Эйваз

Подбежав, я тут же пресекла его попытки подняться на ноги, слегка наступив ему сзади на шею.

– Затихни, гаденыш, – мой голос был тих и спокоен. – А теперь – повернись, – не дав приподняться я позволила парню повернуться в луже на спину.

В его глазах плескался страх, он прикрыл голову руками в ожидании последующих ударов. Но мне хотелось поскорее скрыться, не привлекая лишнего внимания, поэтому спокойно подобрав сумку девушки, я откинула ногой в чахлые кустики нож и, поддав на прощанье ему ногой в грудь, прошипела сквозь зубы:

– Еще раз тебя здесь замечу – вырву кадык! Это понятно?

Парень в испуге кивнул, а я поспешила вернуться к девчонке, снова погрузившись мысленно в кружку чая и удобную кровать…

– Спасибо вам, – запыхавшаяся девушка в слезах прибежала мне на встречу. – Я так… Я так благодарна, что спасли меня!

– Не стоит, – протянув ей сумочку, устало бросила я. – Он не поранил тебя?

Девушка вернула мне рюкзак и помотала истерично головой.

– Нет… Потому что… Вы вовремя… Я видела… – она все еще с трудом могла говорить. – Простите, я просто никак не могу прийти в себя.

– Я понимаю. Просто иди домой, и все пройдет.

– Нет. Сейчас придет мой отец, я позвонила уже ему. Пожалуйста, не уходите, прошу вас. Я видела, как вы круто его… Того парня… Ну как круто вы с ним…

– О, нет, нет! Никаких показаний и поездок в полицию – я спешу. Скажи спасибо, что… – я оборвалась на полуслове, услышав громкий мужской оклик – Тома! Детка! Где ты? – и звуки сирены подъезжающей патрульной машины, и не одной.

– Это мой отец, – обрадовалась девушка и бросилась сквозь темноту на голос отца. – Папа, я здесь!

Воспользовавшись моментом, я попыталась скрыться, но едва завернула за угол дома, как мне путь преградили несколько полицейских машин.

Твою мать! Только этого не хватало… Ведь во «внутреннем же уставе» самолично прописала, что чужие проблемы – не мои проблемы. Просто нужно было пройти мимо, и все!

– Девушка, минуточку… Постойте, – парни в форме явно обращались ко мне.

Ну все, плакали моя чашка чая и удобная кровать в ближайшее время!

И кто меня дернул помогать этой девке!

– Папа, это она! – услышала я уже знакомый голос за спиной и, закатив глаза, остановилась.

Отец с дочерью меня все-таки нагнали, и папаша девчонки ткнул какой-то ксивой в нос полицейским.

– Спасибо, парни, что быстро приехали. Эта девушка пойдет со мной. А вы займитесь поиском подонка. Отследите по камерам, загляните под каждый куст, перетряхните каждого вонючего бомжа, но найдите его! Тома, сказала, что он – молодой, чернявый, среднего роста, шрам свежий над бровью. Это все, что она смогла разглядеть. Как одет был – в панике не запомнила… Но и этого достаточно много! – произнес отец.

– А вы сможете что-то добавить? – уставился на меня папаша, сверля взглядом.

Было видно, что он не надеялся получить дополнительную информацию – скорее, задал свой вопрос для проформы.

– Рост – примерно 170 сантиметров, казах, черные джинсы, куртка-хаки, коричневые ботинки, левая мочка уха полностью отсутствует, татуировка из пяти точек на правом указательном пальце, и, полагаю, что недавно курил марихуану, – произнесла я и указала на север. – Главное, он после купания в луже – мокрый насквозь. Побежал – туда, думаю, лучше поторопиться.

Мужчины переглянулись в немом недоумении.

– Тома сказала, что вы лихо его обезвредили… – первым обрел дар речи отец девушки. – Занимаетесь какой-то борьбой? – спросил он, прищурив глаза, и щелкнул пальцами парням-полицейским, чтобы те наконец, закрыв рты, поспешили ловить грабителя.

– Нет, – коротко ответила я.

Полицейские успели подняться по каменной лестнице, ведущей к площади, в то время как отец Томы все никак не мог понять: с какой стати я вступила в схватку с преступником. Он, ни капли не стесняясь, разглядывал меня, но понимание на его лице не проступало.

– Папа, эта девушка спасла мне жизнь и бабушкины драгоценности, между прочим, полагаю, что она не заслуживает допроса посреди улицы.

– Конечно, простите, – пробурчал он. – Просто – эмоции… Сложно прийти в себя, когда такое происходит с твоим ребенком.

– Понимаю, – кивнула я. – Но позвольте, я пойду, мне хотелось бы скорее попасть домой и отдохнуть. Я сообщила все, что заметила, больше добавить нечего.

– Нет, нет, – запротестовала девица, взяв меня под руку, но, наткнувшись на мой твердый взгляд, тут же отпустила и повисла на руке отца.

– Позвольте пригласить вас к нам домой на чашку чая. Обещаю, что не стану докучать вопросами об инциденте, к тому же признаю: информации о нем вы действительно сообщили много, – произнес мужчина.

– Кто вы? – напрямую спросила я, кивнув на нагрудный карман, в который несколько минут назад он убрал свое удостоверение.

– Солодов Вадим Максимович – военная прокуратура, – представился он.

Военная прокуратура…

Хм, а этот человек может оказаться полезным…

– Хорошо, можно и чай, но только не долго, – приветливо отозвалась я.

– Тома, набери матери. Ничего не рассказывай, просто пусть накроет на стол, – распорядился отец, пропуская меня вперед.

– Хорошо, – весело отозвалась девушка, и все направились к дому.

Дверь распахнула женщина средних лет с черным «конским» хвостом на голове и зеленым лицом. Полагаю, что это была маска из авокадо или киви.

– Ва-адим… – растерянно произнесла она, увидев зареванное лицо дочери, встревоженного мужа и незнакомую девицу за их спинами.

– Все в порядке, Любаш. Ты что, не предупредила мать, что у нас будут гости? – мужчина бросил взгляд на дочь.

– Нет, ты же сам сказал – ничего не говори.

– Что не говори? – нахмурилась мать. – Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

– Конечно, – отозвался глава семейства. – На Тамару напали около нашего дома, но все уже позади. Надеюсь, ты заварила чай?

– Напали!? – всплеснула руками женщина и бросилась к дочери.

– Мам, все в порядке, я не пострадала. Эта девушка меня спасла.

– Мы, кстати, не успели познакомиться. Как ваше имя? – спросил прокурор, или кто он там…

– Меня зовут Тая, – произнесла я, переступив порог вслед за всеми.

Консолидация планов на будущее впервые заставила меня назвать хоть и неполное, но настоящее имя чужим людям.

– Вадим, ты объяснишь мне?..

– Я же сказал, что все – под контролем. Его уже ловят.

– Тома, детка, ну ты хоть расскажи, – взволновано произнесла мать, прижав девчонку к себе.

«Наверное, меня так же прижимала бы мать, узнай она о подобном и будь живой…», – подумала я.

– На самом деле, мам, это было ужасно. Я приехала из универа, припарковалась, как обычно, с той стороны дома и пошла через нашу арку. Примерно на середине кто-то грубо схватил меня сзади и зажал рот рукой, пытаясь отобрать сумку. Я вцепилась и не отдавала, он, видимо, услышал, что кто-то идет, протащил меня по арке, швырнул за угол и прижал к стене – в этот момент и появилась Тая! – радостно проговорила девушка последние слова.

– Но ты с ума сошла! – воскликнула мать. – Надо было отдать ему сумку! Кто же держится за вещи в такой ситуации…

– Да отдала бы, – сокрушенно вздохнула дочь. – Но если помнишь… Ты сегодня просила меня забрать от ювелира бабушкины серьги и кольцо после реставрации, – она опустила голову, и по ее щеке прокатилась слеза. – А я ведь знаю, как они для тебя памятны.

– Детка! – закрыв лицо ладонями мать зарыдала и скрылась в коридоре.

– Прошу прощения… – произнес Вадим Максимович. – Вы раздевайтесь и проходите. Тома, веди гостью к столу, – он ушел следом за женой.

– Проходите, – Тома сбросила свое пальто прямо на пол и прошла на кухню, я последовала за ней.

Там мы уселись за накрытый круглый стол – с пирогом и блюдцами, полными печенья и конфет, – а спустя несколько минут к нам присоединились родители девушки.

– Может, вы голодны? – обратилась ко мне мать Томы. – Я приготовлю ужин.

– Нет, благодарю, – с улыбкой ответила я, желая поскорее оказаться дома, но прежде обзаведясь нужным контактом с военной прокуратурой.

– Итак, Тая, давайте знакомиться, – произнес глава семьи.

– Так ведь уже вроде знакомы… – приподняв чашку, чтобы вытащить из-под нее блюдце для пирога, заметила, как все уставились на мою искалеченную руку с отсутствующим мизинцем.

Я привыкла к подобной реакции – люди всегда не без интереса глазели на меня. Благо, это было не часто, я жила скрытно, оставаясь в тени и воздерживаясь от лишних контактов с людьми.

– Чем вы занимаетесь? – странно было бы ожидать другой вопрос от военного прокурора после увиденного.

– Да, чем? Ужасно интересно, – игриво пожала плечами Тома, сморщив носик.

Кажется, домашние стены начали приводить ее в чувство…

– Работаю с бездомными собаками в приюте. Производственная травма, – бросив взгляд на руку, ответила я.

– О-о, – мама приложила руку к губам. – Это ужасно…

– Да, было неприятно. И вспоминать, если честно, не хочется, – весело отозвалась я, давая понять, что тема закрыта.

– А где так круто научились бить подонков? – Тома задала вопрос и, не дав мне ответить на него, тут же затараторила. – Пап, мам, вы себе не представляете! Тая так круто его отделала, как в каком-нибудь нереальном боевике. Я глазам своим не поверила. Этот засранец, вероятно, тоже был ошарашен, он даже не попытался дернуться.

– Э-э… Я просто догнала и сбила его с ног, – спеша прервать ненужную многословность девушки, я пожала плечами и встретилась с проницательным взглядом ее отца.

– Вот значит как? – поджал он губы. – И где вы так научились нейтрализовывать обидчиков?

За столом повисла пауза – вся семья уставилась на меня в ожидании ответа.

– Да-а… Это у меня с детства, – беспечно протянула я. – Была жутким сорванцом, дружила только с парнями, они и научили.

– Знаете еще какие-то приемы? – поинтересовался отец.

– Нет, что вы, – отмахнулась я. – Только мастерски ставить подножки, – и, запихнув кусок пирога в рот, отвела взгляд в надежде, что меня перестанут расспрашивать с набитым ртом.

– Но это была вовсе не подножка! – с восхищением в глазах воскликнула девушка. – Тая, как Джеймс Бонд долбанула его ногой в спину прямо на бегу, да так, что парень улетел ого-го!

«Да чтоб тебя! – зыркнула я на девку. – Неугомонная болтушка!»

– Тебе показалось, – смерив ее взглядом, буркнула я, продолжая жевать пирог.

– Вовсе нет! – не унималась она.

– Тебе показалось, – настаивала я. – Со страху привиделось, я просто подсекла его, и он улетел вперед. Вот и все.

Я перевела взгляд на отца – он с интересом разглядывал меня. А мама, подставив руки под подбородок, не сводила любящих глаз с дочери.

– Ладно, в любом случае все живы и здоровы, – слегка хлопнула в ладоши мать. – Спасибо Тае. Вы, кстати, как здесь оказались? Живете недалеко?

– Да, в паре кварталов, однако часто хожу пешком. Полезно, – надеюсь, что моя выдавленная улыбка была похожа на искреннюю.

– Как нам повезло! Как нам повезло! – запричитала мама. – Ведь не окажись вы рядом – страшно и подумать…

– Ну все, хватит, – прервал ее отец. – Теперь будешь целую вечность «обсасывать» это событие.

– Вадим! – с недоумением уставилась женщина на мужа. – Ты сам подумай… Сейчас такое время – люди пройдут мимо, посчитав это не своей проблемой, и все. Мужчины-то не всегда готовы прийти на помощь. А тут девушка не побоялась вступить в схватку. Считаю, что это достойно награды!

– Да-да! – аккуратно зааплодировала Тома, и отец улыбнулся.

– Простите… – я поднялась из-за стола. – Мне пора.

– Но нет, Тая! Прошу, еще пять минуточек… – умоляюще посмотрела девушка, заставив меня опуститься на стул.

– Вы сегодня спасли не только самое важное для нас – жизнь нашей дочери, но и бабушкины драгоценности. Томочка забрала сегодня у ювелира украшения, которые мы отдавали на реставрацию, они, надо сказать – страшно дорогие, но дело даже не в их стоимости – это семейная реликвия, – добавила мать Тамары.

– Извините, я должен сделать срочный звонок, – поднялся из-за стола отец.

Я старалась «участвовать» в продолжившейся беседе за столом, но мой слух был устремлен в коридор, где Вадим Максимович делал срочный звонок. Мои переживания оказались напрасными – он позвонил, чтобы направить людей в ювелирную мастерскую, ту самую, куда семья сдавала на реставрацию драгоценности.

«Все верно, мужик, – мелькнула мысль. – Это нужно было сделать в первую очередь. Может, конечно, налетчик просто хотел рвануть у девчонки сумку в надежде на дорогой айфон и немного бабла, а может, и нет…»

Отец вернулся за стол, положив рядом с моей чашкой конверт.

– Что это? – уставилась я, разыгрывая полного профана.

Безусловно, в конверте были деньги, я это понимала, и, судя по толщине конверта, их было немало.

– Награда за вашу смелость, – серьезно произнес мужчина.

Я поднялась из-за стола и с покорной улыбкой соврала:

– Не нужно, это доставило мне удовольствие. Я вспомнила детство.

– Да бросьте, – не сдавался он, оглядев мой поношенный свитер. – Если не вам, тогда, позвольте – мы приюту пожертвуем. В каком именно вы работаете?

– А-а… – замешкалась на секунду я, выдавив улыбку. – Вот приюту – можно. Приюту – это хорошо… Только деньгами не надо, знаете, как это бывает… Пойдут не по назначению вдруг… Лучше я завтра гляну, что нам нужно для питомцев и скажу… Корм, скорее всего, опилки, доски для вольеров… И вы это купите. Пойдет?

– Пойдет, – хмыкнул отец и черканул мне свой номер. – Тогда звоните, как составите список.

– Отлично! – засияла я, поспешив распрощаться с гостеприимной семьей.

Глава 2

Я прожила две жизни – одна была очень короткой, но вполне счастливой…

Мало что помню из нее, но там точно хранились мечты, пропитанные радостью.

Вторую проживаю сейчас, и началась она с бегства…

Я – стоик. Вынужденно им стать – распорядилась жизнь много лет назад, абсолютно не поинтересовавшись, что думаю я на этот счет и какие у меня планы. Принять с покорностью судьбу, не сломаться и выстоять помогли долгие годы медитации и трудный путь самопознания вдали от мира людей – на заснеженных вершинах Тибета.

В попытке избавиться от тревог и волнений я перекраивала бесчисленное количество раз полотно своей души, вымачивала его в горных источниках и молитвах. Раз за разом разбирала и собирала себя заново, проходила через полосу саморазрушения, испытывая боль, отчаянье, осознанно ломая свое естество, пока не научилась дышать в унисон с потоками природы и не приняла окончательно себя в этом мире. Вот такой была цена моего становления.

Дзен – вот что дало силу, подобную магическому эликсиру, введенному в мои болезненно пульсирующие горем и отчаяньем протоки, с одной единственной целью – навсегда запломбировать в них воспоминания прошлого.

Словно беззащитный щенок, в одночасье выброшенный из теплого уютного дома в промозглую подворотню, я вынуждена была моментально усвоить правила этого мира, чтобы выжить.

Я выжила и не сдалась, превратившись во взрослую особь, виртуозно меняющую правила жизни под себя, если того требуют обстоятельства. В моих венах течет обычная красная кровь, мне, как и всем, знакомо чувство жажды, холода и головной боли, я имею по пять пальцев на ногах и тридцать два зуба за губами, которые редко растягиваются в улыбке. Но есть во мне и то, что отличает от обычных людей…

За долгие годы пестрых размышлений я так и не нашла ответ на не дающий мне покоя вопрос: проклятье это или вознаграждение.

В свой мир я никого не допускаю, и все чаще он напоминает мне крохотный отель-капсулу, в котором есть место только для одного.

Вставать у меня на пути – крайне опасно: подобно трюмам, заполненным соленой водой в затонувшем океанском лайнере, я наполнена – бесстрашием. У меня нет ни имени, ни прошлого: я – эфемерная субстанция, человек без лица, я практически не существую. И все чаще мне кажется, что я – бездушный призрак, я – затерявшийся пилигрим, обреченный на скитания по этому безумному миру.

Мое бесстрашие вполне объяснимо – это следствие давно укоренившегося внутри меня безразличия не только к смерти, но и к благам жизни, к маячащей на горизонте неизвестности и пронизывающей невозмутимости от происходящего вокруг. Губительная для человеческой души невозможность прочувствовать то, что привыкли ощущать и пропускать через свое сердце большинство людей, засела внутри меня и заковала, словно пленника, в кандалы.

Рамки моего мира раздвинуты ровно настолько – насколько это необходимо. Я не живу шаблонами и чужим мнением, не маркирую людей ярлыками, не измеряю статусами: генерал может оказаться последним мерзавцем, а рядовой – отдать за тебя жизнь. У меня свой собственный принцип ценностей. Ветхие показатели – «уже поздно» или «еще рано» для меня не существуют. Я живу в глубинах своего мира, но легко поднимаюсь на поверхность, мгновенно адаптируясь к любым обстоятельствам. Не имею пристрастий: еда – чтобы есть, вода – чтобы пить. И то и другое вижу лишь как вынужденную составляющую для поддержания жизни – не более.

У меня нет близких, нет дома, нет друзей, нет привязанностей и слабостей, которыми обычно дорожат люди. Я – ярко выраженный интроверт, мне комфортнее в собственном вакууме. Шумные вечеринки и праздники для меня не существуют – это пустое. Рождественская ночь в моей жизни подобна десяткам других – серых и унылых среди зимы. Я не люблю суматоху, скопления людей и массовые гулянья. Дни рождения проходят незаметно. Мне не понять, для чего люди придумали все эти торжества и веселья.

Возможно, это и есть причина тому, почему я принципиально не замечаю счастливых лиц, ярких витрин и калейдоскопа разноцветных огней.

Удивить или разжалобить меня – нелегко. Детский смех или мужские слезы – это всего лишь психофизиологические чувства людей. Мне чуждо разделить с кем-то радость или посочувствовать горю. Внушить страх или заставить любить – не стоит и пытаться. Мои мысли и чувства никогда не выходят из-под контроля. А в приоритете – только свобода.

Шантажировать или давить на меня бесполезно – болевые точки, вынуждающие играть по чьим-то правилам против собственной воли, у меня отсутствуют. Ведь у меня нечего отнять.

Я, подобно зашоренной лошади, двигаюсь вперед, напролом к финишу, к моей главной цели, не обращая внимания на трудности и приоткрывая дверь в свой мир лишь тем, кто может помочь мне скорее приблизиться к заветной мечте. Остальное, как ненужный сор, безжалостно отметаю в сторону.

Такой подход делает меня независимой перед обстоятельствами и людьми. Уязвимость – вот что не хотелось бы испытать в жизни. Позволить себе быть к чему-то привязанной, в кого-то влюбленной, кем-то дорожить – не по мне. Обрастать ненужным грузом – это лишнее, я двигаюсь по жизни легко и порой сама не знаю, где окажусь завтра.

Так что моя жизнь – это, пожалуй, единственное, чем я обладаю в полной мере. Но и ей не дорожу настолько, чтобы это могло заставить в трудный час сложить оружие к ногам моего врага. Я предпочту хрипеть в предсмертной агонии – если такое случится! – но увидеть, как истекает кровью тело чудовища в человеческом обличье. Конечно, я не спешу умереть, но и не хватаюсь за жизнь, как хватаются многие.

Думаю, что именно такие люди, как я – своеобразный концентрат недремлющего безрассудства – опаснее самого дьявола.

* * *

После многолетней жизни в молитвах и медитациях на «крыше мира», окутанной тайной и почти недоступной за пределами высокогорных территорий, для меня стало очевидным – несмотря на удовлетворение от каждого прожитого здесь дня, я не гожусь для вечной жизни в монастыре.

Я – не искатель божественной красоты. Я не чувствую вкус каждого слова молитвы. Меня не волнует неизбежность круговорота Сансары с бесконечным перевоплощением душ и не тревожит отсутствие просветления…

Словно с самого начала мне был уготован иной путь – возможно, тот, где придется бежать по раскаленным ступеням презрения и срывать лики прошлого с обшарпанных стен в переулках жестокости. Где придется до беспамятства напиваться теплым грогом в обществе обворожительной мести, а просыпаться на рассвете в объятиях фригидного коварства. Тот путь, где тайком с черного хода, на ощупь смогу пробираться в логово безрассудства и украдкой от всех варить бульон охрипшему хладнокровию – напевая под нос романсы и пританцовывая с одинокими звездами.

Не знаю, что меня ждет впереди, но одно знаю наверняка – я готова плыть по огненной лаве бесчинства и ярости, принимать джакузи со зловонным тщедушием и заплетать тугие косы алчности, если только все это приведет меня к цели. Если, в конце концов, я смогу на финише безумного марафона обручиться со справедливостью и принести сердца своих врагов кладбищенским псам.

Подобные картины в моем воображении начали возникать после ужасающих событий, свидетелем которых я стала в глубоком детстве. Каждый раз при острых всполохах прошлого в груди начиналась резня, остановить которую было невозможно, где-то внутри – меня кромсали огромными ятаганами, и кровоточащие раны превращались в гемофилийные источники бесконечных страданий.

Боль, рвущаяся наружу сквозь сдерживающие тиски разума, и желание отомстить были настолько сильны, что их концентрат сбился в твердь и приобрел практически осязаемую форму в виде большого мохнатого волкодава, бегущего от меня с бешеной скоростью и исчезающего в последний момент. Изловить его – стало навязчивой целью.

И я готова перевернуть мир вверх дном, заглянуть под каждый континент и пропустить через сито океаны, лишь бы найти человека, уничтожившего мою жизнь и отнявшего все.

Полагаю, именно по этой причине изучение философии, ремесленные работы, ежедневные медитации, ретриты и ковроткачество среди доброжелательных монахинь в словно застывшей под облаками жизни так и не отозвались покоем в моем сердце за долгие годы. Я признавала, что подобная жизнь для меня была вовсе не тем волшебным светом, за которым стремилась лететь смиренно душа до конца дней – я обязана была двигаться вперед.

И однажды мне пришлось навсегда вычеркнуть монастырь как место вечного пребывания. Потому что чем старше я становилась – тем более жестокие картины сопровождали меня повсеместно, и я чувствовала, что не вправе больше оставаться здесь, среди чистых помыслов и взглядов людей. Здесь мне было не место.

В последнее время почти каждый день что-то пинало, кололо и дробило меня изнутри, словно тысячи маленьких демонов, разгуливающих по телу, вооружившись копьями, луками и огневой смесью, затевали войну. Они беспорядочно стреляли и пытались выкурить меня с насиженного места, вопя на разные голоса: «Отправляйся в путь! Найди его! Уничтожь!» Я пыталась отыскать и обезглавить их лидера, чтобы вернуть власть испуганно удравшему здравомыслию, но они все время искусно прятали от меня этого заводилу.

Я до последнего сопротивлялась и боролась с искушением: пыталась пресечь пламя, выжигающее мне душу, принять красоту размеренной жизни обители, свыкнуться и полюбить окружающий мир, пропитаться духовной дисциплиной, но у меня не получилось. Даже частое уединенное созерцание, обычно дарующее покой и гармонию – не принесло мне ощущение полноты счастья за все эти годы. Наоборот – чувство бесплодного путешествия, длиною в десятилетие, все чаще и чаще наведывалось в мои покои и омрачало сознание день за днем, пока я не сдалась, поняв окончательно, что на этом мой путь в обители завершен.

Но отрицать очевидный факт благотворного влияния обретенных здесь навыков я была не вправе – все они оказались бесценны.

Все, что я вдыхала, впитывала, вкушала, изучала, видела, делала и слышала – безусловно, легло в основу моего мировоззрения, сложив нужный и прочный костяк на будущее.

К тому же – много лет назад – у меня не было выбора. Лео передал меня – совсем крохотную – монахиням с рук на руки и был чертовски прав в этом действии. Подобная жизнь на тот момент была мне необходима как воздух, чтобы обрести силы, отрастить вновь отрубленные крылья и если не стереть, то хотя бы приглушить те воспоминания и вызванные ими страдания, кишащие в отравленном детском сознании…

Почему меня приняли здесь – в Южном Тибете, в краю, чью территорию оспаривали между собой Китай и Индия, куда иностранным туристам предоставлялся въезд строго по пропускам – остается загадкой…

Смею предположить, что деньги и связи Лео сыграли здесь не последнюю роль. Вероятно, он и поддерживал монастырь финансово, и имел своеобразное политическое давление на его руководство.

О масштабах влияния этого человека на «межконтинентальных полустанках бытия» можно было лишь догадываться. В услугах Лео нуждались многие: от глав государств, с постоянно-нестабильной ситуацией, до бандитских формирований и оппозиционеров. Он торговал железной смертью, если сказать прямо – оружием. Ядра, на которых, подобно Мюнхгаузену, восседал Лео, размахивая долларами, то и дело хаотично носились в пространстве, испещряя его витиеватыми маршрутами порока.