Клеща

Люсьена видела, что мальчик, так философски рассуждающий перед ней, сам еле сдерживается, чтобы не расплакаться.

– Да, мой хороший, я ничего не забуду, – говорила она, успокаивающе поглаживая его по спине.

– Ты молодец. Держись.

Они снова сидели рядом. То разговаривали, то надолго замолкали. Шутили, смеялись сквозь слезы. Вечер заставлял грустить. Солнце, так ненадолго задобренное, вдруг снова заспешило скрыться за полосой, разделяющей землю и небо.

Маленький мальчик, он же господин Брыкин, задумчиво смотрел на Люсьену. Не разглядывал. Впитывал ее через взгляд. В себя. Только она, та, что находилась сейчас рядом, была способна развеять его тоску, разогнать страхи. Господин Брыкин собирал остатки мужества, чтобы не начать истерить – мальчик в нем очень этого хотел.

– Давай уже в дом, – сумел выдавить он, когда сильно стемнело и деревья, – или что-то другое, – начали пугающе шевелиться вокруг. – Пора запираться на засовы.

В избе они сидели молча, близко друг к другу. Чувствовали сейчас особо остро моменты последнего единения. А снаружи клокотал лес. Стучал по крыше, скребся в двери, пытался лезть в щели, в души. Но все было наглухо затворено. Люсьена закрыла глаза. Она просто стала осязанием – сосредоточилась на ощущении его. В этом сейчас заключался ее мир. Все, что происходило вне этого мира, было неважно, какофония звуков не проникала в него. Растягивать время. Просто сидеть. Молча. И ничего не делать. Но только одного своего могучего противника они не смогли учесть. Сон. Он напал на них – и разлучил.

18.

Он перестал быть. Но только в своем привычном человеческом обличие. Но он все равно был. Мир вокруг него перестал существовать. Но только в его привычном для человека виде. Теперь он сам создавал свой мир. Что-то брал извне, добавляя к себе, от чего-то отказывался. Создавал себя заново. И везде, – незримо, – присутствовала Она. Всюду и сейчас. Как нечто большее, чем просто человек. От осознания этого его формирующийся мир, не прекращая самосозидание, пел неслышные песни и плясал невидимые танцы.

Он начал расти – теперь уже вперед. Снова – вперед. От этого становилось легко и вольно, окрылено. Пахло чем-то малиново-теплым и алыми маками вспыхивало его счастье.

19.

Люсьена проснулась. Она еще долго продолжала неподвижно лежать, ощущая свое одиночество. Закрытые глаза еще какое-то время сдерживали слезы. Но вот рука нащупала одежду. Лишь его одежду…

– До свидания, дорогой мой, – шепнула она, и слезы освободились.

Она вышла из избы. И сразу увидела – солнечный круг, нарисованный палочкой. А неподалеку шумел и кланялся ей кедр. Люсьена упала.

После рыданий пришло облегчение. А еще – какое-то новое, странное ощущение. Она чувствовала себя полной сил. Люсьена поняла, что омоложение по какой-то причине перешло на нее. А потом все вдруг стало ясно – и куда предназначено деть эти силы, и на кого потратить. Она провела рукой по животу:

– Ну, здравствуй, дорогой мой, – и на ее помолодевшем лице алым маком расцвела улыбка.