bannerbanner
Время вновь зажигать звезды
Время вновь зажигать звезды

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 5

– Кстати, Хлоя! Что ты здесь делаешь, почему не в лицее?

Нет ответа. Да и так ли мне нужен ответ, если моя дочь стоит передо мной в одних трусиках?

Я открыла дверь в туалет, голая задница промчалась в комнату Хлои, не вдаваясь в объяснения. Двумя минутами позже, уже одетый, незнакомец покинул квартиру. На какое-то время оставшись одна, я постаралась унять дрожь и заодно смириться с очевидным: дочери моей уже не пять лет. Затем я пошла к ней в комнату.

– Ты не считаешь нужным объяснить все это?

Лежа на разобранной кровати и глядя в потолок, она плакала. По ее щекам бежали потоки слез.

– Хлоя, ответь. Это твой парень? Как давно вы вместе? У тебя сегодня нет занятий?

Я подошла к ней и села на кровать. Она бросилась в мои объятия, ее тело сотрясалось от рыданий. Но я твердо и решительно оттолкнула ее.

– Хлоя, ты должна мне все рассказать. С каких пор ты спишь с этим парнем? И что ты сейчас делаешь дома?

Она вытерла слезы, села, опершись о стену, прижала колени к груди и посмотрела мне прямо в глаза:

– А ты? Что ты делаешь дома?

Хроники Хлои

Люка больше не отвечал на мои сообщения. Я клялась и божилась, что понятия не имела, что мама была дома, обещала, что такого никогда больше не повторится, но все напрасно: он притворился мертвецом.

Я ждала на балконе, когда он привезет почту, но оказалось, что его перевели в другой район, потому что Соня вернулась к работе. Я бы очень хотела пойти к нему, но… я наказана. Мама разрешает мне только посещать лицей и выходить на балкон – это сущий ад. Вдобавок ко всему теперь она целыми днями сидит дома. Я чуть ли не должна спрашивать у нее разрешения, чтобы сходить в туалет. Хорошо бы как-нибудь ускорить время и оказаться сразу через три месяца, три недели и один день, когда я наконец стану совершеннолетней.

Впервые в жизни я оказалась под домашним арестом. Сурово, что и говорить, но куда хуже другое: мама мне больше не доверяет. Я ее разочаровала.

Она задала мне кучу вопросов, ей хотелось все знать. Я не ответила ни на один, и тогда она принялась рыться в моих вещах. А тот, кто ищет, всегда найдет.

Когда она обнаружила у меня пакетик презервативов, ее лицо побелело.

Найдя упаковку противозачаточных таблеток, она стала багровой.

Когда мама нашла кубик гашиша, она вышла из моей комнаты.

Я пошла к ней позже, вечером. Они с Лили смотрели телевизор. Глаза у мамы были красные. Я сказала, что сожалею о случившемся. Она раскрыла руки, и я прижалась к ней всем телом.

Когда она гладила меня по голове, я почувствовала, что ее сердце бьется сильно-сильно.

– Поговори со мной, моя птичка, – прошептала она. – Скажи, что у тебя не так. Как я могу тебе помочь?

Я не ответила. Ведь я и сама не знала, что у меня было не так. И уж тем более не представляла, чем она могла мне помочь. Вместо этого я заплакала, громко, навзрыд.

Позже мама пришла к моей кровати поцеловать меня перед сном. Она сказала, что не может сидеть сложа руки в такой ситуации, не может позволить мне заниматься саморазрушением. И добавила, что это, разумеется, не решит проблему, но она собирается меня наказать для моего же блага.

– Ты не можешь держать меня взаперти, – ответила я.

– Могу, Хлоя. Я – твоя мама, а ты еще несовершеннолетняя, так что я вполне могу запретить тебе выходить из дома.

Меня охватила ярость.

– Ты хочешь, чтобы я покончила с собой, да?

Я прекрасно видела, что в ее глазах промелькнул страх, но она только поцеловала меня в лоб и вышла из комнаты. Я заснула вся в слезах, не сводя взгляда с фотографии папы напротив меня.

Лили

25 марта

Дорогой Марсель!

В новостях сказали, что сегодня День неторопливости[14]. Тогда я напишу тебе завтра, ладно?

Крепко целую.

Лили

Анна

У директора лицея Хлои забавное имя: Мартен-Мартен. Дожидаясь его у кабинета, я задавалась вопросом, что происходило в головах его родителей, когда они давали ему такое имя. Просматривались два варианта: либо они не любили своего сына, либо были не в себе.

– Госпожа Мулино, можете войти!

В дверях показался мужчина лет пятидесяти. Я пожала ему руку и села на предложенное место.

– Я рад, что наконец-то встретился с вами, – проговорил он, усаживаясь, в свою очередь.

– «Наконец-то»?

– Да, если учесть, что я уже очень давно хотел с вами увидеться. Вы ведь пришли побеседовать насчет Хлои?

Меня охватило неприятное ощущение, которое обычно предшествует плохим новостям. Я заговорила о дочери, делясь с директором своей тревогой, а он внимательно слушал меня, опершись локтями о стол и переплетя пальцы под подбородком. Оценки у Хлои были прекрасные, преподаватели хвалили ее как за успеваемость, так и за примерное поведение, так что я имела все основания считать, что мне необыкновенно повезло с дочерью. Она без проблем приспосабливалась к любому окружению, можно сказать, подобно хамелеону, легко и непринужденно. Однако в последнее время хамелеон приобрел четкую и несменяемую окраску, и она скорее мрачная, чем жизнерадостная, отчего я вдруг почувствовала себя беспомощной. Возможно, учителя или директор заметили что-нибудь необычное в ее поведении?

Мартен-Мартен несколько раз мотнул головой и поправил очки.

– Так вы не получали от меня писем? – спросил он.

– Каких писем?

– Допустим. Я очень удивился, что не получил на них ответа, но Хлоя убедила меня, что вы были очень заняты на работе. А ведь я написал вам не одно письмо. За последние недели у вашей дочери накопилось слишком много пропусков занятий. И, по-видимому, без всякой уважительной причины. Я несколько раз вызывал ее, пытаясь понять, что с ней происходит, однако она уверяла меня, что у нее все хорошо. Не произошло ли в ее жизни какого-либо события, коренным образом изменившего ее поведение?

Мои мозги отказывались воспринимать его слова.

– Вы уверены, что говорите о моей дочери? О Хлое Леруа?

Он был абсолютно уверен. В течение получаса он перечислял мне случаи прогулов занятий, наглого поведения, наконец, показал мне оправдательные записки, под которыми красовалась «моя подпись». Он говорил все это о моей дочери, о моей нежной, чувствительной Хлое, а мне казалось, что он рассказывает мне о незнакомке! О незнакомке, принявшей решение пустить свою жизнь под откос.

Должно быть, на моем лице отразилось столько ужаса, что Мартен-Мартен протянул мне носовой платок. Я взяла всю пачку.

Она вскоре опустела, как и моя цистерна слез, когда он проводил меня до двери, пожелав мне держаться.


Несколько минут я ехала наугад, без всякой цели. Этот день не должен был пройти просто так. Я собиралась устроить себе и дочкам отличный ужин, чтобы отметить окончание наших невзгод: господин Ренар на следующей неделе назначил мне встречу, чтобы уладить все дела с моими долгами. Я должна была чувствовать себя легко, а не так, словно я вешу тонну. Как я могла быть настолько слепой? Я-то думала, что Хлоя никогда от меня ничего не скрывала. Какой одинокой должна была она себя чувствовать. Как, наверное, ей было плохо! Не задумываясь, как лучше припарковаться, я одним колесом заехала на бордюр и остановилась, доставая телефон.

Он ответил после третьего сигнала.

– Привет, это Анна.

– Привет, Анна, рад тебя слышать. У тебя все в порядке?

Его мягкий голос возродил во мне тысячи воспоминаний. Я постаралась придать своему голосу твердость.

– Не совсем так. С Хлоей есть проблемы. Думаю, мне стоит с тобой об этом поговорить.

– Ты правильно думаешь. Я слушаю.

И я начала ему рассказывать обо всем: о рыданиях, замкнутости, молчании, прогулах, мальчиках, поведении в лицее. Только о гашише не упомянула, не в состоянии это озвучить.

– Все это – крики о помощи, ей очень плохо. Наверняка она чувствует себя страшно одинокой, при том что мне постоянно приходилось работать, а ты живешь в Марселе.

– Ты не должна чувствовать себя виноватой, Анна, ты стараешься для нее изо всех сил. И я тоже. Каждую неделю я связываюсь с девочками по скайпу и приглашаю их к себе, как только представится возможность.

– Прошло больше года с тех пор, как они тебя не видели.

Несколько секунд он молчал.

– Знаю, знаю и очень страдаю от этого. Моя мама неважно себя чувствует, и я не могу в данный момент принять их у нее. Вот если бы у меня нашлись средства на поездку… Я страшно по ним скучаю, ты же знаешь.

Голос его задрожал. Я слышала его прерывистое дыхание.

– Как я порой жалею, что уехал так далеко. Мне стоило об этом задуматься, но для меня тогда это было вопросом выживания. Я просто не мог оставаться вблизи вас, зная, что ты больше меня не любишь.

– Ладно, мне пора заканчивать разговор, Матиас.

Мое сердце учащенно билось, ладони стали влажными, а я слишком хорошо знала эти симптомы.

– Анна, достаточно одного твоего слова, чтобы я здесь все послал к черту.

– Я просто прошу тебя попытаться увидеться с дочерьми. Они не должны расплачиваться за все это.

– Мы тоже не должны.

– Пока, Матиас, хорошего дня.

В телефоне все еще слышался его голос, когда я отключилась. В ушах раздался шум, в челюсти начиналось легкое покалывание. Я закрыла глаза, сделала короткий вдох, а затем долгий выдох, как учил меня психотерапевт, с которым я консультировалась после первой панической атаки. Короткий вдох. Долгий выдох. Короткий вдох. Долгий выдох. Сердце забилось чуть медленнее. Короткий вдох. Долгий выдох. Дрожь начала успокаиваться. Короткий вдох. Долгий выдох. Короткий вдох. Долгий выдох. Угроза миновала.

Мне показалось, что я готова продолжить путь, как вдруг раздался звонок. Номер незнакомый. Я ответила.

– Госпожа Мулино?

– Да, это я.

– Добрый день, госпожа, вам звонит Мартина Ларош, завуч коллежа имени Эмиля Золя. Вы должны приехать как можно скорее, у нас небольшая проблема с Лили.

Лили

30 марта

Dear Marcel!

How are you?[15] (Сегодня утром у меня был урок английского языка.) У меня почти все хорошо, если не считать того, что мама грустная с тех пор, как она все время стала проводить дома. Может, она и раньше такой была, но мы виделись гораздо меньше, чем сейчас, вот и кажется, что это было не так. Чистая математика.

Она хорошая, согласна, но отчего-то все время хочет, чтобы я сама убирала со стола, застилала за собой постель, открывала жалюзи, хорошо спускала воду в туалете, и вообще, мне кажется, она меня принимает за Золушку! А теперь к тому же она вбила себе в голову, что со мной плохо обращаются в коллеже, и все из-за одной пустяковой детали.

Сейчас я все тебе расскажу, и ты мне выскажешь свое мнение.

Все началось с урока географии. Мы с Клелией представили наше сообщение, посвященное северному сиянию, и у препода был довольный вид, по крайней мере, так нам показалось, хотя, если честно, вид у него всегда один и тот же, доволен он или разъярен. Во всяком случае, он не заснул, а это уже хороший знак.

И то сказать, мы неплохо поработали, да и с темой нам повезло, даже мама и Хлоя нашли, что это круто, не в пример Жюльетте и Манон, которым досталось сообщение о тундре. Мы подготовили настоящее слайд-шоу, класс был в восторге, а Манон вдруг ни с того ни с сего заявила, что при таком раскладе слишком уж просто заработать хорошую оценку. Господин Ванье возразил ей, что оцениваться будет только качество подготовки, без учета особенностей темы, но Жюльетта прошептала, что вряд ли это случайность, что самая лучшая тема досталась ябеде и подлизе (а я вовсе никакая не ябеда и не подлиза). Не знаю почему, но я сразу поняла, что это камень в мой огород, и сказала, что лучше уж быть ябедой, чем завистливой. Тогда Манон заявила, что было бы чему завидовать, не моей ли физиономии морской свинки? На что я ответила, что уж лучше иметь лицо морской свинки, чем вообще не иметь никакого лица. Учитель заставил нас прекратить перепалку, мы с Клелией кое-как закончили наше сообщение, а затем поспешили на урок математики. Вот тогда-то это и произошло. Я ничего такого не ожидала и не видела, что ко мне кто-то приблизился, только вдруг почувствовала, как сзади меня больно схватили за волосы.

Когда мама пришла за мной в учительскую госпожи Ларош, она выглядела так, будто у нее сильнейший грипп. Надо сказать, что Манон не удастся меня провести, я спрошу, какой маркой ножниц она орудовала. Клелия даже сказала, что вышло очень забавно, будто челка сзади головы, только мне от этого ни жарко ни холодно, рано или поздно волосы отрастут. Но вот мама очень сильно забеспокоилась, она уверена, что я подверглась насильственным действиям, что все это очень серьезно, что нельзя это оставлять безнаказанным, и с тех пор она не перестает осыпать меня поцелуями и называть разными ласковыми словечками, например, птичкой (интересно, моя голова так ли уж похожа на голову птички?).

Манон вызовут на дисциплинарный совет, и я надеюсь, что ей не удастся отвертеться.

Итак, Марсель, а ты что думаешь обо всем этом? Сейчас я тебя закрою и подброшу в воздух. Если ты упадешь открытым, значит, ты согласен со мной, если закрытым – значит, с мамой.

Ну и ну, ты упал закрытым. Я подозревала, что ты окажешься предателем.

Никаких тебе поцелуев.

Лили

P.S.: И все равно я очень тебя люблю.

Анна

Бабушка ждала меня в своей комнате, как всегда по четвергам. Она наложила немного румян и надушилась своими любимыми духами. На подносе были приготовлены два стакана и бутылка лимонада. Я наклонилась к ней и поцеловала ее.

– Как ты, детка? – спросила она.

– Хорошо, бабулечка, а ты как?

Прищурив глаза, она внимательно смотрела на меня до тех пор, пока я все ей не выложила. От бабушки невозможно что-либо скрыть, это настоящий детектор лжи. Сидя у изножия ее кровати, я рассказала обо всех событиях, произошедших за эту полную хаоса неделю. Поневоле я вывалила к ее ногам тяжкий груз, который не в состоянии была нести в одиночку.

– Я чувствую, что они нуждаются во мне, но не знаю, как им помочь. Если бы я слушалась своего внутреннего голоса, то немедленно бросила бы все и увезла их подальше отсюда.

Бабушка поставила стакан и приложила к губам салфетку.

– Ну, так и сделай это!

– Что ты хочешь сказать?

– Хотя бы раз прислушайся к себе, последуй своей интуиции. У тебя есть желание уехать – уезжай. Может, это и не решит все проблемы, но разве у тебя есть другой выход?

– Я не могу, бабушка!

Она живо отмела мой протест презрительным жестом.

– А что мешает? Если дело в деньгах, то возьми то, что дал тебе шеф, у тебя еще достаточно времени для жизни, чтобы расквитаться со всеми долгами. У меня мало что есть, но я тоже могу тебе помочь.

Я смотрю на лицо бабушки, ожидая, что сейчас она улыбнется, довольная, что так удачно меня разыграла.

– И не надо так на меня смотреть, словно я сейчас вцеплюсь тебе в волосы.

Я покачала головой, смеясь:

– Бабулечка, да не могу я уехать. И речь не только о деньгах, еще есть учеба девочек, необходимость найти работу, короче, это невозможно. И потом, я даже не знаю, куда могла бы поехать…

– Уверена, что ты обязательно найдешь такое место. Как-то ты рассказывала мне о северном сиянии, разве нет? – заметила она, хитро мне подмигнув.

– Ну ладно, поговорили, и хватит! Или ты тоже хочешь попутешествовать с нами?

– С удовольствием! Я уже не выдерживаю больше сидеть в четырех стенах.

Я встала, взяла за ручки ее инвалидное кресло и повезла бабушку на прогулку по коридорам дома престарелых, где она живет с тех пор, как ей отказали ноги. В саду наконец-то зазеленело после долгих месяцев преимущественно бурых тонов.

Пожилые обитатели пансионата, собравшись небольшими группками, пользовались благодатным возвращением солнца.

– Все проходит так быстро, знаешь, – тихонько произнесла бабушка.

– Почему ты мне это говоришь?

– Потому, что я люблю тебя, детка.

У меня перехватило дыхание. Я тоже тебя люблю, моя милая, дорогая бабушка. Я люблю тебя так сильно, что мои приезды сюда каждый раз становятся пыткой. Так сильно люблю, что испытываю почти физическую боль, видя твое постепенное угасание и понимая, что скоро тебя не станет и ты навсегда исчезнешь. Я настолько тебя люблю, что по ночам выплакиваю все глаза, а днем в груди моей не смолкает немой крик, стоит мне вернуться мыслью к тебе, ко всем этим годам, когда ты ходила, сильная, сильнее траура, сильнее рака, а также к временам, когда ты была еще молодой и заботилась обо мне, и оставалась моим единственным прибежищем, моей опорой, моим всем.

С трудом проглотив свое горе, я нацепила улыбку.

– Могу я кое о чем тебя попросить?

– Слушаю, бабушка.

– Если ты все же когда-нибудь увидишь северное сияние, сможешь оказать мне одну услугу?

Хроники Хлои

Инес сказала, что на днях встретила маму, выходившую из кабинета директора. Она была вся в слезах. Сегодня я запретила маме входить на кухню и приготовила курицу с оливками. Мы поели втроем: мама, Лили и я без всякого телевизора и телефонов. Большая часть ужина, как всегда, прошла в молчании, и все же мы немного поговорили. Речь шла о маминых поисках работы, о новой короткой стрижке Лили, о северном сиянии, о краже велосипеда из подвала, об оливковом соусе, больше похожем на пюре. За десертом – я сочла это время наиболее подходящим – я решила объявить новость.

– Я бросаю лицей.

Лили перестала дуть на йогурт, чтобы согреть его, а мама положила на стол наполненную ложку.

– Как это ты бросаешь лицей? – еле выговорила она. – Ты что, уже не собираешься поступать на филологический факультет?

– Нет, я хочу уйти из лицея сейчас. В столовой детского сада требуются сотрудники, мать Инес может замолвить за меня словечко.

– А как же экзамены на аттестат зрелости?

Я пожала плечами, уставившись на скатерть.

– Аттестат ничего не даст. Все равно мне придется работать, я должна зарабатывать.

Мама больше не произнесла ни слова. Она ушла с кухни, не доев свой десерт. Я заранее знала, что это сильно ее огорчит, но в один прекрасный день она меня поймет. Если я это и сделаю, то только ради нее. Вообще-то у меня есть мечта – жить в Австралии. Как папа во времена молодости. Я уже провела несколько часов за оформлением документов, даже начала заполнять анкету, чтобы получить Working Holiday Visa[16] и улететь сразу, как только достигну совершеннолетия. Я могла бы найти работу официантки в ресторане, они обожают Frenchies[17], и потом, это же потрясающе здорово – зарабатывать на жизнь, изучая английский! Возможно, мне удалось бы сделать там карьеру и оплатить билеты на самолет для всей семьи, которая приехала бы туда меня навестить.

Но я не могла оставить маму.

Кто-то же должен помочь ей рассчитаться с долгами? Она все от нас скрывала, но я прекрасно видела, что ей не удавалось справиться со всем, что на нее навалилось. А теперь, когда она осталась без работы, больше ждать нельзя. Уж лучше пускай один пожертвует своим будущим, чем погибнут трое.

Вскоре мама вернулась на кухню. Мы как сидели, не двинувшись с места, так и продолжали сидеть. Она встала, скрестив руки на груди, прямо под лампу, так что на нее падал свет, и я увидела, как сильно стали заметны темные круги у нее под глазами.

Она подождала, пока мы поднимем на нее глаза, а потом тоном – «все-таки здесь мать – я» – проговорила:

– А ну собирайте чемоданы, мы уезжаем!

Анна

Господину Ренару совсем не понравилось, что я отменила нашу встречу. Сослалась я на неожиданно возникшие семейные обстоятельства, что отчасти было правдой, и пообещала, что увижусь с ним в самом скором времени.

Старший советник по вопросам образования коллежа Лили отнеслась к моим словам с пониманием. Она признала естественным, что я не могла оставить дочь в подобном положении, и без лишних слов выдала нам все необходимые документы.

А вот директор лицея Хлои подверг меня настоящему допросу. Пришлось немного присочинить по ходу дела, он отнесся к услышанному довольно скептически, но сказал, что не видит для себя никакой возможности помешать осуществлению моих планов.

Зато бабушка была за мой проект обеими руками. Давно уже не видела я в ее глазах веселых искорок, особенно когда она в деталях описывала, в чем состояло ее поручение.

А вот отец и Жанетта, которых, как мне казалось, уговорить было легче всего, стоили мне больше часа ожесточенных споров. Но и они в конце концов сдались под весомостью аргумента, который подвигнул на поездку и меня самое.

– Папа, возможно, это тот самый, единственный случай в моей жизни, когда у меня есть выбор. С помощью этих денег я могу расплатиться с долгами либо прийти на помощь моим дочерям.

Лили

3 апреля

Дорогой Марсель!

Мне кажется, на этот раз у нашей мамы, бесспорно, поехала крыша. Пишу тебе с банкетки трейлера моего дедушки, и представь, из Германии.

В путь мы отправились с самого утра и только раз остановились у обочины, чтобы перекусить бутербродами. Там стояли полицейские в униформе, и я едва не выскочила из машины, чтобы попросить у них помощи, но, поскольку я не знала, как будет SOS по-немецки, то я просто съела свой сэндвич по-французски.

Вчера вечером, когда она велела нам собирать чемоданы, я решила, что она собирается отправить нас к отцу, и я пришла в негодование. Мне не о чем говорить с этим марсельцем, хватит и того, что приходится общаться с ним по скайпу. Но когда она сказала захватить с собой теплые вещи, я испытала облегчение. Я между тем настояла, чтобы она сообщила нам, куда все-таки мы собираемся ехать (я, конечно, хочу быть хорошей девочкой, но не собираюсь становиться главным посмешищем какого-нибудь дурацкого розыгрыша), и тогда она объявила, что мы едем наблюдать северное сияние в Скандинавию. Нет, она сошла с ума, точно тебе говорю. Я почти уверена, что это все из-за моего дурацкого сообщения. Хорошо хоть, оно не было на тему черных дыр.

Сегодня утром мы пошли попрощаться с моей прабабушкой. Она отдала маме коробку, очевидно, там находилась урна с прахом ее мужа, который она когда-то ему пообещала развеять с высоты какого-то мыса в Норвегии, уж не помню, какого, куда они вместе с ним ездили. Но потом она так и не набралась мужества туда съездить, а теперь это и вовсе невозможно из-за ее ног. Вот она и поручила маме сделать это вместо нее. Я не знала прадедушку, но каким же он должен был быть маленьким, чтобы поместиться в небольшую коробочку?

Потом мы отправились к дедушке, и он объяснял нам, что да как в его фургоне. Не могу сказать, что я внимательно за всем следила, но особенно меня заинтересовал туалет. Он напоминает обычный ящик, который необходимо опорожнять, когда он наполняется. Скажу тебе, что лучше уж я буду справлять нужду в окно, прямо на ходу при любой скорости, чем опорожнять потом эту штуку.

Поскольку я совсем не уверена, что вернусь живой и невредимой, пользуюсь свободной минуткой, чтобы составить завещание, которое ты передашь похоронным агентам в случае необходимости.


Я, нижеподписавшаяся Лили, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю:

мою коллекцию камней и минералов – Клелии; я знаю, она позаботится о ней должным образом;

фиолетовый бразильский браслетик – Царапке, а вторую, зеленую, фенечку – Зубастику;

словарь я завещаю Манон, а лосьон от прыщей – Жюльетте; комиксы о Дядюшке Скрудже – моей матери, если она будет к тому времени живой;

мои молочные зубы – моей сестре, если она все еще будет жива.

Желаю, чтобы на моих похоронах не присутствовал отец. На мою могилу пусть поместят фотографию, на которой я снята вместе с моей собачкой Шоколадкой, когда я была маленькой. И уж только, пожалуйста, не эту недавнюю, потому что, хотя мне и плевать, что у меня стрижка, как у фигурок из «Плеймобила»[18], но все же с длинными волосами я не такая страшная.


Вот, Марсель, надеюсь, что пишу тебе не в последний раз, но если что, знай, я была очень рада с тобой познакомиться, ты был очень милым моим дневником. О, не может быть! Кажется, мама идет поставить компакт-диск с Селин Дион![19]

Тысяча поцелуев, Марсель.

Прощай, может быть. Сердечко тебе с пальчиками.

Лили

P.S.: Я действительно должна научиться говорить SOS на всех языках.

Хроники Хлои

Я думала, что мы просто прокатимся, уедем на два-три дня, а потом вернемся к прежней жизни. Но когда мама объявила, что мы отправляемся в Скандинавию, я поняла, что она оставила свой разум дома.

Подтверждение тому было получено при пересечении немецкой границы, когда мне пришло сообщение, что у меня не подключен международный роуминг. Мама меня утешила: у нее он подключен. Пока я устанавливала Фейсбук, Инстаграм, Твиттер, Снапчат и приложения, чтобы управлять моим блогом с ее телефона, она одной фразой разрушила все мои мечты.

На страницу:
3 из 5