Изнанка капли

Но прогулка ведь будет недолгой, можно и потерпеть эти неудобства.

2

Люди идут по своим делам, и мой глаз прокатывается между ними. Никто не обращает на это внимания, кроме собак. Они подходят к глазу и обнюхивают его, виляя хвостами, а после исчезают, смещаемые небом и верхушками деревьев. Наверняка они лают на глаз.

Мне хотелось бы услышать, о чем говорят прохожие, обрывки их разговоров. Я смог бы из них сшить себе теплое одеяло или плед. Но только покрасневший, слезящийся глаз катится по моему родному городу.

3

Остановился, чтобы посмотреть, куда меня занесло. Узнаю это место, это начало длинного спуска к реке.

Местность, где нет человеческих построек, кроме безжизненного, залитого бетоном берега реки.

Вода еще далеко.

Захотелось увидеть воду и окунуться в ее прохладу.

Это спуск, и мой глаз просто начал катиться по нему, постепенно набирая скорость и собирая на себе все больше пылинок и соринок.

Вид размыт, и уже хочется скорее достичь воды и очиститься, а после вернуться домой.

4

Скатываясь по ступенькам к воде, чувствовал, как каждая частичка надрезает мой глаз, раздражает его сильнее и сильнее…

Вода, наконец-то…

Обволакивающая своим течением, мягко удаляющая все с поверхности слизистой глаза. А еще она прозрачна и чиста, в ней я вижу только воду. Может, это оттого, что столько грязных луж преодолел по пути сюда.

Глаз вынырнул из воды, всплыв на поверхность. Теперь видно синее небо.

Знаю, куда течет эта река, глаз прибьет к берегу недалеко от моего дома. Очень удобный маршрут, нужно его попробовать еще, только уже полностью, всем телом.

Услышать плеск воды, вдохнуть запах леса, может, впитать холод воды – было бы замечательно.

5

Возвращаюсь другим путем.

От берега, к которому меня прибило течением, по немощеным улочкам частного сектора качусь к своему дому, стоящему на стыке между городской этажной застройкой и одноэтажными деревянными домами. Граница между новым и старым домом.

Вновь прыгает небо и земля, как и новые соринки попадают в промытый водой реки глаз.

Прогулка затянулась и уже не доставляет мне удовольствия.

6

Вернулся.

Глаз покраснел и сильно чешется. Главное, чтобы я не занес в него ничего опасного.

Нужно попросить глазные капли.

Топчем снег

1

Совсем скоро закончится зима. Вернее, она давно должна была это сделать.

Возле моего дома вышло несколько людей к огромной куче снега – прогонять зиму и вызывать весну. Каждый год это повторяется, и нынешний год не стал исключением.

Эти люди лезут в сугробы и начинают разваливать и разбивать огромные кучи слежавшегося снега на небольшие кусочки. Затем уже другие люди на тротуаре, где нет снега вообще, давят эти комки еще на меньшие части и так, пока совсем не извратят их в талые следы на асфальте, которые, смешавшись с пылью, превращаются в грязь.

2

Никогда не принимал участия в этом празднестве, но всегда пристально наблюдал, так как все это касается и меня.

Поэтому я точно знаю, что произойдет дальше.

Люди продолжат колоть и дробить массы снега и льда, образовавшиеся здесь, и станут только ускоряться. Это своего рода танец, в котором его участники доходят до исступления.

Грязи под ногами становится больше, и новые порции снега, попадающие в нее, сразу пропитываются ее цветом и быстрее становятся частью этого месива.

Удары ног людей поднимают в воздух множество брызг, но участникам ритуала рождения этого только и нужно. Все ускоряется и ускоряется.

3

Разрозненные несколько до этого, люди образуют сейчас круг и плотнее обступают место, где больше всего грязи.

Начинается приготовление напитка. Это одна из самых важных частей ритуала посвящения и рождения.

Для этого они и встали плотнее. Удары ног, наносимые со всего размаха, выплескивают грязь из центра круга на людей, и без того уже наполовину пропитанных ею. Мне теперь не удается различать их лиц. Только белки глаз и ряды зубов в бесформенно открытых ртах, ловящих воздух, выделяются на их фоне их грязных лиц. Но грязи словно и не становится меньше.

Затем, как по сигналу, которого я никогда не мог уловить, они прекращают этот танец, падая на колени и начиная зачерпывать в ладони слегка вспененную мутную грязь и поднимать ее над головами.

Еще немного погодя, прочитав себе под нос что-то, выпивают это.

Мне даже противно на это смотреть.

Это первая часть, половина посвящения и рождения. Дальше они будут кричать и делать свои орудия.

4

Сгребают грязь в кучки возле себя, но уже не пьют их, а только накапливают материал, из которого сделают свои несуразные, но эффективные инструменты.

Когда у одного из людей, участвующего в празднике и уже отпившего этой массы, накапливается достаточное, по его мнению, количество сырья, он расстегивает верхнюю одежду, которая есть на нем, и сбрасывает ее в сторону.

Мне из окна не очень хорошо, но видно их кровеносные рисунки, эти готовые формы, в которые они через отверстия по всему телу вливают пластичную грязь.

Делается все это в парах. Тот, в кого заливают массу, станет в итоге инструментом в руках второго.

Собственно второй и вливает в лежащего на земле товарища порции сырья.

Этот процесс занимает несколько часов, ведь важно полностью залить форму, не оставив незаполненным ни один из сосудов.

Живые формы лежат неподвижно и смотрят над собой, как будто и не особо интересуясь тем, что с ними происходит. Мне рассказывали, что на их губах в это время всегда улыбка.

Последняя порция грязи влита через артерию на шее, и остается немного подождать.

Все почти готово.

5

Раствор твердеет внутри лежащих людей и принимает их форму, копируя кровеносные рисунки.

Второй человек в каждой из пар ждет и через некоторое время начинает освобождать свое орудие от лишней плоти. Лежачий же уже не является для него человеком, а только орудием в форме кровеносной системы. Плоть его теперь отпадает сама собой, и второй с легкостью отрывает куски и отбрасывает прочь в изрядно уменьшившиеся сугробы поблизости.

После этого уже несколько проглядывающее темно-коричневое орудие берется каждым из людей и относится к чистому снегу, куда и помещается.

Там эти орудия водятся из стороны в сторону в толще снега, чтобы очистить инструменты от того, что недавно было человеком.

Хоть мне и не видно выражений их лиц во время этой работы, но очень хочется верить, что им грустно в этот момент, ведь они во время танца, несколько часов назад, составляли единое целое.

Наконец, из сугробов, превратившихся из белых в красные, извлекаются крепкие ветвящиеся орудия. Это одновременно и бур, вилка и ложка, нож, в общем, все в одном.

Это орудие тех, кто скоро придет ко мне.

Каждый год они преследуют меня. Я даже немного привык к ним.

Посвящение завершено, и родились отличные мозгоеды.

Но сегодня они не придут, может, завтра.

Я буду ждать.

Пыль в квартире

Дома стало совсем грязно оттого, что я давно не слежу за чистотой. На всех предметах лежит толстый слой пыли. А мне страшно стирать эту пыль. Не хочется видеть вещи такими, какие они есть.

Протоптал себе небольшую сеть дорожек по дому, по которым я добираюсь до всего, что мне нужно, чтобы удовлетворить мои скромные потребности.

Больше никуда не сворачиваю. В целом, меня всем обеспечивают, и выходить не нужно.

1

Помимо того, что я мало двигаюсь в этом тесном пространстве, мне приходится практически сводить к минимуму дыхание.

Дышу через плотно сжатые губы, тонкой-претонкой струйкой втягиваю воздух, чтобы ни одна из пылинок не пробралась внутрь меня. Это разрушает все мои планы, а, несмотря ни на что, я все еще имею некоторые планы. Просто для этого необходима подготовка – и она почти завершена.

2

Все это время я готовился к путешествию по своему дому.

У меня нет карты, поэтому придется ориентироваться только по серым силуэтам предметов, и, не зная их цвета, не могу о них сказать ничего. Но когда-то я помнил цвета – а затем забыл некоторые из них.

Цель моего путешествия также неопределенна, как и забытые цвета. Но скоро все встанет на свои места. Я верю в это.

Подготовка заключалась в следующем – примерном определении самых больших объектов в квартире, которыми оказались стул, книжный шкаф, кровать, плита для приготовления пищи. Все это было покрыто слоем пыли, который я опасался трогать до начала своего путешествия. Нельзя это ворошить, ведь можно доскрести до сути вещей слишком рано и неподготовленным.

Спал я очень плохо, медленно ложась на слой пыли. Это приносило боль и зуд, не давало спокойно двигаться, забивало поры, глаза, забивало все движение во мне…

Терпел это каждый день, специально не мылся, спал, окруженный ночными кошмарами. Эта добровольная пытка преследовала только одну цель – стать похожим на пыль, пусть и частично, привыкнуть к тому, как оседать на пол, полочках, в углах – чтобы смочь путешествовать в этом месте беспрепятственно.

Маршрут продуман не полностью из-за незнания предметов. Думаю, что лучше всего будет идти по проторенному пути, дополнительно свыкаясь с пылью, а только затем свернуть вглубь территорий, где я не был.

3

Собрал все свои походные принадлежности. Пора выдвигаться, нужно до захода солнца разбить лагерь в пыли.

Первый переход по линолеуму, относительно чистому из-за того, что я часто здесь проходил.

На этом отрезке могут встречаться большие крупицы грязи и песка, которые я обхожу стороной. Из-за этого теряю много времени. Но оно еще есть.

Вот я подошел к границе, за которой ранее не бывал, будучи наполовину пылинкой,– кухня, чьи серые силуэты нервируют меня.

Но поздно отступать. Погружаюсь в слой пыли и иду к ближайшему предмету…

Муравьиный джаз

Летом приятно прогуляться, и вместо того чтобы возвращаться в душную квартиру, раскалившуюся за день, остаться где-нибудь посидеть в тени до самого вечера, чтобы насладиться прохладой.

Нет лучше места, чтобы так отдохнуть, чем парк, в котором играют муравьиный джаз.

1

Мой любимый муравьиный джаз-банд играет в заброшенном на вид городском парке.

В стороне от фонтана, игровых аттракционов прошлого столетия и павильонов с мороженым, в самой непопулярной и безлюдной части парка находится старая, бледная и давно не крашенная лавочка. Рядом с ней и располагается сцена обожаемых мною музыкантов.

Есть время усесться там и спокойно настроиться на концерт.

В отдалении еще слышны звуки с оживленной части парка. Но скоро 8 часов и все закроется. Тогда, после того как большинство посетителей уйдет из парка, муравьи приступят к музыке.

2

Сегодняшний концерт, судя по всему, я буду слушать в одиночестве. Музыканты начали собираться, выползая из своих норок. Несколько десятков муравьев замерло совсем недалеко от меня. Все на своих местах. Остается только дождаться дирижера.

Вот еще один муравей присоединился к группе. Началось.

Большая часть муравьев-музыкантов забегала вокруг, через определенные промежутки, ритмично меняя направление своих движений.

Их лапки, ворошащие землю, задали темп остальным. Несколько солистов приступили к своим партиям, исполняемым челюстями. Соло на челюстях от нескольких муравьев, хлесткое, в противовес шажкам остальных, закручивает мелодию в воронку.

Эта часть самая продолжительная.

Муравьиная музыка отражает характер и суть этих маленьких созданий – такая же упорная и последовательная.

Музыканты не стоят на одном месте, и вся группа постоянно находится в движении. Новые музыканты выходят из крошечных туннелей, пронизывающих землю. Таким образом состав все время изменяется, и даже мне, постоянному слушателю и зрителю, не удается отследить музыканта, которого я мог бы без сомнений назвать дирижером. Но в этом и проявляется часть моего интереса к этому исполнению.

Солисты, окончательно вымотавшись, исчезают в группе исполнителей ритма, а на их место приходят другие. Ритм, несмотря на кажущуюся хаотичность движений, строго выдерживается.

Все это подготавливает слушателя к самой тихой части выступления, что является ее кульминацией.

3

Все прочие музыканты резко останавливаются и замирают. Не делая паузы, сразу начинают двигать самым тонким и сложным для игры инструментом – антеннами на своих головах.

Они ударяют ими о предметы – о землю, и даже по воздуху, что практически не слышно, но в этом и заключается наслаждение, в подчеркивании тишины. Это тот самый момент, когда тишина исчезает и переходит в состояние звука, что обычно длится мгновение, и никто не замечает этого, не обращая никакого внимания на переход.

Искусство музыкантов – в растягивании этого перехода и виртуозном удержании его для слушателя. Самая красивая музыка, едва слышимая с лавочки в городском парке после закрытия.

Тишина, переходящая, но еще не достигшая звука, дребезжащая еще секунду, балансирует на этой грани и обрывается.

Концерт завершен.

Достаю из кармана несколько кубиков сахара и отдаю моим маленьким любимцам, подарившим мне эту необычную музыку, ведь они так сильно устали.

Не могу просить их выступить на бис, но могу прийти к ним завтра.

Так я и сделаю.

Долина раскаленных конфорок

Преодолев подъем, вышел на затерянную долину конфорок. Они от меня совсем далеко, до них около дня пути.

На самом краю пропасти разобью лагерь и переночую.

1

Утром путь продолжился.

Буквально через час ходьбы оказалось, что преодолеть это расстояние до первой конфорки будет труднее, чем предполагалось.

Толстый слой жира покрывал плиту, и двигаться было нелегко из-за постоянно вязнущих в нем ног. Запах стоял соответствующий.

Несколько раз я едва не проваливался в него и начинал затягиваться внутрь, и только изрядная доля везения вкупе со сноровкой помогали мне выбраться.

За день я приблизился только к середине пути, который до этого на глаз себе запланировал пройти.

Вскоре, перед тем как остановиться на ночлег, по пути стал встречать громадные валуны гречи, полупрозрачные бревнышки риса – твердые как камень. Приходилось обходить одиночные из них и перелазить через большие скопления.

Когда начало темнеть, обустроил ночлег возле одной из гречневых громадин.

Как только лег и сомкнул глаза, уснул от усталости.

2

Утром чувствовал себя бодрым и отдохнувшим.

Двинулся в путь, замечая, что слой жира под ногами становится только толще. Гладкие рисовые преграды участились, и, петляя среди них, ощущал себя словно в лабиринте. Напрягал все свои силы, постоянно подгоняя себя идти быстрее.

Все же удалось преодолеть оставшийся путь до наступления темноты и оказаться у склона первой конфорки.

Температура была здесь такая же, как и везде. Видимо, она дремлет.

Теперь необходимо было ее обогнуть и выйти в центральную часть, где предположительно и должно быть то, к чему я иду. Завтра начну искать туда проход.

Склон конфорки настолько крутой, что забираться на него сейчас будет непосильной для меня задачей, легче будет обойти конфорку.

3

Обходить было, с одной стороны, легче по самому началу склона выключенной конфорки, а с другой – нет.

Легче, потому что препятствий хоть и больше, но располагались они таким образом, что на определенных участках склона, до которых я мог добраться, были участки, полностью свободные от них, и именно по ним я шел. Я двигался хоть и с разной скоростью, временами медленнее, чем обычно, но зато не делал остановок, постоянно продвигаясь вперед.

Трудность заключалась в том, что внутри меня родилось и не покидало чувство опасности на этих склонах. Если она начнет раскаляться, я не успеть сойти вниз и спастись.

Я надеялся на то, что этого не произойдет, проверял температуру и старался двигаться еще быстрее.

4

Вынужден был разбить привал на ночь в этом небезопасном месте, так как ночью двигаться просто невозможно. Стояла кромешная тьма, без единого источника света.

Не знаю, сколько я простоял в жире, не входя в палатку, надеясь увидеть хоть что-нибудь, кроме темноты, но все зря, и в итоге на ощупь вернулся в палатку спать.

5

На следующее утро, только пройдя несколько часов по жировой поверхности, обнаружил конфорку поменьше, притаившуюся за первой, по склону которой я шел, и которая была на глаз раза в два массивнее.

Еще не приблизившись к ней, почувствовал, что от нее идет тепло, настоящий жар, и потому, обнаружив между ними широкий проход, продолжил путь по привычному склону первой конфорки, на которой была приемлемая температура. Если продолжу так двигаться, смогу по этому склону пробраться и в центральную долину.

Но здесь путь стал в разы сложнее. Жир оказался менее вязким, и, хоть теперь я не застревал в нем, падал несколько раз. Осторожно ступал, но не из-за вязнущих ног, как это было ранее, а из-за уходящих куда-то в сторону стоп, плотно облепленных и пропитанных жиром.

За день продвинулся настолько незначительно, что еще не увидел толком скрытой долины, хоть и понял, что дальше может быть только она.

Разбил лагерь.

6

Спать не хотелось, и, пока еще было светло, озирался по сторонам, глядя в скрытую дымкой долину. Завтра я достигну этой границы и войду туда.

Когда я уже подготовил себе на ночь походную постель, вышел из палатки наружу, чтобы поискать свет, и оказался прав: маленькая конфорка светилась красным.

Свет, что она выделяла, пусть и слабо, но освещал переход между двумя такими разными конфорками. Поверхность долины там двигалась, закручивалась вихрями жировой прослойки. Только валуны окаменевших уже круп оставались на своих местах, обтекаемые потоками жира. Не хотел бы я сейчас оказаться там.

7

Достигнув границы, за которой, как полагал, было едва ли видно дальше протянутой руки, и пройдя за нее, обнаружил, что все не так плохо, и увидел, что в высоте, над уровнем дымки, виднеются четыре вершины конфорок.

Весь дым шел от одной из них. Я оказался в самом центре долины с активной конфорочной активностью. Необходимо выбирать дальнейший маршрут. Из-за того, что мне видно только четыре ориентира, имеет смысл двигаться к одному из них.

Конфорка, на которую я прошлой ночью любовался, была отметена в сторону первой. Большая конфорка, по склонам которой я столько шел и которую я первой и увидел, была уже достаточно изучена и также не подходила. На ее вершину подниматься было бы проблемно из-за крутого склона.

Третья, которая и создавала все это задымление, также очевидно не годилась в качестве пункта назначения.

Оставался только четвертый вариант. Двинулся к нему, стараясь по возможности поменьше вдыхать окружающего меня дыма.

8

Четвертая конфорка, оставшаяся единственным выбором, была самой небольшой, как мне показалось, из всех остальных.

Начиная от ног, все мое тело покрыто коркой застывшего жира. Силы подходили к концу, но нужно было в любом случае штурмовать эту вершину. По температуре я определил, что она выключена.

Склоны достаточно круты, а на них тут и там лежали остатки еды, иссушенные до такой степени, что невозможно точно определить, чем это было.

Следуя от одного такого въевшегося пятна до другого, двигался, карабкался к вершине, что представляла собой плато, на котором я надеялся найти ответ.

Еще чуть-чуть.

Ближе к вершине дышать стало легче, от запаха дыма осталось совсем немного. Вот и круглая площадка. Оглянулся вниз на пройденный склон и двинулся вперед на твердеющих ногах к центральной части, в которой находится небольшое углубление.

Здесь очень тихо.

Ноги, покрытые жиром, не издавали при ходьбе ни единого звука. Лег в этом углублении, завалившись в него.

Надо мной пустота. Тишина. В голове нет идей о том, зачем я сюда так долго тащился.

9

Щелк. Щелк. Щелк.

Кисти рук

Жилы, выступающие под кожей каждый раз, как я двигаю ей.

Для меня руки всегда жили своей собственной жизнью, отличной от моей в некоторых моментах.

1

Мои руки всегда имели три состояния.

Первым была рука из крови и плоти.

Именно из-за того, что она состояла из плоти, хоть и с трудом, поддавалась изменениям, которые я в нее вносил.

Так, в дождливую погоду я вздувал жилы на руках, складывая пальцы особым образом и напрягая всю руку вплоть до плеча. Вздыбившаяся жила образовывала пещеру, в которой хоть и было совсем немного места, но достаточно, чтобы там спрятались мои друзья.

В той пещере до сих пор можно найти потускневшие от времени и постоянного мытья с мылом предметы, что мы брали с собой, как например, палки, непонятные сейчас инструменты и бутылки…

2

Вторая ипостась моих рук – теневая.

Тень от рук никогда не повторяла у меня саму руку в ее органическом состоянии.

Иногда теневые руки расплывчатые и даже с растопыренными пальцами похожи на сжатый кулак. Физическую руку я способен изменить, теневую нет, и это остается за светом. Он может истончить ее до линии или заставить распухнуть в разы, удлинив пальцы, едва не оторвав их от руки.

На мои теневые руки два года назад случайно наступил прохожий, и с тех пор я всегда прячу руки от других людей в карманах.

Если люди видят твои теневые руки, а тем более наступают на них – то это приносит боль.

3

Третьим их состоянием является прозрачность, едва видимые глазу руки.

Когда они появлялись, то часто практически точно повторяли все, что делали физические руки, но не отбрасывали тени.

Но одно отличие все же было.

Это постоянно ускользающее от меня нечто. Я не мог ничего сделать с прозрачной рукой и даже заставить исчезнуть, убрав физическую в карман. Прозрачные руки, сквозь которые было видно все, появлялись и исчезали по своему усмотрению и повторяли действия естественных рук с одним отличием, что выполняли то, что совершали первые руки очень и очень давно.

Я мог идти по улице, как всегда, спрятав руки в карманах пальто, и увидеть, как прозрачные руки ребенка, которым я когда-то был, бросают невидимые камешки или нанизывают невидимого дождевого червя на крючок…

Чаще всего же они расслаблены и ничего не делают, медленно растворяясь перед моим взором до следующего появления…

Дочь

Снова она разбудила меня своими криками. Сегодня ведь выходной, можно было поспать подольше. И ничего, что весь вечер до этого провели на детской площадке. Она сама должна была спать крепким сном до обеда, по моим расчетам, но нет, она не устала. Сколько же у маленьких детей энергии?

1

Она побежала по коридору из своей комнаты ко мне.

Еще не совсем проснулся, но слышу характерное шарканье. Дверь закрыта, и моя дочь скребется в дверь коготками.

– Надевай варежки, иначе ты будешь наказана!

За дверью еще пару секунд слышалось недовольное копошение, а затем царапающие звуки удалились.

– И не обижаться, ты ведь знаешь правила. А я пока приготовлю завтрак.

Что же приготовить? Этим вопросом я задался после того, как встал. Себе приготовлю жареные яйца, а для нее открою консервы.

Пока яичница готовилась, открыл банку с противно, на мой вкус, пахнущим и немного склизким на вид кормом. Неужели ей он так сильно нравится? Это действительно трудно назвать едой.

– Готово, иди!

Вот теперь я ее почти не слышу, только легкие, незаметные шажки моей любимой дочурки.

– Твоя миска на полу, приступай.

Ух, какая же она сегодня голодная, прямо набросилась на угощение.

Растяпа, застыл над миской, разглядывая ее, и только упустил момент, когда нужно снимать сковородку с раскаленной конфорки.

Балда!

2

После завтрака нужно было заняться своими делами, помыть посуду, убраться и только потом прогуляться с дочерью.

Пока я все это делал, она лезла под ноги, терлась об меня, всячески ластилась, что было уже привычно.

– Хочешь поваляться? А ну иди к папе.

Обхватил ее руками и в порыве веселости завалился на только что собранный диван. Обнимал и почесывал ее. Она мурлыкала и незаметно как-то лизнула мое лицо.

Так много хочется сказать о дочери, но все получается сухо, словно я описываю чужое существо. Видимо, у меня нет к этому способностей.

Она похожа на большой пушистый комок, килограммов 8—10 весом, внутри которого прячутся четыре миниатюрных лапки, мордочка с усиками и зубастой пастью. Когда она проходит по дому, собирает своей шерстью всю пыль, какую только можно.

Ее матери я не знаю. В мяуканье моей дочери иногда есть грустный оттенок, но я окружил ее заботой и не даю времени на то, чтобы грустить.

Лапы очень странные, обычно спрятаны внутри шерсти, но иногда выдвигаются из комка. На них когти, острые и твердые. Чтобы она не драла мебель и не царапалась, надевал на нее варежки, а затем она сама приучилась неловко их на себя надевать. Но иногда, конечно, упрямилась, как сегодня утром.