Мёртвый поводырь

– Я, гражданин, товарищ следователь, иногда хожу рыбку удить, ёли- мотали, на одних бутылках нынче особо не разжиреешь. А мне питаться надо, как его… меню особое, доктора чахотку признали, наверное, скоро к едрене-фене лапти откину, да вы не шарахайтесь от меня, у меня покуда закрытая форма-то.– Культя замигал водянистыми глазками, тщетно пытаясь выдавить слезу.

– Гражданин, ближе к делу! – Дмитрий нетерпеливо забарабанил пальцами по столу, еле сдерживая желание выпихнуть сего одиозного субъекта в шею.

– Да я и так, гражданин, товарищ следователь, к делу перехожу, – невозмутимо продолжал посетитель, приходя в хорошее расположение духа. Он почесал затылок, закинул ногу за ногу. – Так вот, жрать было нечего, в рот мне сигарету, пошёл я на речку подцепить какую-нибудь дохлую рыбёшку к едрене-фене. Только хотел со своими манатками под мостом примоститься, глядь, а моё коронное место занято. Двое мужиков стоят, калякают. В одном я признал, кого бы вы думали? Лёху Бутырина.

Культя торжествующе посмотрел собачьим взглядом снизу вверх на бесстрастно глядевшего на него Дмитрия.

– Другого я вначале не разглядел, а потом, в рот мне сигарету, признал. С ним был Денисов Николай, вот кто! – Культя издал дребезжащий смешок. Поперхнувшись, выматерился, в груди у него всё время, как в кипящем котле, что-то булькало, клокотало, а в горле певуче переливалась мокрота.

Кустов опасливо отодвинулся подальше. « Не хватало мне от этого дурно пахнущего субъекта ещё чахотку подцепить, однако, этот шельмец, видимо, мне пригодится», – подумал он и строго взглянул на мужика.

– Ну и что с того, что вы видели Бутырина на рыбалке?

Ёрзая в кресле, гость поднял вверх прокуренный указательный палец и торжествующе заключил:

– А то! День-то какой был? Как раз тогда Лёха и в ящик сыграл, к едрене-фене. И ещё я слыхал тогда на берегу, что Лёха с Николаем не сколько рыбу ловили. сколько собачились. В рот мне сигарету, если вру. Сцепились рыбаки между собой, как две шавки, особенно Лёха шибко ругался, гадом буду, если брешу, я, грешным делом, подумал, что мордобой щас будет и попятился оттуда, что б меня ненароком не зашибили.

– Что ж, – подумал явно заинтересованный Дмитрий, – если данный субъект не заливает, то информация эта весьма полезная.

Он решительно поднялся, намереваясь сейчас же идти к Денисову, не обращая внимания на чего-то выжидавшего Культю, глаза у которого тотчас плутовато забегали.

– — Постойте, маненько, я, гражданин, товарищ следователь, – начал с придыханием Культя, – зарплату, ёли-мотали, как вы, не получаю. Чё я, в рот мне сигарету, зря, как её, инергию тратил! За моё сообщеньице, я так кумекаю, вознагражденьице полагается.

Впервые столкнувшись с подобным нахальным вымогательством, Кустов чертыхнулся, но, чтобы избавиться от навязчивого гостя, он торопливо порылся в своих карманах и со вздохом протянул повеселевшему сразу Культе пятидесятитысячную купюру. Тот, ожидавший награду в два раза меньше, радостно напялил свой причудливой формы головной убор, стал рассыпаться в благодарностях, затем с достоинством удалился.

Прежде, чем заняться Денисовым, Дмитрий решил проверить ещё раз обстановку у Бутыриных. В этот раз дома была одна Пелагея Петровна. А Ксения, которую он страшно хотел увидеть, задерживалась ещё на работе. Пока он её терпеливо ждал, Пелагея Петровна, у которой ещё в первый его визит созрели кое-какие дальние виды на него, уселась рядом и затянула старую песню о том, какую приличную партию могла в своё время сделать её дочка, если б не охмурил её ничтожный человек.

– А Ксенька моя как-никак университет кончила, такие невесты на дороге не валяются, – похвасталась она и добавила с огорчением, – нет, не пара был ей покойник. Ой, не пара, прости господи. Давайте я вам чайку налью, сами-то женаты, али как?

Дмитрий неопределённо хмыкнул, затем хотел перевести разговор снова на Алексея, однако бесцеремонная хозяйка перебила его:

– Щас все хорошие мужики за жёнами, а посмотришь на иную, тьфу, ни спереди, ни сзади, один форс глупый, а муж – король. Такого бы мужика путёвого моей Ксеньке, уж её-то с жёнами ихними, пигалицами, никак не сравнишь. – Пелагея Петровна умолкла, украдкой рассматривая Дмитрия, которому, откровенно говоря, непонятна была её тирада. Тем не менее, насчёт Ксении, которую ему просто смертельно захотелось сию минуту увидеть, он был вполне согласен, что она действительно птица высокого полёта.

Наконец пришла раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Ксения. Не ожидавшая Кустова, она немного смутилась, но потом, едва кивнув ему, скрылась в комнате сына, тот в это время уныло корпел над сочинением.

«Чего опять притащился этот чванливый гусак?» Ксения пыталась сдержать закипавшее в ней раздражение, что, впрочем, у неё плохо получалось. « Господи, всё вынюхивает чего-то, а ведь, как пить дать, не найдёт всё равно убийцу, только нервы проклятый ищейка все вымотает!»

Кустов вёл себя с ней с учтивой любезностью. Он довольно корректно обратился к ней с вопросом:

– Вы припомните, пожалуйста, какие отношения у вашего мужа были с Денисовым?

Она удивленно пожала плечами.

– Да вроде бы никаких!

– Понимаете, это очень важно, – настаивал Кустов, и только сейчас она с удивлением разглядела, что следователь, пожалуй, недурён собой. Волевой подбородок, глаза большие, выразительные, несколько грустные, губы яркие, как у накрашенной женщины, и никакого животика, какие распускают обычно многие мужчины в его возрасте. Он, правда, был небрежно выбрит, но это ему даже шло, самое главное, что Кустов был высокого роста, что ассоциировалось с её покойным мужем, а ей не импонировали мелкие мужчины. Был он чуть-чуть сутуловат, однако это его нисколько не портило, наоборот придавало мужественность его облику. Она отметила его орлиный нос и необыкновенно красивые бархатистые, тёмные, дугой, будто нарисованные брови, заострила внимание на крупных геркулёсовских руках, и внутри у неё что-то сладко заныло. Но она не подала виду, что её заинтересовала его внешность, и как можно безразличнее смотрела на него, прикидывая, сколько же ему лет. « Если тридцать пять, то он младше меня. Женат ли он, а может, вдруг холост… нет, такие интересные мужчины, как правило, свободными не бывают, хотя всё может быть… вдруг его жена умерла! Нет, наверное, ему все сорок, у глаз гусиные лапки и у рта крупная складка.»

«Господи, – опомнилась она, – а мне-то какое дело, да, но

почему он буквально пожирает меня глазами?» Последняя деталь чрезвычайно тешила её самолюбие.

Тут со свойственной ей непринуждённостью вмешалась зорко следившая за ними Пелагея Петровна.

– Как так, никаких отношений! Ты, девка, поди, запамятовала! Сколько раз они, голубчики, водку вместе лакали!

Ксения вспыхнула, как спичка: « Господи, как матери в самом деле не стыдно! Бедный Лёша, ему и мёртвому нет от неё покоя!»

А тем временем сын, вслушиваясь в разговор взрослых, оторвавшись от тетради, тоже подал свой голос.

– Мама, – напомнил он, – а помнишь, к нам приходил ещё в прошлом году дядя Коля, и отец дал ему взаймы денег? Потом папка всё ворчал, что он долго не возвращает долг. Припомни-ка!

Ксения порылась в памяти и подтвердила сказанное сыном.

– Алексей, кажется, ему 50 тысяч одолжил, он нам их так и не отдал. Вообще, вы знаете, мой муж был кроткий, как голубь. У него была характерная черта – не жалеть, извините за каламбур, ни черта для чужих людей. Я его часто за это пилила, иногда сами сидим на мели, а он последнее отдаёт.

Направляясь к Денисову, жившему через дом от Бутыриных, заметно повеселевший Кустов тихонько насвистывал. «Кажется, кое-что забрезжило на горизонте, хотя выводы делать рановато», – думал он. Через некоторое время он постучал в дверь к Денисовым, представляя, как хозяин, должно быть, растеряется, и совсем тёпленького его нетрудно, пожалуй, будет припереть к стенке.

Дверь тихо скрипнула и с недовольным видом вышла, зевая во весь рот, жена Николая. К удивлению Дмитрия, была она совсем пожилая, почти старуха, но ещё грудастая. Сморщённое лицо у неё было вдобавок ещё изрыто оспой, точно в неё в упор выстрелили дробью; она была в грязном застиранном платке, в рваных тапочках на босу ногу. Колючие маленькие глазки хозяйки недоброжелательно шарили по лицу гостя, а нависшие косматые седые брови делали её совсем похожей на бабу – ягу. Злые языки утверждали, что жена Николая была вовсе не на 10 лет старше мужа, как она всем говорила, а на целых 20, и что живёт он с ней исключительно по той причине, что негде жить. На вопрос Кустова, где Николай, она сердито пробурчала:

– Не знаю, где черти его носют!

По её словам, он исчез в тот же день, когда Алексей был обнаружен мёртвым. Что это? Простое совпадение? Или нечто большее? Гадал Дмитрий.

– Да он и раньше пропадал, – равнодушно бросила Денисова, – я в милицию, дура, прежде заявляла. А он пропьётся и с бесстыжими зенками и, прости меня господи, голыми му… ми приходит.

– « От такой жены поневоле сбежишь». – Дмитрию было досадно, что предстояли нудные хлопоты, связанные с поиском Николая, где, как ему казалось, и была зарыта собака.

«Чёрт знает, где он есть, коли даже жене родной неизвестно его местопребывание. А тот плюгавый пьянчужка, выходит, не зря болтал, что видел Алексея с соседом… удивительно, что Бутырина сегодня вроде как потеплела ко мне, или мне показалось?»

Он опять поймал себя на мысли, что ужасно хотел бы увидеть ещё раз Бутырину. И не по делу, как обычно, а просто так, чтобы заглянуть в её глубокие, как озера, редчайшие синие глаза, счастливчик муж мог каждый день ими любоваться. « А мать у неё настоящая змеюка, не дай бог такую тёщу! Лучше сразу петлю на шею».

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

После смерти зятя практичная Пелагея Петровна только и занималась тем, что чуть ли не каждый день назойливо внушала своей « дурёхе бестолковой», что надо немедленно бежать к нотариусу и переписывать дом на своё имя. Как будто его куда-то на подъёмном кране собирались утащить.

– Досидишься ты, девка, прозеваешь дом, как пить дать, прозеваешь! Ну что уши растопырила? Будешь потом по судам таскаться, – пилила она дочку, на что та, занятая грустными мыслями, никак не реагировала. Да и вообще как-то незаметно в последнее время мать и сын отошли на задний план. Ей уже без мужа, которого она похоронила как во сне, становилось тоскливо и скучно. Теперь рядом с ней не было безотказного добродушного человека, перед которым ей необычайно нравилось превращаться в хорошенького капризного ребёнка.

Алексей к ней неожиданно вдруг явился во сне. Снилось ей, будто они переехали жить в какое-то причудливое незнакомое место. Во сне она, кстати, всегда куда-то переезжала, в какие-то диковинные экзотические края, и переезды эти почему-то непременно сопровождались счастливым плачем. В этот раз она как будто очутилась на высоких крутых горах, а внизу была чудовищная бездна. Она с трепетом туда заглянула, похолодела и от страха зажмурилась. Потом стала вдруг стремительно падать, вместе с ней покатились вдруг камни, она с ужасом почувствовала, что спасения нет. И тут вдруг Алексей откуда-то сверху протянул ей с улыбкой свою крепкую руку, легко, легко, как пёрышко, потянул к себе и буквально вырвал её уже из пропасти. А потом они мирно сидели вдвоём на берегу какого-то живописного широкого озера и, как в молодости, беззаботно дурачились. Она изо всех сил резвилась, как молоденькая козочка, то и дело прыгала на него, стараясь свалить, а он, снисходительно улыбаясь, притворно ловил её и заключал в свои нежные объятья.

– Не очень-то ты, малышка, обо мне горюешь, – обидчиво бросил он ей, и на подбородке у него явственно обозначилась небольшая знакомая ямочка, которая её всегда приводила в восторг.

– Ну что ты, Лёша! – виновато утешала она и потянула шаловливо его за ухо, поглаживая русые волнистые волосы. – С чего ты, дурачок, взял? Что не плачу? Да? Но это ровным счётом ничего не означает. Разве ты не знаешь, что я и раньше была не слезливой. Просто я думаю, что твоя неожиданная странная смерть – это кошмарный сон. Не более того, – оправдывалась она смущённо и нехотя пояснила, – вроде ты уехал в командировку, и сейчас далеко- далеко.

– А вот если б твой драгоценный хахаль умер, ты бы, наверное,

оплакивала его день и ночь напролёт, – обиженно высказывал он и отвернулся, хмуро глядя в сторону. Она оторопела:

– Разве ты знал, что у меня был любовник?

– Я что, слепец, по-твоему? Ты ведь с ним переписывалась,

ничуть не заботясь о том, что его пылкие послания я случайно могу обнаружить.

– И ты знал и молчал!

Краска стыда залила её лицо, но вскоре она утешилась мыслью, что это только сон и что не перед кем ей, собственно, отчитываться за своё бурное прошлое. Она скептически усмехнулась, не хватало ещё краснеть перед призраком!

– Ты думаешь, это сон и что я – только жалкая тень? – он как будто прочитал её мысли. – Вот сейчас, – оживлённо сказал он, и голос его при этом, как струна, странно зазвенел, – я тебе докажу, что я вовсе не призрак, что безумно люблю тебя по- прежнему, и никогда, ты слышишь, никогда, не избавишься от моей сумасшедшей любви.

Она выжидательно с замирающим сердцем следила за ним. Не было никакого испуга, а было только жутко любопытно, что же он намерен делать дальше? А он между тем очень- очень нежно, как в первые дни после свадьбы, притянул её к себе и стал торопливо, словно боясь, что она исчезнет, осыпать её лицо жаркими поцелуями. Он как-будто воровал их, потому что то и дело оглядывался. Губы у него были мягкие, сладковато-горьковатые, требовательные, и если раньше он с ней вёл себя как целомудренный юноша, деликатно, даже в постели, теперь стал неузнаваем. Она чувствовала, что в нём кипела бурная страсть, да и её саму вдруг охватила жаркая истома. В страстном порыве нетерпеливо срывал он с неё тонкое кружевное бельё, а она в свою очередь торопливо помогала ему раздеться, а когда они вдруг остались в чём мать родила, то яростно налетели друг на друга, как два голодных зверя. Ей было чрезвычайно хорошо, как никогда раньше ни с самим Алексеем, ни с любовником. Наконец-то она узнала, что такое вообще иметь мужчину. Странно только, что случилось это во сне.

– Но почему ты раньше так не делал? – лепетала она, когда их жаркие дыхания слились в одно. Она холодела от мысли, что чудное видение это, как и сама волшебная ночь, вскоре уйдут в небытие.

– Ты не хотел, чтобы я познала наслаждение? – допытывалась она с беспокойным любопытством.

– Ты сама, милая, в первую очередь не хотела меня по- настоящему, – печально упрекал он её, когда они, утомлённые после любовных оргий, умиротворённо отдыхали на влажном горячем золотистом песке.

Но вот через некоторое время он стал как-то постепенно таять, превращаясь в сгусток тумана, и когда его грустное лицо совсем уже начало стираться, она успела вслед ему с надеждой крикнуть:

– Мы ещё увидимся?

Он ей ласково кивнул, но тут она вдруг почувствовала, что сейчас вот-вот задохнётся, и открыла глаза. И что же? Проказник Кешка по-хозяйски расположился на её шее и, как мужик, звучно храпел. Она осторожно сняла своего лохматого любимца. Ксения вспомнила про свой чудный сон и весьма смутилась, беспокойно ёрзая на кровати. Ей показалось, что как-будто чего-то не хватает на ней, ощупав себя всю, она крайне удивилась. Она была совершенно нагая, хотя она прекрасно помнила, что ложилась спать в нижнем белье, вообще у неё не было привычки ложиться голой, как это делают другие женщины.

Она воровато оглянулась на дверь, прикрыла грудь одеялом, быстро соскользнула с кровати и увидела, к своему изумлению, что бельё её как попало разбросано на полу. « Странно, очень странно», – повторяла она про себя, глядя на этот страшный беспорядок, и вспомнила, задыхаясь от счастья, как она с мужем во сне занималась любовью. Теперь у неё, по крайней мере, была маленькая тайна, которую она не хотела никому открывать, а хранила трепетно в себе, как бесценное сокровище. Ксения, как кошечка, сладко потянулась, прижмурившись от брызнувшего через щель в шторах яркого утреннего света, и с грустной усмешкой подошла к зеркалу, чтобы сделать окончательную ревизию, какую злую шутку сыграли с нею годы. Она покосилась на своего поблекшего противника, который со злорадством выдал её правдивое унылое отражение, повергшее её в неописуемый ужас, словно она встретилась с самим сатаной. Эти мелкие предательские морщинки, избороздившие лоб и подбородок, подкрались к ней внезапно, видимо, со смертью Алексея.

– Всё-таки, – подумала она, – пора, моя дорогая, сходить на могилку!

В последний раз она проведала её в прошлом месяце. С нетерпением дождалась она субботы и, принарядившись, подкрасившись, словно отправлялась на любовное свидание, пошла на кладбище пешком. Приют для усопших находился неподалеку от их дома, через три переулка, но дорога была сплошь в выбоинах, и она с запоздалым сожалением подумала, что зря потащилась в новеньких туфлях, на высоких каблуках.

Был ясный майский день, она ещё издали уловила сладковато-приторный запах приодевшихся деревьев. Ощутив спазмы в горле, Ксения несмело толкнула маленькую, точно игрушечную калитку и по извилистой тропинке направилась в обиталище мёртвых. Безбрежное небо в этот день было синее-синее, а солнце лучезарное, казалось, природа ненасытно упивалась своей жизнерадостностью, отовсюду доносилось беззаботное щебетанье разных пташек, которым было совершенно безразлично, что кружат они в очень скорбном месте. А жизнь-то продолжается, а жизнь – прекрасная штука! Ликовала бесстыдно природа. Ксения, охваченная грустными мыслями, медленно-медленно, словно несла с собой тяжёлый груз, щла по тропинке, змейкой вьющейся среди могил, равнодушно скользя взглядом по чужим бугоркам.

– Но что такое смерть? – в который раз задавала она себе этот неподдающийся вопрос. И что это обозначает – человека нет? Вот вечная загадка, которую, может в наказание подбросила человечеству жизнь. Нет её мужа, но ведь во сне он приходил. Значит, он всё-таки есть. Допустим, он лежит неподвижно в своей могиле, значит, он всё-таки есть, просто засыпан землёй и не участвует в этой суетной жизни. Полная скорбных раздумий, Ксения храбро приближалась к родному бугорку. Если б кто-нибудь раньше сказал ей, что наступит момент, когда она совершенно спокойно, в полном одиночестве, героически будет бродить среди могил, всё равно как по многолюдной улице, она, трусливая от природы, посчитала бы такого человека почти сумасшедшим. С детства, начитавшись страшных сказок про вампиров и мертвецов, она до смерти боялась покойников. Странно, но теперь ей здесь, среди усопших, было куда спокойнее, чем среди живых. Где-то она читала, что от могилы, где скрыт близкий человек, исходят вроде бы какие-то благотворные импульсы, вернее, флюиды, как знать, может, правда.

Долго, как изваяние, стояла она, не шелохнувшись, на могиле мужа и всё к чему-то прислушивалась. Ей казалось, что Алексей исподтишка за ней наблюдает. Бугорок, где покоился её супруг, как-то сиротливо съёжился, а ёлочки скрючились, наверное, оттого, что она их не поливала. Примитивный памятник, наспех сколоченный, вообще свернулся жалко на бок, словно поверженное бурей дерево. И в который уже раз она вяло подумала о том, что надо бы мраморный заказать и тут же спохватывалась, оправдывалась, что как-нибудь потом, что сейчас всё равно денег нет. Да и не всё ли равно ему теперь?

Она вспомнила, как они часто, как только поженились, беседовали о смерти, которая тогда казалась им чем-то нереальным, во всяком случае, к ним не имеющем никакого отношения. Они наивно верили, что кому- кому, а им эта мерзкая штучка ни в коем случае не грозит.

Вообще, как ни крути, а всё же весьма туманны эти странные понятия: жизнь и смерть. Впрочем, жизнь в её представлении, это не что иное, как затянувшийся спектакль, а для кого-то, возможно, и забавный водевиль, где наперёд распределены абсолютно все роли. Со смертью сложнее. Ксения никак не могла взять в толк, что такое ничего. Да и жизнь, откуда она, собственно, взялась, какая умная голова может дать чёткий ответ на этот таинственный вопрос?

Самое главное, сколько она помнит себя, она мучится над понятием « ничего». В самом деле, когда не было жизни, но было « ничего», но чем-то это « ничего» всё равно должно быть обозначено? Если было только пространство, то это уже не « ничего», а « что-то». А что, любопытно было, когда не было даже пространства? Бездна? Пылинка? Но и они ведь откуда-то взялись? Если из «начала», то что это такое «начало»? И что было до «начала»? От этих мыслей ей стало невыносимо дурно, голова у неё, закружилась и стала какой-то пустой, как выпотрошенная рыба.

А вообще, в который раз задавала Ксения себе один и тот же вопрос, какой смысл копаться во всём этом нелепом хаосе? Для неё сейчас есть только одна истина: жил близкий человек, любил, смеялся, радовался жизни, думал, как и она сейчас, о смерти, и вот что от него осталось. Ничтожный бугорок. Эта мысль давила её всё сильнее, как давит гиря, привязанная к ногам.

Глава пятая

Жизнь у Ксении Бутыриной, чего она не ожидала, стала как-то странным образом раздваиваться после той пылкой шальной ночи, когда приснился ей Алексей. Дело дошло до того, что ночью она уже не могла принадлежать самой себе. Погружаясь в сон, она окунулась в иной мир, с другими измерениями и ценностями, там, в этом иллюзорном мире, она не была одинока, с ней был добрый живой Алексей. Всякий раз в предвкушении неземного сладостного счастья она с замирающим сердцем дожидалась ночи, как ждёт путник в знойной пустыне желанный родник, чтобы утолить жажду. Сонная жизнь, в которой они с мужем так нежно и трепетно занимались любовью, как никогда прежде, её не только устраивала, она уже, как хищница, ощущала в себе животную потребность чувствовать тепло мужа, его ищущих сильных рук, всё его упругое худощавое тело. А что, если он к ней больше не придёт? Эта мысль повергала её в панику, она катастрофически боялась, что этот хрупкий, как хрустальная ваза, искусственный мир любви вдруг рухнет, и она потеряет мужа, её единственную опору, во второй раз и окончательно.

Как ни странно, но Алексей теперь приходил в её сон совсем непринуждённо, по-свойски, по-хозяйски, где-то раза два в неделю, и жадно, но с присущим ему тактом требовал от неё раскованной любви. Эта его необузданная сумасшедшая страсть, его смелые любовные упражнения, отличающиеся всякий раз новизной и трепетной нежностью, о которых при жизни он постеснялся бы и заикнуться, приводили её одновременно и в недоумение, и в восторг. Безумные эротические сны, доводившие прежде несколько фригидную Ксению до чудного экстаза, и радовали её, и утомляли. Она блаженствовала, была на седьмом небе от счастья, самое главное, в ней проснулась наконец-то женщина. Словом, чаша любви её была наполнена доверху и, поглощённая новой стороной жизни, она, как ни странно, отодвинула на задний план всё реже всплываемую мысль о том, от чьих, собственно, рук погиб Алексей. Её это уже мало занимало, как и то, что она неожиданно нашла под картиной деньги, пригодившиеся на похороны, хотя тут, видимо, без какой-то мистики не обошлось. Нашла и нашла, подумаешь, разве мало в этом бренном мире совпадений!

Между тем, только слепой не заметил бы явных изменений во внешнем облике этой сорокалетней женщины, которая при всём её старании тщательно маскировать их ультрасовременными косметическими средствами, была бессильна совладать с ними. Во-первых, она катастрофически худела, и худоба эта имела ярко выраженный нездоровый характер, чего, конечно же, не могли не заметить проницательные сельские кумушки. Щёки у Ксении, увы, слегка обвисли, отчего лицо её приняло скорбно-жалкое выражение, а вокруг всё ещё прекрасных глаз, к её огорчению, начала шелушиться тонкая сухая кожа, вследствие чего обозначились мелкие морщинки. Кроме того, у неё сильно заострился нос, а талия стала почти что осиная, что, разумеется, было бы весьма эффектно, если бы при этом грудь оставалась упругой, на самом деле груди стали чем-то напоминать несколько вялые груши. Одним словом, она подурнела, и злые языки уже начали чесаться, чтобы высказать удовлетворение по этому поводу.

Расстроенная Ксения ясно понимала, что так резко худеть в её возрасте очень опасно, а потому надо было во что бы то ни стало принимать радикальные меры и возвратить всё на круги своя. А что, как не сонная любовь, её безжалостно съедала! Значит, надо от неё совсем отказаться. Но разве она властна над этим? И потом, стоит ли после этого жить? Ведь её сон в страшной реальной жизни –единственная отдушина, за которую она цеплялась.

Однажды Пелагея Петровна, взглянув на незнакомое страшно осунувшееся дочкино лицо, не на шутку перепугалась и в панике перекрестилась.

– Ты что, девка, словно из гроба встала! Неужто всё никак не оклемаешься! Ну не будь я, коли не выбью из тебя эту порчу!