Каникулы в Простоквашино. Шпулечник-2

Только начавшиеся по телевизору «Спокойной ночи малыши» прекратили избиение. Отец старался никогда не пропускать Филю со Степашкой и Каркушей.

– Еще раз повторится такое, – сворачивая кипятильник, тяжело дышала мать, – и задушу этим проводом, как шелудивых котят.

– Котят топят, – со знанием дела сказал от телевизора отец.

– Сначала придушу, а потом утоплю, – кивнула мать.

Вообще, от Романиных осталось довольно много еды: подпол на веранде и подвал в саду были забиты картошкой и банками с огурцами, помидорами и грибами.

– Харчами мы на первое время обеспечены, – сказал в первый день переезда отец, довольно потирая руки, – до зимы продержимся, а там видно будет. Еще и огород посажен, с зеленью да картошкой будем.

– Знаешь, мне странный сон приснился, – прихлебывая из кружки горячий какао, начал я.

– Бом-бом-бом, – громко пробили старые настенные часы.

Мы вздрогнули, а Федя от неожиданности облился какао. За неделю, прожитую в доме, часы били первый раз.

– Чего это они?

– Не знаю, – я встал со стула и подошел к часам. – Интересно, кто их завел? Они же стояли.

– Может, папка?

– Не знаю.

– Или милиционеры.

– Зачем?

– Откуда я знаю? – брат попытался оттереть какао со старой отцовской рубашки. – Не стирается… – растерянно посмотрел на меня.

– Теперь нам хана! Говорил же, не надо нам это какао!

– Не ной, ты вечно ноешь. Сейчас постираем. На солнце быстро высохнет.

Взяли в ванной мыло и пошли на огород: вдоль стены дома стояли большие железные бочки, в них грелась на солнце вода для полива грядок. Стирали, терли мылом, пытаясь убрать предательские коричневые пятна. Повесили мокрую рубашку на бельевой веревке возле подвала.

– Не боись, высохнет, – Федька в свисавшей как ночнушка растянутой отцовской майке сидел на пеньке, – никто и ничего не узнает.

– А если не высохнет?

– Ну… скажем, что случайно, об дерево испачкался.

– Не поверит мамка. А если поверит, получишь, чтобы по деревьям не скакал.

– Это да, – Дядя Федор окончательно сник. – Зря мы сюда приехали.

– А кто нас спрашивал?

– Не могли папке работу в другом месте дать?

– В каком? То-то мамка удивилась, что ему вдруг место директора предложили. Его же все считали странным, а тут бац, и место директора. Оно и понятно, никто не согласился в доме, где психи жили, жить, а папка и рад.

Какао не отстиралось. Пришедшая с работы мать подозрительно принюхалась и осмотрела Дядю Федора.

– Это что? – брезгливо ткнула пальцем в пятно.

– Где? – попытался придуриться Федя.

– В Караганде, – лицо матери потяжелело. – Дурачком решил прикинуться? Купоросник!

Такое слово от матери мы слышали впервые.

– А что такое купоросник? – спросил Федя.

– Издеваешься? – она внезапно пнула Федю в живот.

Брат согнулся, схватившись за живот.

– Придушу! – мать бешено посмотрела на меня.

Я шарахнулся назад. Первый раз видел мать такой. Неужели тоже стала сходить в этом странном доме с ума?

III

Спалось мне тревожно: снова мучил вчерашний сон: парень целился в мертвого деда-Шпулечника и пятился. Проснулся: по потолку бегали блики, будто поверхность воды, потревоженная брошенным рукой недоумка булыжником. Казалось, что белый оргалит пошел волнами, отражаясь в пожелтевших от сигаретного дыма шторах. Мать все плевалась и обещала заменить шторы, но так до них пока и не добралась.

На чердаке явно кто-то ходил. И все как вчера – тяжелая уверенная поступь тяжелого ходока: протопал к двери, скрипнула дверь. Превозмогая страх, я встал со старого продавленного и протертого дивана, оставшегося от Романиных, и на цыпочках пошел на веранду. Тихо приоткрыл дверь, юркнул на веранду. Прислушался. Слух мой обострился настолько, что я слышал, скрип ступенек приставной лестницы под тяжестью неизвестного. Увидеть, кто спускался по лестнице, мне мешал чулан. Скользнув к входной двери, осторожно, будто боясь, что укусит, я отодвинул засов. Прокрался на крыльцо, ступил босыми ногами на холодную землю, выглянул из-за угла…

От дома в сад не спеша шла высокая фигура в плаще с капюшоном. Плащ очень напоминал плащ из навязчивого ночного кошмара. Нестерпимо захотелось закричать: «Шпулечник!». Словно прочитав мои мысли, фигура резко обернулась…

Я проснулся. Лежал на диване, надо мной склонились сонные родители. За окном светало.

– Блудный, ты чего орешь? – широко зевнул отец. – Кругом же люди спят.

– Сереж, можно понять, – мать приложила к моему лбу прохладную ладонь, – ребенок голову нашел отрезанную, кошмары теперь мучают.

– Я в его возрасте, – напыжился отец, – ел копченую грудинку и пил ром из большой коричневой бутылки и никакие кошмары меня не тревожили. Так, юнга?

– Так точно, сэр, – подтвердил я.

– Ночью надо спать в оглоблях. Дядя Федор вон спит, как сурок без задних лап, и никакие кошмары его не мучают. А ты как кисейная девица размяк. Ложись и спи, юнга. Поели, теперь можно и поспать. Утром нас ждут великие дела и трудный день, – протяжно зевнул.

– Что хоть приснилось, Кеша? – участливо мать.

– Галь, да какая нам разница, что ему приснилось? Голова отрезанная и приснилась. Это же элементарно, как Ватсон. Пошли спать. И ты спи, Блудный. Вот что я скажу тебе, птичка: не можешь спать – научим, не хочешь спать – заставим. Лучше день потерять, потом за пять минут долететь.

– Сереж, так нельзя. Умные люди пишут, что детям надо выговариваться, а то будет эта, как ее? – Пощелкала пальцами, вспоминая слово. – Прустрация.

– Лишь бы не поллюция, хи-хи-хи.

– Тьфу на тебя! Нечего всякие гадости при детях говорить! Привык жить в своих дурацких мультфильмах. Лучше бы умные журналы почитал. Так что тебе приснилось, Кеша?

– Мне снился какой-то парень, стоящий в нашей прихожей. Он целился из ружья в зал. «Шпулечник, – закричал он, – выходи!» Послышались неторопливые шаги, заскрипели доски под ногами, зале появилась большая фигура в старом плаще защитного цвета с надвинутым капюшоном. На левом плече копошилось что-то мерзкое: то ли уродливая птичка, то ли не пойми что. «Руки подними, падла!» – кричал парень. Лицо смотрело на него. «Руки подними, сука!» – прицелился в лицо. Руки лениво поднялись. «Капюшон сними! Сними, говорю!» Фигура хмыкнула. Правая рука сдвинула капюшон… на него смотрел мертвый дед с темным лицом. Парень попятился…

– И что тут страшного? – отец зевнул еще шире.

– Они были в нашем доме…

– Просто похож, – неуверенно покрутил головой отец.

– Точно наш. Вся мебель такая и рога. Парень стоял в прихожей, а дед в дверях зала…

– Х-м… – отец наморщил лоб.

– А потом что? – не выдержала мать.

– Потом я проснулся и услышал шаги на чердаке.

– Тут? – мать указала в потолок.

– Да. Кто-то шел к двери.

– Это кошки, – уверенно сказал отец.

– Шаги были как у человека, – возразил я.

– Тебе спросонья показалось.

– Шаги тяжелые, – настаивал я.

– Просто потолок тонкий, вот и, кажется, что тяжелый идет.

– Сереж, ты чердак проверял? – мать озабочено посмотрела на отца.

– Галь, ты что думаешь, там правда кто-то ходит? Кто-то замышляет зловещее преступление на крыше? – усмехнулся.

– Проверял или нет?

– Ну… – отвел взгляд.

– Что ну? Баранку гну! Не юли!

– Ну… проверял…

– Как бочку с салом? Так же?

– А кто знал, что там, в глубине, голова? Я сверху посмотрел, вижу, сало. Приметил размер и положение верхнего куска, чтобы дети не воровали. Думал хорошо, свиней первое время держать не надо…

– Не неси чушь! – вскинулась мать. – Из-за твоей лени мы забрались в какой-то бобриный угол с маньяками и отрезанными головами!

– Подумаешь, – с постным лицом отмахнулся отец. – Зато директором стал.

– Из тебя директор, как из меня балерина!

– А как в первые годы советской власти вообще простые неграмотные матросы, назначенные партией председателями и директорами, командовали колхозами и заводами? Хочешь сказать, что они понимали в промышленности и сельском хозяйстве? А ведь осуществили индустриализацию и коллективизацию! – поучающе помахал у матери перед носом пальцем.

– Так то в первые годы, тогда любой грамотный уже как Дом Советов считался, а сейчас каждый второй с высшим образованием. Ты просто единственный дурак, которого нашли на это гиблое место! Тут же не просто так люди с ума сходят! – в голосе матери явственно прорезались истерические нотки.

– Никто с ума не сходил…

– Да что ты говоришь? Прошлый директор просто так головы всей семье отрезал? Просто так голову племянницы привез из другой деревни и засолил с салом?

– Единичный случай. И там не сумасшествие, а семейные распри из-за наследства.

– Ты сам себя слышишь?! Ничего себе наследство: рассыпающаяся лачуга и гора трупов! Не дури мне мозги! – мать вышла из комнаты. – Ты как хочешь, а я в субботу поеду к маме!

Скрылась в спальне, отец ушел за ней.

– Что там? – выглянул из соседней комнатушки проснувшийся Дядя Федор.

– Опять поругались.

– Знаешь… – брат понизил голос, – я тоже шаги слышал…

– Правда?

– Да… и вчера ночью то же…

– А сон? Сон про ружье и деда видел? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.

– Не знаю, – виновато ответил брат. – Я не помню сны. С тех пор, как сюда переехали… Здесь словно что-то летает в воздухе…

– Что?..

– Не знаю, – Дядя Федор беспомощно развел руками, – что-то невидимое, но странное.

Я молчал, не зная, что сказать.

– Ладно, я спать, – Федя ушел.

После молчаливого завтрака мать заявила:

– Я к бабушке съезжу, а то ей нездоровится.

– Пирожков ей отвези, – кивнул отец. – К бабушкам без пирожков никак не можно.

Мать зло посмотрела на него, но промолчала.

– Лучше день потерять, но родительницу навестить, – не унимался папаша.

– Сережа, – голос матери звенел от напряжения, – не юродствуй!

– Езжай, Галина, – махнул рукой. – А мы тут с детьми делами займемся.

– Какими еще делами? – подозрительно прищурилась мать.

– Корову заведем, – голосом Матроскина мечтательно промурлыкал отец.

– Какую тебе корову, чудо? – оторопела мать.

– Обычную корову, пятнистой масти, с рогами и выменем. Назовем ее Муркой.

– Сережа, тебе надо голову лечить. Не зря тебя из армии комиссовали…

– Меня по ранению комиссовали! – вскинулся отец. – Я кровь проливал!

– Чью ты кровь проливал?

– Галь, лучше помолчи, а то я пришлю тебе черную метку и посмотрю, какого цвета у тебя потроха.

– Баран! – мать грохнула стаканом о стол, отколов дно. Чай хлынул из стакана. – Господи, за что мне такое наказание? – со слезами убежала в спальню.

– Я ведь раньше почему такой вредный был? – отец провел пальцем по растекающейся чайной луже.. – Потому, что у меня велосипеда не было, а теперь…

– А теперь ты доиграешься до дурдома, – мать вышла из спальни в плаще, с сумкой и со старым чемоданом. – Я поехала, а вы тут сходите с ума, как хотите.

– Галя, тебя подвезти?

– До остановки я сама дойду, – гордо вышла за дверь.

– Вот до чего телевидение дошло, – прокомментировал отец, изобразив на лице подобие злобной ухмылки, – скоро сама на лыжах будет до нашего Простоквашино добираться. Ладно, пора вершить историю, – встал, снял шляпу с лосиных рогов. – Юнги, пакгауз в вашем полном распоряжении, но есть одно но: курам нужно подготовить места для проживания.

– Каким курам? – не выдержал я.

– А ты что, Блудный, думал, что сразу корову осилишь? Корова животное душевное, чуткое, к нему особый подход нужен. С курей будем начинать поднимать целину. И вот еще что, – обернулся в дверях, – автобус тут ходит только по выходным дням, утром и вечером, так что мамка скоро вернется… Постарайтесь не попадать под горячую руку.

– Здрасте, я ваша тетя, – в открывшуюся дверь вошла мать. – Не ждали?

– Ждали, – отец, придержав шляпу, изобразил низкий поклон. – А мы тут курей решили завести…

– Сереж, с курями возни много, – мать задумчиво созерцала нас. – Кормить их надо, насесты там всякие, наседки, гнезда…

– Куры это не утки, дело не хитрое, – заявил отец безапелляционным тоном. – Насест дети сделают, не все же им за моей спиной прятаться. Зерна я могу сколько угодно привезти, сегодня к вечеру для начала мешок припру. Будут пастись в саду, травку щипать, козявок ловить, да нестись. Потом наседки появятся, разведем птичий двор, – мечтательно причмокнул губами, – будем продавать яйца и богатеть. За морем телушка полушка, да рубль перевоз. Зато с яйцами перебоя не будет: хоть с крутыми, хоть в мешочек, хоть всмятку.

– Не так это просто, – мать не скрывала скепсиса, – курей держать – это не свиней сахаром откармливать. Свинья все жрет, а кура птица деликатная, она всякую дрянь жевать не станет.

– А они жуют? – подал голос Федя.

– Конечно, жуют, – ответил отец, – в нашей жизни все жуют. Хочешь жить – умей жевать. Галь, ты не права, – посмотрел на мать. – Я все-таки директор. Уж с куроводством-то как-нибудь справлюсь. Блудный, – перевел на меня взгляд, – подбери к вечеру строительные материалы, я приду с работы и объясню, как насест делать.

– Какие материалы?

– Гвозди в сарай принеси, молоток, – отец задумался, – пилу еще…

– Топор, – подсказала мать.

– Топор, – отец согласно кивнул, – … пилу…

– Пила уже была, – сказал Федя.

– Не сбивай, – как от назойливой мухи отмахнулся отец, – это другая пила, по металлу. Деревяшек всяких…

– Жерди круглые надо, – внесла свою лепту мать, – чтобы курица могла лапой написать, тьфу ты, совсем одурела с вами, купоросниками, охватить.

– А какой у нее охват? – спросил я.

– Какой? – мать задумалась и стала сгибать левую ладонь, что-то прикидывая. – Где-то вот так, – показала скрюченную ладонь.

– Галь, что ты несешь? – остановился на пороге отец. – На глаз прикидываешь, тоже мне, умная Эльза выискалась. Надо диаметр в два с половиной сантиметра.

– Это сколько? – спросила мать.

– Вот столько, – показал свой толстый указательный палец, – и еще чуток потолще, на три четверти.

– Так нормально будет? – засомневалась мать.

– Я же не из головы это взял, – солидно кивнул отец, – это общеупотребительные справочные данные, обобщенные с учетом мирового опыта.

– Мирового опыта? – подозрительно сморщилась мать.

– А-то, – как укушенная оводом лошадь, закивал головой отец, – про суринамских мусорных кур, небось, слыхала? – злобно ухмыльнулся.

– Нет…

– Вот видишь: ты не слыхала, а они есть! – торжествующе закончил отец и вновь вспомнил про меня. – Брусков притащи, досок ну и там по мелочи всего, – сделал движение рукой, будто плыл шустрый головастик, – гвозди, шурупы, шайбы.

– Где бруски и доски взять?

– Ты что, дебил? – удивился отец. – Я тебя чему учу?

– Не своруешь, где возьмешь? – неуверенно уточнил я.

– Верно, вот и молодец. И смотрите, не попадитесь, а то позору на весь район из-за вас не оберешься потом, – вышел за дверь.

– Не гордыбачьте с отцом, – сказала мать, – ишь ты, выискались умники, – привычно отвесила Федьке мощный подзатыльник. Отвесила бы и мне, но поленилась обходить стол. – Какие отец сказал, такие жерди и тащите. Ладно, мне на работу пора собираться, если автобусы сегодня не ходят, – прошла в спальню.

Мы хмуро доели хлеб, Дядя Федор попытался вылизать сковороду, но безуспешно.

– Нет ничего, – обиженно сказал он, с недоумением посмотрев на меня.

– После папки там ничего и не могло остаться, – я, как мог, утешил брата.

Из спальни вышла переодетая мать.

– Смотрите, не попадитесь, – погрозила кулаком. – Ну ладно, до вечера, – напевая попурри из модных песен, выпорхнула из дома.

– Я вот подумал, можно прямо со склада взять. Там через посадка недалеко.

– Поймают, – брат тревожно блеснул глазами.

Склад стройматериалов располагался под открытым небом между конторой и лесопосадкой. От посадки его отделял хлипкий забор из порванной во многих местах ржавой металлической сетки. Мы прошлись по саду до болотца, свернули в посадку, пригнувшись перебежали дорогу, нырнули в другую посадку. Затаились, наблюдая за обстановкой.

– Поймают, – как надоедливый комар, нудел Федя, часто лупая глазами, – побьют. Побьют нас деревенские.

– Чего нас побьют? – я примерился к прорехе в сетке.

– Поймают и побьют, – упрямо тянул свое брат.

– Не нуди, – оборвал я.

Обидевшись, Федор сорвал листья с молодой ракиты и начал молча их жевать. Я терпеливо наблюдал за складом. Все было тихо и спокойно, люди были на работе, никто не спотыкался в поле зрения.

– Я пролезу, – окончательно решившись, сказал я, – и буду тебе передавать в дыру, а ты тут складывай. Там, если что, за бурьяном не видно.

– А если увидят?

– Если свистну, то убегай. Понял?

– Понял, – Федя проглотил пережеванные листья. – А куда мне бежать?

– Домой беги. Куда же еще?

– Мало ли…

Я пропихнулся в прореху и начал бродить меж стопок дощатых щитов, оставшихся от несобранных домов, прикидывая, где в этом царстве деревянных прямых могут быть спрятаны круглые жерди. Обойдя склад, из подходящего приметил лишь кучу тесинок и штабель брусков. Начал таскать бруски к дыре и передавать брату.

– Не хватит еще? – тревожно оглядываясь спросил Федька минут через двадцать.

– Ну… – я почесал затылок, – может и хватит. Сейчас еще чуток и все, – приступил к тесинкам.

– Мы столько не унесем, – вскоре снова подал голос брат.

– Ладно, хватит, – я дошел до широкого проема, через который на склад заезжали, вышел, обошел угол и посадкой дошел до брата.

– Сначала перенесем через дорогу, а потом оттащим домой, – посмотрев на материал, решил я.

Шустро, как крысы, за несколько раз перетащили краденое через пыльную дорогу.

– Сходи за тачкой. На тачке быстрее отвезем. За пару раз обернемся.

– Я боюсь идти один, – замялся брат, – вдруг кто-нибудь нападает?

– Тогда стой тут, карауль, а я схожу.

– Тут меня могут поймать и побить, – скорчил обиженную гримасу. – Мамка говорила, чтобы ты меня не бросал.

– Тогда ты иди за тачкой. Мне отсюда тебя видно, и если кто-нибудь нападет, то…

– Хорошо, – поминутно оглядываясь, Дядя нервной рысью потрусил к дому.

Вернулся с тачкой, оставшейся от Романиных. Погрузились и стали ее толкать. Тяжело, но шла.

– Мы как бурлаки на Волге, – пропыхтел Федя.

– Там они тянули, а мы толкаем.

– Давай тянуть.

– Лямки нужны.

Притащились домой, сволокли добычу в сарай, вернулись за второй порцией, привезли и ее.

– Где жерди будем брать? – задумчиво рассматривая добычу, спросил я. – Есть мысли?

– У той бабки, что по крайней улице живет, забор из таких круглых, можно взять.

– Точно, можно со стороны леса подобраться и вырвать из забора, – «загорелся» я. – Пошли, только надо веревки взять.

За веревками не надо было далеко ходить. В кладовке на веранде стояло две катушки белых капроновых ниток. Отхватив пару кусков веревки, отправились в путь. Сначала через сад, потом через перекресток, нырнули в продолжающуюся посадку. Поравнявшись с заброшенным песчаным карьером, оставшимся после строительства дороги, свернули влево. Вышли из перелеска и не спеша потащились по полю вдоль околицы. Вот и плоховатый забор. Собаки бабка на свою беду не держала. Я начал вырывать из живописного плетня подходящие по размеру круглые палочки, а Дядя Федор прихватил две треснувшие глиняные крынки, висевшие на столбах.

– Зачем они тебе?

– В хозяйстве всегда пригодится, – выдал брат усвоенную от отца мудрость. – Не своруешь – где возьмешь?

– Пора валить, – я шустро связал жердочки в вязанку, закинул на спину и поспешил к посадке.

Дядя Федор с крынками пыхтел следом, напоминая Пятачка, несущего за Винни-Пухом медовый запас. На перекрестке нелегкая вынесла навстречу какого-то деда и собачонку.

– Знать, хворост собирали, хлопцы? – дед широко расставил ноги в побитых жизнью валенках, прочно утвердившись на нашем пути, и пыхнул духовитой самокруткой. – Аль по грибы ходили? – хитро прищурился.

– По грибы, – мелко-мелко, как китайский рикша, закивал головой Федька. – По грибы, деда.

– С горшками? – разглядел груз дед.

– А что тут такого? – спросил я. – Мы же не с чемоданом ходили, в конце концов.

– Есть грибы? – подумав, пожевал губами дед.

– Есть.

– Какие?

– Какие? – теперь задумался я, что же соврать настырному старикану. – Всякие…

– Сырогрызки!!! – подпрыгнув, отчаянно выкрикнул решивший прийти мне на помощь Федя.

– Чего это он? – попятился дед, едва не наступив на собачонку.

Собачонка злобно зарычала, но предпочла убраться из-под ног хозяина.

– Сыроежки, в общем, – перевел я. – Он слова у нас путает. С детства такой, его коза напугала…

– Ну, тады ладно, – дед аккуратно засунул окурок в карман потрепанного пиджака и потянулся. – Тады оно того, свойственно молодежи. От же ж йоксель-моксельники, – крякнул.

– Мы пойдем? – спросил я.

– Идите, – шустрый старикан прикурил следующую самокрутку, – коли от старших ума набраться не интересно, то ступайте, бегите по своим никчемным делишкам, сорванцы.

– Нам интересно, – дипломатично сказал я, – просто дел дома много, а то бы послушали.

– Не смею задерживать, – дед изобразил щелчок каблуками, что в валенках смотрелось угнетающе, и, напевая «На сопках Манчжурии», пошел по своим делам.

Собачонка угрожающе посмотрела на Федьку и, выпятив челюсть, гордо прошествовала мимо. Мы кинулись в сад, чтобы еще кого-нибудь не вынесла нелегкая.

– Заподозрил он нас, – скулил брат, – всем про нас расскажет.

– Кому он расскажет?

– Всем!

– Про что?

– Про все!

– Не выдумывай ты, – дошли до дома. – Ничего он не понял, просто подумал, что ты дурачок.

– А-а-а, тогда ладно, – успокоился Федя и водрузил трофейные горшки на подставку для обуви, стоявшую на крыльце. – Папке покажу.

Я отнес жерди в сарай.

Отец явился с работы слегка подвыпивши.

– Как дела, архаровцы?

– Я горшки добыл, – похвалился Федя.

– Ночные? Из детского сада? Ха-ха-ха.

– Нет, с забора.

– Покажи.

Федя приволок трофеи и гордо продемонстрировал.

– Мародерствуешь и тащишь домой дрянь всякую. Горшки треснутые, ни на что путное не годны, – рассмотрев добычу, подытожил отец.

– Мы гнезда в них сделаем, – скромно потупился брат, – для куриц…

– Гнезда? – отец ожесточенно, будто коросту, почесал затылок, а потом постучал пальцем по горшку. – Из этого? – постучал пальцем Феде по лбу. – А ты не такой дурак, как маменька твоя, весь в меня. Ты чем порадуешь? – палец уткнулся в меня.

– Мы брусков принесли, жердей, тесин.

– Где взяли?

– Со склада, что возле сада.

– Молодцы, юнги, догадались, так держать! Никто вас не видел?

– Нет, сэр, – переглянувшись, в один голос сказали мы.

– Хвалю, – встал со стула, – айда в сарай, будем строить куриное царство.

Он бодро ломанулся на выход, мы, как журавлиный клин на юг, потянулись следом.

– Табуретку возьмите, – оглянувшись, велел отец.

В сарае он уселся на табуретку и начал руководить.

– Вон ту доску прибейте к стене. Нет, ниже, нет, выше, ровнее, еще ровнее, вот так. Колотите ее.

Федя помогал, придерживая, я приколачивал.

– Вроде неплохо, – отец критически осмотрел нашу работу. – Для таких криворуких как вы, вполне прилично, – достал из внутреннего кармана пиджака «четверку», глотнул, закрутил, спрятал обратно.

– Теперь вон ту доску, нет, не ту, да, ту, вон на ту стену.

– Она же кирпичная, – сказал я.

– И что?

– Как к кирпичу прибивать? – спросил я.

– У неумехи руки не болят. В раствор бей. Всему учить надо, – сокрушенно вздохнул отец, – ничего сами не могут сделать, – утомленно закатил глаза.

С грехом пополам, погнув три гвоздя, прибили доску.

– Куроводство – наука точная, – папаша изволил подняться и померить рулеткой. – Криво, но да ладно. Тут по бруску, потом отпили тут, – указующий палец порхал, как безумная бабочка, – потом вот так, как ножки.

Он снова рухнул на табурет, мы стали выполнять.

– Куры могут даже глистов жрать, – разглагольствовал отец. – Да, глисты вам не клесты, вот. Теперь жерди колотите. Не так. Поперек засаживайте. Левее! Ниже! Прибивай, – снова хлебнул водки. – У меня глаз-алмаз, я малейшую неровность вижу. Учитесь, пока я жив.

– Где эти падлы? – раздался от входа голос матери.

Федька затравленно оглянулся, ища пути к бегству, и пугливо вжался в угол, с тревогой поглядывая на перекрытую матерью свободу.

– Сейчас поубиваю! – подошла и заглянула в закуток. – Вы что творите, уроды?

– А что мы? – угрюмо спросил я, понимая, что отсюда не сбежишь.