Я придумаю будущее. Любовь после любви

И она пришла. Милая, зареванная, и, почему-то, такая родная. Если бы я только знал, что она меня ждала! Если бы только знал!

– Одно твое слово, и никакой свадьбы не будет!

– Нет! Нет! Нет!

Из письма Марии (15 июля 2009 г.)

Здравствуй, любимый человек! Привет тебе, мой снежный Барс!

Сегодня, в день твоего рождения, я настроена тебя бесконечно благодарить. Потому что это ты подарил мне возможность узнать Любовь, понять Любовь. Только благодаря тебе я познала абсолютное счастье!

Ведь так удивительно менялись мое отношение к тебе. Я, романтическая девочка, интуитивно почувствовала в тебе чрезвычайно родную душу. Думаю, что дело не в твоей знаменитости! Это было «притяжение Любви». А я почему-то сопротивлялась! Скорее всего, меня страшила взаимность!

Любовь зародилась уже тогда, но была незрелой, необъяснимой! И я не чувствовала себя от нее счастливой.

Потом долгие двенадцать лет после окончания института мои воспоминания о тебе хранились в закоулках сердца, и, казалось, были заперты на ключ. Но даже закрытое сердце порой давало столько тепла и энергии, что помогало жить, дышать и радоваться. Наверное, наша любовь ждала своего часа. Нам не суждено было быть вместе в юности, но она все равно удивительным образом нас обогревала. Это происходило биохимически, ты так любил говорить. Мы не искали встреч, но иногда откуда-то из глубины меня вылезало маленькое пушистое существо – фантом Любви. Оно усаживалось на руку, и сонно хлопая глазками, спрашивало: «Я есть. Ты про меня не забыла?». И я была удивлена тем, что это чувство во мне до сих пор живо!

Мы не знали, что каждый из нас вспоминает друг друга с нежностью. И твоя душа также скучала по моей!

Душа скучала по Душе! Эта строчка прямо просится в начало стихотворения…

Поэтому к 1999 году мы, практически, не пришли, а прилетели на крыльях наших Ангелов. Нас столкнули небеса и бросили друг другу в объятия, мол, делайте, что хотите: ведь ваши жизни проходят, и, в конце концов, когда-нибудь закончатся, а вы так и не познаете счастье! Вы – избранные! Сумейте принять этот дар!

Вот тогда-то мы стали единым целым, каждый день и час, каждую минуту отдавая друг другу себя без остатка. И получилось, в конце концов, одно счастливое «Я». Очень-очень счастливое. Так, как бывает только в кино!

Выражалось это, прежде всего, в том, что было совершенно невозможно расстаться. Ни на день, ни на час! Ты помнишь это чувство?

Я бы сказала, что невозможность расставания – новый вид физиологических реакций. Как будто кто-то сразу перекрывал кислород – дышать по-одиночке не получалось. В отсутствие тебя у меня начиналась паника, практически, паническая атака! Я постоянно тогда твердила себе: «Так не бывает». Но ведь было! И, если ты уезжал далеко, я теряла себя совсем. Все это удваивалось и несло огромную разрушающую силу, потому что ты чувствовал то же самое. Наши временные разлуки энергетически наносили вред не только нам, но и нашим близким. Но это уже физика.

Помнишь, ты говорил мне о своем желании, чтобы я была маленькая-маленькая, и ты мог бы посадить меня в спичечный коробок и всегда носить с собой. Это важный этап наших отношений – невозможность быть вдали друг от друга! Но, как ни странно, он оказался не главным.

И только теперь мы достигли наивысшего проявления великого чувства. Мы любим друг друга, мы до сих пор это чувствуем! А наша Любовь – это Свет. Это – Воздух. Это – Вода. Наша Любовь просто растворилась в них. И по всей Вселенной летают ее крошечные частички!

Как у Владимира Высоцкого: «… растворилась в воздухе до срока…» в его легендарной «Балладе о Любви».

Говорят, что, когда кто-то кого-то бросает, то тот, кто остается один, переживает ни от одиночества. Он сожалеет о том, что у него отняли возможность любить! Но это главная ошибка, потому что любить можно долго. Всегда! Вечно! И боль отступит. Отступит непременно, если душу заполнит Любовь, а ни страдания и ненависть.

Наша Любовь оказалась сильнее смерти!

Теперь мы познали и это! Мы прошли этот путь вместе, и продолжаем идти дальше!

Вот такие у меня «рассуждалки»? А ты тоже так думаешь?

Не забываю поздравить тебя с 45-летием! Цвети, вернее, зрей, моя Ягодка, хотя мужчинам так не говорят! Ну и пусть! Сладкий мой, спасибо тебе за все!

Спасибо! Люблю тебя искренне и навсегда. Маша твоя.

Евгений. После юбилея ( июль 2014 г.)

– Это ты убила Марию? – я держал на ладони Машину изуродованную фотографию и во все глаза смотрел на жену.

Она закрыла лицо руками:

– Женя! Я тогда была в жутком отчаянии! Этот ритуал – ерунда. Неужели ты в это веришь?

– Но ее не стало!

– Да мало ли, почему ее не стало! Ты сам не знаешь до сих пор, почему она умерла! – У Иры начиналась истерика, – ты со своей Машей всю жизнь мне сломал! И до сих пор издеваешься! Ты – чокнутый! И место тебе – в психушке!

Официанты замерли, на мгновение перестав шуршать пакетами и звякать приборами, но, видимо, по знаку администратора, как по команде, продолжили свои занятия, отвернувшись от нас.

Зарыдав, жена скрылась в туалете. Я набрал номер телефона дочки и попросил ее вернуться вместе с Мишей за мамой.

– А что с ней?

– Немного расстроена.

– А ты?

– Мне нужно отъехать, – ответил я и нажал «отбой».

Вышел из ресторана и какое-то время шел пешком, не очень разбирая дорогу. Было пустынно, не встретился ни один прохожий, только машины изредка проносились мимо меня. Успокоился, сел на лавочку на остановочном комплексе. Остановка называлась «Педагогический колледж». Огляделся, действительно, старый корпус, который я знал с детства, теперь соединялся стеклянным переходом с новой многоэтажкой. Два совершенно разных здания были выкрашены в одинаковый светло-зеленый цвет, чтобы вместе составлять единый комплекс. Когда-то моя мама заканчивала это учебное заведение. Называлось оно тогда педагогическим училищем.

Я представил, как бегала она, молодой шестнадцатилетней девчонкой, по этажам учебного корпуса, как сдавала зачеты и отбивалась от ухаживаний сокурсников, чтобы однажды на Новогоднем вечере в Политехническом институте встретить моего отца, выйти за него замуж, а через девять лет брака, неожиданно для всех, развестись.

Вроде бы, любили друг друга… А потом – разлюбили! Так всегда говорила мама. А на самом деле, отец полюбил другую женщину. И ушел от нас. И живет с ней до сих пор. То есть больше, чем три раза по девять. Интересно, он, действительно, нашел ту единственную, ради которой бросил меня? Или ему просто не хотелось уходить во второй, третий, в четвертый раз? А, если, нашел, то я ему завидую. И почти оправдываю! Может быть, он, в свои семьдесят семь лет, обнимая по утрам несравненную Виолетту, закрывает от счастья глаза и благодарит небеса за бесценный дар любви?

Машка, любимая моя, где ты? Моя родная! Моя маленькая! Как бы мы жили с тобой сейчас? Замирали бы от восторга при встрече, как раньше? Старались бы предугадать желания друг друга? Ссорились бы? Ведь за четыре года нашего близкого общения мы ни разу не поругались, ни разу не возникло даже небольшого недопонимания между нами. Я даже минуту не мог на тебя обижаться! Это просто удивительно: в нашей любви растворялись все проблемы, все тревоги, все волнения!

Сколько лет максимально мы могли бы быть вместе? Те двенадцать, которые мы не виделись после института, и жили отдельно друг от друга. Плюс четыре счастливых года, которые никак не стираются из памяти. Итого получается шестнадцать лет! Шестнадцать лет мы были бы вместе, если б я тогда поступил по-другому, и не женился на нелюбимой женщине. Мы не испортили бы жизнь себе и нашим близким – Ирине и Анатолию. У нас могли быть свои дети. И ты бы могла не умереть десять лет назад.

Тогда наше счастье длилось бы двадцать шесть лет.

Как там жена сказала? Что я чокнутый? Что мое место в психушке?

Да, я чокнутый, и мое место именно там. Я сам это понимаю. Я десять лет не нахожу покоя.

Я десять лет мечтаю увидеть свою любимую, обнять ее и заплакать от счастья!

– Вам плохо? – услышал я взволнованный голос. До моего плеча дотронулась девушка. Она, видимо, только что вышла из легковой машины, которая стояла рядом, моргая аварийной световой сигнализацией.

Хлопнула вторая дверца, и к нам подошел молодой человек.

– Мне плохо, – честно ответил я, а сам подумал: «Я, что, действительно, заплакал?»

– Может, Вам «Скорую» вызвать?

– Может.

– Или лучше Вас подвезти?

– Лучше подвезти.

– А куда Вам нужно? – уточняла милая, но настойчивая девушка.

– Да в психушку мне нужно, – ответил я.

После этих слов они явно захотели уйти, но я их остановил:

– Я шучу. Просто там рядом – дачный поселок, и у меня там дача. Подвезете?

– Подвезем. Почти по пути. Садитесь. Но только до трассы, – решился юноша.

Дача принадлежала Антону. Я знал, как свои пять пальцев, все тропинки, ведущие к ней от дороги, или через лесок – от электрички, и даже от, действительно, располагавшейся вдоль озера Областной психиатрической больницы.

Антон уже пять лет жил со своей ненаглядной Люси в Германии, а ключ от его, завещанной мне на время дачи, находился в условленном месте, которое со времен нашей молодости, было известно только мне одному. Родители Антохи давно умерли. Сначала от рака скончался отец. Потом, через пару лет, от сердечного приступа, мама. Мой друг удачно, как он говорил, развелся, пожил какое-то время один, а, когда новая великая любовь унесла его за пределы нашей Родины, он продал все, что нажил к тому времени: квартиру, машину и гараж. А вот дачу продавать не стал. Приезжал каждое лето на недельку, ностальгировал, посещал места захоронения своих родных и непременно пару раз до беспамятства напивался с нами, друзьями юности. Он должен приехать через два дня, восемнадцатого июля. Мы собирались отметить мой юбилей в теплой душевной компании, как всегда, здесь, на даче.

Я перелез через забор. По заросшей тропинке подошел к домику. Вроде, совсем недавно нанимал людей подстричь траву, а она опять так быстро выросла. «Завтра нужно самому здесь убраться», – подумал я. Нашел свои старые вещи (их здесь видимо-невидимо), выключил телефон, который хоть и стоял уже пару часов на беззвучном режиме, но периодически пытался подавать признаки жизни в моем кармане.

Разговаривать с женой не хотелось.

Успокоившись, я уже жалел о том, что устроил скандал. Нужно было перетерпеть совсем-совсем немного. И все бы прошло – душа перестала бы кровоточить старыми ранами. Такое бывало ни раз, и я всегда сдерживался. Но вот сегодня не смог. Как-то все с утра началось: отсутствие Машиного письма; Катькино видео-поздравление с «зависшей» на компьютере старой фотографией; раскрывшаяся тайна Иркиной черной магии. И я не выдержал! Сорвался!

Ключ был на месте – висел на шпагате между двумя досками с задней стороны домика. С трудом повернув в замке ключ, я переступил высокий порог, включил электричество, пару раз чихнул от пыли и, оглядев нехитрое Антошкино имущество, состоявшее из перевезенной от всех знакомых старой мебели, отправился спать на второй этаж по скрипучей лестнице.

Раскрыв окна, посмотрел на луну. Хотелось завыть.

Стрекотала внизу какая-то живность, шуршали под крышей ласточки, которые каждый год прилетали на одно и то же место растить новое поколение птенцов. Широко раскинув крылья, мелькнула тень летучей мыши. Я посидел на подоконнике, как любила сидеть Машка, прислушался к ночным звукам природы, и на душе стало почти спокойно.

Ночи в июле короткие. Нужно поспать. Выбрав из трех диванов, менее скрипучий, о чем я знал наверняка, постелил белье и, наконец, улегся. Потом снова подскочил, достал из портмоне обезображенную карточку Марии, поцеловал, и положил между левой ладонью и щекой. Заснул быстро. Скорее, забылся.

Проснулся в той же позе. От того, что кто-то теребил меня за плечо. Открыл глаза. Передо мной стоял Антоха, такой розовощекий и заметно пополневший.

– Сегодня уже восемнадцатое? – испуганно спросил я его. – Я, что, двое суток проспал?

– Нет! – засмеялся Тоха. – Шестнадцатое.

И на всякий случай добавил:

– Год две тысячи четырнадцатый от рождества Христова.

– Ты же восемнадцатого должен прилететь?

– А прилетел шестнадцатого. Скучал по тебе очень, – заржал мой друг.

Я встал, мы обнялись, похлопали друг друга по спинам. Еще раз обнялись. Он посмотрел на меня и с удивлением спросил:

– А это что?

Я провел по лицу. К левой щеке приклеилась Машкина фотка. Еле отодрал.

Антон взял ее в руки:

– Ни фига себе! У вас до сих пор разборки по поводу Агеевой? Ну, брат, ты даешь! Уважаю! Теперь понятны Иркины звонки. Как только сел самолет, первый звонок был от нее. Такое впечатление, что других друзей, кроме меня, у тебя нет.

– А что ей было нужно?

– Спрашивала, где ты?

– Она, что, думала, что я в Германию ночью улетел?

– Она думала, – вздохнул мой друг, – что ты на даче, и не ошиблась. – Пойдем пить кофе.

Мы уселись на веранде рядом с разросшимися кустами шиповника. Они, к сожалению, уже перестали цвести, и усеяли своими лепестками землю. Но, рядом до сих пор чувствовался их необычайный аромат. Ягод тоже, естественно, еще не было. А как я любил чай из плодов шиповника! В сентябре всегда приезжал сюда и сам их собирал. Потом раскладывал на столе и забирал уже высушенными. Хотя Ирина много раз говорила мне, купить электросушилку и не создавать себе лишних проблем. Но было в этой процедуре что-то из детства, от дедушки и бабушки. И каждый год я упорно собирал ягоды и раскладывал их на старую простынь.

Жена, вообще, всегда плохо понимала меня. Не чувствовала. А мне не хотелось объяснять. Я до сих пор удивлялся, как мы так долго прожили вместе. И столько всего пережили! Можно было не только развестись, но и убить друг друга по два-три раза. Не убили. Живем. Может быть, мы садисты? «Господи, прости! Что за дурь лезет в голову!» – я откусил кусок от целого батона.

– Дикарь ты, Женька! Нож ведь есть. Вот ведь вы, русские! – одернул меня Антон.

– Скажите, пожалуйста. Мистер Фреккен Бок. – Давно ли сам из этих краев?

– Фреккен Бок живет (если живет) в Швеции. А я живу в Германии, – не обиделся на меня друг. – Что с тобой происходит? Опять затосковал?

– Опять, – кивнул я. – Вчера в первый раз от нее не было письма.

– Какого письма? От кого?

Я осекся. Ведь никто не знал о Машиных письмах. Все эти долгие десять лет я никому ничего не рассказывал.

– Сказал «а», говори «б», – настаивал Антоха.

– Я получал письма от Маши. Десять лет подряд. До вчерашнего дня, – произнес я медленно. И отвел глаза в сторону, уставившись на шиповник.

– Старик, ты ничего не путаешь? Это точно от нее?

– Точно! Вчера в первый раз не было письма!

– Но, как это может быть? Когда она их успела написать? И кто их отправлял? – Антон явно был ошарашен. – Слушай, Жень. А как ты с этим живешь столько лет? И зачем ты их вообще читал? Зачем тебе это нужно?

– Эх, ты – Антоша Чехонте. Если бы ты знал, что это за письма! Без них, наверное, меня и самого давно уже не было. Я ведь до сих пор люблю ее. Ни чуть не меньше, чем тогда.

– Дела! – только и смог сказать мой друг. Встал, порылся в своем чемодане и извлек из него бутылку ирландского виски. – По-моему, без этого, я не осознаю твои новости полноценно. Хотя только десятый час. Будешь?

Я кивнул. Три раза выпили молча. Не чокаясь.

Потом вдруг Антон заверещал:

– Я все понял. Это Машикин муж, как его там – Толик! Это он все время отправлял ее письма тебе. Только не понимаю, зачем ему это нужно?

– Может, поклялся перед ее смертью? – предположил я. – Хотя, это мой бред.

– Слушай, а я ведь его в Дрездене видел! Когда ж это было? – он поморщился, напрягаясь. – Год назад, в начале лета. Точно.

Я аж подскочил:

– Что ж ты не расспросил его о Маше? Хотя бы, где она похоронена?

– Да он шарахнулся от меня в сторону, как будто привидение увидел. Очень спешил, на вагон поезда все оглядывался. Я успел спросил его только, где живет?

– А он? Он что?

– Не помню. По-моему, сказал, в Стамбуле временно работает. А! И еще – что он недавно развелся!

Я подскочил еще раз и, потеряв равновесие, свалился прямо в куст своего любимого шиповника. Антон хохотал и сочувствовал одновременно, пока меня вытаскивал. А, когда увидел мою белую, как мел, физиономию, спросил почему-то шепотом:

– Что?

– Антоха, год назад Маша тоже мне написала письмо, что развелась. Ну, она, как бы всегда придумывала, как она живет… Как будто куда-то ездит, что-то делает… Я ничего не понимаю. Странное совпадение!

Я метался по веранде, как бешеный, сметая все на своем пути. Уронил дачное кресло, пнул ногой лавку, рубанул по перилам.

– Может, она жива? – каким-то чужим голосом спросил я своего друга.

Он обнял меня, усадил, налил еще виски и совершенно спокойно произнес:

– Жень, нет Маши. Нет! Он мог развестись уже со второй или третьей женой! А письма? Он же компьютерщик, мог сразу поставить «на поток», чтобы сами уходили. Он мог даже при ней этот график составить. Давай, не дрыгайся, черт тебя подери. Просто они, письма, закончились!

Мы покурили его кубинскую сигару. Одну на двоих, как в молодости. Доели сыр и помидоры, еще раз выпили. Мой юбилей продолжался.

– Может, сегодня всех соберем? Ты народ обзванивал, именинник? – спросил Антон.

– Да, конечно, приглашал, на пятницу. Как всегда сюда, тем более, что все жаждали тебя увидеть! Человек десять, не считая нас.

– Давай сегодня. В воскресенье. Раньше сядем, раньше выйдем. Поехали затариваться! Нечего время тянуть. Уже одиннадцать. Давай, к двум всех собирать!

Антон еще что-то бормотал себе под нос, что нужно закупить, что нужно убрать, что нужно помыть посуду или купить одноразовую. А я слушал его и думал о странном совпадении. Как такое могло получиться? Чудеса! Да, что удивляться, с Росомахой вечно чудеса какие-то происходили!

Включил телефон, и он прямо в руках сразу же зазвонил.

– Папулечка, ты где? – раздался Катькин голос. Мама всю ночь не спала, ничего не рассказывает. У тебя все в порядке?

– В порядке. Не волнуйтесь. Передай, что я у Антона на даче.

– Ой, дядя Антон приехал! – обрадовалась дочь. – Передавай ему привет.

– Тебе тоже. Отдыхайте, – сказал я, нажав кнопку. И продолжил, обращаясь уже к другу. – Ну, вот, видишь, практически, я уже вернулся в семью. Как всегда.

Он не ответил.

– Как всегда! – со всей дури закричал я.

– Бешеный. В дурдом сдам, – прокомментировал Антоха. – Тут как раз рядом.

У нас был очень дружный курс. Тот, с которого я уходил в академический отпуск в погоню за счастьем! Счастья как-то не получилось. Но из приобретений получились: жена, дочь и укрепившееся чувство дружбы с институтскими товарищами молодости!

Полным курсом, конечно, собирались раз в пять лет. Как и полагается. Но у нас, кроме этого, ежегодные летние посиделки на Антоновой даче стали, своего рода, традицией. Жен и мужей, как правило, не приводили, но и вольностей не допускали. Когда-то давно эта дача, конечно, многое повидала. А теперь встречи проводились исключительно для души, расслабления и, если, кому уж совсем припекло, – для «напиться» и «поныть».

Сегодня собралось пятнадцать человек. Четверо – из группы Антохи, включая его. Шесть человек – моя группа. И пятеро – друзья друзей, причем, не все были с нашего курса. Но те, которые ни раз посещали наши мероприятия. Короче, все свои.

Последним пришел Михаил, веселый парень с Машкин одногруппник. Мишку знал весь факультет, потому что большего балагура и трепача трудно было сыскать. Его друг, Никитос, в свое время рассказывал про него столько историй, что мы уставали смеяться. Но Никита живет теперь в Питере, и приезжает раз в пять лет. А мы всех историй с участием Михаила, конечно, не знаем.

Я посмотрел на Мишку. Конечно, в нем мало, что осталось от любимчика факультета, худого и длинного парнишки с вечно взлохмаченными волосами. Теперь это солидный мужчина. Вроде, и не улыбается, и остатки волос приглажены, а в глазах все равно огоньки озорные скачут. Наверное, это здорово – воспринимать все с юмором. Я бы тоже хотел так относиться к жизни. Хотя, кто знает, как он самом деле живет?

Вспомнилось, как давал ему характеристику его друг:

– Если мы без Мишки и пьяные, менты нас не забирают. А, если мы трезвые, но с Мишей, то обязательно окажемся в отделении!

Но это было очень давно, еще во время учебы.

Как только он сегодня появился, сразу поднялся такой шум и гам, как будто все артисты разговорного жанра, вместе с передачей «Аншлаг» приехали в дачный поселок Общества «Родники».

Ну, и пусть все радуются! Пусть отвлекутся от своих детей и их проблем. Потому что, в основном, все уже решали проблемы своих потомков. Это я застрял в две тысяча четвертом году… И дальше – ни с места!

Вдруг раздался шум подъезжающего такси. Михаил бросился к калитке, объявляя всем, прежде, всего, конечно, нам с Антоном:

– Я к вам еще гостью пригласил. А то у вас тут некомплект – девушек не хватает!

– Кто приехал? – спросил Антон.

Я пожал плечами, пытаясь разглядеть выходящую из такси пассажирку. Мелькнула нелепая мысль: «Может, это Мария»?

Но навстречу Михаил тащил за руку Натку, лучшую подругу моей любимой женщины. Она бывала здесь с Машей очень часто. А мы с ней виделись в последний раз в 2004 году, когда я получил то самое первое письмо, от которого остановилось и мое сердце.

Тогда, отлежавшись неделю у мамы, я поехал к Наташе, тряс ее, как умалишенный, за плечи, чтобы она хоть что-нибудь мне объяснила. А она плакала навзрыд. И говорила, что ничего не знает. Потом мы обнялись и заплакали вместе. Десять лет назад…

– Привет, Макаров, – просто сказала она и прильнула ко мне.

Я почувствовал, как сильно у нее бьется сердце.

– Здравствуй. Как живешь?

– Да вот, дочку Аленку замуж, наконец, выдала, – улыбнулась она. – Теперь скучновато жить стало.

– А наш любимый преподаватель и, одновременно, твой муж, скучать разрешает?

– Разрешает. Четыре года назад он нашел себе молодую жену. Хобби у него такое оказалось – жениться на молоденьких! И чем дальше, тем, моложе должна быть невеста!

– Ох, Господи, что же это происходит на свете? Он же тебя лет на пять-семь был старше! Да, неутомим. Неутомим оказался наш Алексей Николаеви.! Пойдем что-нибудь выпьем. Но ни за него, а за меня.

– Конечно, за тебя, Женечка, – Натка протянула мне подарок. – Держи, юбиляр!

Обнявшись, мы пошли по тропинке к дому. Я уверен, что Наталья в данный момент вспоминала свою подругу. И мне это было так неожиданно приятно, как-будто кто-то смазал мои раны чудодейственным бальзамом.

На веранде наш массовик-затейник Михаил держал в руках пластиковый стакан и рассказывал о своей дочери, которую, кстати, назвал Марией. Почему, лично для меня, было непонятно до сих пор. Может быть, тоже был тайно влюблен в Машку? Ее многие любили.

Дочка Михаила работала медицинским представителем – информировала врачей о новинках фармацевтической индустрии.

– Так вот, приходит она, значит, ко мне и восторженно делится своими познаниями о новом препарате от алкоголизма, – продолжил свой рассказ наш друг.

– Представляешь, папа, нужно делать всего одну инъекцию в месяц. И человек весь месяц не пьет! Такая длительная лекарственная форма – «пролонг» называется, от слова пролонгировать.

А я ей отвечаю:

– Милая! Я знаю, что должен выпускать ваш завод специально для России. Востребованность будет бешеной.

Смотрю, она заинтересовалась:

– Что?

– «Пролонг настойки Боярышника». Выпил раз в месяц, и ходи себе удовлетворенный целых тридцать дней!

– Фу, папа, ты, как всегда!

Мы дружным хохотом оценили эту историю и подняли стаканчики.

– Шашлык готов, забирайте первую партию, – оповестил нас Антон.

Как всегда все засуетились, искали чистую посуду, помогали друг другу снимать мясо, чтобы освободить шампура. А самые нетерпеливые, конечно же, бросились пробовать, чтобы, не переставая жевать, промычать слова восхищения:

– Антоха, вкусно, как всегда! Твой секретный рецепт неповторим.

– Когда-нибудь я вам его открою, – отвечал, довольный похвалой, мой самый лучший друг.

Я очень трогательно к нему отношусь. Доверие, надежность, искренность – это у нас с ним с молодости. Хотя мы всегда были разные: я болтал, а он молчал. Я делал всякие глупые поступки, он их сглаживал. Зато я за него мог, как говорится, и в огонь, и в воду. Да и сейчас тоже. Даже труп, наверное, помог бы спрятать, если б он кого-нибудь убил. Наверное.