Дневник чудотворцев

Дружба для Петра на самом деле занимала особенное место, но постоянные пребывания дома и слишком большая закрытость в самом себе не позволяли ему проводить много времени с приятелями. Он хорошо заводил знакомства, оставляя о себе первое впечатление достаточно образованного и приятного молодого человека, но так и не научился поддерживать постоянные связи и сношения с новыми людьми, так или иначе встречающиеся на его жизненном пути. Увеселительные компании его тоже мало забавляли, но, тем не менее, на всяческих студенческих мероприятиях бывать всё же приходилось, оставаясь естественно где-нибудь в стороне, возможно в самом тёмном углу, от остального коллектива. При этом все его старые товарищи к нему хорошо относились и требовали его постоянного общества рядом с ними, что естественно было крайне редко. Николашка, Андрей и Димитр – люди, с которыми он вырос, но они избрали совершенно иную дорогу, пытаясь больше уделять внимание светским вечеринкам, где они весьма преуспевали в общении с высшими чинами, отчего их карьера двигалась только в гору. Они не перестали быть друзьями и с Петром, постоянно напоминая о своём присутствии ему письмами и заездами в гости. В конце концов, именно одна из их знаменательных встреч, произошедших совершенно против воли молодого интроверта, привела к знакомству с Аннэт…

– Что ж, друзья мои, – довольным тоном продолжил говорить Фёдор Вильгельмович, несколько искоса, даже по-хитрому исподлобья, посматривая на обоих своих гостей, складывая свои бледные руки в цепкий замок – Держите путь в Пермский университет! Знаю, знаю! Все ваши секреты знаю! Что, куда и зачем! – старый учёный даже несколько по-родительски пригрозил пальцем.

В такой момент Пётр вдруг снова очутился в каком-то неловком положении, совершенно путаясь в происходящих событиях. Видимо секрет профессора был не таким уж и секретным, раз всё же он оказался раскрыт. Хотя пусть Фёдор Вильгельмович в своих повадках был совершенно не предсказуем, и угадать, что он может выдать прямо сейчас, было невозможно, Сапожковского видимо это вовсе не беспокоило, и он, как и прежде, уминал шарлотку, запивая её горячим чаем. Профессор прекрасно знал своего друга, и это несколько вернуло спокойствие к Петру, ведь Кваг даже ещё не озвучил, что именно он знает о путешествии.

– Вести о делах, порой скачут впереди самих дел! – посмеялся тот – Знаю, что Борис Борисович предпочёл бы совершенно иной расклад этой истории, но тут, как оно обычно бывает, вмешивается Провидение. И никто, совершенно никто не может противостоять данному обстоятельству, – чтобы придать вес своему изречению Фёдор Вильгельмович вознёс указательный палец куда-то прямо под потолок, выразив на лице абсолютное пресыщение от данного умозаключения. Пётр, пытаясь тоже делать вид, как и профессор, что ему абсолютно безразлично, всё же чувствовал некоторое волнение, хотя дело было совершенно плёвое, и даже, если Кваг знает цель их путешествия, то суть совершенно не меняется, и они, конечно же, преспокойно продолжат свою беседу, а потом благополучно и экспедицию. Но что-то всё же волновало, может даже от того, что если вдруг вопросы начнут задавать самому Петру, а он не сможет внятно разъяснить, что же на самом деле происходит, ведь Сапожковский единственный кто знает подробные обстоятельства. Или уже нет?

– Не интригуй, Фёдор, – проговорил профессор, даже не глядя на товарища, несколько смакуя чудесный пирог – Подай-ка лучше брусничного варенья.

Безразличие Сапожковского видимо обескураживало только Петра, потому что Кваг также преспокойно подал банку с необходимым ингредиентом Борису Борисовичу, а лишь затем продолжил своё театральное представление, ещё больше будоража нервы юного студента, который начинал воспринимать происходящее с неловкой улыбкой.

– Слышали ли вы, мои дорогие, новости? – внезапно сменил тему приятель профессора, изрядно жестикулируя в воздухе своими длиннющими пальцами, которые наверняка принадлежали бы какому-нибудь заурядному пианисту – Всякий университет наложил запрет на массовые тайные собрания молодых студентов! И это даже здесь, в нашем мирном и спокойном месте, где ни один уважающий себя молодой человек ни в коем веке не позволит себе совершить эдакую гадость нашему дорогому с вами Отечеству! Я возмущён! Я вне себя! Людям нужно быть как можно ближе, познавать самих себя и познавать друг друга! Дружный коллектив – верное средство от всякой беды! А что они? Разделяют, властвуют! Народ не способный собраться в единый кулак, будет сплошным сборищем слабых пальчиков в крепкой руке чёрных дельцов. Куда всё движет? Друзья друг другу лгать не будут! – здесь Фёдор Вильгельмович добавил особую интонацию собственным словам, будто уже конкретно обращаясь лично к Сапожковскому, добавив, потирая рукавом блестящий над густыми бровями лоб – Правда ведь, Борис Борисович?

– Вы совершенно правы, мой друг, – приподнимая чашку чая, провозгласил профессор, ожидая аналогичных действий от своих компаньонов, которые не заставили себя ждать: и Пётр, тоже с чаем, и Кваг, с бокалом кваса – все вместе соприкоснулись со звоном наполненными сосудами – Только не забывайте, – добавил после Сапожковский – Настоящие друзья, как никак, определённые свои поступки совершают во благо уже состоявшейся дружбы, как бы там кто-то не говорил об обратном.

Борис Борисович видимо на всё имел ответы, и с ними совершенно нельзя было спорить. Сейчас Пётр как никогда восхитился ответом своего наставника, умевшего так достойно держаться и находить нужные слова. Скорее всего это понимал и его верный товарищ Кваг, как ещё сегодня утром это понимал таинственный трактирщик. Всё же унять старого учёного Фёдора Вильгельмовича, который вдобавок столь же начинён опытом, как и сам Сапожковский, было совершенно не возможно. Вероятно даже то, что закалённые академики только в своих профессионально устроенных спорах находят ту самую истину, которую никогда нельзя было найти просто так по одному только желанию одного энтузиаста, было самым настоящим камнем преткновения ко всему происходящему вокруг возникшей беседы.

– Вы чрезвычайно чудесно излагаете мысль, дорогой друг, – заметил Фёдор Вильгельмович, напирая на Бориса Борисовича – Но упускаете одну маленькую деталь, что высокая степень уважения к личности даёт определённый стимул к вероятности не оставлять некоторых вещей без должного её внимания. Сами посудите, могло ли быть такое, что предпринимаемые действия одного трутня в улье, не согласовывались бы с действиями другого такого же трутня, поскольку в таком случае им бы пришлось совершать одинаковую последовательность в деле ошибок, приводящих, в конце концов, к потере полезного коэффициента для всего улья в целом. Это же очевидно единый механизм, требующий постоянного взаимодействия и налаживания непрерывного информационного контакта.

– Сколь угодно, Фёдор Вильгельмович, – усмиряющим тоном проговорил в ответ профессор – Вы ни грамма не упомянули о возможном разделении некоторых обязанностей этих одинаковых трутней одного улья. То есть вы должны понимать, что некоторые действия одного трутня, могут быть совершенно не зависимы от действий другого.

«Да, Кваг всё-таки определённо не знает цели нашей экспедиции, но пытается добиться этого знания всеми известными ему способами, а главное, что Сапожковский столь же тактично не развязывает языка. Этой игрой можно наслаждаться вечно. А самое интересное то, что мне удаётся всё время быть сторонним наблюдателем, ведь это в действительности их личное увлечение. Как прекрасно!» – именно так думал Пётр в эту минуту, и именно так впоследствии будет занесён этот момент в личный дневник молодого корреспондента. Он совершенно не мог оставить данный диалог без должного внимания, ведь, возможно, когда-нибудь он послужит добрым уроком хороших манер для будущих академиков.

– Порой заблуждения, могут привести и к ответу, – заключил Кваг – Вы, конечно же, допускаете возможность того, что существуют два совершенно неодинаковых рабочих процесса, которые никогда не соприкоснуться между собой в технологии единого цикла. Вряд ли это может быть, – тут он снова вознёс указательный палец – Нарушив цепь одного действа, мы впоследствии нарушим всю целостную структуру! И тогда совершенно нельзя будет говорить о состоятельности одной детали, когда в итоге вся машина перестала существовать!

– Скажу так, – неизменно настаивал Сапожковский – Общество сколачивается из людей статичных, способных удержать его в равновесии, а вот развитие общества дело рук людей динамичных, которые наращивая темпы, привносят в удержание равновесия некоторые корректировки, отчего может быть совершенное нарушение целостного баланса или его полное разрушение. Союз статичных и динамичных – это ответ на все волнующие вопросы. И когда одни динамичные приходят на смену другим динамичным, первым приходится преобразовываться в статичных, в противном случае они могут быть попросту вредны своему обществу, считая, что, как и раньше способны двигать колесо прогресса, определённо не замечая, что это колесо деревянное, когда вокруг давно предлагают перестать его толкать, перейдя, наконец, на методы автоматизма, что бы заняться совершенно иными насущными вопросами.

– Право, Борис Борисович, – задумался Кваг – Вы полагаете, что сейчас то самое время, когда необходимо старые добрые поношенные сапоги оставить в шкафчике для всякого хлама? Смею, вас огорчить, мой дорогой друг, – вновь улыбка озарила его бледное воздушное лицо – Уже через пару дней наша достопочтеннейшая Академия позволит сколотить одну призамечательнейшую экспедицию на Уральский хребет, которую к величайшему вашему изумлению возглавит никто иной, как лично Фёдор Вильгельмович Кваг – довольный учёный в очередной раз соскочил со своего изъёрзанного места, чтобы выдать низкий поклон слушателям – Это ли не чудно, мой уважаемый?

– Это очень занимательно, – ответил в своей свойственной манере несокрушимого спокойствия Сапожковский, видимо даже ничуть не удивлённый данным фактом – И что же вы намереваетесь там отыскать? Может быть, поведаете?

– Ах, дорогой мой! – не прекращал поэтично двигаться по комнате Кваг – Наш мир требует неминуемого вмешательства в его пристальное изучение! Сколько ещё сокрыто таинств в тех самых местах, где, казалось бы, человеческое существо обошло всё вдоль и поперёк, считая окружение полностью открытой книгой? Сколько ещё придётся провести в кропотливом труде дней и ночей гениальным деятелям, чтобы добиться, наконец, окончания поисков непознанного? Да! Да, друзья мои, мне предстоит возглавить экспедицию, которая в будущем, возможно, положит начало формирования нового взгляда на существующую действительность. И этому точно не будет предела!

– Что же вам удалось отыскать? – поинтересовался Сапожковский, слегка прищурив правый глаз.

– В вечном беге за исследованиями самых удалённых уголков нашей прекрасной Земли, – продолжал эмоциональный учёный – Мы не минуемо теряем ту тонкую ниточку для изучения собственного же родного дома, который постоянно находился рядом и не требовал колоссальных усилий для устанавливания с ним тесного контакта – Фёдор Вильгельмович выдержал некоторую паузу и, наконец, занял своё место – В одном из поисков нам удалось столкнуться с примечательно интересной легендой, которая требует к себе особого внимания. Речь идёт о диких существах имеющих множество разных названий: хозяева леса, лешии, менквы, комполены… В разных местах их называют по-разному. Мне вот привычнее слышать сноманнен. В наших краях, конечно, это определение не популярное, но именно оно мне кажется подходящим. Так вот! Мы найдём это загадочное существо и, наконец, раскроем его таинственную природу – в конце фразы Кваг будто бы поставил точку, показательно сложив руки на груди.

– Что ж, – подытожил Сапожковский, ничуть не смутившись сообщением своего товарища – Одобрение Академией данного предприятия позволяет питать надежды, что возможно мы двигаемся в правильном направлении. Я очень рад за тебя, Фёдор, как твой коллега! Но как твой друг, категорически против, чтобы ты после столь продолжительного своего перерыва вернулся на стезю практического исследователя.

– Что ты, друг мой? – весьма любезно добавил Кваг – Это истинное лекарство для меня! Возможно оно единственное моё спасение!

– Тогда желаю лишь успехов! – проговорил профессор, вновь подняв очередную чашку с чаем, со звоном соприкоснувшись с наполненными чашами компаньонов.

Всё услышанное Пётр впитывал как губка, совершенно не пытаясь вмешиваться в подобные разговоры. Он дивился реакции Сапожковского, который вовсе не отговаривал друга от кампании, представляющей реальную угрозу для здоровья, действительно прислушиваясь к зову его собственного сердца, лишь оставив дружеские наставления. Дивился он и тому, что в поисках самих себя эти старики готовы пойти на самое невообразимое путешествие в их жизни, чтобы попытаться найти то самое недостающее звено, которое навсегда утолит их душевную потребность. Вероятно именно в такое же мероприятие ввязался и сам Пётр, последовав за Сапожковским, но тем оно становилось ещё более к себе манящим, от чего совершенно нельзя отказаться.

Этот день был завершён. Профессор почему-то так и не рассказал своему другу истинное назначение экспедиции, уверяя, что путь их ведёт к Пермскому университету. Возможно, была в этом какая-то выгода, но вряд ли её можно разгадать сейчас. Время покажет. Сегодня был прекрасный день, полный загадок и новых знакомств, Пётр искренне надеялся, что все последующие дни будут подобны этому. С такой мыслью он и закутался под пушистое одеяло на втором этаже самого гостеприимного дома, с душевной лёгкостью вспоминая о покинутом родном крае лесов и рек, доме на Кикиморской горе, дорогих родителях, верных друзьях и своей Аннэт.

«Спокойной ночи…»

Глава третья

Утро следующего дня началось очень скоро. Петру даже показалось, что он успел только моргнуть, как его уже пробуждал Сапожковский, сильно теребя за плечо. Юноша понял, что профессор не хочет терять ни минуты, поэтому требовал особенной быстроты для того чтобы собраться, позавтракать и отправиться в путь. В комнате весьма сильно пахло кошачьим присутствием, чего Пётр не заметил вчера вечером, но на что обратил внимание сам Борис Борисович, сообщив:

– Фёдор обожает кошек. Это его особенная страсть. Обычно в доме происходит кавардак, а эти животные хозяйничают здесь слишком вольготно, но к приезду гостей он тут же производит тщательнейшую уборку, причём по большей части самостоятельно, а кошек отдаёт на попечение в дом своей прислуги, которую весьма добротно содержит, потому-то те не особо и отказываются ему помогать. Кстати, во дворе здесь обычно тоже весьма шумно, поскольку помимо кошачьего помешательства он просто влюблён в человеческие столпотворения, поэтому предоставляет место для торговых рядов и проведения еженедельных ярмарок.

Кваг уже ожидал внизу, приготовив столь же душевный завтрак, как и прошедший ужин. Изрядно подкрепившись, гости очень скоро покинули гостеприимный приют, благодарив хозяина за добро. Запряжённая тройка уже ожидала у порога с всё тем же приветливым, но молчаливым кучером, как и сами пассажиры. Сапожковский попрощался со своим приятелем крепкими объятиями, пожелав успешного завершения дела, на что Кваг отвечал взаимностью, подмигивая своими маленькими глазками и мило улыбаясь, как это было свойственно ему одному. С Петром хозяин также обнялся, не поскупившись на тёплые слова, на что ему оставалось только застенчиво благодарить и повторять «Вам того же». Сцены прощания могли бы продолжаться ещё очень долго, если бы Сапожковский не находился уже внутри экипажа, напоминая своим другу и помощнику, что ими уже пора:

– Фёдор Вильгельмович, обязательно пишите на мой адрес в Вятке! А сейчас отпустите моего студента, нам нужно ехать! Назар, – обратился он к почтальону, которому оставалось только дать команду лошадкам чтобы отправиться – Трогай!

Профессор же, как ни в чём не бывало, взялся за свои любимые записки и карандаш, не обращая никакого внимания на отряхивающегося помощника, который в этот момент едва успел запрыгнуть в кузовок, пробежав пару саженей следом за уезжающим дилижансом. Так путники, под громкое поэтическое «Прощайте, друзья!» старого Квага, покинули Осокино, проезжая мимо всё тех же покосившихся домиков и кривых мшистых заборов. В отдалении вновь показались ещё одни вытянутые по земле сарайчики с высокими трубами, кузницы и водяные мельницы завода на Омутной и нескончаемая вереница горняков-тружеников.

Путь вёл далее на восток. Экипаж двигался по всё менее проходимым трактам, которые вероятно посещали, как и прежний, крайне редко. Это было вполне объяснимо, ведь основная прямоезжая дорога из Вятки до Перми проходила гораздо южнее через городок Глазов, далее до Оханска, и там, через переправу, почти по прямой до самого Пермского городища. Но выбор Сапожковского пал именно на то направление, которым мирно путешественники и следовали, не натыкаясь на цепочку обозов и постоянное движение людей и лошадей. Добравшись до починка Голодаевского, экипаж повторил переезд через извилистую Вятку, теперь уже всего в нескольких верстах от её истоков. Пётр ещё раз вгляделся в её тёмные воды, пытаясь найти хоть какие-то секреты в чарующей глубине. Реки всегда обладали особенными свойствами отвечать на самые сокровенные вопросы, будоражащие пытливые умы, или помогать с душевными тревогами, которые могли бы возникать у молодого горячего сердца. Вспоминая себя, Пётр порой выходил на покатый бережок, настолько теряясь в грёзах, что забывал о текущем без ведома человека времени, и часами продолжал созерцать немыслимые красоты Вятской природы. Вода ласково хлестала белой пенкой края у самых ног, а ветер щекотал густую зелень, шурша созревшими листочками. Сейчас было полное безветрие, и погода совершенно способствовала путешествию. Солнечный диск, успевший подняться из-за горизонта, поигрывал тёплыми лучиками по лазурному небосводу, ведя за собой благодатное настроение. Пётр, после продолжительной поездки начинал ёрзать, пытаясь уловить как можно более удобное положение, но нагромождения поклажи совершенно не давали разгуляться, оставляя только некоторые узенькие проходы между ящиками и сумками. Всё это были в основном посылки, которые предстояло ещё развести в самые отдалённые уголки. Сколько же здесь писем и подарков, сколько судеб и живых строк, вдавленные где-то с особенным старанием, а где-то кое-как набросанные нелепыми царапинами, скорее всего, ответят только самые старательные почтальоны. Писать письма – это особенное удовольствие, когда нависнешь над маленьким обрывком бумаги, стараясь вобрать в него добрую долю того, что крутится в голове, но без всего лишнего, как можно кратко, совершая магический ритуал словообразования, чтобы потом на другом конце это сообщение получил адресат и с упоением его бы прочитал, вдыхая запахи зашарпанной бумаги, засохших чернил и, быть может, какой-то свойский человеческий аромат, вряд ли повторимый дважды. Под грудой всех этих ящиков томился и загадочный чемодан профессора, весьма весомый на вид, в котором тот вероятно хранил какие-нибудь свои приборы, а может быть и научные публикации. Пётра это дело мало интересовало. Сам же он взял с собой лишь небольшую суму с канцелярскимим принадлежностями и тёплую одежду на случай холодов с запасной обувью, которые хранились в заднем горбке.

Кучер всё ещё уверенно вёл тройку вперёд, не смотря на то, что дорога становилась хуже и хуже. Следующим пунктом остановки для разгрузки был посёлок Залазнинский, где черемесы встречали долгожданный экипаж с почтой, похоже, всем населением, проживающим в нём. Дети, женщины, старики повыскакивали на улицу с радостными криками, встречая редких гостей. Они не жили бедно, или как-то плохо. Они занимались каждый своим делом, помогая друг другу и помогая государственной промышленности своими бесценными кадрами, но удалённость основных почтовых трактов разделяла их от остального мира даже больше, чем несколькими верстами. Продолжая путь дальше, путешественники снова взяли курс на восток, огибая поселение Бельское, коих по всей стране можно было сосчитать немало. Дорога стала дикой, местами заросшей непроходимой порослью, отчего приходилось вести лошадей немного в сторону, дабы исключить столкновения с выступающими тут и там крепкими кореньями и трухлявыми пнями, порой тщательно замаскированными в них. Воздух переполнила неожиданная спёртость и духота, а на небе как по щелчку начали появляться кучные клубы сереньких облаков, которые постепенно по мере продвижение вглубь леса стали формировать между собой объёмистые дождевые тучи, обещающие очень скорую и кардинальную смену погоды. Вдобавок ещё и усилился ветер, который начал со скрипом тревожить вековечные сосны. Карета неожиданно остановилась, и так редко подававший свой голос почтальон обратился к Сапожковскому:

– Государь, дорога будет непростой, в сухую погоду мы бы проскочили эти пару вёрст, но если дождь зальёт колею, то лошади подзавязнут по самую грудь, а экипаж начнёт воротить из стороны в сторону, пока он не наткнётся на какую-нибудь яму, а там…

– Какие твои предложения? – преспокойно задал вопрос профессор, откладывая в сторону свои бумажные исследования.

– Лучше поехать в объезд, через Бельское и выйти на Глазов, а там по основному тракту мы преспокойно доберёмся до Перми, с заездом в Гординское, – интонация возничего была абсолютно идентична спокойствию Сапожковского, видимо, чтобы подобрать себе кучера, профессор устраивал ещё один свойственный его натуре конкурсный отбор.

«Как это в его духе…» – подумалось в этот момент Петру.

– Нет, – отвечал категорически профессор, мотая головой – Такой объезд нам совершенно не к месту. Мы потеряем уйму времени, – затем Сапожковский, несколько сменив тон, обратился к кучеру, как к своему другу, чем весьма поразила Петра, но не самого возницу – Дорогой, Назар Прокопьевич, я надеюсь на ваше мастерство! А погода нам ещё даёт отсрочку. Так что только вперёд!

На сказанное почтмейстер преспокойно и молча кивнул, принимая слова профессора, как нечто должное, будто не требующее никаких уточнений и возражений. Кнут змейкой колыхнул воздух над спинами лошадок, и тройка снова поволокла экипаж по ухабистому и рассыпчатому пути, пыхтя ноздрями как раскалённые печки. Пётр приготовился к худшему, крепко вцепившись в один из бортов, начиная внимательнее рассматривать состояние дороги, при этом, вовсе не пытаясь заниматься нравоучениями кучеру. Тот и так прекрасно знал, как ему следует вести коней, да и предъявление каких-либо претензий к его езде было бы совершенно не уместным – его концентрации мог бы позавидовать самый усидчивый канцелярист.

Чем дальше продвигались в лес, тем он становился гуще и темнее. Колоссальные сосны нависали над головами, образуя ветвистыми кронами естественный живой свод, способный хоть как-то уберечь дорогу от размытия. Дождь тем временем совершенно не спешил начинаться. Кучные тучи, казалось, вовсе остановили свой ход и теперь еле тащились едва не зацепляя острые макушки исполинских дерев, которые с упоением готовились встретить пришествие непогоды. Ветер совершенно стих, и над окружающим миром навис обманчивый купол тишины, в котором то и дело слышались посторонние скрипы крепких вовсе неподвижных стволов и жуткие шорохи невидимых обитателей бора, которые тревожили высохший полог, будоража воображение юноши. Кони продолжали усиленно пыхтеть, продираясь между очередных цепких кустарников и вездесущего валежника. Невозмутимый Сапожковский, присоединившись к Петру, стал посматривать с противоположного борта на дорогу и окружную обстановку, но на его лице нельзя было разглядеть ни грамма беспокойства, он скорее выражал свойственное только ему одному учёное любопытство. Глаза его как-то сверкали огоньком, и проявляли необычайную степень блаженного состояния. Предстоящая непогода словно вызывала в нём эйфорические чувства, влекущие за собой самые приятные ощущения, которые, видимо, исходили откуда-то из раннего детства.

Снова задул какой-то скользкий ветерок, а изо рта даже начинал исходить при дыхании парок. Ледяные мурашки пробегали вдоль каждого позвонка Петра, доходя до самой его макушки, отчего он даже ненароком вздрогнул. Кучер продолжал двигать своих покорных лошадок вперёд, заставляя волочить их скрипучую повозку. Голубоватый блеск, заставил животных жалобно издать протяжный вопль, но страх был мигом подавлен голосом отважного возницы. Гром сотряс небеса до самой земли, отчего та даже вздрогнула, словно где-то рядом случился горный обвал. Далёкая-далёкая непроглядная стена бесчинствующего ливня очень скоро начала приближаться к экипажу, неся за собой грозный плеск и бурные потоки водных масс, способные смести всё вокруг в одну сумасшедшую карусель. Кучер громко воззвал к своим подопечным, и те ему откликнулись понимающим ржанием, вытянувшись струной и насев на еле движимый дилижанс с особенным усилием. Показалось, что кони пошли куда лучше и колёса закрутились совсем веселее. Грациозные сосны безостановочно замелькали перед носом Петра, цепляясь и царапая деревянные борта экипажа. Комки бурой грязи и ледяные капли хлыстающегося дождя проникали в захламлённые апартаменты пассажиров, заставляя их укрываться от стихии только руками и ещё держащейся крышей. Возничий и того вовсе был беззащитен перед страшной бурей, но отступать было не в его компетенции.