Клинки и карабины

– Я понял. – Чихъ встал. – Идем дальше, засиживаться нельзя.

И они пошли.

Перелезали через поваленные стволы, мягкие, трещавшие изнутри трухлявой сердцевиной, полной жуков и личинок. Корни, свитые в тугие петли-ловушки, выпирали из-под земли, цепляли за ноги. Ветви у деревьев после окраины росли куда ниже, знай, успевай уворачиваться. Хватало кустарника, цепкого и густого. Освальд уже начал не замечать гнус, вьющийся вокруг. Под густыми кронами оказалось душно, пот ощущался всем телом, все первые часы. Потом запах притупился, отошел назад. Не сказать, что любое другое задание обходилось без него, но… даже на дальнем Юге рубашка не оказывалась такой мокрой.

Квист давил. Освальду постоянно приходилось оглядываться, ощущая бегающие по спине жадные взгляды всполохи. Но и к ним удалось привыкнуть. Чихъ пер напролом, и лес, казалось, обтекал невысокого ледащего деда. И мешал охотнику, старательно пытающемуся не отстать. Выходило, хотя и с трудом. Квист ни на минуту не давал забыть о себе.

Хотя, памятуя о странном составе, что Чихъ заставил растереть по телу, особенно подмышками, в паху и между пальцев ног, Освальд удивляться перестал. Да и запах, появившийся сразу после первых шагов, явно возник не сам по себе. Чихъ, первый раз проигнорировавший вопрос, смилостивился при его повторе:

– Люди леса ждут внутри дебрей тех, кто идет со стороны застав. – Старик харкнул себе под ноги. – Никто и никогда не заходит сюда по одному и тому же месту. Людей леса не так много, обмануть их можно. Ты пахнешь так, как пахнет лютобой, с ним мало кто захочет связываться.

– Кто это?

– Зверь. – Чихъ пожал плечами. – Очень лютый.

И, правда, как Освальд сам сразу не догадался. Лютобой, так лютобой. Вот если бы костогрыз какой, так хотя бы обидно было. А так…

Деревья росли густо и плотно, переплетаясь между собой, закрывали серую хмарь неба. Названия большинства Освальд не смог бы назвать, даже изучая ботанику в институте Сайентолль. Слишком старый лес, слишком древний и опасный. Смешные ребята, почитающие себя учеными мужами, сюда вряд ли добирались. Мало кому захочется пойти на прокорм неизвестному виду хищников или человеку, не признающему ничего кроме собственных законов. Хотя, подумалось Освальду, уж кто-то, а умники из Безанта сюда доберутся. А если не захотят, то кесарь-Солнце их явно заставит.

Изумрудно-зеленое, грязно-серое, охряно-желтое и красно-багряное море вокруг волновалось и жило само по себе, казалось, наплевав на двух странных букашек, упрямо прущих на своих двоих вперед. Чихъ вел вперед даже не тропками. Старик упорно шел в такие заросли, где пройти казалось совершенно невозможным. Но они двигались вперед с завидной скоростью. Игла в «искателе» не крутилась, твердо показывая только вперед.

Чихъ поднял руку, Освальд остановился. Старик повернулся, приложил палец к губам, присел. Пришлось следовать его примеру. Как перед ними и чуть сверху оказались несколько широченных и плотных листов какого-то местного лопуха, ростом по пояс Освальду, он и не заметил. Чихъ ткнул пальцем вперед.

Освальд потянул за ремень арбалет. Сухая и теплая ладонь старика остановила его. Он непонимающе уставился на него, впереди еле слышно хрустнуло. Освальд повернул голову к шуму, замер, заметив пошевелившийся куст. Через листья еле заметно мелькнула рыжая шерсть.

На открытую поляну выбралось странное существо, больше всего похожее на огромную крысу с маленькими ушами и без хвоста. Село, блеснув глазами, потянуло носом, внюхиваясь. Еле слышно свистнуло и переваливаясь побежало к соседней заросли. Следом, юрко покатились шесть маленьких рыженьких клубков. Второе большое животное появилось тут же, так же потешно, как и первый рыжик, покрутило пятачком, розовым и гладким, скрылось в зелени.

– М-да… протянул Освальд. – А я то…

– Большезуба ждал? – хихикнул Чихъ. – А это капи. Большой и трусливый вкусный капи. Теплый, полезный… грызун.

– Это я понял. – Охотник покачал головой. – Так ветер же от нас дует, почему не убежали, запах же?

– Какой? – Непонимающе посмотрел Чихъ.

– Лютобой.

– Ахахах… – заквохтал старик. – Ну да, ну да, красавчик, лютобой. Лютобой мясо не ест.

– Траву что ли?

– Листья, корешки, траву, ягоды. Лютобой не хищник.

– А?..

– Но дерется страшно. Не хотелось бы с ним столкнуться.

Освальд промолчал. Солнце, упорно катившееся к горизонту, пробивалось через кроны все слабее. А им еще предстояло идти и идти. Дед его удивил.

– Остановимся здесь. Капи знают, где искать путь жизни, опасности нет. Да и никого из народа – тоже.

Чихъ нырнул в заросли, вернулся через минуту, с несколькими рогатыми и длинными сушняками. Споро подставил под густой кустарник, завел несколько длинных побегов за них, плющом, стелившимся по стволам, не отрывая, перетянул. Освальд только покачал головой. Шалаш не шалаш, шатер не шатер. Но даже дождь им сейчас не помеха.

– Ты сидишь до Трех сестер. – Чихъ почесался под своей бурой мешковиной. – Они появятся в-о-о-о-н там. Запомнил?

– Да.

– Ты сходи, да отлей, а то потом лучше отсюда не вылезать.

– Почему?

Дед покачал головой. Освальд неожиданно вспомнил себя в Старой школе, ничего не знающего и не умеющего. Вроде бы и мастер Гельд, браконьер и опальный королевский стрелок, потомственный лесовик из Шварценхаффена вдолбил многое в голову, а вот, подишь ты… Хотя, вряд ли почтенный и кривой на левый глаз учитель бывал в Квисте. А здесь же, как стало ясно давно, все совершенно по-другому.

– Это гьюффель, по-нашему – ночношип, злой кустарник. Как стемнеет, вот тут развернутся шипы, и он начнет вонять. Растут вот так, один рядом с другим, и не пускают ночью к себе никого. И не выпускают, понимаешь, красавчик?

– Да. – Освальд посмотрел на прореху живой и темной крыши. – Два вопроса, ты не против?

– Все вы городские такие, только бы вопрос. Валяй, кхе-кхе.

– На кой ляд этот гьюффель сдался кому-то ночью? И если он гьюффель, то ночношип – по-каковски, по-вашему?

– Цветы, распускающиеся ночью вот здесь, внизу. Мягкие, как пух, разлетаются, тащут с собой семена ночношипа. Их собирают для лечения, а гьюффель не дает это делать. Один городский ферт говорил мудреное слово, как это… симбиоз, ага. А по нашенски-то? Гьюффель, это на имперском и побережном. А по границе говорят не так. Ты отливать-то идешь?

Смеркалось не стремительно, но лес погружался в ночь все равно быстро. Тут-там-сям, незаметно, но тени становились гуще, расползаясь просто пятнами сумерек, накрывая собой кустарник, подлесок и землю. Деревья тут пока не казались великанами, но вверх, врезаясь в небо, краснеющее последними блесками заката, уходили почти корабельными мачтами.

– Скоро небо пропадет, если нам повезет. – Чихъ, казалось дремлющий, смотрел перед собой пустым тяжелым взглядом.

– Если повезет?

– Над сердцем Леса всегда тучи. – дед совершенно не язвил, вдруг став совсем другим. – Сердце Леса не видит неба, прячется от него.

– Как такое возможно?

Чихъ зло оскалился:

– Там живет тьма, красавчик. Разбуди меня к Трем сестрам, не позже.

Накрылся своей рваниной и сразу же пропал, почти слившись с кустами. Вот такие дела.

Освальд, пока ничего не понявший, не стал дергать проводника. Пусть спит, одному думается легче. А слух подвести не должен, поможет услышать в засыпающем Квисте опасность, если что. Наверное.

Тьма? Комрад, тогда, вечером, разговорился чуть больше. Они выпили небольшой кувшин местной наливки, полукровка, явно нечасто разговаривающий с кем-то вне своего странно-страшного лесного мира, начал говорить и Освальд его не останавливал. Знание владеет миром, если оно знание. Опыт командира Зеленой заставы сомнению подвергать не получалось.

– … сердце Квиста там, ближе к морю. Оно пульсирует теплом, квестор, живым теплом из-под земли. Там нет снега даже зимой, а здесь они, зимы, порой лютые. На два дня пути во все стороны, где-то на три, лишь приходит осень, но листья даже не падают вниз. Да и нет там листьев, в самом сердце. Огромные травы, хвощи и папортник выше мужчины с Нордиге, лианы, огромные великаны, усыпанные цветами, покрытые ковром из вьюнка с плющем. Зеленое покрывало, плотное, мечом не разрубишь, затягивает там все, прячет под собой камень, стены, колонны.

– Что?

– Я видел. – Комрад покачал головой. – Видел статуи, прекрасные и ужасные, знаешь, квестор, они как живые, только отвернись, повернут головы к тебе, уставятся и будут смотреть, не моргая. На холме Огня стоит башня, увитая смертоцветом от фундамента и до остатков оплавившегося темного стекла, оно вместо кровли. Идеально ровная треть полушария, колпаком накрывающего чертову башню. Её часто видят те, кто добрался до сердца Квиста в первый раз, видят ее и остаются там, в Костяном лесу вокруг проклятого холма. Знаешь, что там самое странное, кроме подлеска, сплошь усеянного костями и черепами? Не знаешь, само собой.

Это стекло не разбилось или треснуло. Оно оплавилось, а стены там обожжены, как кости из погребального костра, земля вокруг башни трещит стеклом, почти прозрачная на длину копья, если не больше.

– Ты был там? – Освальд отхлебнул из стакана. Старого серебряного и затейливо украшенного медальонами с королем Морганом, кажущегося очень знакомым. Да, такие хоть и редки, но не те, что так запали в память после Волчьих оврагов. Эти казались даже старее.

– Был, один раз. – Комрад с ненавистью покосился на стену с трофеями. – Вон ту башку с клювом принес с собой оттуда. Доказал сам себе, что смогу, добрался туда и еле удрал, оставив пятерку лучших разведчиков из-за собственной глупости и глупой гордости. Доказал никому и ничего ненужное.

Тиллвег, неожиданно для Освальда, не так много знавшего о эльфах-альвах, пьянея на глазах. Возможно, дело было в половине человеческой крови, кто знает?

– За десять последних лет был в лесу много раз. Но быть в лесу и зайти далеко – большая разница, квестор. Лес живой, он следит за нами каждый миг, смотрит из-под кустов, травинок, с веток и самых верхушек золотых гигантов там, ближе к своему сердцу. Слушает нас тысячами ушей и готов добраться, ударить когда ничего не ждешь. Квист живой, умный, страшный… Кесарь не хочет понять этого, не видит опасности и… а-а-а.

Комрад махнул рукой, мрачнея и все больше наливаясь неизбывной злобой, бродящей внутри полукровки очень давно.

– Слышал про Максимуса Гальдеррана? Слышал, понял. Он служил Безанту как мог, он построил Северный номед, как тот есть, понимал здесь все. Гальдерран слушал мой народ… наполовину мой. Тогда тиллвег жили здесь, в предгорьях, жили по договору и к ним даже не наведывалась Огненная палата, ждущая этого полвека. Тиллвег было немного, но мое племя было сильным, просто так их никто и не взял, не разбил, не разогнал кого куда, превратив в бродяг без дома. Гальдерран бывал здесь, видел, слушал и понимал. Тогда Квист разросся до самых гор, добрался до залива Кердрек, молодая поросль леса поднялась у Поморья.

Рарог послал два легиона, оставив только заставы на границах. Я застал уже последние битвы с лесом, когда тиллвег, помогавшие людям, ушли. Огненная палата добралась до них, Зеленая застава строилась уже без помощи тех, кто воевал с Квист так давно…

Комрад налил еще. Сидел, молчал, смотрел в трещавшее пламя очага. Освальд смотрел на лицо, ставшее от мечущихся всполохов старше, старее, с сейчас заметными крохотными морщинами.

– Мы жгли лес, вырубали, засевали траву, пшеницу на пепелищах. Засеки по всей линии дубрав с рощами, а оттуда летели стрелы, копья, ножи, выбирались ночные чудовища, вырезавшие поселенцев целыми деревнями. Мы забирали себе не просто кусок земли, квестор. Гальдерран понял главное – если не запереть Квист в этих границах – лес заберет все, куда дотянется. И тогда не будет никого, кроме его детей, принявших тьму сердца Квиста.

– Двести человек, тридцать вернувшихся по личной просьбе Максимуса следопытов моей крови рядом с десятью малефиками, прячущимися за цветами Огненной палаты, десять рыцарей ордена Петра, караван с боевым огнем, много-много металлических сосудов, чтобы не пробили стрелами, камнями, копьями, не проломили палицами и топорами. Мы ушли туда, под темноту деревьев, на пять дневных переходов и дальше…

– Там ты увидел башню? – поинтересовался Освальд.

– Там я увидел тучи вдалеке. Густой серый ковер, растекающийся прямо посреди голубых прорех между деревьями, становящимися все выше. Мы три дня пили только воду, взятую с собой. Десяток человек, решивших, что им говорят чушь дикие варвары тиллвег, погибли в полтора сутках хода от заставы. Умирали, блюя и плеща кровью из всех своих дырок, после воды, набранной в лесных ручьях. Два десятка до того погибли в ямах с ползучей смертью, с кольями, с выступающей из-под земли зеленой ядовитой кровью Квиста.

Одна группа разведчиков, пять человек и два тиллвег ушли вперед и не вернулись. Мы нашли их утром, выпотрошенных, оскопленных и ослепленных заживо, повешенных на ветках в петлях из кишок товарищей. Первый раз племена напали к концу третьего дня. Меня с ними тогда уже не было, я и еще семеро остались в разбитом лагере, отравленных летучей паутиной, накрывшей часть колонны. Меня и выживших троих чуть не повесили, как дезертиров.

Комрад замолчал, ссутулившись в кресле. От него ощутимо потянуло давней лютой жутью и страхом совсем зеленого юнца, попавшего в переплет.

– Из леса вернулись пятнадцать ушедших. Вместе с нами, всего пятнадцать. Там был один старый маг, один из выбравших сторону Безанта и Церкви, надевший цвета Огненной палаты. Дед почти вытащил нас из петли, подтвердил наши слова. Так я выжил и убежал отсюда. Нанялся на корабль до Безанта, там ушел в пустынную стражу, воевал с Халифатом, с аль-шатанни, стал разведчиком, научился биться и не трусить. И всегда помнил о Квисте.

Я набрал свой первый отряд там, посреди зноя и плавящегося на солнце песка. Мы потрошили кочевые кланы, взяли две пограничные крепостцы, передав десятому восточному легиону. Нас заметили и отправили в Абраксас, усмирять мятеж аристократов и ламий, решившихся на небывалое. С тех пор моя смерть даже имеет лицо, оно в мелких чешуйках и смердит их острым ядом, выбивающимся через поры. Из тех ребят здесь не осталось никого, стыдно сказать, но иногда им даже завидую. Ламии помнят всех и всё и придут по мою душу.

– И как ты вернулся, зачем?

Комрад кивнул на окно, прочно и плотно прикрытое массивным ставнем.

– Квист позвал. Он всегда тянет к себе побывавших внутри, добравшихся поглубже, проникает, как яд, внутрь и не выходит. Тебе страшно, но ты не можешь иначе. Квист сильнее, он тянет назад, даже не скрывая твой конец, а тот всегда один. У нас здесь своей смертью никто не умирает, всем достается оттуда.

Я вернулся, только узнав о наборе отрядов на заставы, Безант схватился с Эмиратом, Халифат бурлил и рвался в ту же драку, из двух легионов осталась половина, да и те в Раруге и Туангесте. А Квист оставлять без присмотра уже не решались, помня о Гальдерране и его словах с делами. Я и вернулся.

Через три года…

Комрад встал, мягко и неслышно оказавшись у стены, постучал по твердому и блестящему огромному клюву.

– Решиться пойти глубже помог случай. Знаешь, квестор, как бывает – ничего не ждешь, и вдруг тебе на голову сваливается неожиданность? Народ Амры напал на отрядец, шедший с Северной заставы в Раруг. А в отрядце вдруг оказался сынок наместника, отправленный папочкой секретно проверить заставы и наемников на них… хренов идиот.

Народ Амра, квестор, сущие демоны. Они бьются до последнего, пока их не начнешь кромсать на куски. И, даже если отрубишь руку, тут же руби остальное, лучше сразу с головы… чтобы он не дотянулся и не выгрыз кусок ноги.

Амра не дураки, Амра даже имеют уши вдоль границы. Как и кто – мы до сих пор не знаем, понятно, люди, но никто ничего не знает, а слухи рождаются сами по себе. Птицы, звери, даже деревья служат Квисту, наблюдают, слушают и рассказывают… Да. В общем, мальчишку они утащили с собой, в самое сердце. Я и мои люди пошли за ними. Тогда я думал, чтобы спасти этого дурака. Только потом понял – это звал Квист и мой страх. Страх хотел стать больше, увидеть, разглядеть, что там – под клубами туч. Мы и пошли.

Тогда с нами не было Чиха, а мой народ ушел отсюда полностью. Только мои люди и я, дурачье, решившее, что сможет добраться куда захочет и куда не добрался целый отряд. Через четыре дня в лесу, выжившие все до единого, мы нашли то место. Кладбище. Одно из нескольких в лесу Костей. Они все сгнили там, остановившись у самого сердца Квиста навсегда. Я слышал их, слушал их голоса, крики, стоны, до сих пор слышимые таким, как я.

Они убивали их долго, они убивали их отовсюду, из-за каждого ствола, пня или куста. Сам лес добрался до людей, утаскивал под землю и дробил спины своими корнями. Рвал на куски и поливал землю красным. Там и остались мои люди. Пятеро. Трое пришли назад.

Комрад зевнул.

– Спать нужно, квестор… или как там тебя. Иди, ложись в той комнате. Оружие не убирай, тут Квист рядом.

– Почему тьма? – Освальд не злился, не услышав нужного. Расстраивался, не больше.

– Да только тьма может породить такое. Или спрятать в себе. – Комрад похлопал по клюву, погладил шкуру огромного серо-саблезубого кота. – Они же родились даже не сейчас. Они появились много веков назад, подохли повсюду, оставшись только там, в парящем мареве сердца Квиста и под его непроглядным небом. Птицы выше человека, странные звери, разбредающиеся во все стороны, змеи, знаешь, толщиной с бревно. И…

Комрад вдруг разом протрезвел.

– Что?

– На востоке, квестор, живут огромные ящерицы, чуть меньше мула высотой. Но они просто огромные ящерицы. Там, у башни, увитой смертоцветом, один из парней упал в яму. Там вязкая и мягкая земля, вода по щиколотку стояла…

– И?

– Это был след, квестор. Огромный след, такой же, как у тех ящериц, только очень огромный. Я не верю в драконов. Не верю в драконов где угодно, хотя знаю про троллей на севере или Хозяйку гор. Но здесь Квист и его темнота, а если так, то где еще выжить драконам, а?

Три сестры, а на всеобщем, скорее всего Циклоп, пока не появились. Освальд сидел на прикаченном бревне, смотрел на светлое пятно среди общей черноты поверху. Чихь, завернувшись в плащ, неожиданно оказавшийся огромным, спал. Бесшумно, не меняя позы, сливаясь с темнотой и лесом. Пахло горьковатым запахом от распустившихся и неожиданно ставших светящимися цветов, сочной и насыщенной волной от редкой травы, листвой, сладковато-прелым запахом от земли. А Квист жил своей ночной жизнью.

Звуков в лесу хватало. Сейчас, в ставшей прохладной темноте, слышалось многое, скрытое днем. Где-то недалеко, добавляя запах свежести, перекатывался по камням ручей. Растекались холодные струйки, добавляя влаги в незаметные илистые поймы. Кто-то явно большой, может и сам лютобой, через равные промежутки, жирно чавкал грязью, шумно всхрапывал, совершенно никого не боясь.

Где-то поверху, у самых макушек великанов с корой темно-орехового цвета, с шелестом и шорохом кто-то перелетал со ствола на ствол. Угрожающе пророкотал совсем рядом булькающий рев, но ничего не случилось. Даже мелкие птахи не подумали испугаться и зацвикать. Когда за кустами, ощетинившимися сотнями кривых толстых шипов, еле слышно хриплый голос отрывисто что-то сказал, Освальд замер. Приближение людей он прошляпил самым настоящим образом.

В новом арбалете стрел помещалось, как и в старом, семь. Всего семь болтов, средней длины, толстых, с гранеными наконечниками. Уходя в Квист, Освальд не стал церемониться и зашел к кузнецу. Подпилил каждый наконечник, совершенно наплевав на раны тех, в кого попадет болт. Не то место и не то время, чтобы думать о гуманности, проповедуемой крылом церкви мученика, называвшимся «мирианами». Мириан, сестра погибшего страшной смертью основоположника, якобы всем желала добра и мира. Освальд даже в чем-то с ней соглашался. Но в случаях, когда речь шла о его собственной жизни.

Осторожно, стараясь не шуметь, поднял арбалет, направив его в сторону разговора. Тот не прекращался. Хриплый голос что-то доказывал, такой же, чуть моложе, не соглашался. Если же верить слуху, то кроме говоривших вокруг зарослей ночношипа сейчас терпеливо стояло еще не меньше трех человек. И это, само собой, не внушало Освальду никакой радости. Еще меньше радовала стрельба на звук. Хотя…

На ладонь легла сухая и горячая рука старика. Чихъ, бесшумно сев рядом, покачал головой. Прижал палец к губам и провел пальцем по горлу. И три раза растопырил всю пятерню, совершенно расстроив Освальда. Пятнадцать местных жителей это, если уж на чистоту, проблема явно неразрешимая.

Выглянула луна, до поры до времени прячущаяся за низкими облаками. Свет от цветов тут же померк, Чихъ довольно кивнул. Голоса прекратили спорить, растворились в ночи, пропали. Лишь кто-то один, в самом дальнем углу кустарника неосмотрительно хрустнул чем-то, и тут же, судя по звуку, заработал удар в живот. Но не проронил ни звука. А Освальд уставился на руку Чиха, на запястье, приоткрытое сползшим рукавом. Кожа казалась черной.

– Ложись, – старик хмыкнул. – Народ Амра ушел, а вот завтра запах от нас выветрится, тогда придется хуже.

– Хорошо. – Освальд и не думал спать. Но сон пришел сам по себе.

– Что-то не так. – Чихъ остановился, присев за раскидистым и низким, с широченным стволом вязом. Или деревом, похожим на вяз, в Квисте полагаться на собственный опыт было себе дороже. – Очень не так.

Тут Освальд с ним согласился полностью. Вокруг все казалось «не таким». Вместо нормальных для северных лесов елей, сосен, дубов или даже полосатых белозерских берез, на глаза попадались только странные и незнакомые раскоряченные и перевитые узлом странности. Торчали вверх огромными павлиньими хвостами невиданные папортники и совершенно удивительные острые листья с Освальда высотой.

– Чую кого-то. – Чихъ повел морщинистой картошкой носа. – Не могу разобрать. Ты не чуешь?

– Нет. Что это? – Охотник ткнул в сторону стены светлых и высоких деревьев с листьями у самых макушек, начавшейся сразу за густыми зарослями папортников.

– Деревья, хех, не видишь?

– И много тут таких?

– Весь лес. – Чихъ почесался. – Это начинается сам Квист. А до этого, красавчик, было так… рощицы.

– Ночью, ты сказал, что это народ Амра?

– Да. – Чихъ сплюнул под ноги. – Трупоеды. Угли им под ноги.

– Они выслеживали нас?

– Если бы они выслеживали именно нас, то выследили бы. Нет, ищут кого-то другого.

– Да тут, как погляжу, так и шастают все, кому не лень.

– Эт ты верно заметил, красавчик. – Чихъ хохотнул, уже привычно, сухим кашляющим смешком. – Назад только не все выходят. А че эт ты все мне на руки пялишься?

– Да так. – Освальд пожал плечами, вытер мокрое лицо. – Показалось.

Чихъ сплюнул, задрал рукав куртки. На запястье, темнея зеленоватой полосой, удобно пристроился бронзовый браслет с затейливым узором.

– Подарок. Ладно, пошли дальше. Правильно ж идем?

Охотник покосился на «искатель». Рубиновый конец на конце иглы полностью соглашался с проводником. Шли они верно.

– И хорошо. – Чихъ снова, с явным удовольствием, харкнул под ноги, чуть не попав на ногу Освальда. Само плевание доставляло старику видимое удовольствие, равно как и постоянное «почти промахивание» по своему спутнику.

Дальше оказалось еще сложнее. Травы на земле оказалось на удивление еще больше, чем раньше. Компанию незнакомой, схожей с осокой поросли, сизо-зеленой, с черными точками крапинками, вовсю составляли светлые и темные, толстые вьюнки, хвощи с оранжевыми листьями, вспученные грядки сиреневого мха и прочие гнилушки вперемежку с яркими цветами. На глазах Освальда один из них, красный, с широкими прожилками, практически на лету ухватил стрекозу. Квист явно показывал себя лицом.

Стало еще душнее. К шее, натертой пропотевшей тканью капюшона, хотелось приложить хороший холодный снежок. Или ударить как следует, прибив разом нескольких маленьких кровопийц, яростно атакующих людей. Или только одного Освальда. Судя по всему, Чихъ казался гнусу совершенно невкусным. На долю охотника крылатых, ползающих и передвигающихся другими способами отвратных тварей выпало куда больше. Чихъ над ним только посмеивался, лишь изредка почесывая подбородок через бороденку. Порой проводник выдавал емкие и ехидные замечания.

– А вот этих можно есть! – палец, смуглый до черноты, сухой до видимых почти полностью фаланг, с желтым ногтем ткнул в сторону совершенно непотребных, жирных и белесых гусениц, сидящих с нижней части широченного бело-зеленого листа. – Даже сырыми.

– А поджарить?

– Совсем вкусные будут. Пальцы даже съесть можешь вместе с ними. – Чихъ хватанул в горсть указанное «объедение» и слопал. На ходу, не обращая внимания на покривившегося Освальда. – Вот этого берегись.