Я придумаю будущее. Любовь после любви

– Элла долго смотрела нам вслед, – настаивал я. – Давай проследим, где она живет. Она определенно что-то скрывает!

– Хорошо, Арчи Гудвин, давай проследим, – согласился мой друг, который как раз перечитывал Рекса Стаута. Впрочем про Ниро Вульфа и его помощника, можно читать хоть каждый месяц. Не надоест.

Слегка раздражаясь от усталости, мы дождались, когда наша новая знакомая вышла с кладбища, и стали незаметно ее преследовать. Сделать это было, конечно, сложно, потому что она шла пешком, а мы ехали на нашем такси. Андрей недовольно ворчал себе под нос, но вслух ничего не произносил, поскольку платили мы ему щедро.

И хорошо, что Элла Константиновна воспользовалась наземным транспортом, а не метро. Хотя на случай подземки у нас был предварительно разработан план, но он не понадобился. От кладбища она поехала на маршрутке. Так что наш водитель, периодически включая аварийную сигнализацию, следовал за «ГАЗель», курсирующей по Фрунзенскому району Санкт-Петербурга, на небольшом расстоянии.

– Да ты прирожденный специалист по «наружному наблюдению», – похвалил его Антон.

– Любой каприз за ваши деньги, – стандартно ответил Андрей.

Золотарева вышла в южной части района, между Бухарестской и Малой Карпатской улицами. Мы последовали за ней пешком. Шли, не разговаривая, как профессиональные сыщики, хотя она, естественно, ни разу не обернулась. Остановилась только один раз около овощной палатки, купила кочан капусты и скрылась среди старых хрущевских домов своего переулка. Мы только успели увидеть, как она зашла в подъезд.

Замок был кодовый. Но всем давно известно, что по отполированным кнопкам, его нетрудно открыть. Они сразу бросались в глаза: «236».

– Ну, что ты, нажимай, – торопил Антон.

– А квартира? Мы же не знаем! – возразил я.

Оглянувшись по сторонам, увидели молодую женщину с коляской, направляющуюся к соседнему подъезду.

– Здравствуйте, не подскажите, Золотаревы в какой квартире живут? – поинтересовался я у нее.

– Третий этаж, налево. Там, кажется.

– Спасибо.

Антон нажал разгаданную комбинацию цифр, и мы оказались в подъезде. Крутая грязная лестница. Облезлые, покрытые надписями, стены. Характерный запах старого дома. Поднялись, позвонили в дверь.

Элла Константиновна еще не успела переодеться и, видимо, только разулась. Ее очень удивил наш неожиданный приход. Понятно было, что мы за ней следили. Поэтому в этот раз она не была любезна, даже в квартиру зайти не предложила:

– Что вам еще нужно? Зачем вы меня преследуете? – начала громко возмущаться женщина.

Антон постарался ей объяснить, что нам очень нужна информация о родственниках Анны Агеевой. Поэтому мы понадеялись, что по дороге она что-нибудь вспомнит.

– Не помню я ничего! – резко ответила женщина. – Уходите, а то я милицию вызову. И захлопнула дверь.

Я успел услышать в ее квартире еще до закрытия двери чей-то очень слабый голосок, произнесший: «Что там случилось?»

Дверь закрылась. Но мне показалось, что Элла ответила: «Не волнуйся, Маша».

– Ты слышал? – затормошил я друга. – Она кому-то сказала «Маша».

– «Даша» – она сказала, – возразил Антон. – Да-ша. Пойдем, нечего ее нервировать. Понятно, что за деньги она боится. Видимо, Толик отвалил приличную сумму. Она считает, что ошибочно.

Меня завезли в гостиницу, а Антон поехал с нашим водителем на вокзал, покупать билеты на вечерний поезд. По пути хотел еще заехать в «Гостиный двор» за какими-то сувенирами.

– Может, поедешь со мной? – спросил он, когда я вылезал из автомобиля.

В ответ я помотал головой.

Поднялся в номер, достал у Антохи из сумки бутылку конька, которую он отобрал у меня в поезде, уселся на подоконник с ногами, как любила сидеть моя Росомаха. Долго ютился, никак не мог понять, как ей нравилось сидеть на такой жесткой поверхности? Наверное, все дело было в самом окне. И в том, что происходило на улице. Открывался целый мир! И небо! И внизу – земля!

Я чувствовал себя опустошенным и разочарованным. Кроме того, что Маша потеряла маму, мы ничего так и не узнали. В Санкт-Петербурге их нет, и зарегистрированы они не были. Значит, все-таки улетели из страны, как говорила Элла. Шестого, седьмого или чуть позже. Как же мне узнать, что произошло за эти несколько дней? Тринадцатого Сергеев позвонил Натке. А письмо Маша мне писала, наверное, уже из-за границы, семнадцатого. О том, что ее больше нет!

Была ли она уже больна? Понимала, что умирает? Или все-таки, решила умереть сама?

Я отхлебнул коньяк прямо из бутылки. По телу разлилось приятное тепло.

Если бы знать страну, можно было бы послать в консульство запрос – там регистрируют акты гражданского состояния: рождения, смерти, разводы и свадьбы. Но я не знаю, куда они уехали?       Мария говорила мне, что проект, предложенный ее мужу, очень серьезный, и имеет государственную секретность, поэтому страну не называла. Тогда, в случае ее смерти за границей, там она и нашла последний приют.

И я никогда ничего не узнаю о ее последних днях.

Если бы я только знал, что все так закончится! Схватил бы ее в охапку и увез бы на Крайний Север, в какой-нибудь чукотский чум. Хмм, чукотский чум.      Лежал бы всю оставшуюся жизнь с ней на оленьих шкурах и слушал ее нежный голос. И ничего уже было бы не важно. Только полярная ночь, шорох оленей, треск морозных бревен в костре и ее губы.

«Каждый выбирает для себя: женщину, религию, дорогу».

По-моему, я напился за пятнадцать минут. И стал звать Машу. Сначала нежно:

– Маленькая моя, девочка, где ты? Почему ты меня бросила?

Потом свалился с подоконника и стал стучать кулаками по полу:

– Как ты могла? Как ты посмела меня оставить одного?

Мне было очень плохо! Я зашел в ванную комнату, намочил голову холодной водой. Наверное, в этот момент меня и посетила дикая мысль, что Машку прячет Элла Константиновна в своей хрущевской квартирке в Моравском переулке. И я поехал туда.

Дальнейшее я помню смутно. Я бился в ее квартиру, звал Марию, обещал всех вывести на чистую воду. В общем, как написано было в милицейском протоколе, устроил пьяный дебош. А потом подрался с милиционером, когда меня забирали в отделение. Эта статья была уже по-серьезнее. Но мне тогда было, как говорится, море по-колено.

– Слышь, Печеный, кажись, очнулся наш фраер, – услышал я противный писклявый, как в кино про тюрьму, голос. Открыл глаза. Голова гудит и ничего не соображает. А надо мной висит наглая рыжая физиономия и ухмыляется.

Я огляделся. За столом сидели три человека. Серые, помятые, злые. Вокруг кто-где, расположились еще четверо, хотя камера максимум на шестерых рассчитана. Вспомнился водитель Андрей, который буквально позавчера назвал нас с Антоном «братками».

Вот, братки, я к вам и пожаловал!

Очень хотелось пить. Но Рыжий не давал мне встать. Тогда я его легко отшвырнул. Лениво и важно подошли еще двое. Я не остановился. Также легко улетели по сторонам и они. Моя правая рука все еще не забыла свою спортивную практику. Бил без правил, – просто, как-будто мяч теннисный отбивал. Но сработало.

– Иди сюда, поговорим, – пригласил меня к себе плечистый мужчина. – Ты что буянишь? Тебя, разве, обидеть кто хотел? Представься, расскажи о себе. И мы тебя услышим, и шконку тебе покажем. А то ты сегодня за двоих почивал. В неге своей алкогольной. Братва даже нюхать твой коньячок подходила.

Я присел рядом с ним, назвал свое имя и сказал, что просто напился и, действительно, немного побуянил. Справедливость искал. И любимую женщину.

– А у меня другая информация, Евгений. Мента ты отметелил. Так что это уже не дебош, а кое-что покруче.

– Можно я попью, – спросил его я.

– Рыжий, дай воды! – приказал Печеный. – У меня такое впечатление, что я тебя где-то видел. Ты не спортсмен, случайно?

– Большой теннис. Национальная Сборная. Но в прошлом.

– Оба на! – Хлопнул себя по коленям мой собеседник.

– А Гончаренко Жанну Александровну, случайно, не знал?

Я так и обомлел.

– Была моим тренером, – сказал и замолчал, – Не знаю, что дальше говорить: то ли хвалить, то ли ругать ее?

Но он сам мне помог. Обозвал ее всеми существующими неприличными словами и пояснил, что первая ходка его, еще по молодости, из-за нее была.       Подробности не рассказывал, не принято, наверное.

Но меня шокировал сам факт.

– А я, – говорю, – из-за нее из Сборной вылетел и чуть под статью не попал.

– Стерва!

– Да уж. Точно.

– Рыжий, чаю налей-ка нам покрепче. Мы с Евгением посекретничаем.

Так вот жизнь порой поворачивается! Жанетта в этой ситуации неожиданно мне помогла своей зловредностью.

– Садись, Женек. Маляву передать кому нужно?

– Да, конечно. Друг с ума, наверное, сходит, не знает, где я.

Но друг с ума не сходил. Он уже действовал.

Нашел он меня, конечно, только к утру. Но к десяти часам привез в Изолятор временного содержания №1, где я находился, нашу знакомую Эллу Константиновну, и она забрала свое заявление. Как он ее умудрился уговорить, я не знаю. Но разжалобил, и она сдалась. Оказывается, у нее, действительно, была дочка Маша, инвалид детства. Это ее голос мы тогда слышали. А в имени я не ошибся! Она тогда назвала ее Машей.

Короче, вызвали меня к начальнику, а там Антон сидит, кофе пьет. Я так и присел от неожиданности.

– Задержанный Макаров, – тебе еще никто садиться не разрешал,– пробасил подполковник. Но настроен он был добродушно. – Ну, натворил ты, брат, делов. Заявления, правда, уже нет. А вот что с рядовым Соколенко мне делать, я не знаю? Ты его так расписал, что мать родная не узнает. Переломов, ушибов, тяжелых травм нет. Но лицо… Хотя тебе тоже досталось, будь здоров!

– Виноват, товарищ подполковник, – почему-то по-военному ответил я.

Антон мне тайно кулак показал и говорит:

– Спасибо большое, Алексей Павлович. Век не забудем. – И услужливо так добавляет. – Не узнали Ваши знакомые про вылет семьи Сергеевых?

Подполковник набрал номер, повторил наш вопрос какому-то Герману Владленовичу, положил трубку и объявил:

– Нет. Билеты на самолет были сданы.

Мы с ним тепло попрощались.

В другом кабинете я подписал бумаги, получил свои документы и вещи, изъятые при задержании, и мы с Антоном, наконец, покинули это мрачное заведение.

– Я бы тебя убил! – набросился Тоха. – Ты знаешь, сколько это стоило?

– Все отдам. До копеечки, – искренне клялся я и, чуть прихрамывая, тащился вслед за своим другом. Если бы ни его оперативность, дело дошло бы до суда. Удивительно, уже два раза меня Фемида жалует!

В поезде ночью, когда я, как всегда, метался на верхней полке в поисках сна и истины, меня посетила одна умная мысль. Машка очень боялась летать, поэтому они с мужем могли пересечь границу на машине. Наверное, так и было.

Из письма Марии (17 декабря 2010 г.)

С Новым годом, Любимый! С наступающим новым счастьем!

Интересно, счастье бывает новым? Всегда размышляла над этим пожеланием… Наверное, речь все же о старом счастье! Оно обязательно должно остаться с тобой в Новом году! Приобретенное счастье нужно принимать! Не терять, не разменивать, а ценить и дорожить им! У тебя оно есть!

Его много, присмотрись: твои родные и близкие, твоя любимая работа и увлечения, твоя неизменная любовь ко мне!

Так что я очень тихонечко, очень осторожно перейду с тобой в новый год. Как говорит нам великая Библия: «Любовь никогда не перестает! Хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. …».

Слышишь? Любовь никогда не перестает! Быть Любовью!

Прошло уже семь лет, как не смыкались наши руки и губы, не звучали в унисон наши голоса, не стучали в едином ритме наши сердца! Но мы есть! Ты ведь чувствуешь это?

Говорят, после расставания, всегда очень тяжело бывает через семь месяцев. И через семь лет. Семь лет как раз – сегодня!

Но очень прошу тебя, не нужно тосковать. Я всегда с тобой! Была и буду!       Новогодней снежинкой и июльской бабочкой, теплым лучиком и осенним листком. А, может быть, мяукну где-то у твоих ног пушистой бездомной кошкой или спою на рассвете переливчатой трелью соловья…

Через пару недель, в новогоднюю ночь, я пошлю тебе капельку своей нежности в твой бокал с шампанским. Лови! Целуй меня.

Женечка, дорогой мой человек! Знаю, что ты ждешь мои письма, читаешь и перечитываешь. И веришь, что, по-прежнему, любим мною!

Не жалей ни о чем, прошу тебя! Господь воздвиг преграду на нашем пути, но открыл нам глаза. Подарил такое великое счастье – взаимную Любовь! Возблагодарим Его за это! Ты и я. Мы вместе!

Люблю. Целую. С наступающим. Маша твоя.

Любовь, похожая на сон (1999 – 2003 гг.)

Воспоминания Евгения

Девяносто девятый год я встречал разбитым, неудовлетворенным, но анализирующим и ищущим. Вернее, страждущим. «Перемен требуют наши сердца, Перемен требуют наши глаза!», – запоздало вопило мое подсознание. А, может, и своевременно! Жена называла это очередным переходным возрастом, а тесть Василий Алексеевич просто считал, что я «маюсь дурью».

Наш завод, расположенный в ближнем Подмосковье, не пострадал от дефолта, но нужны были новые проекты и перспективные направления, выход на международный рынок, а я полгода не вылезал из депрессии. Скорее всего, дело было в наших с Ириной отношениях. За прожитые вместе двенадцать лет они то доходили до последней точки, за которой оставался только развод, то затихали до полного безразличия и бездействия.

Жена все время была недовольна. Прежде всего, моей насыщенной работой, задержками, командировками и, конечно, недостаточным к ней вниманием. В нашей маленькой семье только Катька меня обожала, что было у нас с дочкой глубоко взаимно!

Конечно, виноват перед женой был изначально я, потому что никогда ее не любил. И, думаю, Ира всегда об этом знала. Но ведь она сама в молодости придумывала планы моего пленения. Сначала провокация, потом – беременность. Никак не пойму женщин: как они идут на такой шаг в подобных ситуациях? Ведь это не единичный случай в мировой истории! Впереди еще целая жизнь, а они заранее обрекают себя на нелюбовь!

Принимая важное для меня решение о нашей совместной жизни, я думал, что мы – счастливое исключение, что у нас «стерпится и слюбится». Очень надеялся.

Первые два года нашего брака, пока я заканчивал институт в своем родном городе, у нас с Ириной сложились довольно неплохие отношения. Она бросила работу в Москве и переехала к нам с мамой. Жили на мою стипендию, мамину зарплату и мои вечерние подработки в спортшколе. Немного помогал тесть. Так что денег было вполне достаточно, несмотря на сложившуюся в стране трудную экономическую обстановку.

Мама старалась не вмешиваться в мою семейную жизнь; она всегда обладала природной тактичностью – с ней я практически не мог поругаться даже в тяжелом подростковом возрасте. Она всегда все понимала, принимала, даже хвалила меня, не смотря на промахи! И непременно помогала. Благодаря ее характеру, с Ириной они поладили быстро. Однако мне всегда казалось, что мама ее недолюбливает, хотя фактов этому предположению у меня так и не нашлось. Так, интуиция.

Беременность у Иры была тяжелая – считали, что поздняя. Два раза она лежала на сохранении. То анализы плохие, то давление, то отеки. Долго мучил токсикоз. Поэтому я старался изо всех сил ей помочь физически и поддержать морально. Но мы уже тогда были с ней разные, и любую ситуацию понимали – каждый по-своему. Я легко говорил о своих чувствах, позитивных или не очень. Спокойно заявлял о желаниях, не забывая интересоваться ее потребностями. Но чаще всего натыкался на стену непонимания. Ира была очень скрытной. Мне самому нужно было догадываться, что ей нравится, а что, нет? Угадывать, чего она хочет, а, что, наоборот, ее раздражает. Я, конечно, списывал эти капризы на ее положение, и старался не обращать внимания на резкую перемену настроения: от нежности до истерики. Но, как оказалось, это было в ее характере. Выросшая без матери, она командовала отцом, как хотела! И добившись меня, перенесла эти отношения в свою новую семью.

Но больше всего мне было непонятно то, что виноватым во всем с самого начала был я. Пытался просить прощения, если, чувствовал за собой хоть какую-нибудь оплошность. Думал, она тоже этому научится. Нет! Она могла молчать днями, и, если, я не подходил мириться, ложилась спать отдельно, с дочкой.

Но все же, думаю, тогда Ирка еще любила меня, по крайней мере, гордилась мной. Как только мы выходили из дома погулять с Катюшкой или в гости к моим друзьям, она всегда была приветлива, и шла, опираясь на мою руку, с гордо поднятой головой, показывая всем своим видом: «Смотрите, какой у меня муж!».

Мне это нравилось.

Я тоже не стеснялся бывать с ней «на людях», хоть она никогда не была заводилой и душой компании. Так, сама по себе. Жены моих парней всегда ее сторонились. Ирина, несомненно, чувствовала себя выше их по уровню – врач по профессии, коренная москвичка, ради меня бросившая столицу. Приятная внешность, интеллигентность и ум. Преподносить себя она умела, когда хотела, конечно.

Но главной нашей радостью, несомненно, была Катенька. Мы очень любили с ней возиться, переживали, если болела и радовались всем ее детским успехам. Думаю, что по-настоящему, нас связала именно она.

В своем родном городе я периодически натыкался на бывших подружек и поклонниц. Но, как бы невзначай, поднимал руку с кольцом, а потом только начинал здороваться. Ну, или обниматься, или невинно чмокаться. В зависимости от глубины былых отношений. С Леночкой и с Вероничкой мы даже иногда пили кофе. И, если красавица Ленка, кстати, так и не вышедшая замуж, намеков никогда не делала, то Вероника, мать двоих детей, готова была затащить меня в постель в первую же минуту нашего общения. Но город у нас все же провинциальный, и мне не хотелось, чтобы меня обсуждали. Хотя Ника была чертовски соблазнительной еще в институте, а уж сейчас, тем более: женственная, сексуальная и раскрепощенная. Признаюсь честно, думал о ней ни один раз, но не решался переступить черту.

Кого хотел увидеть, это, конечно, Марию. Хотел и боялся одновременно. Хотел, потому что необъяснимо тянуло еще раз взглянуть в ее глаза и услышать стук собственного сердца, успевая при этом заметить, как медленно и навсегда исчезает вся реальность: люди, дома, звуки и запахи. Такое состояние было со мной несколько раз, когда мы встречались с ней еще во время учебы. Она была магнитом для меня, притяжением. Каким-то Всемирным тяготением.

Так что, конечно, хотел видеть! А боялся по двум причинам: во-первых, теперь бы я точно не устоял перед ее непроизвольными чарами, а, во-вторых, вдруг я бы ничего не почувствовал? Это казалось мне более страшным! Поэтому встреч я не искал, а просто продолжал мечтать о ней. Как неискушенный подросток. Да, и не знал я, где она теперь живет и какими тропами ходит?

В восемьдесят девятом году, когда я закончил институт и устроился на наш фармацевтический завод мастером, Ира потихоньку начала на меня давить. Ей захотелось вернуться в Москву. Все случилось, в конце концов, так, как она захотела когда-то давно. Я был приручен и намертво привязан к дочке.

– Так что, – решила она, – переезда можно добиться истериками.

Через день, как по графику, она устраивала свои показательные выступления по поводу и без повода, обзывая меня маменькиным сынком и нерешительным человеком, который ничего в жизни не может добиться, намекая, прежде всего на мою спортивную карьеру, которую сама же помогла мне испортить вместе с незабываемой Жанной.

– Так и просидишь в этой дыре, – заводила она один и тот же разговор, – и сопьешься со своими мастерами-однокурсниками.

В такие моменты я обычно назло ей уходил и пил с Антоном пиво. У него дома тоже начался разлад. Но они с женой, в отличие от нас, любили друг друга. Поэтому, после ссор у них начинался сезон страстей.

Я же возвращался в пустую кровать. Ира все чаще и чаще стала спать с Катюшкой.

Проходил день, и она выбирала другую тактику:

– Мой отец даст тебе сразу нормальную должность на своем заводе. Поехали!

Возможно, она была права. Но я хотел пару лет поработать на производстве самостоятельно, чтобы грамотно потом руководить, не создавать неадаптированных приказов, чувствуя и понимая весь технологический процесс.

– Ир, давайте съездим отдохнем втроем на море. Приедем и еще раз хорошо подумаем, – предложил я компромиссный вариант, дающий мне некоторую отсрочку окончательного решения.

И мы вместе с дочкой уехали в Анапу. Путевки были недорогие, но по тем временам не все могли себе позволить и такие. Поселились у самого моря в небольшом пансионате. Чуть больше пятнадцати домиков, небольшая столовая, ухоженный участок пляжа, специально оборудованный для детей. А мы, взрослые, купались рядом, среди небольших скал и подводных камней. Но мне нравилось. А вот Ира была, как всегда, недовольна – обвиняла меня в экономии на их с Катенькой здоровье.

– Жили бы в Москве, как люди. Там можно совсем другие путевки найти. А плавать в этом болоте я не хочу!

– Ирк, смотри, как дочка радуется, – пытался я привлечь жену к нашим кувырканиям на мелководье.

Но настроение у нее оставалось упадническим до тех пор, пока не приехали две молодые пары со своими детишками, и мы как-то неожиданно стали проводить время вместе: поднимались в горы, играли в волейбол, а вечерами, когда дети засыпали, резались в карты, наслаждаясь южными теплыми ночами, местным вином и сочными фруктами.

Одну пару наших друзей звали Сергей и Светлана, спокойные, легкие в общении, – они прилетели из Тюмени. Другая семья, Владимир и Татьяна из Тулы, меня постоянно удивляли своими отношениями. Мамой у них, явно, был Вовка: он полностью ухаживал за ребенком, кормил, купал, укладывал спать. Таня только приказывала. Но ни это меня шокировало: в конце концов, как привыкли, так и живут! Я не мог понять другое: почему жена постоянно на него покрикивала, обзывая неуклюжим и неумелым? Он улыбался и исправлял свои промахи. За это по вечерам, когда мы раскидывали картишки и пили крымское вино, она его еще слегка добивала: «Вот брошу тебя, Букреев. Уйду к другому». Вовка, слушая ее слова, опять улыбался.

С приездом Татьяны моя жена присмирела, как будто увидела себя со стороны. И даже сама возмущалась: «Как только Владимир может жить с такой стервой»? Парень-то был симпатичным и веселым, служил в Армии. Алкоголем не баловался, не курил.

Меня же мучил совсем другой вопрос: «Как он расслабляется? Ведь так невозможно? Он хоть раз бы огрызнулся в ответ. В чем, так сказать, его военная тайна? Почему он всегда был доброжелательным и заботливым, спокойно общался со своей женой в любой ситуации. Неужели, настоящая любовь творит чудеса?»

И совершенно случайно я постиг его тайну! Все оказалось, проще простого!

У нас в пансионате была симпатичная молодая девчонка. Фигурка, ножки, грудь – залюбуешься. По вечерам, когда она одевала свои экстравагантные шортики, наполовину обнажающие ягодицы, все мужское население нашего пансионата не сводило с нее глаз. Распустит волосы, белую рубашечку на поясе узлом завяжет, плюс сексуальные шорты – и давай глазами стрелять! Как ее звали, я уже не помню, все называли ее Сабрина, очень она напоминала модную в то время певицу.

В последний день нашего отдыха мы собрались своей компанией вечером посидеть, отметить наш с Ирой отъезд. Пили вино, много разговаривали, потом даже потанцевали. Сабрина крутилась рядом. А потом вдруг исчезла. Через некоторое время женщины, кроме Татьяны, конечно, начали убирать со стола и мыть посуду на улице, в специально оборудованном местечке. Вовка взял свою часть тарелок и тоже ушел. Все вернулись, а он – нет. Всего десять минут его не было, но супруга заволновалась – везде же темно. И велела нам разойтись по разным сторонам на поиски.

Я пошел в сторону пляжа и неожиданно увидел Владимира, выходящим из домика Сабрины. Всего десять минут, под носом у собственной жены, суметь ей изменить, – это особое умение, это, прямо-таки, талант! Так что, я про их семью теперь все знал.

Вовка, увидев меня, приложил палец к губам и пошел домывать посуду.

Только благодаря ему я понял, как укрепить неудачный брак, не разрушая его. И Вовкины уроки мне запомнились на всю жизнь! Это, если нет любви, конечно. Потому что горячо любимым женам, или даже просто любимым, никогда не изменяют. Ну, это лично мое мнение. Взаимная любовь – мечта не только тургеневских барышень. Это естественное желание любого человека, чтобы вместе и навсегда, без измен и ссор, до самой старости и в один день!

Несмотря на Иркины угрозы уехать в столицу без меня, я сумел ее отговорить от этого решения на некоторое время. И в Москву мы переехали только через три года, когда я добился успеха на заводе, заслужил повышение, выступил инициатором многих процессов и реконструкций в трудный экономический период. На моих глазах менялась структура предприятия, вид его собственности. Это, конечно, привело к временному безденежью у рабочих, и к массовым увольнениям. Производство сократилось на сорок процентов. Стала перестраиваться сама система: были заложены основы менеджмента и маркетинга.