Полная версия
Коридоры судьбы
Геамант отправил сотни людей за границу, но сам он не мог перейти даже призрачного рубежа стеклянной двери ресторана без проводника. Он вынужден был исполнять роль наводчика у Лорхен, которая в награду проводила его в закрытые для людей низшего сословия заведения. Гвидо обещал взять его с собой в Италию, но разрешение на выезд – это не билет в Большой Театр на премьеру валютного спектакля, куда его также не брали с собой надувалы – обманывали.
Мечта Геаманта съездить в Италию однажды исполнилась, хотя и без его непосредственного участия.
Главврач сумасшедшего дома Мерцалов с готовностью откликнулся на его предложение осуществить три желания съедением Желтого Знамени.
Мерцалов раздобыл ритуальное тибетское знамя с черным иероглифическим драконом на оранжевом фоне из тончайшего китайского шелка… но!.. с бахромой и кистями. Он использовал первое желание на проталкивание знамени в желудок – целиком! Второе ушло на переваривание несъедобного шелка в желудочном соке. Третье желание изъявил оживший в желудке дракон. Он приказал Мерцалову заиметь для личного пользования копию запрещенного фильма Зарины Мнишек «Нечаянные чары».
Мерцалов выкупил единственный позитив запрещенного фильма, спрятал в сейф и обещает показать только тому, кто заплатит пять тысяч рублей за сеанс.
Зарина Мнишек была дочерью ссыльного польского офицера и бывшей наложницы бухарского эмира. После окончания института Искусств Всех Видов ей удалось в театре Ретроскоп при сумасшедшем доме поставить пьесу Ненормана «Траур идет Инспектре», а в театре Паузы-и-Позы его же «Самаркандскую девственницу». «Первая пуговица», «Перси Пэри», «Шелест шелка» и «Тонкоталийная Тина» были разыграны на сцене домашнего театра Мерцалова.
Модная портниха, напуганная рассказами Геаманта о пристрастиях Зарины, цепенела во время примерок от ужаса. Однажды Зарина зачерпнула шелковую воду китайского платья портнихи в ладонь и уставилась в щелкнувший лорнет на золотую лилию, плавающую в голубизне. «Ну, началось!» – подумала портниха. Она раскрыла рот, чтобы закричать, но не решилась. Спасаясь бегством, портниха нырнула в омут серебряных часов, оброненных Орфеем на ковре. Она находилась в полете с полминуты, но успела долететь до Итаки, сплести ковер и выйти замуж за Аполенепа. Когда она пришла в себя, Зарина хлопотала над ней с флаконом духов Эротик, пытаясь привести ее в чувство.
Геамант уверял ее в том, что Зарина сделала свое дело… «Духи даром, что ли оставила?» … и перевела стрелки всех часов в мире на полчаса назад.
«Чего не может быть, – скажет привередливый читатель. – Не может в Поднебесье воплотиться ковер Аполенепа Ни-ког-да!»
Генеральная репетиция пьесы Ненормана «Шум пламени» стоила театру Паузы-и-Позы здания. Зарине предложили уехать заграницу или вернуться в сумасшедший дом к Мерцалову, где она отбывала наказание за «Нечаянные чары». Уже через полгода она сняла в Италии фильм «Человек с зеркалом вместо сердца».
«В конце 18-го века в салонах венецианской знати появляется секретарь бухарского посла Терезий. Он проявляет необыкновенные способности в искусстве ядовитой эпиграммы. Обаятельный пакостник покоряет Венецию. Во время отъезда посла из Венеции он надевает женское платье и вопреки запрету отправляется на карнавал. В салоне дома Гвидо Гверро его принуждают к совершению унизительного обряда посвящения в члены тайного общества Элизейские Поля. Без гипнотической поддержки посла он в состоянии произнести всего три слова по-итальянски: "Меня зовут Терезия". В результате рокового поединка с некогда осмеянной им актрисой Ариэллой де Ля Рокк незадачливый секретарь приобретает способность проникать за изнанку действительности. Из зарослей узоров волшебного ковра он возвращается со светящимися текстами пророческих стихов на лице и груди…»
На обложке красочного проспекта итальянская актриса Арабелла де Ля Рокк, исполняющая роль Ариэллы, представала в одних только чулках полупрозрачной черноты и босоножках – на длинных тонких каблучках. В рисунке узоров ковра просматривалось очертание уходящего в глубину человека.
«Как если б Ариэлла наступала на душу шпилькой каблука!»
На другом снимке из зарослей узоров того же самого ковра всплывало лицо похожего на Геаманта актера. Это дало повод Геаманту утверждать, что он был похищен неизвестными лицами и отвезен под гипнозом в Италию, где сам того не ведая, снялся в роли сомнамбулы в фильме Зарины Мнишек. Но ему не запомнилась Италия, а жаль. Обидно – побывать в Венеции и не увидеть ее.
Коридоры судьбы
Мало кому известно, что в середине шестидесятых годов в Кисловодске под видом съемок фильма «Сцены из старинной жизни» функционировало казино. Участники съезда подпольных миллионеров развлекались в нем по вечерам.
В дальнем уголке парка был выстроен стеклянный павильон. По вечерам вокруг Дворца Правонарушений выставлялись музейные лампы для отпугивания любопытных. С террасы скалы Замок Снов создавалось ощущение, что лилипуты выставили свои лампы вокруг алмаза великана напоказ. Ламповый ландшафт. Если любопытный осмеливался войти в огненный лес, – выпускался охотничий сокол.
Участники располагались в креслах вокруг бассейна, из которого вытекает Хрустальная Струя – гордость кисловодского парка.
Бил ликерный фонтан, играл клавесин, танцевал арлекин.
Каждый должен был взять напрокат – рубль минута – камзол.
Искусство для искусства. «Лунные олухи» – так называли друг друга участники, тогда как крупье предпочитал величать их господами.
– Покупаем кольцо у прелестной… милочка, как вас зовут? Арабеллочка! Господа, сюрприз! Звезда итальянской сцены и съемочной площадки Арабелла де Ля Рокк. Поаплодируем даме, господа. Изумруд с бриллиантом с пальца красавицы. Бросаем пятьдесят тысяч рублей в воду. Проглатывает Черный Корсар. Пять тысяч рублей за выстрел из арбалета Арабеллы. В желудке Золотой Феи – опал, в Серебряной Субмарине – золотой портсигар. Предупреждаю: стрелять только по выбранной рыбе. Выстрел по Лунному Ныряльщику (самая крупная рыба: легче попасть) стоит тысячу. Выигрыш – пять. Ставки сделаны. Прошу, господа! Ибо здесь поистине все господа. Не так ли?
Ровно в полночь начиналась игра в рулетку, карты и ма джонг.
– Приз… мил-ли-он! – провозгласил крупье, указывая левой рукой на иллюзию луны в воде, правой – на иллюзию луны в небе и снова левой на плавающую в воде черепаху, инкрустированную бриллиантами, или золотой галиот с самоцветными парусами.
Турмалин Вечернее Солнце воздушный шар уносил в ночное небо… зрелище не для слабонервных… дом демонстрировал свое бескорыстие. Шар, конечно же, вылавливался охраной.
– Арабелла де Ля Рокк! – провозглашал крупье. – Императрица красоты! Женщина стоимостью в миллион. Выигрывает тот, кто платит больше. Аукцион любви!
Арабелла! Порождением ночного неба казалась она в своем усыпанном алмазной пылью платье из черного бархата. Залив ее выреза углублялся на юг за пределы пупка, столь курьезно глубокого, что можно было поместить в него жемчужину размером с голубиное яйцо. Перевернутый вниз головой дракон просвечивал фосфоресцирующими точками под кожей на спине.
– Приз Арабелла выигрывает наш гость из Эльдорадо. Пятьдесят миллионов рублей за ночь. Самая дорогая женщина в мире. Бриллиант Слеза Великана предлагает нам победитель вместо денег. Поаплодируем Чемпиону Удачи, господа!
Если собрать все выбитые Чемпионом зубы, то набралось бы на несколько ниток бус – для модниц или дикарей.
В пивном баре у вокзала в Кисловодске на… «Иди, мальчик, отсюда!» … десятилетний Чемпион ответил тремя выстрелами из смит-энд-вессона. Мраморная столешница разлетелась на куски, и доктору Кутузову, стоящему за соседним столиком, осколком пивной кружки попало в глаз, но не живой, а в тот, который был уже выбит – на войне. Кисловодские боевики были покорены. Он завораживал своей волей любого. Не было препятствий на его пути.
Отпечатки пальцев у Чемпиона Удачи менялись каждые полгода. Излишняя предосторожность судьбы. Перебор в везении.
От вокзала к Нарзанной Галерее в Кисловодске тянутся мелкие лавочки с курортными безделками из папье-маше. За витриной ювелирного магазина братьев Росс сияло самоцветными плодами райское дерево, но после революции оно завяло. Над улицей возвышается Театральный Замок, где лицедеи вторят неправде жизни, превращая ее в правду переживаний.
В ответ на шипение Габи… «Какой прекрасный коньяк за витриной! Недосягаемый, – жаль!» … Чемпион, не обращая внимания на стеклянную (хрупкую, в сущности) преграду, пузатую амфорину за узкое длинное горлышко выудил на ходу.
Помахивая бутылкой, Чемпион проходил, не удостаивая толпу даже взгляда назад, по улице, ранее называемой Зеркальной, а ныне Воровской, вернее Конфискаторской. Заметив мои удивленные глаза в зеркале, он предложил присоединиться к «скромной трапезе».
В сосновом бору над обрывом услужливый мажордом разложил – уже – мшистую скатерть на камне из бархата. В парке было по-осеннему тихо и безлюдно. Габи куда-то исчезла, но вскоре явилась с букетом бокалов в руке.
– Кто ты? – спросил меня Чемпион.
– Кто я?
– Да, ты! Что ты умеешь делать? Кто ты? Чем занимаешься?
– Я, подобно Ли Бо, пишу стихи, обмакивая перо феникса в росу.
– Вино, воровство и вирсавки, – ответил, не задумываясь, Чемпион на встречный вопрос и указал левой рукой на бутылку, правой – на Кисловодск и снова левой – на Габи. – Мне все позволено. Хочешь, столкну эту гадину в пропасть?
Он вынул из руки Габи бокал, поставил его на камень, подвел, слегка подталкивая ее под зад, к обрыву и столкнул вниз – в пену бешенства речного божества. Падая вниз, она уцепилась за ветку ивы, покачалась на ней и полезла наверх. Когда ее лицо показалось из-за края обрыва, я вспомнил, что видел ее на афишах. «Габриелла Габи! Женщина-змея!»
Габи сделала заднее сальто и вновь полетела в шелестящее море осенних листьев.
– Вечереет, – сказал Чемпион, подавая ей руку, – красивое слово. Что скажешь? – вновь сталкивая ее вниз, обратился он ко мне.
– Чай в сумерках разливают на веранде в теплой тишине.
– Ну, а что ты скажешь о Габи?
– Осиный рой в стеклянном шаре.
Страх-и-трепет изображала Габриэлла, ползая по красному стволу сосны змеей.
– Если встретишь где-нибудь Габи – беги. Глаза выцарапает за сегодняшний урон.
В коньячный столик по сигналу Чемпиона с зубовным скрежетом преображалась Габриэлла из-за любви к утехам с мира сильными сего.
Чемпион рассказывал историю своей жизни. Невероятная удачливость преследовала его по пятам, но он предпочитал ускользать от Фортуны, а не гнаться за ней, как все прочие. Однако и он был недоволен судьбой.
– Как и все, я – смертен и не могу летать.
Женщина в черном бархатном платье, усыпанном блестками, словно ночное небо звездами, прогуливалась по улице Неотразимых Взглядов в Пятигорске.
Чемпион остановился, изумленный нечеловеческим очарованием ее лица, но сразу же заметил в ней изъян. Ей было отпущено красоты больше, чем может вынести человеческое естество.
Войдя вслед за нею в подьезд, Чемпион застал ее в классической позе поправления чулка. Красная полоска подвязки на обнаженной ноге, звездная блестка застежки, черная дымка чулка – в сочетании с двойным покачиванием за вырезом склоненной феи лунных полусфер. Перевернутый вниз головой дракон сверкал парчовой чешуей на бархатной спине.
Всеми своими ромбами в витраже окна ухмылялся – казалось – червовый король.
Чемпион выхватил из кармана часы и швырнул их вместе с цепочкой в окно. Разноцветный оборотень вместо того, чтобы развалиться мгновенно, зашевелился всеми своими ромбами. Стекляшки просыпались, как в калейдоскопе. Промелькнула дама пик, выглянул из-за веера арлекин и выпал джокер, наконец. Витражный покер.
Чемпион обернулся, но ее уже не было в подъезде. На полу осталась ее перчатка, а когда он нагнулся ее поднять, обнаружилось, что она изображена на кафеле.
В стекле витража не было ни единой трещины.
Чемпион провел несколько дней в раздражении, вспоминая аморфный вид незнакомки. Через год, когда он постепенно стал забывать черты ее лица, она вдруг отворила дверь его московской квартиры. Но он вынужден был отвести ее в психиатрическую клинику, где его уже ждали. Главврач сумасшедшего дома Мерцалов пригласил Чемпиона к себе в кабинет, а сам удалился, чтобы через минуту, разрывая обои, выйти из стены.
– Шутка! Желтый юмор… с кем поведешься… сами понимаете. Мерцалов… Хуан Карлович или наоборот, – добавил он, указывая на себя в зеркало. – Ваша дама – само очарование, но она вечно появляется и исчезает незнамо куда. Ариэлла де Ля Рокк – сестра известнейшей актрисы.
Мерцалов пригласил Чемпиона к столу и выставил перед ним тарелку с золотыми монетами.
– Угощайтесь! Не стесняйтесь, берите, сколько хотите.
– Слишком доступно, скучно.
– Алмазы привлекают глаз любимой? Да? Нет, женщина неизлечимо больна. Вас еще можно вылечить, а ее уже нельзя.
– Лечить меня? – удивился Чемпион.
– От скуки! Шутка! Похищение Европы… скатерть-карта кисти Ботичелли всех пороков… или кварцевую вазу из запасника музея в Пятигорске. За сто тысяч. Не хотите?
– Как же вы доверились, Кал Гуаинович, первому встречному, а?
– Во-первых, вы – второй, а в третьих… по глазам определяю. Знаки Зодиака знаете? Бросаем шапку Мономаха за забор со злой собакой и с опасностью для жизни вынимаем – по рукам?
Через неделю ваза поблескивала на столе у Мерцалова – сквозь целлофановый мешок, словно в тумане. На улице шел дождь. Ночь плакала от восхищения, заглядывая призрачным лицом в окно.
Сквозь заросли узоров из цветкалик божества губами тянетсяв хрустальной дреме к поцелую.– Дорогой Чемпион, ваша находка бесценна. Самый богатый человек в мире отдал бы за нее все свои сокровища. Подумайте перед тем, как согласиться на сто тысяч.
– А если я эту красотку разобью? – сказал Чемпион, указывая на вазу тростью.
– Куплю осколки. По сту рублей за штуку.
– Ну, а если я отдам вам ее даром? А, Зерцалов?
– Ловлю на слове! А вам в очередной раз повезло. Я обычно деньги облучаю. Два-три часа поносите в кармане и готово – белокровие. Шутка, конечно же, не лишенная, впрочем, злого умысла.
– Откуда вы меня знаете, Карл Хуаинович?
– В казино я выступал под маской. Первое место по удачливости занял.
– Припоминаю. Впрочем, в каком казино?
– В том самом, в котором мы с вами года через три встретимся.
– Какое же место я занял там, где мы еще только встретимся?
– Вы проигрались в-пух-и-прах!
– Не может быть.
– Дорогой Чемпион, я не могу ненапакостить. В чем-нибудь да совру. Профессия обязывает. Вы, несомненно, займете первое место.
– Вы, кажется, психиатр, не так ли? Как мне избежать удачливости?
– В любви? Игре? Делах? В искусстве, наконец?
– Во всем. Наползает, как удав на кролика.
– Скорее, – на тигра.
– Вот это меня и пугает.
– Тигр пугает или «дав»?
– Пожалуй, «или».
– Тогда веер… или зонтик. Раскрывайте и закрывайте рыбам на смех перед сном.
– Вот вам еще загадка, – сказал Чемпион, показывая Мерцаловц часы, – как в детстве в руки мне попали, так не могу отделаться от них. Все время возвращаются назад.
– Аналогичный случай. Люблю чужое больше, чем свое. Кстати, о зонтике – нужная вещь. Ничто в мире не произносится на ветер, который дует на веер.
Мерцалов взял часы, отстегнул цепочку и опустил ее в мусорную корзину, а увесистую луковицу бросил в зеркало.
– Приглашаем на спектакль к нам в Сумдом, – сказал Мерцалов и широким жестом указал на образовавшуюся в зеркале дыру.
«Наблюдение за поведением заката сквозь бокалы с шампанским!» – так назвал свой праздник Чемпион. Он восседал во главе стола в плетеном кресле с овальной спинкой. Под аплодисменты собравшихся была прочитана неизвестным стихоплетом сочиненная к празднику поэма непатриотического содержания. В ней преобладали оскорбительные намеки на всех-и-вся.
«Не клюй в лицо, – сказаларожа петуху, – не то я в лужеутону". – "Ку-ка-ре-ку! Я вциферблаты глаз твоих плюю!»Прославлялась также левитация. К концу прочтения поэмы «Откровения верблюда» над головой Чемпиона с шипением разросся призрачный гриб, постепенно наполняясь гелием.
Чемпион вознесся в небо вместе с креслом и полетел над морем с бокалом шампанского в руке.
Ночь наступила по-южному быстро. Золотистая рыба заката – казалось – разинула пасть и проглотила его вместе с шаром внезапно. В фиолетовой утробе ночи было прохладно. Мерцали своды звездной пылью, плескались дельфины в невидимой воде.
Вскоре Чемпион сел на палубу французского корабля, и через несколько часов был в Стамбуле.
В министерство финансов обратился однажды внук известного в свое время купца Елисеева с предложением открыть местонахождение клада в одном из магазинов своего деда. Но сделка не состоялась, ибо предприимчивый иностранец настаивал на скромных двадцати пяти процентах «наградных», а министр финансов Крохоборов – на грабительских пяти процентах «дармовых».
Крохоборов привлек к поискам клада Мерцалова и тот указал на санктпетербургское отделение фирмы Елисеева. Зданию магазина был нанесен непоправимый ущерб, но поиски не увенчались успехом.
Через некоторое время Чемпион под видом Елисеева вновь предложил свои услуги, повысив размеры наградных до сорока процентов. На большее Мерцалов не решился – знал, с кем имеет дело.
Елисеев-младший вел себя хамовато – просил милостыню на паперти Казанского собора, в ресторане Астория заставил оркестр играть «Боже, царя храни», пел белогвардейские песни и расстреливал из бутылок с подогретым шампанским агентов Отдела Пауперизации. В магазине, где живого уже места не осталось, он указал тростью на массивную люстру из чистого золота, выкрашенную бронзовой краской, заявил: «Мое!» – и под зубовный скрежет Крохоборова свою долю сокровища увез, разбрасывая на Невском золотые монеты в толпу.
За операцию Чемпион получил свои сто тысяч долларов, а Мерцалов – очередную награду.
Мерцалов вложил деньги в швейцарский банк с том, чтобы на спиритическом сеансе в подвале своего Дома выпросить у Духа таинственную цифру – номер счета, по которому можно получить миллион.
Крохоборов лично наградил его седьмым по счету орденом Знак Почета.
Мердин в свое время доверил Мерцалову воспитание своего сына. Мердин-младший пробыл у Мерцалова два года. Вскоре после выхода из больницы он опубликовал на западе роман «Судом», что означало «Суд-Содом-и-Сумасшедший-Дом».
Роман начинался со слов Мерцалова:
– Это кле-ве-та! Это клевета, господа!
В первой главе рассказывалось о том, как наследник князя Воронцова ездил в Париж за получением наследства – коллекции старинного фарфора. Предварительный экзамен, разыгранный агентами Отдела в Будапеште, наследник князя не выдержал и был отправлен в Сумдом.
Мерцалов с двумя гипнотизерами сопровождал больного в Париж.
– Мы вас предупреждали, – заявил Мерцалов, когда раздались удары трости по фарфору, – субъект невменяемый.
Наследник разрезал осколком фарфора чемодан, в котором его увозили на родину для продолжения курса лечения, и в Западном Берлине выскочил на ходу из поезда. Он рассказал свою историю со страниц газеты «Пари Дельф», на что Мерцалов заявил:
– Это кле-ве-та! Это клевета, господа!
Мерцалов с удовольствием приводил цитаты из романа, но всем прочим от пересказов подобных историй советовал воздержаться, намекая на то, что его коллеги из Отдела Пауперизации разбивают не только фарфоровые вазы, но и костяные черепа. Себя же он причислял к Неприкасаемым.
– Уж не сын ли покойного Добродеева? – спросил Чемпион, располагаясь в кресле.
– Он самый, – признался следователь О.П.
– Знавал вашего папашу. Большой мерзавец был. Чему вы удивляетесь? Может, я что-нибудь напутал? Тот самый, который под поезд попал в Пятигорске? Женщина… записывайте!… цветы продавала на вокзале. Он ее за это стал бить по лицу. Она упала, а он ее ногами в живот. Записываете? Я его придержал за плечо, а он мне свой документ предъявляет. Чинишко у него был помельче вашего, а рожа понаглей. Ну, я и выбросил удостоверение в кусты. Он почему-то испугался. Как будто с документом сила у него ушла… легенду об Антее слыхали? Сомневаюсь! Откуда ни возьмись – электричка. Папаша ваш на ней и уехал… на воды… полечить грехи. Целительные в Стиксе воды, говорят. Я его не толкал, он сам от меня шарахнулся и… судьба! Вернее: не судьба. Между нами говоря…
– Одну минуточку, – сказал Добродеев-младший, направляясь к выходу из кабинета. Но в ту секунду вокруг шеи у него обвилась длинная серебряная цепочка с шаровидными часами на конце. Удивлению Добродеева не было предела. Чемпион усадил его на табуретку в неудобной для следователя позе – спиной к сидению – и наступил ногой на грудь.
– Называется «притянуть к ответу». Вот и отвечай, шельмец! Собственно говоря, я – от папаши. Скучает по тебе. Есть способ навестить. Предлагаю разыграть билет. К сожалению, в один конец. Вот тебе мой Смит с бесшумной насадкой, чтобы никого не беспокоить. Оставляю в барабане два патрона. Стрелять по разу. Даю фору: первый ты в меня стреляешь.
Клац! Клац! Клац! Бах! Клац! Бах!
– Что ж ты, милок, правила нарушаешь? Хорошо еще – патроны холостые попались, а то бы застрелил. Вкладываю всего один, но настоящий патрон. Внимание! Открой глаза, не жмурься: главное упустишь.
Отмахиваясь от наведенного дула, Добродеев начал урчать нечто такое, что в переводе с утробного на общедоступное означало сакраментальное «не надо».
– Не надо, так не надо, – сказал Чемпион, снял ногу с груди молодца, спустился вниз, ткнул охранника пальцем в горло вместо пропуска, сел в машину Добродеева и поехал к Мерцалову. Ему захотелось узнать, для чего тот потратил сто тысяч на испуг своего коллеги, который в результате стал калекой.
– Меееня! – с обидой в голосе заканючил Мерцалов. – Доктора медицинских наук, кавалера множества орденов! Педерастом обозвать! Подполковничешко…
– Майоришко.
– Тем хуже для него. Наглец! Я – генералиссимус в своем роде! Перестарались, жаль. Он ничего уже не сможет понять.
– Какие оригинальные у вас очки, – сказал Чемпиону таможенник, – впервые вижу. Наверное, только входят в моду?
– В моду?! Не всякому по карману подобная мода. Обратите внимание: окуляры с алмазными стеклами!
– Алмазными? Что это, гранение такое или стекла так называются?
– Нет, настоящие алмазы. В часах тоже. Контрабандные.
– И откуда такие «алмазы», – усмехнулся таможенник, – вывозятся, так сказать?
– Алмазы сибирские, гранение пятигорское, а контрабанда сейчас, так сказать, в настоящий момент, происходит. Из вашей алмазы вывозятся… как ваша страна называется? Всегда забываю.
– Счастливого пути.
Я слушал рассказ об очередном приключении Чемпиона и, пародируя его необычайную удачливость, собирал на ходу металлические рубли, как грибы, в разных местах кисловодского парка разложив их тут и там предварительно. На одном из поворотов рассказа Чемпион остановился, раздвинул тростью растущий над обрывом куст сирени и выудил за цепочку висящие на ветке часы.
– Дарю! – сказал он, небрежно цепляя серебряную черепашку за хвост. Но она соскользнула с кончика трости и упала с обрыва в ручей. Я выудил ее из воды, однако цепочки на ней уже не было.
Стоимость брегета в несколько раз превышала разложенные мною сокровища, а собранный урожай составил лишь половину посеянного.
Толстый важный турок в сопровождении двух музыкантов – для престижа – торжественно шествовал в пыльном облаке рассказа по рынку сонного Стамбула. Жестом поднятой руки он остановил барабанную тарабарщину и уставился на чудо: неограненные алмазы поблескивали на грязной тряпке под ногами. В пыли.
Чемпион пытался продавать их по два доллара за штуку, но успеха не имел.
Муаровый турок отдирижировал короткий туш и осведомился на ломаном английском о цене на «стекляшки». Ничем себя не выдавая, «клоун» поднял драгоценные кристаллы, презрительно побрякал на ладони и, небрежно бросив на разложенную тряпку, вякнул: «Итизфарэкспенсив». Не упустил возможности выторговать несколько долларов за покупку кучки оптом. Как бы нехотя взял, но не выдержал – одной рукой хватаясь за сердце, другой сжимая в ладони прозрачную гальку ценою в миллион, побежал под разбойный русский посвист, от которого сыпятся листья кисловодского парка, такие же пестрые, как и деньги константинопольского рынка.
