Тиара боли

– Не думаю, что вкусы клиентов борделя настолько разнообразны, – буркнул Антонов и передернулся, мысленно обругав живое воображение.

Поставленная перед ним задача казалась настолько же простой, насколько являлась сложной. Во-первых, учреждения подобного типа, как правило, имеют несколько уровней защиты, и службы безопасности их довольно специфичны. Устранение одного из ведущих следователей Отдела – шаг совершенно безумный, но загнанные звери не разборчивы в средствах. Во-вторых, можно, конечно, положиться на избалованность сутенерской клики вследствие многолетнего статуса неприкосновенности, но и являть излишнюю самонадеянность не стоит. Заведения означенной сферы привыкли очень глубоко прятать свои тайны – если они вообще имеются, и ищейки не окажутся в обычном ворохе грязного белья в прямом и переносном смысле. Ну и в-третьих, провокационная деятельность для подполковника была в новинку. Что-выдумывать и перемешивать два расследования, сохраняя видимость четко упорядоченных действий – та еще работка.

Довольный министр покинул кабинет начальника Особого Отдела в приподнятом настроении. Предоставив офицерам разбираться в деталях, он спешил по текущим делам. В этот день Дмитрий Геннадьевич с особым наслаждением общался с недружественными элементами, подогревая свой политический аппетит запахами окорочков подложенной им свиньи. А, тем временем, следователь ОО, вернувшись в свой кабинет, и все еще ворча про себя, усиленно знакомился со скупыми данными по закрытому объекту. В графе о сроках исполнения этого задания значилось «вчера».

Дверь распахнулась после короткого стука, и в кабинет поспешно вошел опрятный и одетый со вкусом молодой эксперт. Он получил эту работу совсем недавно, но совершенно не выказывал положенной растерянности, свойственной новичкам Отдела. Смугловатое лицо юноши дышало оптимизмом, тёмные смышленые глаза смотрели с вежливым любопытством.

– Вот хотел тебя спросить, Тимур, – иронично-расслабленным тоном произнес подполковник, – Как ты относишься к адептам продажной любви?

Молодой человек поперхнулся, но бойко ответил:

– Я к ним, Роман Андреевич, не отношусь. Надеюсь, и не придется.

Антонов хмыкнул, предложил молодому человеку кофе, и приглашающим жестом указал на стул с высокой спинкой за столом напротив себя.

– Знаешь ли ты историю греческого бога Эрота? – со вкусом начал следователь, когда Тимур уселся поудобнее, ловко уклонившись от пары тяжелых капель, упавших из чашки густого напитка в руке

Не дожидаясь ответа, Роман Андреевич начал небольшой экскурс в легендариум древнего мира.

– Он был сыном Афродиты и Ареса, диковинным плодом любви и войны, и вовсе не походил на нынешние коммерческие изображения пухлого голого пупса, каким его позднее сделали римляне.

– Да, я читал. В детстве, – улыбнулся Тимур

– На мой взгляд, – вздохнул подполковник, – Зевс был совершенно прав, предполагая, что ничего хорошего от подобного союза не народится. Но громовержец не преуспел в своих попытках избавиться от мальчишки. И золотоволосый карапуз вырос в жестокого насмешника, от стрел которого страдали даже боги.

Молодой человек покопался в памяти, и мысленно извлек запылившиеся архивные папки, в которых говорилось о безобразиях дерзкого Купидона.

– Можно предположить, что, в отличие от поэтических чувств, которыми одаряла людей богиня любви, её непутевый сын извергал в мир все существующие извращения и болезненные страсти, – подхватив университетский тон следователя, произнес юноша.Роман Андреевич одобрительно кивнул понятливому эксперту, и подвел итог:

– Выходит, что это, как говорится, «наш клиент».

– Греко-римский языческий бог? – вежливо уточнил Тимур, почти не выказав недоверчивости.

– Ага, – бесстрастно ответил подполковник, – Он самый.

Затея руководства все еще казалась Роману Андреевичу слишком немудреной и опасной хитростью. Но приказ есть приказ, хоть бы даже и не официальный. Никогда не обладавший сварливым характером подполковник, вынужденно вернувшись из области легенд к информативным фактам, теперь излагал суть с брюзгливым ворчанием. Несколько опешивший от нестандартной ситуации эксперт, все же схватывал на лету тонкости предстоящей работы.

– Полиция нравов, – иронично заключил Тимур, и обратился к личному мнению подполковника, – Так этот бордель действительно заслуживает такого внимания, на ваш собственный взгляд?

– Кто и какие цели преследует в этой склоке – не нашего с тобой ума дело, – внушительно сказал Антонов, – Но место на самом деле сомнительное и порядком с гнильцой. Так или иначе, сказано – будем исполнять.

Роман Андреевич не нашёл смысла в излишней таинственности, и не стал скрывать от помощника высоты уровня заинтересованных лиц. По обновленному Положению, следователи-одиночки остались в прошлом. Теперь с самого начала ведения дела было предписано наличие как минимум, эксперта. Когда-то Антонову льстило положение обособленной привилегированности, но амбиции молодости со временем угасли, а затаенная детская нелюбовь к химии и анатомии возросла. Поддержка оказалась очень кстати. К тому же, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, подполковник и эксперт почти подружились, объединенные спокойной рассудительностью (не без личностных различий, конечно), и спецификой работы.

В отличии от бывалого офицера, Тимура столь явная перчинка в предстоящем деле заинтриговала и подзадорила. Он еще не успел пресытиться острыми ощущениями, которые щедро дарила их профессиональная деятельность – эксперт проработал в Отделе всего несколько месяцев, и большую часть времени провел в закрытых лабораториях. В главное управление ОО он прошел жуткой тропой ледяной красоты, и не понаслышке знал об обратной стороне реальности. Но разум юноши был защищён бронёй надёжнее гранита, а сон крепок как у младенца – нервные потрясения ему были не страшны. Оттого он легко влился в неуставную, но тяжелую и ответственную работу Отдела, и заработал доверительное отношение ведущего следователя ОО. Правда, пришлось попрощаться с апломбом выдающегося специалиста, который в прошлом весьма заметно украшал воображаемой короной смышлёную голову золотого медалиста провинциального университета. Здесь Тимуру пришлось оттачивать навыки с нуля. Но его пригласили на эту работу не ради объема зазубренной и тщательно упакованной в памяти информации, а за цепкий, любознательный и быстрый ум, для которого такая задача была вполне по силам.

Подполковник дружелюбно усмехнулся, отметив мальчишеское любопытство, вспыхнувшее в глазах эксперта. Его собственное отношение к сфере интимных услуг было равнодушно-брезгливым, но это чувство являлось приобретенным, зародившимся восемь лет назад в янтарных глазах любящей супруги, унаследованных дочерью и сыном. А когда-то… «Некоторые вещи Алиса сама не захотела бы знать», – мысленно сказал себе Роман Андреевич. Затем покряхтел, и добавил в список таких «вещей» подробности предстоящего расследования.

– Должен тебе сказать, что по поводу Гоморры не стоит питать иллюзий. В таких заведениях не просто совершаются преступления – они и есть преступление, и не только против государственных законов. Радости плоти, взращенные вседозволенностью, зачастую принимают весьма уродливые формы, и тебя может ждать множество неприятных открытий.

Эксперт уже привык к резким переходам Антонова от простых разговорных оборотов к витиевато-напыщенной литературной речи. Офицер был по-своему непрост, хотя иногда и пытался производить впечатление обычного утомленного работой и отчетами госслужащего.

– Роман Андреевич, я ведь все-таки врач, – напомнил Тимур, – брезгливость и придирчивость во мне умерли еще на первом курсе.

Это хорошо, – уже несколько отстраненно проговорил подполковник, откинувшись в кресле, – Нам это может пригодиться…

В голове у него медленно начал созревать план действий, позволяющий скорректировать топорный алгоритм, придуманный министром. Ежедневно застревая между реальностью и аномалиями, власть имущими и ничего не подозревающей общественностью, невольно учишься маневрировать как на бюрократическом поле, так и в остроконфликтных ситуациях. Но, в первую очередь, нужно было понимать, что Отделу предстоит обойти не зарвавшихся избалованных блудодеев, а куда более проницательных и подкованных на ниве противостоянию дознавателей их поставщиков услуг. Следователь все больше утверждался во мнении, что поспешная лобовая атака не даст нужного результата. Без штурмовой группы, конечно, не обойтись, но, как и на войне, кавалерию нужно знать, куда посылать. Ничего удивительного, что все идеи с живцами (как с сожалением поведал федеральный министр) потерпели крах: за долгие годы учреждение не только научилось принимать гостей по представительству проверенных лиц, но наверняка обзавелось какой-то системой распознавания личности на случай любого подлога рекомендаций. А уж доступ ко всем существующим базам хранения информации (как и к средствам ее раздобыть, которые еще тоже не мешало бы проверить на предмет законности), у руководства лупанария был широк, как автомагистраль.

Тем не менее, бывали у следователя задачки и посложнее. Если абстрагироваться от чинов, званий и должностей тех, кого предстояло затронуть, то нервическая близорукость отступала, и уравнение обретало в глазах вразумительную четкость. А там уже недалеко и до решения.

Роман Андреевич слегка потянулся, и заявил:

– Ничего. Обломаем крылья Купидону.

Тимур издал короткий деликатный смешок. Ему уже представилось гордое шествие по логову разврата, с позвякиванием латами порядка и правосудия. Как и большинство юношей его возраста, он тянулся к волнующим впечатлениям праздника тела, насыщавшего альковы домов терпимости. Но молодой человек вырос в религиозной семье. И, хотя он, со свойственным юности бунтарством, капризно отворачивался от строгих догматов, пока окончательно не покинул родительский дом, что-то прочно осело в глубине его сознания. Теперь разум Тимура будоражило странное ощущение борьбы противоположностей, только добавляя остроты интригующему ожиданию.

Весенние сумерки едва ощутимо притуманили зрение засидевшихся на работе сотрудников. Отпустив помощника, Антонов, поднявшись, зажег электрический свет – уже чтобы собраться и покинуть, наконец, управление. Яркие лампы тут же свели на нет слабые попытки вечернего полумрака охватить просторный кабинет своими тенями.

Люди давно научились побеждать темноту, и, по их воле, марево заката сменялось цветной иллюминацией искусственных огней в шумных, неспящих городах. А Ночь не повиновалась им, и никуда не исчезала, лишь снисходительно взирая с далёких небес на дерзкие огоньки. Но вдруг она почувствовала иной, запредельный свет, давно утраченный живыми. И зябко укуталась с головою в звездное своё покрывало, словно прячась от взгляда мертвенных зелёных глаз.

Из бездны ушедших веков проливалась этот необоримый свет, над которым не властно было само Время. Все еще такой слабый, едва различимый в переплетениях бытия, он постепенно креп и набирался крупицами забытого всеми могущества. С лютой ненавистью смотрели на человеческий мир зеленые глаза, но немощным рукам пока не хватало сил перевернуть страницу Истории. И леденящий взор в бессилии своего ужасного естества заглядывал в города, жилища и души, ждал и копил мстительную злобу.

Но вот пронзил он темнеющие ряды безмолвных дерев, окружавших людское селение, и выхватил из мрака неведения живущих картину нечистого действа.

Много долгих часов сухая, изможденная голодом и жаждой фигура металась взатхлой библиотеке, в окружении раскрытых книг и артефактов, на испещренном тайными знаками полу. Значение символов этих не было сокрыто для хладного взора. Ломкий силуэт был жалок в своих попытках прикоснуться к вечности, только страшная рана в измученной душе заставляла снова и снова черпать трясущимися ладонями из колодца Познания. И раздался безумный, надрывный вопль, полный бессильного отчаяния и тоски. Фигура в темных одеждах пала без памяти на землю, и сознание на время погасло в тщедушном теле.

– Сегодня будут вознаграждены надежды и устремления твои, – произнес Голос.

Несчастное создание не могло слышать его, и не могло видеть, как по белеющей во мраке словно вываренная кость странице побежали невидимой рукой наносимые строки – витиеватые письмена на мертвом и жутком языке.

– Но ты не ведаешь, к чему стремишься. И в конце пути, так желанного тобой, ждет тебя только новая боль.

Умолк и растаял Голос из неведомых пределов, и ненавидящий взор отвратился от обездвиженного пятна на сырой земле. А где-то в небесах, огненной слезой упала звезда со щеки продрогшей от страха Ночи. Тяжким бременем нахлынули на нее забытые – казалось, навсегда – воспоминания. О страшных временах, и о веках, проведенных в нерушимых оковах, когда темнота и красота её были в плену у чудовищной воли. Нет, не сгинула проклятая сила, и не смыта белесая печать смерти с человеческого рода. Ничто не искуплено и не прощено! И от Вечности не спастись…

Глава вторая

ПРИНЦЕССА Я-ЛИ

Наивны тщеславные глупцы, охотно мнящие даже собственные страдания особенными жестокими дарами, неведомыми другим. Но Тина не входила в их число. Она знала. Знала с самого начала, что её история лишь одна из тысяч других историй таких же юных и неопытных девушек с большими надеждами и еще большими ошибками. Но разве молодость не создана для дерзаний? Упрямое миловидное личико в обрамлении каскада густых каштановых кудряшек отразило недетскую решимость. И остроглазая, смелая девчонка с головою бросилась в омут потрясающего, яркого, самого увлекательного приключения в мире, имя которому – любовь.

Валентину Мельникову, студентку третьего курса историко-английского факультета, любили и преподаватели, и студенты. Бойкая, смышленая девица легко заводила друзей, умела быть и внимательной слушательницей, и участливой советчицей, к тому же, обладала отличной памятью. Легко усваивая преподносимый самыми нудными лекторами материал, она избегала дурного расположения духа даже на студенческих эшафотах-сессиях. Но ее нельзя было назвать беззаботной «тусовщицей». Кипучая энергия сочеталась в Тине с твердой жизненной позицией и вполне устойчивыми моральными принципами. Нередко выходило так, что сердитая девушка в юбочке-колокольчик с родительской строгостью пресекала хулиганские выходки друзей, инициаторы которых были вдвое больше и агрессивней. Плещущие гормонами и разрушительными бунтарскими настроениями молодые люди почему-то тушевались, заслышав дробный стук каблучков её васильковых «лодочек».

Целеустремленная, общительная, веселая третьекурсница казалась неуязвимой для невзгод судьбы, о которых вещали многомудрые изречения на старицах её ровесниц в социальных сетях. Этот превосходный образчик здоровья – как телесного, так и душевного – бороздил неспокойные воды студенческой жизни победоносным фрегатом, рассекая туманы острым носиком-утлегарем. И лишь один ворчливый доцент, невысокий пожилой вдовец, смотрел на Мельникову с меланхоличным сочувствием. Ведь он знал, что в морях опасность таится порой не в хмурых штормовых тучах, а в темной глубине, где илистое дно так часто вздымается гибельными пиками подводных рифов. «Не потони только, девочка», вздыхал Валентин Семенович, со старческой брюзгливостью накликая неприятности на неосторожную юность. Но опасениям его было не суждено сбыться. Нет, не потонула юркая, добрая девочка в пенных волнах. Опустившись на самое дно, она восстала вновь, не дрогнув под давящей толщей вод, не став добычей плотоядных акул. Она обрела силу этой бездны. И изменилась.

– Долго спишь, – промурлыкала гибкая хищница, вернувшись в свои томные покои, – Давайте немного взбодрим нашего гостя, – бросила она двум рослым охранникам, вошедшим следом.

Повинуясь её красноречивым жестам, мужчины, не дав юноше опомниться, распластали обнаженное тело лицом вниз. Пленник вяло сопротивлялся, уже хорошо зная, насколько бессмысленны и беспомощны эти попытки. Только когда ему грубо и недвусмысленно раздвинули худые безволосые ноги, он затрепыхался, как пойманный мотылёк, вызвав довольную улыбку хозяйки покоев.

– Проснулся! Проснулся! – зашлась мучительница заливистым смехам, хлопнув в ладоши.

На измученную долгими днями истязаний плоть обрушились новые побои. Темнота за стенами лупанария сгустилась и прильнула к окнам, жадно глотая человеческие страдания подобно ненасытному омуту, а порочные лица на висящих в массивных рамах портретах скалились будто живые.

Руки, державшие юношу, разжались, когда непрерывный вой сменился надрывными всхлипами. Охранники в чёрной полувоенной униформе вторили плебейским гоготом своей начальнице, пока тело на ковре извивалось и корчилось в судорогах. Их набирали особым порядком, из кандидатов, чьи характеристики были безнадежно испорчены склонностью к садизму, чтобы все поручения руководства исполнялись не только старательно, но и с удовольствием. Вторым «бонусом» к подобному выбору являлась верность. Здесь осужденные обществом ненавистных моралистов личности получали единственный шанс обрести новый мир, которому становились преданы как псы.

Массивное здание лупанария громоздилось в форме правильного восьмиэтажного куба с трапециевидным пентхаусом на крыше, но углами ему служили приземистые толстые башни-цилиндры, где располагались комнаты охраны. Первые четыре этажа были полностью оборудованы отданы под апартаменты для клиентов, и разделены на секции руками хитроумных архитекторов так, что местами напоминали лабиринты. Здесь царил вечный праздник удовольствия, курившийся сладким дымом запретных страстей, и дорогие гости жадно срывали плоды долгожданных наслаждений. Мужчины и девушки, юноши и женщины, гермафродиты, инвалиды, беременные и уродливые, сколько и как пожелаешь: все было доступно в этой реинкарнации ветхозаветного города. Отобранная по лучшим рекомендациям вышколенная безмолвная прислуга (занимавшая «соты» комнатушек на пятом этаже) научилась двигаться почти бесшумно и с невероятной ловкостью исполняя желания клиентов. Потайные ходы позволяли техническому персоналу появляться и исчезать как призракам, но даже самым смелым не пришло бы в голову задуматься о воровстве или шантаже. Ведь именно слуги лучше всех знают изнанку жизни своих хозяев.

Шестой и седьмой этажи были тем «садом», в котором произрастали плодоносные древа страстей – здесь царила вечная суета готовящихся к своим ритуалам жриц и жрецов любви с горящими наркотическим опьянением глазами и жаркими телами, предназначенными только для услаждения плоти. Узкие спальни, гардеробные и гримерные натыкались друг на друга, оставляя лишь небольшое пространство в центре – кабинеты младшей администрации, надзирателей и управляющих текущими делами. Старшее, действительное, руководство занимало весь восьмой этаж, который был их постоянным домом. Восемь хозяек борделя, восемь изворотливых, цепких хищниц обитали на порочном Олимпе, обличенные властью над своим маленьким царством.

Но в этом храме любви была и собственная преисподняя. Мало кто знал, как далеко и глубоко простиралось подземелье, где были оборудованы компактные арены для одиночных смертельных боев, процедурные (а, по сути, камеры пыток) и катакомбы, в которых держали рабов. Половина узников лупанария были добровольцами – несчастными больными людьми с искалеченной психикой, с мазохистской радостью упоенно служившими хозяйкам, ублажая клиентов борделя. Другие же стоили намного дороже, и предназначались тем, кто желал видеть настоящее страдание. И именно их так любили пользовать на восьмом этаже, куда из подземелья вели скрытые лифтовые шахты в западном крыле здания, противоположном центральному входу.

В пытках и унижении часы казались пленнику годами. Арсенал хозяйки лупанария содержал немало приспособлений для полного подавления сознания, и самого глубокого познания плоти. Она брала его, как мужчина берет женщину, играла в омерзительные игры, знакомые лишь самым отъявленным извращенцам. Юноша знал – мучительница не выпустит его из своих когтей никогда, и не отдаст даже самой Смерти – покуда его тело не истлеет само в этих проклятых стенах. Но он не представлял всех глубин её опаленной жаром ярости души.

– Теперь свободны, – вдруг ласковым голосом пропела девушка своим сопровождающим, и те послушно исчезли из её покоев, затворив за собой тяжелую дверь.

Взглянув в испуганное, сведенное судорогами лицо, хозяйка внезапно ощутила, как колотится собственное сердце. Так странно было знать, что оно ещё бьётся в груди. Сегодня она так и не смогла целиком отдаться удовольствию. Разум глумливой и жестокой садистки вдруг отказался подчиняться её воле, и заставил окунуться в калейдоскоп всех прожитых лет.

Родители часто смеялись, вспоминая, что первым словом двухгодовалой крохи было «я». А вторым – «ли». Никто долго не мог понять, откуда оно взялось, пока не догадались, что так звали персонажа детского мультфильма, случайно увиденного ребенком в этом полубессознательном возрасте. Оттого дома Тину иногда называли «принцесса Я-Ли», когда хотели напомнить, что она навсегда останется для мамы и папы их маленькой дочкой. Разве могли они догадаться, каким будет заколдованный замок, который приютит в своих стенах их синеглазую принцессу?

Единственная дочь добропорядочной четы Мельниковых росла шумным и непоседливым ребенком. Разбитые коленки и расцарапанные лазаньем по деревьям ладони, перелом ключицы, шрам от укуса собаки – все это было неотъемлемой частью детства Тины. А потом – первая влюбленность, неумелый макияж и безрассудство переходного возраста – тех лет которые кажутся самыми важными и долгими в жизни, пока, наконец, не остаются лишь воспоминаниями, уступая неотвратимо цветущей молодости. Но вместе с ней пришли и настоящие, взрослые чувства, впиваясь когтями прямо в нетронутую душу.

Студенческие годы пахли весной и адреналином, бежали по коже мурашками-днями, полными впечатлений, и казались куда более настоящими, чем маячившая в далеком будущем рутина серых дней, упорядоченных семьей и работой. А может, не казались, а были. Очень часто юные девушки намного взрослее – смелее, сильнее и самоотверженнее, чем женщины средних лет, пропитанные тоской о недополученной заботе, и вздыхающие о хозяйственных, добрых и ответственных мужчинах, что будут покорены их увядающими прелестями.

Но юность еще полна отваги и наглости любить не за поступки и не ради надежного будущего, отвергая сомнения и спасаясь от холода практичного мира у костра неудержимых страстей. Тина не ждала от своего избранника роскошных ухаживаний и дорогих подарков, не трепетала в предвкушении момента, когда с его губ слетят томные вздохи обожания. Она поступила так, как поступала всегда: очаровательная в своём дерзком напоре и самоотверженной целеустремленности, девушка принялась штурмовать сердце ветреного мальчишки. И кто бы не попытался в те дни предупредить её, куда приведет этот путь, слова его не были бы услышаны.

Полуночный мрак за стенами лупанария вздыхал обманчиво-теплым ветром, резвившимся между рядами душистых сосен. Кто знает, о чем шептал он жестокой хищнице, в которой не осталось ничего от упрямой и смышлёной студентки, что была такой обычной и такой особенной шесть долгих лет назад, когда её мир ещё был большим и светлым. Теперь же он сжался до размеров зловещей цитадели желаний, приюта всех мыслимых пороков, и темницы для её пленника. Но глумливые садистки Гоморры не были изгоями. Здесь они властвовали над человеческой природой, и, как алчные до крови и плоти паучихи, плели тенета, простирающиеся в незримом мире страстей до самого горизонта.

Хозяйка лупанария никогда не страдала. Лишь дарила страдания сама. Но и счастлива она не была никогда, это чувство умерло для неё навсегда. Как горькое лекарство, лишь на время оживляющее пустую душу вкусом извращенных радостей, принимала Я-Ли чужую боль. И медленно, по капле, смаковала жестокую радость удовлетворения, последнее напоминание о том, что она ещё жива.

С жарким выдохом, хищница отбросила помутившие разум воспоминания, делая алчные, глубокие глотки из чаши своей мести. Испуганно спрятавшись в самом удаленном уголке её сознания, укрылась от собственной личины честная, добрая и влюбчивая девчонка, на лице которой даже в осколках памяти так и не высохли горькие слезы отчаяния давних лет.

– Ничтожество!

Короткие сильные пощечины обрушились на пленника, разбивая в кровь нездоровые посиневшие губы. Его давно заставили забыть все мольбы о пощаде, жестоко карая за попытки воззвать к милосердию, которому в этих стенах не было места. Оставалось только кричать, срывая голос, и захлебываясь сиплыми всхлипами с солёным привкусом крови и отчаяния. Но ей было мало абсолютной власти над чужим телом. Распаляясь с каждой волной злобы, хозяйка мечтала, как этот изнеженный мальчишка превратится в скулящее, презренное существо, лишенное разума и воли.