Усилители смысла

Но чувство долга в очередной раз победило хотелки. Он посидел ещё немного, подтянул поближе рюкзак. Достал из него два пакета. Медленно расшнуровал ботинки, снял их и, задержав дыхание, быстро стянул носки и спрятал их в специальный пакет. С наслаждением пошевелил сопревшими пальцами, почувствовавшими свободу. Добыл из потайного кармашка упаковку салфеток и тщательно протёр ступни, особо уделяя внимание междупальцевому пространству. У него были достаточно нежные ноги, и если за ними как следует не ухаживать, они быстро вышли бы из строя.

Он раскатал на него спальник и сел на него. Подумал и лёг. Недоверчиво пошевелил носом. Странно, но даже у пола воздух был свежий. Он ожидал затхлости, сырости, старческого запаха – или мышей, на худой конец. Был какой-то технический призапах, но в целом вентиляция работала просто отлично.

В комнату сунул нос Второй, с интересом глянул на ботинки Пятого, сиротливо прижавшиеся к стенке. Посмотрел на свои кроссовки, задумался и ушёл куда-то к входной двери. Забубнили голоса, послышался шум воды – Второй был изрядный выборочный сибарит. На многие подробности бытия ему было с высокой колокольни, но определённые мелочи – вынь да положь. А то буйствовать начнёт без вечерней чистки зубов.

Плафон над дверным проёмом резал глаза ярким светом. Пятый хотел поискать выключатель, попросить приглушить свет… потом он просто повернулся к плафону спиной.

Голоса бубнили всё тише, вода замолкла, кто-то прошлёпал мокрыми ногами и что-то тихо спросил и ушёл, не дожидаясь ответа…

Он стоял на мосту. Сейчас, рано утром, машин ещё почти не было, и люди ещё не торопливо шагали куда-то по своим мелким делам. Он любил это место в такое время – очень легко было представить, что всё это место – его. И мост, и дорога под ним. Дома-башни и набережная. Пустынные аллеи, лестницы с моста и на мост…

По лестнице кто-то поднимался, что-то шумно обсуждая. Он недовольно поморщился – это разрушало чувство его единения. Он попытался вновь сосредоточиться на ощущении, но оно уже уходило. Внизу уже ехали машины, а шум разговора всё нарастал.

Над обрезом верхней ступеньки показались две головки. Его однокурсницы. А значит, скоро начнутся пары, и надо будет идти готовиться, чтобы уверенно взять в руки дирижёрскую палочку…

Он постоял ещё немного, смакуя остатки большого одиночества. Выдохнул и встряхнулся – пора было возвращаться к миру. Одна из однокурсниц, блестя своими огромными значками на отвороте пиджака, игриво ухватила его за задницу…

Пятый дёрнулся, стукнулся головой о шкаф и обиженно зашипел.

– Тоже не спится?

Пятый вздрогнул и открыл глаза: Второй сидел у пульта на колченогом стуле, сложив локти на спинку, оперев голову на сложенные друг на друга ладони, смотря куда-то сквозь стенку. Тусклый свет едва теплящихся огромных ламп проложил по лицу тени, обозначив только лоб и часть носа.

– Да так – уклоничиво Пятый. Посвящать кого бы то ни было в свои сны он не собирался.

Второй покрутил в воздухе пальцами, прикручивая невидимый верньер громкости. Пятый понимающе кивнул.

– Значится так. Перекантуемся до пяти и уйдём по утреннему бризу.

Второй говорил на грани шёпота, но Пятый отчётливо слышал каждое слово. Ни пришёптывания, ни шумного дыхания. Даже тембр не изменился. Как такой фокус ему удавался, Пятый не понимал.

– А разве он – Пятый кивнул в сторону операторской – так рано просыпается?

– Нет, но дверь-то мы сами открыть можем.

– А закрывать кто будет?

– Поверь, сюда никто не сунется и ничего плохого не сделает.

– Ты так в этом уверен?

Второй подался вперёд, стул заскрипел:

– Я знаю это место и своего учителя.

– Ты поэтому сюда рванул?

– Нет, просто надеялся, что он ещё жив и не сменил место обитания.

Пятый неодобрительно показал головой в сторону операторской. Второй небрежно махнул кистью:

– У него больное сердце и он знает об этом. Уже давно. У него настолько своеобразная судьба, что выжить в ней и не стать фаталистом невозможно.

– Слушай, там же снаружи чёрти что творится, а здесь всё тихо. Почему?

Второй блеснул хитрым глазом:

– Помнишь, я тебе рассказывал про островки стабильности?

Пятый наморщил брови. Слова были знакомые, но словно сказанные лет десять назад.

– Да, что-то про коконы, на которые всё наматывается.

– Ну примерно. Так вот – это один из них. Возможно, что самый крупный из всех здесь существующих. Так уж получилось, что это место и он – истории, сжатые настолько, что загнивание просто не происходит. Их структура настолько прочна, что им это просто не грозит.

– Это как?

– Сжатое до предела личное пространство. С радиоузлом – Второй обвёл рукой помещение – всё просто. Это стратегически важное место и оно построено соответственно. Весь идеологический смысл для всего города сосредоточен здесь и строители позаботились о том, чтобы он не портился при хранении и передаче. Мир изменился, а смысл остался, пусть даже он больше не соответствует никакой из реальностей.

Пятый сморщил брови, пытаясь понять. Второй слегка улыбнулся:

– Подземелья меняются медленнее, чем поверхность. Это можно отнести и к подвалам.

– А он?

– А он – чукча. Нет, действительно.

– И они тоже медленно меняются?

– Нет, меняются они так же, как и остальные. Дело в нём самом. Человек, прошедший путь от партийного работника уровня мэра до почти нищего репетитора вокала, живущего в радиорубке потому что его квартира сгорела, затопленная соседями, но так и не оскотинившемся, и по пути ставшему очень хорошим учителем…

– Такие люди не гниют.

– Верно понимаешь. Несмотря на все свои недостатки, он сохраняет какой-то свой смысл и по мере сил поддерживает его. Необходимость поддерживать себя в одиночестве не даёт его смыслу разбредаться по территории и цвести пышным цветом. Он вынужденно самозамкнут и потому чётко очерчен в пространстве. Ему нет необходимости пользоваться саксофоном для усмирения реальности, у него этот механизм встроен и работает постоянно.

– То есть, когда он выходит наружу, он видит мир таким, какой он есть? Почему ты тогда не попросил пройтись вместе с нами до выхода из города?

– Потому что он самозамкнут в своём смысле. Замкнут настолько, что снаружи не проникает вообще ничего. Думаю, он даже не представляет, что произошло с миром. И если довести это до его понимания, он окажется в куда худшем положении, чем мы.

– Зачем ему что-то объяснять, если можно просто попросить?

– Притом, что ему придётся объяснять, зачем ему с нами идти, а это непросто, поверь мне.

– Наврать ему с три короба, и всё тут. Потом извинимся.

Второй хлопнул руками по спинке и резко поднялся.

– Ладно, светает уже. Собирайся, только тихо.

Пока Пятый возился со спальником, Второй бесшумно навъючился, вытащил кошелёк, достал из него сколько-то и поставил купюры углом на столе:

– Будем считать платой за постой и благодарностью за спасение.

– А сразу жаба задушила?

– Не люблю платить в руки. Давай быстрее, ветерок уже задувает.

Пятый наконец справился с ремешками и засунул спальник в рюкзак. Стараясь не шаркать подошвами, они вышли в коридорчик, держась за стены, прошли к двери, где Второй вслепую нашаривал замок.

У него что-то не ладилось, и Пятый, отлепившись от двери санузла (так и не умывшись), потрогал его за плечо и придвинулся сам. Второй уступил, Пятый нащупал собачку замка, покрутил её туда-сюда. Дверь неожиданно щёлкнула и подалась вперёд, впустив уличный воздух.

Осторожно высунув глаз, Пятый оценил обстановку. Синеющий воздух, посветлевшее небо… и тихо погудывающий в архитектурных неровностях переулка ветерок.

Бочком-бочком проскользнув в дверь (и едва не застряв рюкзаком), Пятый поднялся по лестнице и вышел из проулка, с наслаждением вдыхая освежённый за ночь воздух.

Сейчас, на начинающейся заре, дубовая дверь бокового входа напротив него была простой дубовой дверью бокового входа в бывший дворец культуры и ничем другим и большим. Свежий воздух придавал сил, смелости и затачивал ум. Нет, надо было вернуться и плюнув на вежливость, вытащить пожилого человека из постели и заставить пройти с ними. К чёрту правила приличия, это место уж слишком…

Подвала не было. Спуск ещё был, но дверь была заложена кирпичом. Давно и надёжно. Пятый ошарашено оглянулся. Второй опёрся на конструкцию из арматуры, перегородившую въезд во двор со знакомой горькой ухмылкой.

– Подвалы долго хранят свой смысл. А ещё в них никогда не дует ветер. Увы, но он умер. Довольно давно. Но его смысл остался и позволил пересидеть эту ночь в безопасном месте. Ну что, пошли?

Пятого словно оглушили. Мир снова померк, напор ветра ослаб и его толчки стали агонизирующими, а ощущение защищённости пошло осколками и обсыпалось без возврата.

Из дубовой двери что-то злорадно улыбнулось. Пятый собрал себя в кулак и незаметно показал двери кулак с неприличным жестом, потом поправил рюкзак и пошёл вперёд. Правда, недалеко – у первого же съезда с тротуара на дорогу, Второй сбавил шаг и задумался.

– Что-то не так?

– Не знаю, как нам идти.

Место девятое. Неуместное благоустройство

Пятый даже не стал ругаться. По причине бесперспективности этого занятия.

– А есть варианты?

– К сожалению, да. Вот там дорога растраивается. И каждая улица приведёт к своему выходу. И каждый путь по-своему неизвестен. И я не рискну полагаться на интуицию.

– А я рискну. Давай пошли.

– А феномена ложной памяти ты не боишься? Помнится, один раз ты уже с мутантом прогулялся.

– Не было такого.

– Зато я отчётливо помню, как тебя пришлось вытаскивать из железного лабиринта, после того, когда вы с ним поджигали светофор.

В памяти Пятого мелькнула чёткая картинка: публичный сортир, пустырь и какая-то арка. Вечером. На этом ассоциативный ряд оборвался. Пятый поднапрягся, но в голове мелькали какие-то крохотные несвязанные обрывки.

– Нет, не помню. Так как отсюда выйти?

– Предположительно – тремя путями. Через комбинат, через кладбище и через круг.

– Через чего?

– Через Круг. Имя собственное. Площадь такая. Для рынка, загса и главной остановки в городе.

– И что тебе не нравится?

– Что ни один я не могу вспомнить полностью, на каждом участке слепые пятна.

Пятый свёл глаза к переносице и задумался:

– Ты говорил вроде, что ветер держится до семи. Сейчас только-только пять. Кажется.

– Пять-пять, вон, солнце из-за домов пробивается. Просто если прямо или налево, то это далеко – можем и не успеть. И как реальность там перекорёжена, я не знаю.

– А что там?

– Там? Влево: длинная прямая дорога, мимо РОНО и детской поликлиники, правительственной дачи…

– Пока нормально…

– Мимо Нижнего парка с замком, кедровой рощи и брошенных гаражей, мимо кладбища и объездной дороги…

– Погоди-погоди, мы что, придём туда, откуда начали?

– На три километра правее вообще-то. Может, даже четыре. Там будет река. Можно, конечно, выйти в других местах – только там отвесные сплошные обрывы. В том же месте уже не так обрывисто, можно попытаться спуститься и перейти на другой берег. Сколько помню, административную границу по воде режет.

– И?

– Меня смущает то, что в тот единственный раз, когда меня туда занесло, там были сплошь огороженные дикие частные усадьбы. Мы можем просто не успеть пройти. Ну и…

– Рожай уже, на хрен мне твои личные тайны?

– Понимаешь, когда на кладбище кончилось свободное место, его решили не расширять – не так уж много старых жителей осталось… в общем, новых стали подхоронивать уплотнённо, между старыми могилами, особенно среди тех, на которых не было ни памятника, ни креста – тут Второго сильно передёрнуло.

– И?

– Я и раньше не любил туда приходить, а сейчас там точно проходить не следует – затянет. А я не хочу там быть, даже у входа – вместе с отцами-основателями, героями и высшим руководством. Пусть миф о том, что места хватит как раз на всех жителей, так и останется мифом.

– А ты разве житель?

– Формально – уже нет, а практически… я не хочу проверять. Вообще.

– Погодь, разве на кладбище не должно быть церкви?

– Вообще-то, правильно – часовни, у церкви другие функции. Но на советском атеистическом кладбище передового города?? – Второй криво улыбнулся – в принципе нет. Есть церковь, дальше метров на семьсот, но нам она всё равно не поможет. Насколько я помню, ты атеист, а я… в общем, у меня сложные отношения с Ним.

– Убедил, туда не пойдём. А что будет, если прямо?

Второй на секунду прикрыл глаза и расслабил плечи, подавшись вперёд, будто нёсся над дорогой вдоль маршрута.

– Жилые кварталы, типография, инженерный центр, городской архив, сельхозинститут… тропа здоровья, точнее, её остатки. А вот через дорогу начинается территория Комбината. Дорогу я помню смутно, но вроде мимо Золотого Цеха, территории автозавода, ТЭЦ и пожарной службы… кажется. Не помню точно. Что там происходит, я не знаю и даже боюсь представлять. Грубо говоря, это главная часть города, его основа. Утратившее свой смысл куда раньше, чем всё остальное. Возможно, процесс там зашёл так далеко, что только ураганный ветер может обнажить более-менее пригодную реальность.

– Ты не хочешь туда соваться?

– Да – Второй облегчённо кивнул.

– Хорошо, а что справа?

– Справа длинный универсам, потом через острый угол на магистральную улицу через жилой район улучшенной планировки, прямо на Круг и по протокольной трассе прямо до выезда из города и уродливой стелы с ручным атомом. Там только перейти дорогу и ты уже в другом муниципальном образовании.

– А оно со смыслом?

Второй пожал плечами:

– Ему никогда не придавали стратегического положения или особого значения. Просто жилое поселение колхозного типа. Большое, тысяч на сто жителей. Но главное – там проходит важное шоссе.

– Прям-таки ключевое.

– Ну для страны – да. А когда страна была побольше и называлась Союзом, то шоссе строили специально с таким прицелом, чтобы на него могли садиться самолёты стратегической авиации.

– А потом?

– А потом надобность в таких псевдоаэродромах отпала и в целях демилитаризации среднюю полосу дороги превратили в разделительную и насадили на неё симпатичных цветочков.

– Это интересно. Пойдём туда?

– Мне не нравится то, что по дороге придётся пересекать железную дорогу. Трижды.

– Думаешь, из-за неё неприятности?

Второй повернулся к нему и даже наклонился, чтобы заглянуть ему в глаза, хоть стоял на спуске и был чуть пониже:

– Я ничего не знаю. Только подозреваю. И интуиция как компас в металлоломе.

С чем и пошёл по выбранному пути.

Пятый задумчиво смотрел ему вслед. Он так и не рискнул сказать Второму, что один из этих путей они уже проверили и ему вовсе незачем об этом ещё раз рассказывать. Он вцепился в чувство безопасности и не собирался его выпускать.

Шлось легко. Может, утренний ветер посдувал всё лишнее. Может, они уже притерпелись и реагировали не так остро. Или они выспались и потому были наиболее критичны.

А может, солнце просто не пекло им маковку.

Детский сад по левую руку был детским садом, и не пытался приманить их есть манную кашу и крутить железный руль в деревянной машине. Кованый низкий забор по правую руку и прогулочные аллеи за ними тоже вели себя спокойно.

Даже дойдя до перекрёстка. Второй не стал, как всегда, раздумывать и сразу повернул направо.

И на этой улице их тоже не поджидало никаких особых сюрпризов. Разве что Пятому упорно чудилось какое-то движение в витринах магазинов на первых этажах, но никакой потребности встать в очередь за импортными плащами в нём так и не возникло.

Даже сухой фонтан в точке пересечения прогулочных аллей выглядел тем, чем и должен был – сухой цементной чашей в окружении скамеек под развесистыми деревьями. Выгреби накопившийся мусор, дай воды, покрась скамейки и там будет очень уютно посидеть.

Робкое тепло надежды на успех потихоньку согревало его зябнущие по утреннему холодку конечности. В нём даже накопилась некоторая избыточная смелость. И её надо было реализовать. Он догнал Второго и пристроился под его ритм.

– Послушай, а ты знал, что он… ну… того?

– Перебрался в мир иной? Подозревал. Понимаешь, люди со временем меняются. Даже самые консервативные и нежелающие. А он вёл себя так… как я его знал на определённый момент времени. А на такое способны только призраки.

– Или актёры, вжившиеся в образ.

Второй усмехнулся.

– Не слишком ли роскошен театр абсурда для двух неблагодарных зрителей? Слишком сложно, чтобы быть имитацией. Давай будем радоваться, что этот психосоцикультурный феномен был к нам благорасположен и позволил переждать очень большую опасность.

Пятый вспомнил здание красного гранита и поёжился.

– Слушай, а остальные ключевые здания так же бы себя вели? Ты поэтому не хотел мимо Управления идти?

Второй задумался.

– Нет, не поэтому. Думаю, в зависимости от времени суток содержание искажений меняется. Днём мы видим сущность, а вот ночью – её изнанку. В меру, соответственно, собственной испорченности.

– Днём хорошее, а ночью плохое. Мне что-то хорошим мало что показалось.

– Не передёргивай, не затвор. Днём правда, ночью – досужие слухи. Хотя, возможно, если бы ночь была бы для тебя основным временем, ты бы увидел что-то другое.

Пятый попытался представить себя в позиции «ночь – не для сна». После чего честно признался.

– Не получается. Не моё это.

Второй поправил ремни рюкзака, чтобы они не так сильно давили одну точку.

– Вот и я тоже думаю – не стоит нам пока в творческую элиту записываться.

Квартал близился к завершению. Впереди уже замаячил перекрёсток. Как и говорил Второй – лежащий под острым углом. В этом наверняка был какой-то особый смысл. Видимо, архитекторы хотели совместить два градостроительных принципа: круговой славянский и разлинованный американский. В центре всё строилось вокруг главной площади и зданий на нём. Но чем дальше от центра уходили кварталы, тем более геометрическими правильными становились очертания кварталов, искажаясь лишь там, где это было продиктовано особенностями ландшафта.

– Та-ак – голос Второго не предвещал ничего хорошего.

Пятый повернулся, и у него возникло неприятное ощущение расщепления сознания.

Перед ним была улица. Вполне себе такая – посередине дорога, по бокам дома. Перед домами какая-то зелень. Ну разве что дорога поширее обычной будет. И дома отстоят от дороги подальше. И асфальт на дороге новый, положенный совсем недавно. Сбоку – какой-то ресторан за большим каменистым пустырём. И одновременно – бульвар. Белая плитка. Фонари. Массивные деревянные скамейки, поставленные в каменных полукольцах, чтобы отделить гуляющих от думающих. Рыбный ресторан за стилизованным каменным садом на японский манер. И три фонтана по центру. Несколько неподходящие по цвету, чересчур массивные, но по-своему весьма привлекательные.

Пятый попытался силой выдавить более симпатичную картинку из сознания, но у него ничего не получилось.

– И что это?

Второй повернулся к нему, нарочито спокойно вращая губами и строя рожи. Пятый знал эти упражнения на активизацию речевого аппарата. Полезное занятие перед публичными выступлениями. Но Второй не готовился к публичному выступлению – он гасил растущую злобу.

– А это, дорогой мой друг – Второй заученно улыбался – наш бывший бульвар. Вначале он был проезжим, но здесь место не особо машинное. Места с активным кипением жизни несколько в стороне. И поэтому у новой власти как-то назрела мысль сделать его полноценным бульваром. Огородили, благоустроили. Местный мастер-камнерез даже отложил в сторону свои сплошь зарубежные заказы и сделал для своего родного города три фонтана. Они даже работали. В летнее время. Года два всё это благолепие простояло. А потом кое-кому помешало. Угадай, кому?

Пятый обозначил ответ глазами. Второй кивнул.

– Именно. Его Колхозничеству стало взападло ездить обходным путём со своей рабочей резиденции. Он тут главный пуп земли или кто? Нагнали рабочих, всё разнесли, дорогу заново заасфальтировали. Естественно, за деньги местного бюджета. Население, естественно, никто не спрашивал – надо ли им это. Зато бывший бухгалтер теперь может не закладывать лишний крюк, инспектируя благосостояние своего народа.

Второй примерился сплюнуть, но удержался.

– Вот тогда-то у меня и стало осыпаться к нему уважение. И осыпалось до тех пор, пока не осталось желание держаться от высшей власти подальше и не иметь с ней общих дел вообще.

– По-моему, ты преувеличиваешь. Маленькие люди – маленькие глупости. Большие люди – большие глупости. А уж правители – так они вообще.

Второй потемнел от сдерживаемой застарелой злобы.

– Знаешь, я, может, ошибаюсь, но правители ведут себя немного не так. Правитель не пытается захапать любое мало-мальски эффективное предприятие себе в собственность. Правитель не заставляет сгонять к себе на мероприятия людей и заставлять их жариться на солнышке, чтобы они могли полюбоваться его лапкой из окошка бронированного лимузина. Потому что он боится покушений и прикрывается народными массами от покусителей. И он точно не стремится поиметь со всего свою долю в ущерб благосостоянию подданных.

– Любая доля в ущерб благосостоянию.

– Не путай разумные поборы с жадностью. Это психология дорвавшегося до власти кухонника – захапать побольше и в случае чего смыться подальше. Так, ладно, давай не будем дискутировать на эту тему, а то я опять взведусь на ровном месте. Всё равно это дела минувших дней. К тому же, как видишь, местная идея была более устойчивой – потому и сейчас продралась даже сквозь ветер.

Пятый же задумчиво рассматривал оба образа.

– Знаешь, я тоже не вижу в этом необходимости. Зря он так. Вполне можно было обойтись без такой экзекуции.

Второй сунул руки в карманы и ссутулился.

– Спасибо, мне полечало. Нет, правда полегчало. Ладно, давай-ка прикинем, что делать дальше.

Пятый несколько растерялся. Он вообще не видел, что здесь можно прикидывать.

Второй вдруг резко повернулся к Пятому боком и наклонил голову, открывая челюсть.

– Если хочешь мне врезать, то сейчас самое время.

– В тебе наконец-то взял верх мазохист?

– Я сглупил тогда. Надо было у школы рискнуть и взять вправо. Два неполных квартала и мы бы вышли куда нужно.

Пятый подумал. Предложение было очень заманчивым. Даже слишком. Поэтому он удержался.

– Ты же сам говорил, что нас прихватило изнанкой культуры. У нас не получилось бы свернуть с этого вектора.

– Какие умные слова ты иногда знаешь, просто удивительно. Всё равно слабое утешение.

– Почему?

– Потому что нам так и так придётся эти два квартала пройти. Потому что ты как хочешь, а я по этой неустроенности идти не рискну. И раньше не любил здесь ходить, а сейчас и подавно.

– Слушай, тут вариантов так и так нет – нам дальше прямо по улице. Всё, не ёрзай, а то и вправду ветер стихнет – кукуй потом.

Второй пожал плечами, ещё раз взглянул на изуродованную улицу, вздохнул и пошёл в предложенном направлении. Пятый сказал ему вслед:

– Слушай, а тебе не кажется, что твои обиды иррациональны? И отсюда растут ноги у всех твоих проблем?

Второй аж споткнулся от удивления, но оборачиваться не стал:

– Слушай, обиды всегда иррациональны. Просто некоторые стоит забыть и перешагнуть, а какие-то помнить и лелеять, чтобы вновь их не повторять.

Пятый подумал и не стал поддерживать дискуссию. С утра у него как-то с отвлечёнными материями было не очень.

Они проходили мимо здания, которое принудительного облагораживания избежало. Как и окружающая его территория, поэтому выглядела почти прилично – как настоящая прибульварная территория. И Пятый вдруг почувствовал некоторое нарушение.

Он посмотрел вправо. По боковому витринному стеклу змеились роскошные трещины.

И тут что-то одно должно быть. Или трещины во всё стекло, или боковая витрина. Да и кто делает стеклянную стену при каменном входе?

Второй даже не соизволил повернуть голову – просто начал говорить громче:

– Пусть тебя это не напрягает. Это, так сказать, последствия революции. В этом здании помещались почта и сберкасса. А посылок и переводов не оказалось. И это их сильно обидело.

– Так чего не заменили? Сколько лет назад революция-то была.

– Не революция, гражданская. А во-вторых – на какие шиши? Витринное стекло таких размеров стоит освежающе много. Даже не в эпоху дефицита. Хотя бы из-за сложности доставки и монтажа. Возможно, если бы это было помещение сберкассы, там бы изыскали деньги на замену. Но это помещение почты, а его значение с развитием коммуникаций своё значение утрачивало с каждым годом. Тем более стекло же не сыпется, верно? Просто несколько пулевых отверстий и пара трещин. Дырки скотчем заклеить и жить себе дальше.