Поезд. Бремя танцора

– Ты врёшь. Я знаю, что она умирает. Я это чувствую. Возьми мою руку – она такая же холодная, как и у неё.

– Не подходи близко, это может быть заразно. Я сам сейчас выйду.

– Не нужно, папа. Скоро уже ничего не будет нужно.

– Послушай, что ты можешь знать? Ты ведь ещё такая маленькая.

– Почему ты не веришь, что я это просто чувствую? Я не могу ошибаться. Я знаю, что и меня скоро не будет. И нам будет легче, и мне, и маме.

Также бесшумно она развернулась и исчезла. Надо что-то делать, иначе можно сойти с ума, как заклинание шептал Саня…

–Борис!! – крикнул он в пустоту.

– Я здесь. Мне тоже кажется странным, что помощи ещё нет. На Геннадия не похоже. Может, какие-то непредвиденные обстоятельства, – он подошел к кровати, пощупал лоб, – Температура пока в норме. Пульс прощупывается слабо, наверное, давление падает. Да, врач без лекарств ничего сделать не может, увы. Давайте подумаем, что предпринять. Злое стечение обстоятельств… Пойду в деревню, до станции километров пять, там ещё до деревни. Надо её срочно эвакуировать, искать транспорт. Как мне кажется, Вы не в том состоянии, чтобы идти.

– Я не знаю, что нужно делать. Вообще, что может произойти? Я ведь не врач.

– Следите за температурой. Сейчас поставлю укол, проследите, чтобы она не лежала в сыром белье. Если будет снова сильный кашель, приподнимите, чтобы отходила мокрота. Надеюсь вернуться часов через пять максимум, в деревне есть фельдшер. Надо было сразу идти, не сообразил, понадеялся на Геннадия.

– Ладно, попробую продержаться.

– Там есть бутылка водки, выпейте чуть-чуть, для хладнокровия.

Ожидание неотвратимого и бессмысленного исхода. Саня выпил рюмку, потом ещё. В комнату идти было страшно. Он попытался ободрить себя шуткой, но в голову ничего не приходило. Он подумал, что надо бы поговорить с дочерью, успокоить её. Но последняя их беседа свидетельствовала о том, что ребенок понимает даже больше, чем он сам.

Эмоции словно пугливые ящерицы, уползли вглубь, оставив только свои хвосты-напоминания о том, что он должен переживать за родных. Как же выйти из этого состояния «амёбности»? Зачаточность чувств, душевная импотенция, прав Борис. Установленные самим собой рамки поведения, оберегание от потери равновесия. Стоп. Я сам раскачиваю маятник, и амплитуда отклонения может быть непредсказуемой.

Саня закурил сигарету и старался не думать ни о чём, но глупая привычка анализировать мешала расслабиться. Надо пойти и проверить, как там Аня. Надо действовать как автомат, у которого есть своя определённая программа, иначе можно сойти с ума.

…Борис постучался в дверь железнодорожного домика. Никто не ответил. Он забыл спросить, в какой стороне деревня. Взломать дверь и снова куда-нибудь звонить? Это уже слишком. Вдруг он заметил мальчишку, приближающегося со стороны леса, откуда он сам только что вышел.

– Эй, мальчик!

– Ну?

– Скажи, в какой стороне деревня?

– Какая деревня?

– Что, здесь нет поблизости деревни?

– Вы, дядя, что-то перепутали. У нас не деревня, так, пара домишек, да до них топать часа два.

– А где ближайший медпункт?

– А на что он нам? В деревне только старики.

– А как же… Мне железнодорожник сказал, что там есть фельдшер. А где сам-то, не знаешь?

– Дядя Ваня-то? Он через часок подойдет, в лес, за дровишками двинулся.

– Мне срочно нужна помощь, понимаешь. Там женщина умирает. Может, дверь взломать?

– Не получится, тут крепкий засов. Я могу сходить за ним, если хотите.

– Я тебя очень прошу, срочно, как можно быстрее.

– Я мигом, – мальчишка побежал по дороге, – я мигом, дяденька, мигом!

Никого. Бред какой-то. Так не бывает, что за глухомань такая…

–Ничего не понимаю…Кажется, я начинаю разговаривать сам с собой.

От спокойного голоса за спиной он вздрогнул.

– А тут и понимать нечего, – раздался голос Реутова, – Борис, я не хочу говорить прямо здесь, сейчас подъедет машина, поедем в Москву.

– Ты? Ты давно здесь?

– Давненько, соскучился по тебе. Здравствуй, Борис!

– Погоди, сейчас не до любезностей. У тебя аптечка с собой?

– Аптечка уже не пригодится, поверь.

– Но… Как же я поеду с тобой в Москву, а они?

– Ну, мы же не звери, не оставим их здесь. Ты же сам видишь, медицина тут уже бессильна. У них нет никакого иммунитета, и вообще, это все ещё слишком не исследовано. Даже за свою «работу» я не могу поручиться головой. Каламбур – за работу над их головой я не могу поручиться головой.

– Я не понимаю…

– После, после. Все позади. Садись в машину, – Реутов открывал дверцу уазика, – я все объясню.

Борис протиснулся на заднее сиденье. В машине сидел Алексей и ещё два незнакомых человека с каменным выражением лица. От их взгляда, скользнувшего как бы мимо него, ему стало не по себе. Он решил пока не задавать никаких вопросов. Доехали минут за сорок. Борис увидел ещё два уазика около избушки. И Саню, который стоял на улице в одной рубашке. В быстро сгущавшихся сумерках трудно было определить выражение его лица, но он почувствовал, что произошло непоправимое.

– Молодой человек, давайте пошевеливайтесь, финита ля комедия, да бросьте пистолет-то, не заряжен он, бутафория одна, – крикнул Реутов, высовываясь в дверцу.

– Комедия?! Вы что, издеваетесь?! – у Сани перехватило дыхание.

– Смотри-ка, он ещё не разучился впадать в гнев. Похвально. Значит, руки на себя не наложит. Знаете, забота психиатра предохранить от греха. Так ведь, Азаровский? Ты ведь у нас теперь сильно верующий. Вот тебе и доказательство – все мы в руках господних, даже творения рук и ума человеческих.

– О чем ты говоришь?

– Пошли, отойдем в сторонку. Нет, все после, я тоже жутко устал.

…Реутов уютно развалился в кресле, попивая кофе.

– Вот так я и жил, как на вулкане. Прятал таблетки от неё, слежку устроил, благо, с этим в наших доблестных структурах поставлено очень хорошо. Однажды чуть не проморгал. К подружке пошла, по дороге в магазин заскочила, якобы купить что-нибудь вкусненького. Вечер, народу в супермаркете уйма, она как-то оторвалась, затерялась, ну, пасут её у входа, а она пошла в служебные помещения и прямо к заведующему. Мол, гонятся за мной. Он в камеры слежения посмотрел, а лица-то примелькались у неё уже, ведь профессионалов-то не дадут, следить за ополоумевшей девчонкой. Ну, поверил он ей. Актриса, такую беззащитную и невинную девочку сыграла! Дал ей одежду как у продавцов. Колпак нацепила, в общем, маскарад. И через чёрный ход на его ниссане укатила. Хотел он её высадить, да передумал. Приставать начал. Она ему возьми да и скажи, что прямо на его глазах таблетки заглотнет. Хорошо хоть мужчина сильный оказался. Не стал долго свои преимущества оценивать да прикидывать, что эти преимущества ему дадут. Схватил её и связал по рукам и ногам. Обратно привез. А тут наши соглядатаи уже шмон наводят в магазине. Свои корочки ему в лицо суют, на, мол, полюбуйся и молчи. Ты, Борь, не представляешь, что я вынес. А тут подвернулась эта история болезни, смотрю, фамилия до боли знакомая. Я ведь его, мерзавца, тогда ещё хотел достать. Ксюшка не дала. В ногах валялась, угрожала, что все равно сотворит над собой что-нибудь. Знаешь, я эти угрозы много раз видел. Да, кто-то рядом с реанимацией таблетки глотает. Или с телефоном у подушки, чтобы в последнюю минуту позвонить. Или в ванне вешается, чтобы все остальные в доме слышали, как пьяное тело сгромыхало от неудавшейся попытки. И так много раз. Всего этого я давно насмотрелся, в отделении токсикологии и наркологии, сам знаешь. А вот Ксюша, уверен, не шутила, вижу я просто, опыт… Она бы выполнила. Так вот, смотрю фамилию. Приглашаю так, не навязчиво, в кабинет. Пудрю мозги про науку, про новейшие методы исследований. Она ведь, Аня, с головными болями пришла. Я ей говорю, и ребенка надо исследовать, позитронно-эмиссионную томографию, а вдруг там активность метаболических процессов нарушена. Ну, ты знаешь. Чем больше терминов, тем больше веры. Пригласил её к нам, у нас ведь невинная вывеска такая, «Лаборатория по изучению дифференциальных структур и клеточных процессов». Не насторожилась она. Сняли мы у неё все характеристики мозга, как там, в фантастических романах писали, отсканировали. Только маленький недочёт – отсканировать мало, надо ещё всё выстроить в чёткий алгоритм. Расшифровать, так сказать, закодированную информацию памяти. А без личного контакта с пациентом этого не достичь. Технология такая, на основе электрических характёристик всех участков коры создается модель. Но, чтобы проверить действительное содержание, нужна колоссальная обработка для сопоставления информации, выдаваемой устно, с импульсными показателями. Хотя, в некотором роде магия. Не всё достаётся из подсознания даже под гипнозом. Я над вопросами, которые нужно задать в этом состоянии, трудился пять лет. Все равно картина неполная, приходится программе-обработчику «додумывать» детали, нюансы… да, это произведение искусства, память человеческая. Картина многоцветная. А потом эту картину нужно вложить в чужую голову. Ты не представляешь, какое вдохновение овладевает…Ну, предположим, из ДНК вырастить клон невелико искусство. А вот воссоздать образ мысли донора…

Борис его не перебивал. Картина, которую рисовал ему Реутов, обозначалась новыми мазками, грубо перерисовывалась, краски начинали расползаться, смешиваться друг с другом, ему казалось, что эти живые пятна на беспрерывно меняющейся картине сползают на пол и живыми склизкими существами подползают к нему. Галлюцинации…

– Перестань, я больше не хочу слышать, это омерзительно для врача.

– Нет, дорогой, дослушай. Я хочу, чтобы ты ему это потом объяснил.

– При чём здесь я? Я итак участвовал в этой игре не по своей воле.

– Все мы участвуем в чужих играх, такова жизнь. Голубчик, назад дороги нет, ты слишком много знаешь. Я тебя не просто так пригласил, не байки детские рассказывать о злобном старикашке, который решил отомстить за свою поруганную дочурку. Да, я воспользовался данной мне властью, чтобы немного взбодрить этого… Дело не в нём, этот эксперимент дал нам реальную возможность узнать, что они ничем не отличаются от нормальных людей. У них даже есть чувства. Да, я забыл тебе сказать, так как мы ни в чём не могли быть уверены, мы вживили им датчики, так что все ваши разговоры фиксировались. Конечно, когда они происходили в их присутствии. Вот поэтому я и оказался так близко и вовремя. Хотя, конечно, не совсем вовремя. Меня тоже за это по головке не погладят. Колоссальные средства во всем этом крутятся, ты даже не представляешь, какие. На самом деле, результаты вскрытия могут быть потрясающими. Надеюсь, мне удастся доказать, что в эксперименте бывают накладки. Актёры сыграли неплохо, надеюсь, ты не сильно пострадал от их рукоприкладства, для достоверности пришлось на это пойти. Хотя, если бы они не знали, что их действия контролируются… Невозможно все предвидеть, поверь, я тоже не знал, что обернётся трагедией. А Алексей профессионал, ты, наверно, догадался, руководил операцией. У меня даже гипотеза есть, что тут не только пневмония у нашей подопечной была, вот так-то, коллега.

– Ты мне не коллега. Ты подонок.

– Полегче, полегче. Скажи, ведь легче пожертвовать ради науки недочеловеком, чем человеком, рождение которого и смерть находится в руках Божьих?

– Не смей рассуждать о Боге.

– Хорошо, не буду.

– Почему умер ребенок?

– Тут странный случай произошел. Этого я и не предвидел. У неё какая-то феноменальная внутренняя связь с матерью обнаружилась. Погрешности эксперимента. Мы попытались информацию из памяти матери частично заложить в её головку. Совсем маленькую часть. А потом стали замечать, что она с ней себя идентифицирует. Причем, вопреки своей воле. Да, вот такие необъяснимые вещи порой происходят. На бессознательном уровне. Но идентификация произошла ещё глубже, чем мы предполагали. На клеточном уровне. Её клетки резонировали, у неё ведь тоже не полный комплект иммунитета, как ты, наверное, догадываешься. Но это я только тебе говорю. Доказать, что я этому способствовал, ты не сможешь.

– Да ты преступник!

– Дорогой мой, я обыкновенный ученый. Кюри облучались рентгеном, а я… Мне ведь их тоже, как детей собственных, жалко, поверь.

– Лицемер! Я ухожу.

– Не забывай, что твой уход – кратковременное явление. Приказ об увольнении в твоей районной больнице уже подписан. Ты принят в наш штат. И последний дружеский совет – прошу не сопротивляться. Вспомни «В круге первом». Вспомнил? Вот и молодец. Следующие эксперименты будут гораздо человечнее, и в твоих силах сделать их такими. А за Юферова не беспокойся, он вспомнит всё, в нужное время, не сразу, постепенно. Видишь, я тоже бываю гуманным.

Глава 8

Саня лежал на диване и с изумлением ощупывал свою голову. Какие-то смутные воспоминания о выходных его неясно тревожили. Пора на работу. Какой сегодня день недели? Пока непонятно, но раз будильник звенит, значит, рабочий. Одновременно с будильником откликнулся телефон.

– Да.

– Юферов Александр Сергеевич?

– Да, слушаю.

– У вас на столе лежит больничный лист, на работу можете не ходить. Сегодня понедельник, чтобы Вы знали. Не советуем Вам отлучаться из дому и названивать на работу или кому-нибудь ещё. Отдыхайте.

– Кто это, чёрт возьми?

– Голубчик, минут через пять к Вам вернется память, и Вы всё поймете. До свидания.

Трубку быстро положили. Пять минут. Что я должен вспомнить? А что я делал вчера вечером? Не помню. Может, меня без чувств с какой-то попойки дотащили до дома? Кажется, в пятницу с мужиками должны были пойти в сауну. Ну, не наклюкался же я до такой степени, что два дня выпало из головы начисто? Славке, что ли, позвонить? Или подождать минут пять? Вдруг все само прояснится. Какая-то сила подняла его с постели. Он подскочил, перед глазами промелькнула мгновенная зарисовка его самого с руками в крови. Галлюцинации… ну да, точно, третья стадия алкоголизма скоро наступит, пью, будто печень как у Железного Дровосека. Пора заканчивать. Он подошел к зеркалу.

М-да… Ну и рожа у тебя, Шарапов. Дрябло отвисшие мешки под глазами, взгляд замутненный, волосы спутанные. Неприглядный видок, будто сорок лет уже. Да и седина лезет, уже по волоску не повыдергиваешь. Губы потрескавшиеся. Странно, вроде, раньше я не сильно присматривался к своему отражению. Все-таки не внешность красит мужчину. Он взглянул на руки. Под ногтями запекшаяся кровь. Чёрт, где я был, сейчас звоню… Подходя к телефону, зацепился неуклюже за стол ногой. Легкий шелест упавшей бумажки. Действительно, больничный лист на неделю. Кто же такой заботливый? Звонить или нет Славке? И что я его спрошу, мол, не помнишь ли ты, где я был вчера? Конечно, плевать, что он подумает, но явным шизофреником с провалами в памяти выглядеть не хочется. Что же было?

Он ходил из комнаты на кухню, перекладывал случайные предметы на столе, тревога нарастала. И вдруг холодная волна отчаяния заставила его содрогнуться. Он явственно увидел мраморные пятна, покрывшие Анино тело в последние минуты. Липкое пожатие её холодных пальцев. Изуродованное гримасой лицо. Частое биение пульса, потом всё медленнее, медленнее и, наконец, остановка. Последнее желание что-то сказать. Пенистая мокрота и его инстинктивное желание вырвать руку. Умоляющие глаза, в которых с молниеносной быстротой сменялись боль, жалость, любовь, бессилие, сожаление, отчаяние, ненависть, страх, смерть. Он не мог встать и сидел рядом полчаса в состоянии полной апатии ко всему. Потом его как будто кто-то толкнул, и он увидел перед собой Машу.

– Маша… Машенька, мама умерла.

– Я знаю. Это ты во всем виноват.

– Маша, что ты говоришь-то, я же вас обоих люблю, да что ты такое говоришь-то, Господи, Маша…

– Уйди, я хочу быть с ней.

– Я уйду, только долго не оставайся, а то тоже заболеешь…

– Я не заболею, уходи, – она легла рядом с Аней, поджав под себя ноги.

И тут Саня неотвратимо почувствовал, что она уже тоже не встанет. Она не была бледна, она ровно дышала, но во всей её позе чувствовалась смерть.

– Нет, я не уйду, что, что происходит?

– Я не могу жить, когда она мертва. И сейчас я тоже умру.

– Прости, прости меня, я не должен был…

Маша отвернулась. Плечи её вздрагивали от рыданий. Детская рука гладила по Аниным волосам, и неожиданно замерла. Стало тихо. Саня подошел и повернул её лицом к себе. Синее зеркало смерти. Обрывки незначительных фраз проносились в голове, он почти не помнил, как приехал Борис на машине, только то, что он отводил глаза и молчал. Как он снова оказался здесь, не помнил абсолютно.

Все события пронеслись перед его внутренним взором в одну минуту. И тут снова задребезжал телефон.

– Алло, это номер двадцать шесть – пятьдесят – тридцать?

– Да.

– Соединяю вас с Москвой. Говорите.

– Да, я слушаю. Кто это?

– Это я, Аня. Мне сообщили, что ты в Москве должен быть, я позвонила, а тебя нет. Говорят, заболел неожиданно. Что-то случилось? – Молчание.

– Погоди, погоди, я сейчас, – Саня бросил трубку и побежал к зеркалу.

С той стороны стекла на него смотрел человек с совершенно обезумевшим взглядом. Может, мне все это приснилось? Что за чёртовщина, Ани нет, не с того же света она мне звонит, сейчас я выведу на чистую воду эту подставную «Аню». Бред какой-то. Он больно ущипнул себя щёку. Нет, не сплю. Спокойно подошел и взял трубку.

– Девушка, вы уверены, что Вас зовут Аней?

– Саш, что с тобой?

– А если подумать?

– Ты что, опять с похмелья? Я тебе говорю, звоню узнать, что случилось, думала, хоть с Машкой погуляешь по Москве, ведь давно не виделись. Может, повычитаем семерки из сотни, чтобы убедиться, кто из нас более ненормален? – она уже смеялась, обычная её манера подтрунивать над ним, когда он в чём-то сомневается.

– Гм … Вот что, Аня, я не знаю, кто Вы… Можете ответить на один вопрос?

– Давай, если тебе легче станет. Всегда ты был не от мира сего.

– Скажи, когда мы с тобой первый раз занимались любовью?

– Ты с ума сошел? Забыл? Ладно, ретроспекция. Прокрутим пленку назад, господа, внимание, момент истины. Вы видите двух юных любовников на даче у друзей, которые, слегка смущаясь, оставили их наверху, понимая, что наступил день их, так сказать, гармоничного слияния. Удовлетворен?

– Верно. Я тебе перезвоню.

Медленно, почти бережно положил трубку. Ведь должно быть какое-то объяснение этому шоу. Или ему все это внушили? Вредно читать книги о психологических опытах «магов».

Саня медленно поставил диск. Под гитарное глиссандо он пытался снова сосредоточиться. В голове слабо вспыхивали обрывочные реминисценции с давно прочитанной фантастической повестью. Там тоже присутствовали двойники, которые преследовали героев, пытаясь занять их места в жизни. А вдруг и сейчас, вместо него, на работе сидит Саня-двойник и, как ни в чём ни бывало, пишет за него технические задания и погоняет молодых студентов? Бред. Кажется, эти двойники были неуязвимы, с одним недостатком – они не помнили, что произошло, после того как их воспроизвела опять же неизвестная и непонятная сила. М-да…

Ещё инопланетян, не объяснимые явления, зоны, мыслящие океаны сюда собрать – и палата для душевнобольных обеспечена. Должно же быть внятное, доступное человеческому разуму объяснение всего этого…

Спектакля, да! Не похож ли я в этом случае на бедного Николаса д’Эрфе? Логично сейчас же броситься к компьютеру и начать выяснять, кто такой Азаровский, кажется, такая фамилия у Бориса, отыскать его, прижать к стенке.

И зачем? Чтобы увидеть, как правда превращается в ложь, а ложь становится неопровержимым доказательством? К сожалению, постановка не отличалась ни оригинальностью, ни захватывающим сюжетом. Да и цель совершенно непонятна. Доказать мне, что я вел себя как идиот в критической ситуации? Но зачем же столько смертей…

Да, это точно спектакль, и Аню в него впутали, да ещё и Машку… Но я же всё это видел! Я же не мог ошибиться, пульса не было, дыхание остановилось, так не сыграешь! Тогда остается думать, что откуда-то наплодились двойники, и сейчас мне звонила именно Аня-двойник. Все-таки вредно много читать фантастической литературы. От неё может возникнуть фантастический бред с неотступными галлюцинациями. Как и верти, а все-таки его здорово встряхнуло. Да и неопределённость не лучше. Так и хочется крикнуть: «Ну, что там у вас ещё?! Давайте, вываливайте, не томите, уж все сразу!».

Но молчал телефон, не звонили в дверь. Бросили, отстали, забыли о его существовании. Он набрал московский телефон Ани. Молчание. Может, в этом всеобщем мировом молчании и есть урок?

Когда-то Саня пытался писать романы. Как человек в высшей степени логичный, он продумывал сюжет до тех пор, пока он не становился как хорошо отлаженная программа. Диалоги, персонажи, повороты… В то время он часто рассуждал на тему «мы в литературе и литература в нас».

Мы в литературе… Вообще, есть ли хоть одна мысль, не озвученная уже до нас? Писать все труднее и труднее, все кажется избитым и давно написанным. Как же отделить мысли свои и мысли чужие? Что движет, когда ты пытаешься выразить мысль словами? Тщеславие? Амбиции?

Литература в нас… Кажется, есть поговорка, что эрудиция – это то, что стряхнули с пыльных книжных полок в наши бедные головы. Чем больше читаешь, тем более ощущаешь себя носителем истины, чужие мысли делают удивительные метаморфозы (переход количества в качество), и кажется, что эти мысли были с тобой всегда. С легким высокомерием оглядываешь ты стройные ряды соплеменников, которые, возможно, совершенно не озабоченные глобальными проблемами бытия, вовсе не читали и, самое главное, никогда не прочитают того безумного количества книг, которые кажутся тебе верхом совершенства и взлётом человеческого разума.

Ты смотришь на них, они на тебя. И неизвестно, не крутят ли они пальцем у виска тебе вслед. А ты пребываешь в экстазе от избранности «своего круга», твоей обособленности, загадочности, духовности; ты веришь в разум, в утончённость чувств (хотя сам культивируешь эту утончённость только с отдельными личностями). Ах, как вкусно пережёвывать новинки, блистать остроумием, рассуждать о высоких материях, ведь нижний, «физический», уровень ты себе обеспечил.

Мы в литературе… Герои, с которыми ты ешь, спишь, гуляешь, делишься всем, с последней точкой оставляют тебя, и больно щемит в груди, ведь это прощаются с тобой дети, а их слова, мысли, поступки как тетрадки и рисунки, которые остаются у родителей навсегда. Интим со словом – вот что ощущаешь, пытаясь скудными словами отразить свою переполненность, со всеми стадиями любовных отношений.

Литература в нас… Как там у Фаулза? «Психическое расстройство, которое вы, невежды, именуете литературой». Прочитали мысль, она резонировала с нашим состоянием. Как замечательно. Автор, быть может, тоже находился в состоянии глубокой депрессии, когда это писал.

Прекрасно, значит, это вовсе не самое патологическое состояние, и ты не одинок. Почему-то именно в этом состоянии и пишется, просто овладевает навязчивое желание писать. Интересно бы попробовать писать, когда ты счастлив, не раз думал Саня, и не находил в себе этого состояния.

Или депрессия, не так часто, слава Богу, или полнокровное чередование будней и праздников. А вдохновение – это полет, и неважно, откуда растут крылья. Вспомнил, где-то он читал, что прекрасных строк о любви никогда не было бы написано, если бы все поэты были счастливы. Несчастная любовь – это качество души. Способность любить и сопереживать. Но это не разумно…

Когда чему-то не находишь объяснения, ничто не мешает сделать вид, что этого просто не было. Трудно перед собой быть неискренним и обмануть себя – задача не из легких. Саня понял, что бесполезно впадать в суетливое выяснение истины. Просто жить как раньше. Он ведь не неврастеник, в конце концов, рвать на себе волосы, звонить в Москву, тестировать всех, или, чего доброго, пытаться найти сведения в моргах и на кладбищах. Нет, он до этого не дойдет. Хотя крест на партии в игре, правила которой толком неизвестны – сомнительное занятие.

Глава 9

Приближался Новый год. Сотрудники пребывали в предпраздничном настроении. Реутов вызвал Бориса к себе в кабинет.

– Ну-с… Давай обсудим наши насущные проблемы. У меня тут возникла мысль о продолжении эксперимента.

– Опять с живыми людьми, с использованием твоих подопечных, ты ещё не насладился местью?

– Ты не понимаешь, моя месть претерпела некоторые метаморфозы. Теперь это, скорее, творческий процесс, научный азарт, вдохновение. – Борис криво усмехнулся. – Мне понятна твоя ирония, но это действительно так.

– Что же на этот раз?

– Я не сказал тебе сразу, так сказать, утаил. Когда ещё была живы наши подопечные, мы, естественно, взяли их ДНК.