонялки с Законом, надеясь обмануть, ускользнуть от наказания…

Посерьёзневший, начавший снова раздражаться Кассиан прервал нравоучение:

–Что ты мне тут "втираешь"?! Всю эту вашу теорию об очищении страданиями за преступления или грехи, как вы это называете, чтобы вам было хорошо Там, за то, что вы пострадали Здесь!, я уже сто раз внимательно изучил! К тебе то, старик, это как относится?! Я досконально изучил твоё досье, ты за всю свою жизнь, не только ни одного закона Империи не нарушил, но и весь ваш религиозный Закон соблюдал! Ты то, какое нахрен Право на Наказание сейчас реализуешь?!

Тихо рассмеявшийся, смотрящий в отражающееся в его глазах глубокое синее небо, Апостол ответил:

–Скажи мне, римлянин, в случае триумфальной победы, кто получает бОльшую награду от полководца: подневольный раб, посланный в битву, чтобы своей кровью искупить свои преступления или доброволец?

Мгновенно вскочивший на ноги, весь пронзённый Холодом Понимания, Кассиан завопил срывающимся на фальцет голосом:

–Снимите! Снимайте его немедленно! Не дайте ему сдохнуть здесь и сейчас! Аккурат… – как заворожённый, Экзекутор с раскрытым, оборвавшимся на полувскрике ртом смотрел как подскочивший к распятию солдат, сходу рубанул мечом по удерживающей распинаемого верёвке. Увлекаемое тяжестью перекладины тело, скользнув вдоль вертикально столба, грузно ударилось о землю. Мягко и тихо хрустнули шейные позвонки.

–Господь Мой, Бог Мой, Брат Мой! В Руки Твои вручаю грешную душу свою… – тихо прошептал смеживая веки Хранитель Врат.

—Савл, ты как? Ты в порядке? – к плечу сгорбившегося на земляном полу, покачивающегося от усилий превозмочь, унять рассекающую его надвое боль человеку, прикоснулась натруженная мужская рука.

–Брат мой! Как я могу быть в порядке?! Как?! Когда только что, самая прекрасная женщина на свете плюнула мне в лицо?! Душераздирающе прокричала о том, что даже если весь мир меня простит, то всё равно она не простит меня никогда, что она никогда!, никогда!, не поверит в моё призвание Господом Нашим. Никогда не поверит в то, что я пережил Покаяние. Как я могу быть в порядке, осознавая то, что в этом во всём виноват я?! Что это я привёл храмовых стражников в её дом и что только чудом не смог тогда отыскать её спрятанную родителями. Ведь я искал тогда её по всему их дому! Рыскал как зверь! Как ненасытный шакал! Как я могу быть в порядке – если в глазах Предначертанной мне Небом Жены!, Единственной и Неповторимой!, я Убийца её родителей?! Я зверь чуть было не пожравший и её тоже, вместе с многими христианами Иерусалима…

Анания со вздохом поднимая соскользнувшую с плеча новообращенного брата руку, чтобы снова с утешением прикоснуться к нему, вздрогнул и замер от раздавшегося за спиной тихого женского голоса:

–Деточки мои, оставьте нас одних, я сама с ним поговорю.

Переставший раскачиваться, заледенело-замерший, Отвергнутый и Растоптанный, с окаменевшим от ужаса сердцем прислушался к негромкому бормотанию и шарканью шагов покидающих помещение людей.

–Сыночка, ну и долго ты собрался со мной в прятки играть? – ласково улыбающаяся старушка наклонившись, мягко, без усилия отняла от лица Тарсянина плотно притиснутые к нему ладони, —а ты красавчик! Ух!, какие бы у вас детки были хорошенькие! – сожалеюще прошептала Мария, придерживая голову "Последнего Злодея" за подбородок одной рукой, нежно разглаживая другой спутавшиеся, влажные от пота волосы.

–ТЫ!!! – как взорвался изнутри Новопризванный, – МАТУШКА!!!

Успокаивающе потрепав припавшего к её ногам, дрожащего в плаче мужчину:

–Ну, чего ты прям уж так-то, мальчик мой? Ну, нахулиганил…, да уж много…, много нахулиганил. Да вот только всё равно Он тебя любит, потому и призвал тебя! И ты Его любишь, раз смог на Зов Его откликнуться! Встань что ли…, чего в пыли валяться? Не хочешь? Ну, тогда я тоже присяду. К тебе поближе… –  присев и прижав к груди голову обессиленно подрагивающего, полумёртвого от перенесённых за короткое время страданий Новоизбранного Апостола, продолжила, – не казнись так. Не надо. Виноват ты, конечно виноват. Но вот в чём?! Что же ты всю тяжесть Вины на себя одного взваливаешь? Твоя вина, мой миленький, лишь в том, что ты соблазнился, дал лукавому себя обмануть, поверил Врагу Человеческому. Не ты сотворил те злодеяния, в которых ты себя укоряешь, а он посредством тебя! Горе это? Конечно горе! Ведь Предначертание Его и для тебя и для этой девочки совсем иное было. Если б не "горячность" твоя, да нетерпеливость, пришёл бы ты к Спасению через любовь к ней… Много!, много усилий Дракон приложил, чтобы разрушить твою жизнь уничтожить тебя, зная каким противником ты можешь стать против него. Да вот только глуп он, обезумел от злобы и ненависти к нам грешным… Не ведомо ему и прихвостням его, что может ещё и более Грозное Оружие он своими же кознями против себя воздвиг, лишив тебя счастливой семейной жизни. Так что не терзайся больше так, мой маленький! Снявши голову – по волосам не плачут! Кстати о волосах… – расчёсывая морщинистыми натруженными пальцами длинные слипшиеся пряди Павла, – давай-ка, сыночка, мы тебя подстрижём покороче, а то что-то совсем ты у меня "запаршивел". И на будущее!, не зарастай больше так!, не до того тебе будет, чтобы кудри-локоны лелеять, умащать, да холить их…

(Раздел второй)

Вакцинация

Вакцинация: Необходимо различать Прививку – как процесс и Вакцину – как вещество, применяемое в ней.

Прививка, или Вакцинация – метод профилактики инфекционных заболеваний. МЕТОД!

А вакцина (от лат. vacca – корова) – медицинский или ветеринарный препарат, предназначенный для создания иммунитета устойчивого к инфекционным болезням. Вакцина изготавливается из ослабленных или убитых микроорганизмов, продуктов их жизнедеятельности, или из их антигенов, полученных генно-инженерным или химическим путём.

Первое – это процесс, второе – это препарат.

Мы ПИШЕМ – это процесс, пишем словами, а СЛОВО – носитель информации, но без вложенного в него смысла, без взаимодействия с воспринимающим его органами мышления – "мёртвый", ничего не значащий материал. Сама по себе ЛЮБАЯ, выраженная словами, информация – нейтральна! Значение она воспринимает только при КОНТАКТЕ носителя информации с ОБЪЕКТОМ воспринимающим СЛОВО. Смысл вкладывается в СЛОВО, "мёртвое" оживает, в процессе взаимодействия, восприятия ("борьбы"), САМООСОЗНАЮЩЕГО себя ОБЪЕКТА с попавшей в него, вложенной в него "информационной заразой".