Краткая история: Реформация

Дальнейшим и далеко идущим следствием анализа культуры протестантизма в более широком контексте стало рождение более подробного и сочувственного понимания отношений между Реформацией и сверхъестественным. Недавние исследовательские работы серьезно пошатнули допущение, что путь от папского суеверия к протестантскому отрицанию сверхъестественных существ и объектов и далее к рациональному миру Просвещения был прямым и четким. Эти научные работы изучают присутствие священного в пределах Реформации и спорят о создании протестантской священной вселенной, которая была не просто способом выжить, а осознанной попыткой сформировать отношения между сверхъестественным и физическим. Беспорядочный обмен, характеризующий эти отношения, показывает, до какой степени попытки переопределить взаимодействие между человечеством и его средой были организованы как обсуждением, так и принуждением и обращением. Религиозная культура после Реформации была неоднородной и многообразной и часто характеризовалась широким набором идей и принципов, возникших в ходе столкновения между старым и новым, изображающим прошлое и делающим наброски настоящего[34].

Этот взаимный обмен между настоящим и прошлым был очевиден в ходе празднований каждого из юбилеев Лютера в течение пяти веков, но и в наши дни он не менее значим. Когда сегодня вспоминают о Реформации, она приобретает все более расплывчатую форму. Спустя пятьсот лет Реформация не поддается классификации как простое религиозное, политическое, социальное или культурное событие. У нее отсутствует согласованное начало или конец, а догматы, которые сформировали ее отношения с прошлым и ее собственной историей и идентичностью, оказались гораздо более уступчивыми, чем предполагал ее язык. Но по этой же причине, по мере того как внимание вновь сдвигается к событиям, произошедшим в октябре 1517 г., трудно избавиться от ощущения, что историю Реформации будут продолжать писать и следующие пятьсот лет.

1. В одной лишь Божьей власти? Мартин Лютер и богословие Реформации

По ряду причин богословские споры и противоречия, которые определяли и формировали Реформацию, в последние годы вышли из нашего внимания. Есть, разумеется, достойные исключения из этого правила, но акцент на культуре реформы, принятии религиозного изменения и долгосрочном воздействии Реформации на веру, который сделал недавние научные исследования такими увлекательными, также таил в себе опасность того, что богословие реформы становится все более периферийным. В последней четверти XX века небольшой, но важный сдвиг от истории Церкви к истории религии перенес внимание с догматов и апологетики интеллектуальной и богословской элиты к тому, что мы могли бы с некоторой натяжкой назвать «народной религией», или верой «простых людей»[35]. Эти «простые люди» не были безмолвными получателями новых мыслей, покорно принимавшими проповеди и споры, которые определяли и объясняли оправдание верой, Sola scriptura и любые другие руководящие догматы евангелистской церкви. Наоборот, в эпоху раннего Нового времени не только приходские священники, но и миряне принимали активное участие в осмыслении и исправлении прежних религиозных воззрений. В более старых, традиционных, описаниях формулирование теологических принципов Реформации приписывается уму и работе «великих людей» зарождающихся протестантских церквей, но возникновение этих идей, казалось, значило меньше, чем их воздействие.

Совершенно верно, что история Реформации должна быть чем-то бо́льшим, нежели простая история университетского богословия, но понимание способов, посредством которых богословские и пастырские изменения были приняты и усвоены в приходах, а также в сердцах и умах верующих, все еще должно начинаться с осмысления того, как возникли эти «новые» убеждения. Разумеется, описание эволюции веры никогда не бывает простым. Обсуждение теологии Реформации (или, точнее, теологий) за последние несколько десятилетий стало все больше связываться с верой и практикой поздней средневековой Церкви: ведь история Реформации началась не в 1517 г., а двумя веками ранее[36]. Растущий интерес к идеям, которые заложили фундамент для распада христианского единства в первой половине XVI века, выглядел вполне естественно на фоне растущего интереса к возникновению и последствиям Реформации. Изучение воздействия реформ на приходы или влияние религиозных убеждений на социальную и культурную сферы во многом способствовали тому, что внимание людей переключалось на конкурирующие теологии, вызвавшие эти перемены. Изучение Реформации как истории вероучения или истории общества нельзя считать взаимоисключающими подходами, наоборот, объединение этих направлений в значительной степени улучшило наше понимание и того и другого. Культурные и социальные перемены, привнесенные религиозными изменениями, происходили из обсуждений богословских вопросов, хотя интеллектуалы того времени зачастую резко отрицали влияние таких идей на национальные культуры, которые основывались скорее на предрассудках, чем на вере. Не так давно редакторы одного из лучших недавних исследований Реформации напомнили нам, что богословие может вновь привлечь пристальное внимание науки, но теперь ее позиция зависит от контекста и больше не привязана к авторитету богословов прошлого. Споры по вопросам теологии Реформации скорее можно найти в исторических и литературных трудах, культурном и социальном анализе эпохи реформы. Богословские принципы не возникают в вакууме, а произрастают из более широкой среды, в которую они были посажены. Поэтому размышления о богословских вопросах требуют от ученого готовности рассматривать их в историческом контексте и отыскивать те факты, которые действовали на перемены в богословии как ускорители или помехи. Спасение было скорее практической, нежели абстрактной заботой, поэтому судьба одной вечной души занимала самые широкие слои населения. Богословы Реформации сами были ее духовными пастырями и проповедниками, и сегодня мы можем узнать об их воззрениях и целях благодаря записям их проповедей, полемическим трактатам, письмам и наставлениям[37].

Начало Реформации? 31 октября 1517

В феврале 2015 г. производящая игрушки фирма Playmobil объявила о том, что больше всего продает статуэток Мартина Лютера. В течение трех дней с момента выпуска было продано около 34 000 статуэток Лютера в шляпе, с пером и немецкой Библией[38]. Представитель компании признал, что популярность оловянной статуэтки Лютера стала неожиданностью, и объяснил быстрые продажи, в частности в Германии, растущим интересом к истории и желанием родителей дать возможность своим детям вырасти с пониманием того, как «совершенно обычный человек, разделявший веру и убеждения большинства людей своего времени», остается интересен людям XXI века. Массовое производство и сбыт статуэток Лютера фирмы Playmobil отдают дань уважения традиционной легенде и образам истоков Реформации. Лютер в этой истории четко выразил недовольство католической церковью, прибив свои 95 тезисов к двери Замковой церкви в Виттенберге. Такое открытое выражение несогласия и даже открытое неповиновение вызвало отклики во всем христианском мире, по-новому представив отношения между человеком и Богом и расшатав основы институциональной церкви. Образ Лютера с молотком в руке возник как самостоятельный символ, ставший обязательным элементом изображения Реформации в изобразительном искусстве, печатном слове и на экране.

95 тезисов Мартина Лютера, 1517 г.

В 1960-е гг. Эрвин Изерло заявил, что «Лютер не прибивал тезисы». Заявление Изерло по сути было столь же иконоборческим, смелым и противоречивым, как действия иконоборцев XVI века[39]. Легенда, по мнению Изерло, была выдумана соратником Лютера, Филиппом Меланхтоном. Вымышленное повествование подкреплялось решимостью Лютера и его последователей установить дату «основания», или начала, Реформации. Тот факт, что легенда не смогла выдержать научного расследования, продолжал Изерло, убедительно доказывает, что Лютер вовсе не собирался безрассудно начинать борьбу с Римско-католической церковью и что процесс, известный нам как Реформация, возник «абсолютно непреднамеренно»[40]. Зарождение идей Лютера, как предположил Изерло, может быть лучше понято в контексте позднего средневекового номинализма, чем событий октября 1517 г. Утверждение Изерло, что Реформация Лютера была неумышленной, возможно, созвучно словам Меланхтона о вывешивании 95 тезисов на церковной двери[41]. Меланхтон считал этот факт «началом спора, в котором Лютер, еще не подозревая и не мечтая о будущем изменении обрядов, несомненно, не полностью избавлялся от самих индульгенций, а лишь подталкивал к умеренности». Однако эта неспособность оценить значение события не должна истолковываться отрицательно. Как предположил Майкл Муллетт, отсутствие понимания Лютером значения событий 31 октября придавало им почти провидческое предназначение. Лютер как орудие намерений Бога еще не видел Божественного плана во всей его полноте. Если Лютер в этой истории был лишь посредником, тогда реформаторская деятельность также осуществлялась по воле Господа, а не человека[42].

Исследователи продолжают энергично обсуждать подлинность и символику вывешивания тезисов на двери церкви, но решение объявить 31 октября Днем Реформации обусловило постоянное присутствие этой истории почти в каждом повествовании о раннем немецком протестантстве. Король Пруссии Фридрих-Вильгельм IV (1795–1861) пытался возместить ущерб, нанесенный Замковой церкви во время Семилетней войны и Наполеоновских войн, утверждая, что по крайней мере церковная дверь должна быть восстановлена: «Эта дверь – памятник истории Реформации. Давайте восстановим ее, отольем из драгоценного металла, и точно так же, как Лютер прикрепил свои 95 тезисов, выгравируем их золотыми буквами на двери». В 1858 г. в День Реформации на входе в церковь были установлены бронзовые двери с 95 тезисами[43]. Во многом достоверность этой истории значит меньше, чем содержание и принятие самих тезисов. Написанный на латыни текст, который Лютер вывесил на закрепленной на церковной двери общей доске для обсуждений и новостей, был, без сомнения, менее значим, чем тот факт, что его идеи широко и незамедлительно распространились внутри и за пределами академического сообщества. Мартин Лютер и его тезисы безусловно остаются отправными точками истории Реформации, хотя степень влияния «этого ключевого человека» или «ключевых моментов его жизни» на трансформацию понимания Бога в Европе остается дискуссионной. Однако этот факт не должен умалять значительных и радикальных положений в менявшемся богословии Лютера. Но вместо допущения, что истинный смысл его мыслей и действий был ясен с самого начала, крайне важно рассматривать идеи Лютера в контексте его жизни, социальных и интеллектуальных условий, в которых он трудился. Помимо этого необходимо учитывать первые побуждения к реформе, во многом определившие дальнейший путь истории.

95 тезисов Лютера, отлитые над дверью Замковой церкви в Виттенберге. А. Савин

Экземпляр тезисов был отправлен архиепископу Альберту Майнцскому, который показал их папе Льву X, но тогда тезисы не получили официального отклика, поскольку понтифик не придал им значения, посчитав «спором среди монахов» – теологической полемикой, а не решительной попыткой разрушить основы Церкви. Официальный отклик последовал в булле «Восстань, Господи!» (Exsurge Domine, 1520), но к этому времени идеи Лютера распространились довольно широко. В 1518 г. Кристоф фон Шойрль и группа студентов Лютера из Виттенберга перевели текст 95 тезисов на немецкий язык и напечатали его, таким образом распространив идеи Лютера среди более широкой аудитории. Чтобы занять место формального или символического начала Реформации, латинская рукопись должна была найти свой путь в народной культуре того времени. И если тезисы не были намеренным началом Реформации, то они не были и полностью сформированным описанием взглядов Лютера; в начале XVI века критика Лютером индульгенций не была ни новой, ни уникальной, а ключевые принципы, которые обычно ассоциируются с поздним лютеранским богословием, еще не вышли на передний план. Они не содержали ни прямого неприятия папской власти (хотя имела место резкая критика папского правления), ни открытого заявления о расколе, ни попытки экстраполировать достаточно узкий вопрос об индульгенциях на иные теологические догматы поздней средневековой Церкви. Так что же для Лютера находилось под угрозой и как обстоятельства и понятия переплетались в его действиях и их последствиях?

Мартин Лютер

Подробности жизни Мартина Лютера хорошо известны из множества биографических исследований, исторических теологий и самых разнообразных обсуждений, в которых она переосмыслялась в различных хронологических, географических и конфессиональных границах[44]. Мартин Лютер родился в Айслебене в 1483 г. Его отец был владельцем меднорудной разработки. Родители Мартина хотели, чтобы он сделал карьеру в области юриспруденции, что обеспечило бы ему достойное положение и благосостояние. С этой целью в 1501 г. он поступил в Эрфуртский университет и, судя по всему, нацелился осуществить честолюбивый замысел своих родителей. Десятилетия спустя Лютер описывал важное происшествие летом 1505 г., которому суждено было изменить ход его жизни. Как-то раз по дороге к саксонскому Эрфурту Мартина застигла гроза, и, опасаясь за свою жизнь, Лютер обратился к заступничеству святой Анны, поклявшись, что в случае спасения станет монахом. В июле, исполняя данное обещание, он вступил в орден августинцев. Жизнь в монастыре была тяжелой, но Лютер полностью посвятил себя ее требованиям, проводя время в постах, молитвах, изучении сознания и исповеди. Как позднее заметил Лютер: «Если кто-либо и мог заслужить место в раю, ведя монашескую жизнь, то это был я». Но праведное выполнение этих обязательств не принесло Лютеру успокоения и уверенности в себе, которых он так искал. Скорее дело обстояло с точностью до наоборот: Лютер упоминал об этих годах как о периоде глубокого духовного отчаяния, когда он «потерял связь с Христом Спасителем и Утешителем, и это превратило его в тюремщика и палача собственной бедной души».

Физические и душевные страдания, которые исходили от господствовавшего ощущения Лютером собственной слабости и греховности, отрицательно сказались на его душе и теле, но эти месяцы отчаяния помогли молодому августинцу сформировать собственное понимание отношений с Богом. Его духовник Иоганн Штаупиц настоял на том, чтобы Лютер ознакомился с работами Блаженного Августина, к которым, как позднее признавал Лютер, он тогда испытывал мало симпатии[45]. Приглашенный в Виттенбергский университет читать лекции по «Сентенциям» Петра Ломбардского[46], Лютер читал и размышлял о сочинениях Августина «О духе и букве», «О Троице» и «О Граде Божьем», которые он широко цитировал в своих лекциях о Псалмах. Можно определить сдвиг в акцентах и интерпретациях того, о чем говорили Оккам[47] и Биль[48]: хотя человек несовершенен, он, безусловно, способен достичь спасения и возлюбить Господа. К 1513 г. в «лекциях о псалмах» Лютер заимствовал еще больше идей у Августина и из словаря справедливости Божьей (justitia Dei). К 1515 г., основываясь на трудах Блаженного Августина, в лекциях о Послании к римлянам Лютер пришел к весьма отличающемуся от официального смыслу справедливости Божьей (Рим. 1:17)[49]. За месяц до обнародования 95 тезисов в работе «Опровержение схоластической теологии» Лютер еще очень резко отказывал людям в возможности достичь истинной праведности. По его мнению, если праведность возможна без благодати Господней, что она есть в себе самом (facere quod in se est), то утверждать, что человечество не способно исполнять закон без благодати, означает превратить Божественную благодать в невыносимое бремя. Предваряя то, что должно было произойти два месяца спустя, то есть в октябре 1517 г., Лютер пересмотрел отношения между деяниями, верой и благодатью и высказал мнение, что праведные дела не делают человека праведным: он делается таковым только по милости Господа, и именно поэтому такой человек способен творить праведные дела. Лютер – благочестивый, а возможно, излишне добросовестный монах – стоял на грани разрыва с принципами, которые направляли монастырскую жизнь.

Видеть семена Реформации в духовном кризисе одного человека – значит преуменьшить важность интеллектуальной и культурной атмосферы, в которой находился Лютер. Разумеется, он был не одинок в размышлениях о смысле и целях христианской жизни. В течение десятилетий, предшествующих личному осознанию Лютером того, что значит быть праведным, как внутри, так и за пределами институциональной церкви раздавались призывы к реформам, и некоторые из них были реализованы в альтернативных воплощениях религиозной жизни, а также в открытом неприятии богословия и практик поздней средневековой Церкви. Сегодня уже невозможно связывать «успех» Реформации только с «разложением», царившим в средневековой Церкви; но взгляд на Реформацию как на некий «плод средневековой теологии» и поныне можно считать верным ракурсом для оценки интеллектуальных истоков лютеровского кризиса и его очевидного преодоления. Несмотря на насущную необходимость реформ (а может, благодаря ей), вовсе не собиравшаяся умирать Церковь позднего Средневековья была вполне энергичной, мощной и уверенной в себе силой, к тому же глубоко укоренившейся в обществе[50]. Церковные власти всячески старались подавить не только еретиков, но и критиков папства, правда, эти усилия не только были реакционным откликом, но и обнажали наличие внутри самой Церкви повсеместно проявляющегося духа перемен. Более того, они свидетельствовали об определенных институциональных колебаниях. Виклиф, Гус, Эразм Роттердамский и Лютер – все они были выходцами из этой интеллектуальной среды, точно так же, как братства общей жизни, бегинок и свободного духа стали практическим воплощением последствий подобных колебаний. Но если множественность отражала жизнеспособность Церкви, то свобода действий вела к ее уязвимости. Алистер Макграт писал:

<…> В позднесредневековый период существовал поразительно широкий спектр теологий оправдания, охватывавший практически все варианты, которые Карфагенский собор официально не признал еретическими[51]. В отсутствие какого-нибудь определенного авторитетного заявления, касающегося того, какой из этих вариантов (или даже диапазон вариантов) может считаться подлинно католическим, решение этого вопроса было оставлено на усмотрение самих богословов. Таким образом, бесконечный доктринальный плюрализм стал неизбежностью[52].

Полное отсутствие сколь-нибудь авторитетного руководства привело к тому, что богословские мнения начали смешиваться с официально принятой догмой. Такая ситуация, хотя и подрывала авторитет Церкви, позволяла множеству мнений существовать без подавления. Кризис церковного авторитета развивался одновременно с доктринальной разнородностью, что создавало побудительную и тревожную обстановку, в которой сомнения Лютера вызвали волнение и без того уже неспокойной поверхности[53]. Из всего этого становится ясно, что сформулированная в 95 тезисах Лютера критика Церкви не была простым началом чего-то нового. Если говорить штампами, то можно сказать, что его тезисы были в такой же степени концом начала, в какой они были началом конца, восходя к богословию XV века, питаясь религиозными, социальными и культурными тревогами века шестнадцатого и одушевляясь внутренним конфликтом одного человека, который был, с одной стороны, глубоко личным, а с другой – общезначимым.

95 тезисов

Продажа индульгенций, обещавших спасение грешникам, побудила Лютера написать свои 95 тезисов. В 1517 г. Лютер преподавал в университете и служил приходским пастором. Осуждение им продажи индульгенций в основном произрастало из академического образования Лютера, но еще его тревожило то, что паства могла действительно уверовать в то, что прощение грехов можно получить всего за несколько монет. Последствия его критики были существенными. Индульгенции являлись частью более широкой теологии греха, прощения и раскаяния; в 1517 г. критиковать практику продажи индульгенций значило по меньшей мере поднимать вопросы об основополагающих принципах, оправдывающих само их существование.

Лексикон тезисов – это язык средневековой покаянной системы, поэтому индульгенции нельзя было рассматривать изолированно. Система покаяния стояла на трех столпах – раскаянии, исповеди и искуплении грехов. Чтобы грехи были прощены, христианин должен был испытывать печаль, исповедаться священнику и исполнить епитимью. Акт исповеди священнику и отпущение грехов обеспечивали прощение, но это прощение несло и долг, подлежавший обязательной оплате. Епитимья, или долг за отпущенный грех, могла быть оплачена добрыми делами в этой жизни или страданиями в последующей. Такая схема позволяла грешнику оплатить хотя бы часть долга при земной жизни, а оставшуюся уплатить уже в чистилище, через которое перед вхождением в Царствие Небесное должны были пройти все души, кроме святых. Страдания души в чистилище можно было облегчить молитвами живых, а также приобретением индульгенции, дарующей отпущение греха. Освобождение от наказания, через которое до́лжно пройти в чистилище, в обмен на щедрые пожертвования и добрые дела, возможно, могло утешить, но практика замещения наказаний денежными выплатами предоставляла широкие возможности для злоупотреблений. Папы римские последовательно утверждали, что система индульгенций позволяла верующим черпать из сокровищницы добрых дел или запаса «сверхдолжных» дел святых для облегчения бремени собственных страданий. Живые и мертвые, Церковь, воинствующая на земле, страдающая в чистилище и торжествующая в раю, уже объединились благодаря молитвам и добрым делам, но при этом система индульгенций и укрепила эти связи, и подняла вопрос о законности позволения живым приобретать индульгенции для душ в чистилище. В 1476 г. папа Сикст IV подтвердил законность подобной практики. Индульгенции, которые после исповеди не только накладывали епитимью, но и давали отпущение греха, не противоречили установленным искупительным практикам, но эти бумаги, позволявшие облегчить судьбу души, пребывающей в чистилище, казалось, нарушали правила игры, поскольку усопший не мог исповедаться в своих грехах. Принимая во внимание, что купля-продажа индульгенции все чаще превращалась в обычную денежную сделку, далекую от добрых дел, возникла серьезная опасность, что продающих «искупительные» бумаги могли обвинить в нарушении таинства исповеди.

«Вопрос к чеканщику монет», гравюра на дереве. Йорг Брей Старший из Аугсбурга, ок. 1530 г.

Папская индульгенция 1515 г. мало способствовала уменьшению этих опасений. Провозглашенная буллой Льва X «Sacrosanctis» продажа индульгенций была крайне честолюбивой по масштабу. Доходы от их продажи шли на поддержание строительства огромного собора Святого Петра в Риме и на удовлетворение епископальных и территориальных претензий Альбрехта Бранденбургского, недавно произведенного Гогенцоллерном в архиепископы Майнцские. Альбрехт поручил проведение кампании доминиканскому монаху Иоганну Тецелю, который энергично взялся за продажу индульгенций с обещанием, что покупатель обеспечит своей «божественной и бессмертной душе» Царствие Небесное[54]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

G. Benrath. Reformierte Kirchengeschichtsschreibung an der Universitat Heidelbert im 16. und 17. Jahrhundert. Speyer: Zechnersche Buchdruckerei, 1963, pp. 37–39.

2

J. Schoepffer. Lutherus non combustus sive enarratio de D. M. Luthero eiusque imagine singulari providentia dei T. O. M. duplici vice ab igne miraculosa. Wittenberg, 1717.

3

Das Jubeljar der evangelischen Kirche: Vie vorbereitende Predigten. Berlin, 1817, p. 31.

4

Обыгрываются слова Христа апостолу Петру: «Я говорю тебе: ты – Петр (камень), и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф. 16:18). – Здесь и далее, если не указано иное, прим. науч. ред.

5

Papal bull, Exsurge Domine, 1520; J. Cochlaeus. Commentaria de actis et scriptis Martini Lutheri ex ordine ab Anno Domini MDXVII usque ad Annum MDXLVI inclusive, fideliter conscripta. Mainz: Franz Behem, 1549; The Deeds and Writings of Martin Luther from the Year of Our Lord 1517 to the Year 1546 Related Chronologically to all Posterity, in Luther’s Lives: Two Contemporary Accounts of Martin Luther. Trans. and annotated by E. Vandiver, R. Keen and T. D. Frazel. Manchester: Manchester University Press; New York: Palgrave, 2002, pp. 53–55; C. Voklmar. Turning Luther’s Weapons against Him: the Birth of Catholic Propaganda in Saxony in the 1520s // The Book Triumphant: Print in Transition in the Sixteenth and Seventeenth Centuries. M. Walsby and G. Kemp (ed.). Leiden: Brill, 2011, pp. 115–131; D. Bagchi. Luther’s Earliest Opponents: Catholic Controversialists, 1518–1525. Minneapolis: Fortress, 1991.